Девятая маршрутка

Сергей Родин

Девятая маршрутка

Сергей Родин

ДЕВЯТАЯ МАРШРУТКА

ПРОЛОГ. Последняя поездка Евдокии

1986 год, Нижний Новгород

Евдокия проснулась от звонка в половину четвёртого ночи.

Не от телефонного – те звонки она могла игнорировать. Этот звон шёл изнутри, вибрировал в костях, отзывался в серебряных серьгах, которые она не снимала тридцать лет. Звон границ. Что-то пошло не так.

Она спустила ноги с кровати, нащупала тапки. В соседней комнате похрапывал муж – дай бог ему спать спокойно, он и так натерпелся за эти годы. На раскладушке у окна сопела четырёхлетняя Верка, раскинув руки, как маленький ангел. Евдокия остановилась, поправила одеяло на внучке. Провела рукой по детской щеке.

– Прости, кровинушка, – прошептала она. – Если что – тётя Агата присмотрит.

Телефон зазвонил уже по-настоящему, когда она вышла на кухню. Евдокия сняла трубку.

– Дуня, – голос Агаты был напряжённым. – Ты чувствуешь?

– Чувствую. Щербинки?

– Пустырь за гаражами. Георгий уже там, собирает группу. Евдокия, это плохо. Очень плохо. Говорят, из-за Чернобыля. Магическая волна дошла до нас, разорвала старый шов.

Евдокия закрыла глаза. Чернобыль. Она видела новости, как все. Взрыв на атомной станции, облако радиации, эвакуация. Но обычные люди не знали главного: вместе с радиацией на запад шла другая волна – магическая. Разрывающая ткань между мирами.

– Еду, – сказала она коротко.

Оделась быстро: старые джинсы, свитер, кроссовки. Из шкафа достала кожаную сумку – там был весь арсенал. Компас-веретено, красная нить, соль, серебряная игла, пучок сушёных трав. Написала мужу записку на холодильнике: "Ушла на работу. Вернусь к обеду. Не волнуйся."

Знала, что врёт. К обеду может не быть ни города, ни её самой.

Пустырь за Щербинками был обычным местом – заросли бурьяна, покосившийся забор, кучи строительного мусора. Но сегодня здесь собралась толпа. Человек двадцать. Все свои – проводники. Евдокия узнала лица: Тарас, Валентина, молодой Макс (только-только закончил обучение), старик Прохор. И в центре – Георгий Строев, высокий, седеющий, в потёртой кожаной куртке.

Он увидел Евдокию, кивнул.

– Дуня. Хорошо, что пришла.

Она не ответила, просто подошла ближе. И увидела.

Разрыв.

Он висел в воздухе, как рваная рана в небе. Метров десять в высоту, края светились тусклым зелёным светом. Сквозь разрыв была видна другая сторона – Мир Мёртвых. Серые развалины, туман, тишина. И они лезли. Заблудшие.

Искажённые существа, которые когда-то были людьми. Те, кто потерялся между мирами и забыл, кто они такие. Теперь они были только голодом, только инстинктом – вернуться в мир живых, заполнить пустоту внутри себя чужими жизнями.

Их было много. Десятки. Они карабкались через разрыв, падали на землю, вставали и шли к границе пустыря, где их пока сдерживал магический барьер.

– Барьер долго не продержится, – сказал Георгий. – Может, час. Мы должны закрыть разрыв до рассвета, иначе они прорвутся в город.

– Как собираешься? – спросила Евдокия, не отрывая взгляда от разрыва.

– Классика. Зашить с двух сторон, стянуть края, запечатать солью и серебром.

Она покачала головой:

– Не выйдет. Он слишком большой. И нестабильный. Видишь, как края дрожат? Это не обычный разрыв. Это последствие катастрофы. Магия там искажена. Если попробуем шить снаружи – разорвётся ещё сильнее.

Георгий нахмурился:

– Тогда что предлагаешь?

Евдокия молчала. Она уже знала ответ, но не хотела его произносить вслух. Потому что ответ означал конец. Конец её силы, а может, и жизни.

– Изнутри, – сказала она наконец. – Нужно зайти с той стороны и зашить оттуда. Это единственный способ.

Тишина. Все смотрели на неё.

– Дуня, – тихо сказал Тарас. – Ты же понимаешь, что это…

– Понимаю.

Георгий шагнул вперёд, взял её за плечо:

– Есть другой способ.

Она посмотрела на него. В его глазах была странная лихорадочная решимость.

– Какой?

– Не закрывать. Расширить.

Евдокия отстранилась:

– Что?

– Расширить разрыв, – повторил Георгий. – Объединить миры. Подумай, Дуня: мы тратим всю жизнь на то, чтобы держать границы. Но зачем? Может, пришло время их убрать? Живые и мёртвые, рождённые и нерождённые – все вместе. Это эволюция.

– Это безумие, – резко сказала Евдокия. – Баланс нельзя нарушать, Георгий. Миры разделены не просто так. Если их объединить – реальность рухнет.

– Или возродится! – в голосе Георгия звучала страсть. – Люди смогут вернуть своих близких! Дети, которые не родились, смогут жить! Это будет новый мир!

Евдокия посмотрела ему в глаза – и увидела. Боль. Отчаяние. Год назад Георгий потерял семью. Жена и дочь попали в аварию, прямо рядом с разрывом. Их тела утянуло в Мир Мёртвых раньше времени. Он пытался вернуть их, но не смог. С тех пор что-то сломалось в нём.

– Ты хочешь вернуть их, – сказала Евдокия тихо. – Я понимаю. Но это неправильный путь. Они ушли, Георгий. Отпусти.

Он дёрнулся, словно она ударила его:

– Ты не понимаешь! Ты не знаешь, каково это!

– Знаю, – ответила она. – Я потеряла дочь. Надя умерла во мне ещё до рождения. Но я не стала ломать мир, чтобы вытащить её из небытия.

Тишина. Георгий смотрел на неё, и в его взгляде было столько боли, что Евдокия почти пожалела о словах.

– Извини, – сказала она. – Но ответ – нет. Я не позволю тебе разрушить баланс.

Он отвернулся.

– Тогда делай, что хочешь. Я ухожу.

Евдокия хотела остановить его, но Агата тронула её за руку, покачала головой. Георгий исчез в темноте.

Зашивать разрыв изнутри было больно.

Евдокия перешла на ту сторону – и сразу почувствовала, как холод Мира Мёртвых въедается в кости. Здесь время текло иначе, тяжелее, медленнее. Здесь каждый вдох отнимал частичку жизни.

Она достала серебряную иглу и красную нить. Начала шить.

Техника называлась "шов кровью" – запретная, древняя, смертельно опасная. Нужно было вплести свою жизненную силу в границу между мирами, сделать свою энергию частью разделяющей ткани. Это требовало огромной силы – и отнимало её навсегда.

Евдокия шила. Игла входила в воздух, как в плотную ткань. Нить светилась алым. Края разрыва медленно стягивались.

Но с каждым стежком что-то уходило из неё. Тепло. Сила. Свет. Она чувствовала, как слабеет, как седеют волосы, как морщины прорезаются глубже.

"Не успеваю," – мелькнула паническая мысль.

Заблудшие чувствовали, что проход закрывается. Они бросились к ней. Евдокия слышала вопли снаружи – проводники сражались, сдерживали тех, кто уже прорвался. Но тех, что здесь, с ней, остановить было некому.

Один из заблудших схватил её за плечо. Она чувствовала его прикосновение – холодное, жадное, высасывающее последние крохи тепла.

Евдокия вытащила из кармана горсть соли, бросила в лицо существу. Оно взвыло, отпрянуло. Она продолжала шить.

Последний стежок.

Игла прошла через ткань, нить замкнулась. Разрыв схлопнулся с оглушительным хлопком, как лопнувший барабан. Евдокия упала на колени.

Тишина.

Вокруг больше не было заблудших – разрыв унёс их обратно. Был только туман, развалины и она – одна, на чужой стороне.

Евдокия посмотрела на руки. Они были изрезаны светящимися шрамами – следами нити. Она попыталась призвать компас-веретено, открыть портал обратно.

Ничего.

Сила ушла. Почти вся.

"Я застряла здесь," – поняла она.

Но нет. Откуда-то сбоку раздался голос Агаты:

– Дуня! Хватайся!

Агата стояла в мерцающем проёме – тонком, нестабильном портале, который она открыла с огромным трудом. Протягивала руку.

Евдокия поползла к ней. Схватилась за руку. Агата втащила её обратно.

Они сидели на пустыре, среди выжженной травы. Рассвет был через час. Город спал, не зная, что эту ночь мог не увидеть.

Евдокия лежала на земле, дышала тяжело. Агата сидела рядом, держала её за руку.

– Ты справилась, – тихо сказала она. – Разрыв закрыт.

– Но я… потеряла почти всё.

Агата кивнула:

– Я знаю. Ты больше не сможешь переходить. Не сможешь шить. Сила ушла.

Евдокия закрыла глаза. Чувствовала, как внутри пусто. Как будто из неё вырезали важную часть.

– Верка, – прошептала она. – Кто научит Верку?

– Я, – сказала Агата. – Когда придёт время. Обещаю.

Евдокия сжала её руку:

– Спасибо.

Они молчали. Потом Евдокия спросила:

– Георгий?

– Ушёл. Не знаю, куда. Никто его не видел после того, как ты начала ритуал.

Евдокия кивнула. Понимала: Георгий не остановится. Он будет искать способ. И рано или поздно найдёт.

Но это будет проблемой для другого времени. Для другого поколения.

Для Верки.

Дома Евдокия сняла серьги. Серебряные, старинные, заговорённые её бабкой. Последний кусочек силы, который у неё остался.

Она вошла в комнату, где спала Верка. Села рядом, осторожно надела серьги на маленькие ушки. Девочка заворочалась, но не проснулась.

– Прости, внученька, – прошептала Евдокия. – Я не смогу тебя научить. Но когда придёт время – ты поймёшь. Ты сильнее меня. Ты справишься.

Она поцеловала Верку в лоб.

И впервые за тридцать лет заплакала.

ГЛАВА 1. Не та остановка

Настоящее время, октябрь 2025, Нижний Новгород

Вера ненавидела вечерние смены.

Не потому что устаёт – к усталости она давно привыкла. И не потому что клиенты бесят – хотя тот чувак, который полчаса выбирал между капучино и латте, а потом заказал американо, определённо заслуживал особого места в аду.

Нет. Вечерние смены были плохи тем, что после них приходилось ехать домой поздно. В темноте. Когда город становился другим.

Вера вышла из кофейни "Бодрость" в половину двенадцатого. Октябрьский ветер ударил в лицо, она поёжилась, закуталась в куртку. На часах 23:11. Если повезёт и маршрутка не заставит ждать, будет дома к полуночи.

Телефон завибрировал. Сообщение от матери:

"Верк ты када? хлеб купи если успееш"

Вера скривилась. Судя по орфографии, мать уже успела. Успела выпить, то есть. Стандартный вечер четверга.

"Скоро буду", – отписала она коротко. Про хлеб промолчала – магазины уже закрыты, а объяснять это пьяной матери было бесполезно.

Улица Белинского была пустынной. Редкие прохожие торопились по своим делам, машины проносились мимо. Вера дошла до остановки "Московский вокзал", села на холодную пластиковую скамейку.

Ждать. Её главный навык за последние годы – ждать. Ждать, когда закончится смена. Ждать, когда придёт зарплата. Ждать, когда мать протрезвеет. Ждать, когда жизнь, наконец, начнёт иметь хоть какой-то смысл.

Двадцать лет, работа в кофейне, съёмная комната в общаге с алкоголичкой-матерью, никаких перспектив. Иногда Вера думала: вот она, взрослая жизнь, которую все так нахваливали. Офигенно.

Телефон показывал 23:33, когда вдалеке показались фары.

Маршрутка. Номер 9.

Вера встала, помахала рукой. Маршрутка затормозила с визгом. Дверь открылась с металлическим скрежетом.

Вера поднялась по ступенькам – и на секунду замерла.

Маршрутка была… странной. Старая, потрёпанная, сиденья заштопанные, окна грязные. Но не это было странным – таких маршруток в городе полно. Странным было освещение. Тусклое, желтоватое, словно лампы вот-вот перегорят. И запах. Не обычный запах старого салона и выхлопных газов, а что-то другое. Как в бабушкином доме. Сухие травы, печное тепло, что-то древнее.

За рулём сидела бабулька. Полная, в цветастом платке, завязанном под подбородком. Круглое лицо, добрые глаза. Она повернулась к Вере и улыбнулась:

– Заходи, заходи, девонька. Чего стоишь?

Вера моргнула, стряхивая странное ощущение. Просто усталость. Долгий день.

– Здрасьте, – пробормотала она и полезла за кошельком.

– Оплатить как будешь? – спросила бабулька, и в голосе её прозвучала какая-то насмешка. – Рублями али памятью?

Вера подняла глаза:

– Что?

– Говорю: рублями платить будешь? – бабулька смотрела на неё выжидающе.

– А… да. Конечно. – Вера протянула пятидесятку. – До Щербинок.

Бабулька взяла купюру, покрутила в пальцах, поднесла к свету. Хмыкнула:

– Ну-ну. Посмотрим.

– Что посмотрим? – не поняла Вера.

– Да так, ничего. Проходи, садись.

Вера прошла в салон. Пустой. Совсем. Только она и водитель.

Странно. Обычно девятка битком. Особенно по вечерам.

Она села у окна примерно на середине, положила рюкзак на соседнее кресло. Маршрутка дёрнулась и поехала.

Вера достала телефон. Ноль процентов. Конечно. Она забыла зарядить перед сменой. Засунула телефон обратно в карман, прислонилась головой к стеклу.

За окном плыли знакомые улицы. Белинского, потом поворот на Горького. Дальше должна быть площадь Минина, потом мост через Оку.

Вера закрыла глаза. Просто отдохнёт минутку.

Проснулась она от того, что маршрутка резко затормозила.

Вера вскинула голову, протёрла глаза. За окном был туман. Густой, молочно-белый, непроницаемый. Улиц не видно. Только туман.

– Куда мы приехали? – спросила она, чувствуя, как сердце начинает биться быстрее.

– Это твоя остановка пока, девонька, – отозвалась бабулька.

– Какая остановка? – Вера встала, подошла ближе. – Где мы?

Бабулька кивнула на дверь:

– Выходи, посмотришь.

– Я не буду выходить! Я просила до Щербинок!

– Это и есть путь в Щербинки. Токо не прямой. – Бабулька посмотрела на неё, и в её глазах мелькнуло что-то… сочувствие? – Ты же знаешь, девонька: прямые дороги не для всех. Некоторым суждено ехать окольными.

– Что за бред? – Вера попыталась найти кнопку вызова остановки. Нашла. Нажала. Ничего не произошло. Нажала ещё раз. Тишина.

– Не работает, – спокойно сказала бабулька. – Здесь они не работают. Тут другие правила.

– Послушайте, бабуль, мне уже поздно, я устала. Везите меня домой, пожалуйста. Или я сейчас выйду и пойду пешком.

– Пойдёшь пешком – заблудишься. – Бабулька вздохнула, повернулась на сиденье. – Ладно. Раз не веришь – выходи. Посмотри сама. Только быстро возвращайся, а то хуже будет.

Вера колебалась секунду. Потом решительно пошла к двери.

Дверь открылась. Туман хлынул внутрь, холодный, влажный. Вера спустилась по ступенькам.

Под ногами оказался асфальт. Вроде обычный. Она сделала несколько шагов вперёд, всматриваясь в туман.

Туман слегка рассеялся – и Вера увидела.

Кладбище.

Старое, заброшенное. Покосившиеся кресты, заросшие могилы, облупившаяся ограда. И тишина. Абсолютная.

Вера развернулась – маршрутка стояла на месте, дверь открыта, жёлтый свет льётся наружу. Но дальше, за маршруткой, тоже ничего не было. Только туман и кладбище.

– Какого…

Она посмотрела на табличку остановки. Старая, ржавая, буквы едва различимы. Прочитала:

"Остановка 2: Граница"

Под этим мелким шрифтом:

"Мир Живых ← → Мир Мёртвых"

– Это чей-то идиотский розыгрыш, – пробормотала Вера. – Бабуль, хватит уже!

Никто не ответил.

Вера обернулась – маршрутки не было.

Исчезла.

Просто пропала, как будто её никогда и не было.

– Эй! – крикнула Вера. – Эй, вы где?!

Голос поглотил туман. Никакого эха.

Паника начала подниматься откуда-то из живота. Вера достала телефон – разряжен. Конечно.

– Ладно, – сказала она вслух, пытаясь успокоиться. – Ладно. Просто уснула. Это сон. Сейчас проснусь.

Ущипнула себя за руку. Больно.

– Чёрт.

Где-то в тумане послышались шаги.

Вера замерла.

Шаги приближались. Медленные, шаркающие. Не один человек – несколько.

Из тумана начали выступать фигуры.

Вера отступила на шаг. Потом ещё один.

Фигуры были… не совсем людьми. Полупрозрачные, размытые по краям, словно нарисованные акварелью. Одежда старая – кто-то в советском плаще, кто-то в платье из пятидесятых. Лица бледные, пустые глаза.

Одна из фигур – мужчина в потёртом пиджаке – протянул к Вере руку:

– Ты… живая?

Голос был как шелест бумаги.

Вера не могла ответить. Горло сжалось.

– Передай… – продолжил мужчина. – Скажи моей дочери… скажи Ларисе… что я не забыл. Что я помню. Скажи…

– Я… я не знаю вашу дочь, – выдавила Вера.

Другая фигура – женщина в платке – тоже шагнула вперёд:

– А моему сыну… Вите… скажи, что мама любит его. Он меня простил?

– Я не знаю! – Вера повысила голос. – Я не знаю ваших детей!

Фигур становилось больше. Они окружали её, тянули руки, шептали имена, просьбы, обрывки фраз.

Вера развернулась и побежала.

Туман сгущался, путался под ногами. Она не понимала, куда бежит – просто от них, подальше. Сердце билось как бешеное, в ушах стучала кровь.

Выбежала на дорогу – и чуть не налетела на маршрутку.

Она стояла там, как ни в чём не бывало. Дверь открыта. Баба Клава сидела за рулём, смотрела на Веру с лёгкой усмешкой:

– Ну что, посмотрела?

Вера не думала. Прыгнула в салон, дверь захлопнулась за ней с громким хлопком.

Маршрутка поехала.

Вера рухнула на сиденье, дышала тяжело. Руки тряслись.

– Что это было? – прохрипела она.

– Мир Мёртвых, – спокойно ответила бабулька. – Точнее, граница. Те, кто ещё не совсем ушли. Застряли между.

– Это… это не может быть реально.

– Может. И есть. – Баба Клава посмотрела на неё в зеркало заднего вида. – Испугалась? Рано выскочила. Твоя остановка следующая. Не эта.

Вера молчала. Не находилось слов.

Туман за окном начал рассеиваться. Показался город. Но он был пустой. Здания стояли, улицы были на месте, но ни машин, ни людей. Никого. Только пустота.

– Это всё сон, – пробормотала Вера. – Или я сошла с ума.

– Не сошла, – отозвалась бабулька. – И не сон. Это другая дорога, девонька. Та, что идёт сквозь миры. Девятая Маршрутка. Она возит не всех. Только избранных.

– Каких ещё избранных?!

– Тех, у кого дар. У кого кровь проводников. – Баба Клава остановила маршрутку. – Смотри. Следующая остановка.

За окном была табличка:

"Остановка 3: Вокзал Мёртвых"

Заброшенный вокзал. Старое здание с облупившейся штукатуркой, разбитыми окнами. У входа стояли фигуры – такие же полупрозрачные, как те, на кладбище. Они смотрели в сторону маршрутки, но не двигались.

Вера прижалась к спинке сиденья:

– Я не выхожу.

– И не надо. Это не твоя остановка. Ещё рано тебе туда. – Маршрутка поехала дальше. – Смотри и запоминай. Скоро всё это станет твоей работой.

– Какой ещё работой?

Бабулька не ответила.

Остановка 4: Пустырь. Табличка гласила: "Мир Нерождённых".

За окном была призрачная детская площадка. Качели раскачивались сами, карусель крутилась. Смех. Детский смех, высокий, звонкий. Но площадка была пуста.

Вера чувствовала, как волосы поднимаются на затылке.

– Что это за место?

– Мир тех, кто не родился, – ответила баба Клава. – Дети, что не успели появиться на свет. Выкидыши, аборты, мертворождённые. Они здесь. Играют. Ждут. Иногда находят щели в мир живых и пробираются. Становятся воображаемыми друзьями детей. Или кошмарами взрослых.

– Господи…

Маршрутка поехала дальше.

Остановка 5.

Вера смотрела в окно – и не верила глазам.

Там не было ничего.

Совсем.

Белая пустота. Не туман – именно пустота. Отсутствие всего. Даже табличка остановки мерцала, буквы то появлялись, то исчезали.

Баба Клава резко газанула. Маршрутка рванула вперёд, колёса взвизгнули.

– Туда тебе рано, девонька, – пробормотала она. – Ох как рано. Мир Забытых. Там даже я боюсь заезжать.

Пустота осталась позади.

Маршрутка ехала ещё минут десять. За окном снова появился обычный город – но теперь он выглядел более… живым. Не совсем настоящим, но близким к реальности. Здания мерцали, то становясь чёткими, то размываясь.

Наконец, маршрутка остановилась.

– Приехали, – объявила баба Клава. – Конечная.

Вера подняла голову. За окном был старый автопарк. Огромная территория с ржавыми воротами, несколькими зданиями, рядами старых автобусов и троллейбусов. Но что-то в этом месте было странным. Здания мерцали на гранях, словно наложенные друг на друга изображения. Воздух вибрировал.

У входа стоял парень.

Молодой, лет двадцати пяти. Джинсы, кожаная куртка, короткие тёмные волосы. В руках держал табличку.

На табличке было написано: "Воронцова Вера".

Вера медленно встала.

– Какого хрена? – прошептала она.

– Твоя остановка, – повторила баба Клава. – Академия Дорог. Выходи, тебя ждут.

– Я не пойду никуда! Я хочу домой!

Баба Клава вздохнула, повернулась к ней:

– Домой? Девонька, ты три дня назад должна была сюда приехать. Тебя уже записали. Девятая Маршрутка сама выбирает пассажиров. И она выбрала тебя. – Она улыбнулась, но в улыбке не было насмешки. Только грусть. – Добро пожаловать в реальность, Вера Воронцова. Ты – проводница. По наследству. От бабушки. Евдокия Воронцова была легендой. А ты… ну, пока просто её внучка. Но это изменится.

– Моя бабушка умерла, когда мне было шесть, – тихо сказала Вера.

– Знаю. Она умерла, потеряв силу. Отдала её, чтобы спасти мир. Теперь твоя очередь взять эстафету.

– Я не хочу!

– Хочешь не хочешь – не важно. Дар уже в тебе. Ты видела нити, правда? Двойные тени. Слышала голоса. Иногда двери открывались не туда. Думала, что сходишь с ума? Нет, девонька. Это проводники так. Дар просыпается. И если не научишься им управлять – сожрёт тебя изнутри.

Вера молчала. Потому что это было правдой.

С детства она видела… странности. Двойные тени людей. Иногда тени не совпадали с тем, что делали сами люди. Голоса – тихий шёпот, особенно ночью. И двери. Несколько раз она открывала обычную дверь – в подъезде, в туалете кофейни – и за ней было не то, что должно. Другое место. Она захлопывала дверь, открывала снова – и всё было нормально.

Думала, что это усталость. Стресс. Или наследственность – мать же пьёт не просто так.

– Пойдём, – бабулька кивнула на дверь. – Макс тебя проводит. Он хороший мальчик. Объяснит всё.

Вера посмотрела на парня за окном. Он стоял терпеливо, держал табличку.

У неё был выбор. Остаться в маршрутке. Потребовать отвезти домой. Убежать.

Но куда? Если это правда – а интуиция подсказывала, что правда – убегать бесполезно.

Вера медленно встала, взяла рюкзак.

– Если это какой-то розыгрыш, – сказала она, – я вызову полицию.

Баба Клава усмехнулась:

– Попробуй, девонька. Попробуй.

Вера вышла из маршрутки.

Воздух снаружи был другим. Плотнее. Он вибрировал, словно наэлектризованный. Вера почувствовала покалывание на коже.

Парень опустил табличку, улыбнулся:

– Вера Воронцова? Я Макс. Добро пожаловать в Академию Дорог. Прости за экстремальное приглашение, но Девятая Маршрутка всегда такая. Драматичная старушка.

Он говорил лёгким тоном, но глаза были серьёзными.

Вера обернулась – маршрутка исчезала. Просто растворялась в воздухе, как мираж.

Она посмотрела на часы.

23:33.

Стрелки не двигались.

– Что за…

– Время здесь течёт иначе, – пояснил Макс. – Один день тут – час в обычном мире. Или наоборот. Зависит от места и обстоятельств. Не волнуйся, мы вернём тебя вовремя. Если захочешь вернуться, конечно.

– Конечно захочу!

Макс пожал плечами:

– Увидим. Пойдём, директор ждёт.

Он развернулся и пошёл к зданиям.

Вера стояла ещё секунду, глядя на пустое место, где была маршрутка.

Потом, ругаясь себе под нос, пошла следом.

ГЛАВА 2. Добро пожаловать в реальность

Макс шёл быстро, уверенно, явно зная дорогу. Вера еле поспевала, спотыкаясь о неровный асфальт.

Автопарк был огромным. Ряды старых автобусов, троллейбусов, несколько трамваев. Некоторые были ржавыми, с выбитыми стёклами. Другие выглядели почти новыми, но странными – покрашенными в невозможные цвета, с узорами на боках.

– Это всё… что? – спросила Вера. – Какая-то база?

– Академия Дорог, – ответил Макс, не оборачиваясь. – Школа для проводников. Обучаем с шестнадцати до двадцати. Четыре года программы. Ты немного опоздала, кстати. Тебе ведь двадцать?

– Почти. В декабре будет.

– Вот. Должна была прийти в восемнадцать. Но бабушка не успела подготовить, правильно?

Вера молчала. Бабушка умерла, когда Вере было шесть. Она мало что помнила. Добрые руки, запах пирогов, серьги – эти самые серебряные серьги, которые Вера носила с тех пор, не снимая.

Макс обернулся, увидел её лицо:

– Прости. Не хотел задеть. Просто… твоя бабушка была легендой. Все здесь знают о Евдокии Воронцовой. Она закрыла Чернобыльский разрыв. Одна. Это… это почти невозможно.