Кристальные Врата

Евгений Фюжен

Кристальные Врата

Глава I. Бремя рода

Февральский вечер 1840 года окутал Санкт-Петербург влажной пеленой, сквозь которую тускло мерцали огни особняков на Английской набережной. Снег, подтаявший днем под неожиданно теплыми лучами солнца, теперь превращался в липкую кашу под копытами лошадей и колесами экипажей. Нева, скованная льдом, казалась застывшей серебряной лентой, отражавшей в своей мутной глубине огни фонарей и окон.

Особняк генерал-майора Николая Андреевича Северцева возвышался среди прочих строений как символ незыблемой аристократической мощи. Трехэтажное здание в стиле ампир, облицованное светло-желтым камнем, было украшено колоннами и барельефами, изображавшими военные трофеи. Широкие окна первого этажа светились ровным золотистым светом множества свечей, а над главным входом красовался фамильный герб Северцевых – двуглавый орел, держащий в когтях меч и лавровую ветвь.

Внутри особняка царила атмосфера торжественной строгости. Высокие потолки, украшенные лепниной работы итальянских мастеров, мраморные колонны, привезенные из каррарских каменоломен, паркетные полы из благородных пород дерева – всё говорило о богатстве и знатности рода. Стены были увешаны портретами предков в военных мундирах, а в простенках между окон стояли витрины с боевыми наградами и памятными кубками.

В кабинете генерала, расположенном на втором этаже, горел камин, бросая неровные тени на кожаные переплеты книг, занимавших всю стену от пола до потолка. За массивным дубовым столом, инкрустированным бронзой, сидел сам хозяин дома – Николай Андреевич Северцев, мужчина лет пятидесяти, с седеющими висками и проницательными серыми глазами. На его лице, изборожденном морщинами и шрамами – свидетелями многих сражений, читались усталость и какая-то внутренняя тревога.

Напротив него, в кресле, обитом темно-зеленым бархатом, сидела его супруга – Екатерина Владимировна, урожденная княжна Вяземская. Женщина сорока пяти лет, она сохранила остатки былой красоты: правильные черты лица, изящную осанку, благородную посадку головы. Но в ее темных глазах мелькала та же тревога, что и в глазах мужа, и тонкие пальцы нервно перебирали кружева на рукавах платья.

– Екатерина Владимировна, – произнес генерал, откладывая в сторону документы, которые просматривал, – настало время принять решение относительно будущего Александра. Ему уже шестнадцать, и дальше откладывать нельзя.

Княжна подняла глаза на мужа, и в них отразилась целая буря чувств – материнская любовь, тревога за сына, понимание неизбежности того момента, которого она так боялась.

– Николай Андреевич, – тихо промолвила она, – неужели нет другого пути? Неужели он непременно должен служить? Вы же видите, какой он… не такой, как другие мальчики его возраста.

Генерал встал из-за стола и подошел к окну, глядя на заснеженный двор, где чернели голые ветви лип.

– Что значит "не такой"? – в его голосе звучала плохо скрываемая горечь. – Он дворянин, сын генерала, потомок славного рода. Его прадед пал под Полтавой, дед – при Бородине. Неужели он будет первым в нашем роду, кто уклонится от служения Отечеству?

– Но он же философствует, читает… вчера я застала его за изучением каких-то богословских трактатов, – в голосе Екатерины Владимировны звучала растерянность. – Он спрашивает о смысле жизни, о справедливости, о том, имеет ли человек право убивать другого человека, пусть даже врага… Разве это обычные мысли для юноши его лет?

Генерал резко обернулся, и на его лице отразилась смесь раздражения и беспокойства.

– Именно поэтому ему и нужна военная служба! Она отобьет у него охоту к пустым мечтаниям, научит дисциплине, сделает из него настоящего мужчину. Я уже договорился с полковником Мещерским – Александр будет зачислен корнетом в лейб-гвардии Гусарский полк.

– Гусарский полк… – повторила княжна, и в ее голосе прозвучала почти мольба. – Николай Андреевич, а что если…

Она не успела закончить фразу – в дверь постучали.

– Войдите, – строго произнес генерал.

Дверь отворилась, и на пороге появился высокий стройный юноша в темном сюртуке. Александр Северцев унаследовал от матери утонченные черты лица и темные выразительные глаза, а от отца – прямую осанку и волевой подбородок. Но в отличие от генерала, в глазах которого читалась твердость военного человека, взгляд Александра был задумчивым, почти мечтательным. На его бледном лице лежал отпечаток постоянных раздумий, а тонкие губы выдавали чувствительную, легко ранимую натуру.

– Вы звали меня, papa? – произнес он, останавливаясь у порога.

– Проходи, сын, садись, – генерал указал на кресло рядом с матерью. – Нам нужно серьезно поговорить.

Александр приблизился, поклонился матери и занял указанное место. В его движениях чувствовалась какая-то особенная грация, не свойственная обычным юношам его возраста. Он сел, скрестив руки на груди, и внимательно посмотрел на отца.

– Александр, – начал генерал, мерно расхаживая по кабинету, – тебе шестнадцать лет. В твоем возрасте я уже участвовал в кампании против французов. Твои сверстники готовятся к службе, изучают военное дело, а ты…

– А я читаю, размышляю, пытаюсь понять мир, в котором живу, – спокойно перебил его Александр. В его голосе не было дерзости, лишь искренняя убежденность.

Генерал остановился и пристально посмотрел на сына.

– И к каким же выводам ты пришел в результате своих размышлений?

Александр поднял глаза на отца, и в них мелькнуло что-то, напоминавшее внутренний огонь.

– К тому, papa, что мир устроен не так, как нам кажется. Что за внешней стороной вещей скрывается иная реальность, более глубокая и значимая. Что человек призван не только служить государству, но прежде всего – искать истину.

– Истину? – в голосе генерала прозвучала ирония. – А что такое истина, по-твоему?

Александр задумался, глядя в огонь камина. На его лице отразилась вся сложность внутренней работы мысли.

– Я не знаю, papa. Но чувствую, что она существует. Иногда, особенно по вечерам, когда я гляжу на звезды или читаю священные тексты, мне кажется, что я стою на пороге великого открытия. Словно где-то рядом находится дверь, за которой скрыта тайна всего мироздания.

Екатерина Владимировна невольно вздрогнула, услышав эти слова. В ее памяти всплыло воспоминание о той странной ночи шестнадцать лет назад, когда она родила Александра. Тогда ей привиделось нечто необъяснимое – серебристые врата, открывшиеся в ночном небе, и голос, сказавший: "Сей младенец будет мостом между мирами".

– Александр, – произнесла она дрожащим голосом, – ты говоришь такие странные вещи…

Юноша повернулся к матери, и в его глазах мелькнула нежность.

– Maman, простите, если я вас пугаю. Но я не могу лгать ни себе, ни вам. Во мне живет что-то, что не дает мне покоя. Я не могу думать только о балах, охоте и военной службе, как мои ровесники. Мне кажется, что у меня есть какое-то особое предназначение.

Генерал резко ударил кулаком по столу.

– Хватит! – воскликнул он. – Довольно этих мечтаний! Ты дворянин, и твой долг – служить Отечеству! Я не позволю тебе позорить честь рода пустыми философствованиями!

Александр встал с кресла и выпрямился во весь рост. В этот момент в нем проявилось что-то от отцовского характера – твердость и непреклонность.

– Papa, – произнес он твердо, – я готов служить. Но не потому, что это мой долг дворянина, а потому, что верю: истинное служение заключается в том, чтобы защищать правду и справедливость, где бы они ни находились.

– Что ты имеешь в виду? – нахмурился генерал.

– Я имею в виду, что, возможно, настоящая битва между добром и злом происходит не только на полях сражений. Что у каждого человека есть свое поле битвы – в его собственной душе. И победа там важнее любых военных побед.

В кабинете воцарилась тишина. Лишь потрескивание дров в камине нарушало безмолвие. Генерал долго смотрел на сына, в его глазах боролись раздражение, непонимание и какое-то смутное беспокойство.

Наконец он произнес:

– Хорошо, Александр. Завтра ты отправишься к полковнику Мещерскому. Посмотрим, как военная служба повлияет на твои… философские воззрения.

– Я готов, papa, – спокойно ответил Александр.

Он поклонился родителям и направился к двери. Но у самого порога обернулся.

– Позвольте спросить, papa… Вы сами верите в то, что защищаете? Верите, что наши войны справедливы, что наш строй – самый лучший, что всё в нашем мире устроено правильно?

Генерал долго молчал, глядя на сына. В его глазах мелькнуло что-то, похожее на растерянность.

– Иди, Александр, – тихо произнес он. – Иди и готовься к службе.

Когда дверь за сыном закрылась, в кабинете повисла тяжелая тишина. Екатерина Владимировна встала и подошла к мужу.

– Николай Андреевич, – тихо сказала она, – а что если он прав? Что если действительно есть иная реальность, о которой мы не знаем?

Генерал обнял жену за плечи и притянул к себе.

– Не знаю, Катя… Не знаю. Но боюсь, что наш сын идет по очень опасному пути. Такие мысли, такие вопросы… они могут завести его слишком далеко от того мира, в котором мы живем.

– А помнишь ли ты, – едва слышно прошептала княжна, – что я рассказывала тебе о той ночи, когда он родился? О том видении…

– Помню, – так же тихо ответил генерал. – И это меня пугает больше всего.

В это время Александр поднимался по лестнице в свою комнату, расположенную на третьем этаже. Его комната мало походила на обычную спальню дворянского юноши. Вместо охотничьих трофеев стены украшали карты звездного неба, а вместо портретов красавиц – изображения древних философов и святых. Письменный стол был завален книгами: здесь соседствовали труды Платона и Аристотеля с творениями отцов церкви, сочинения немецких мистиков с русскими летописями.

Александр подошел к окну и долго смотрел в ночную тьму. Где-то в глубине души он чувствовал, что сегодняшний разговор с отцом – лишь начало чего-то большего. Что его судьба будет не такой, как у других, что ему предстоят испытания, о которых он пока не может даже догадываться.

"Мост между мирами", – вдруг всплыли в его памяти слова, которые он когда-то услышал во сне. Тогда ему приснился старец в белых одеждах, который сказал именно эти слова. "Ты будешь мостом между мирами, Александр Северцев. И путь твой будет труден, но велико будет твое предназначение".

Юноша провел рукой по лицу, пытаясь отогнать эти мысли. Но они не отпускали его. Где-то в глубине сознания зрела уверенность, что скоро, очень скоро его жизнь кардинально изменится.

Он взял с полки небольшую книгу в кожаном переплете – это было Евангелие, подаренное ему крестным отцом. Раскрыв наугад, он прочитал: "И сказал им: идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари".

"Идите по всему миру…" – повторил про себя Александр. – "А что если мир больше, чем мы думаем? Что если есть миры, о которых мы не подозреваем?"

Этой ночью он долго не мог уснуть, глядя в потолок и размышляя о своем будущем. А за окном февральская вьюга заметала следы на снегу, словно стирая прошлое и готовя место для чего-то нового, неизведанного.

Лишь под утро, когда первые лучи солнца окрасили снег в розовый цвет, Александр наконец забылся тревожным сном. И снова ему приснились те же серебристые врата, которые когда-то видела его мать в ночь его рождения. Врата медленно отворялись, и за ними виднелся мир, не похожий ни на что, что он знал прежде.

Глава II. Встреча душ

Прошло три дня с того памятного разговора в кабинете генерала Северцева. Александр готовился к предстоящей военной службе с той же методичностью, с которой прежде изучал философские трактаты: читал военные уставы, упражнялся в фехтовании, учился танцевать – ибо офицеру надлежало уметь всё. Но душа его оставалась неспокойной, словно предчувствуя грядущие перемены.

В субботний вечер семейство Северцевых получило приглашение на литературный салон в доме князя Петра Михайловича Малиновского – одного из образованнейших людей Петербурга, известного своими связями с декабристами и либеральными взглядами. Екатерина Владимировна, урожденная Вяземская, приходилась двоюродной сестрой хозяйке дома, и отказаться от приглашения было бы неприлично.

Особняк Малиновских на Мойке, построенный еще при императрице Елизавете Петровне, поражал изяществом барочной архитектуры. В отличие от строгого ампира дома Северцевых, здесь царила атмосфера изысканной роскоши XVIII века. Фасад здания, выкрашенный в нежно-голубой цвет, украшали позолоченные лепные орнаменты, а широкие окна были обрамлены белоснежными наличниками причудливой работы.

Внутреннее убранство дома соответствовало его внешнему великолепию. Главная лестница, устланная малиновым ковром, вела на второй этаж, где располагались парадные залы. Стены были отделаны шелковыми обоями с серебряными узорами, а потолки расписаны аллегорическими сценами работы венецианских мастеров. Везде мерцали хрустальные люстры, отражаясь в зеркалах в золоченых рамах и создавая ощущение бесконечного светового лабиринта.

Александр в новом мундире корнета – темно-синем, с серебряными галунами и белыми лосинами – чувствовал себя неуютно. Мундир был сшит лучшими портными столицы, сидел безупречно, но юноше казалось, что он надел чужую одежду, чужую личину. Рядом с ним шагали родители: генерал в парадном мундире, увешанном орденами, и княжна в темно-зеленом бархатном платье с жемчужным ожерельем.

– Помни, Александр, – тихо проговорила мать, когда они поднимались по лестнице, – князь Малиновский – человек особый. У него бывают самые просвещенные люди столицы. Будь вежлив, но осторожен в суждениях.

– А что значит "осторожен", maman? – спросил Александр, и в его голосе прозвучала легкая ирония.

– Это значит, – вмешался генерал, – что не следует высказывать свои… необычные взгляды в обществе, которое может их неправильно понять.

Слуга в ливрее объявил их появление, и семейство Северцевых вошло в главную гостиную, где уже собралось человек тридцать гостей. Зал был освещен сотнями свечей в хрустальных канделябрах, мягкий свет которых придавал лицам присутствующих особую одухотворенность. У окон стояли столики с изысканными закусками и винами, а в углу зала белел рояль работы венского мастера, за которым сидела молодая девушка, негромко исполнявшая ноктюрн Филда.

Хозяин дома, князь Петр Михайлович Малиновский, мужчина лет сорока пяти, с умными серыми глазами и благородными чертами лица, подошел к гостям с радушной улыбкой.

– Дорогие Екатерина Владимировна, Николай Андреевич! – воскликнул он, целуя руку княжне. – Как я рад вас видеть! А это, должно быть, ваш сын Александр, о котором я так много слышал?

Александр поклонился, чувствуя на себе внимательный взгляд хозяина.

– Очень приятно, ваше сиятельство, – произнес он.

– Прекрасно, прекрасно! – князь хлопнул в ладоши. – Знаете ли, я давно хотел познакомить вашего сына с моими дочерьми. Говорят, он молодой человек необычайно образованный. Мария! Лиза! Подойдите сюда!

От рояля поднялись две девушки, и Александр почувствовал, как что-то дрогнуло в его груди. Старшая, которой было лет пятнадцать, обладала той особенной красотой, которая заключается не столько в правильности черт, сколько в одухотворенности всего облика. Темные волосы были убраны в простую прическу, подчеркивавшую изящную линию шеи, а большие карие глаза светились умом и добротой. На ней было платье из светло-голубого шелка, без излишних украшений, но это только подчеркивало естественную грацию ее движений.

Младшая сестра, Елизавета, разительно отличалась от старшей. Светловолосая, с васильковыми глазами и нежным румянцем на щеках, она казалась воплощением юности и мечтательности. В ее взгляде была какая-то особенная глубина, словно она видела что-то недоступное другим. Белое муслиновое платье с розовыми лентами делало ее похожей на ангела с церковной фрески.

– Позвольте представить: моя старшая дочь Мария Петровна, – сказал князь, – и младшая – Елизавета Андреевна. Девочки, это Александр Николаевич Северцев, о котором я вам рассказывал.

Мария сделала изящный реверанс, и когда она подняла глаза на Александра, он увидел в них такую глубину понимания, что на мгновение растерялся.

– Очень приятно познакомиться, – произнесла она негромким, но удивительно мелодичным голосом. – Papa рассказывал нам, что вы увлекаетесь философией и богословием. Это так редко встречается среди молодых людей нашего круга.

– Я… да, действительно… – начал Александр и вдруг почувствовал, что обычная светская фразеология не подходит для разговора с этой девушкой. – Мне кажется, что без понимания глубинных вопросов бытия невозможно жить осмысленной жизнью.

Елизавета тихо рассмеялась – звук, напоминавший серебряные колокольчики.

– Ах, как интересно! – воскликнула она. – А я всегда чувствовала, что музыка – это тоже своего рода философия, только выраженная не словами, а звуками. Разве вам не кажется, что мелодия может сказать больше, чем самый мудрый трактат?

Прежде чем Александр успел ответить, к ним подошел пожилой господин с окладистой бородой и проницательными глазами.

– Простите, что вмешиваюсь, – сказал он с легким поклоном. – Николай Михайлович Карамзин, к вашим услугам. Не мог не услышать столь интересного разговора. Позвольте выразить свое мнение: и философия, и музыка – лишь разные языки для выражения одной и той же истины, которую человеческая душа интуитивно постигает, но не может до конца объяснить.

– Какой же это истины? – спросил Александр, забыв о светских условностях.

Карамзин улыбнулся:

– А вот это, молодой человек, и есть вечный вопрос. Каждый находит свой ответ. Для меня эта истина заключается в том, что человек создан для любви – к Богу, к ближним, к прекрасному.

– Но разве любовь не требует жертв? – неожиданно вмешалась Мария. – И если человек готов на жертву ради любви, не означает ли это, что есть что-то более важное, чем его собственное существование?

В ее словах прозвучала такая серьезность, что все присутствующие невольно замолчали. Александр почувствовал, как сердце его забилось чаще – в этой девушке он увидел родственную душу, человека, который задается теми же вопросами, что и он сам.

– Мария Петровна права, – произнес он. – Истинная любовь всегда предполагает самоотречение. Но тогда возникает вопрос: существует ли любовь абсолютная, ради которой стоило бы пожертвовать всем?

– А вы как думаете? – тихо спросила Мария, и в ее глазах мелькнул особенный огонек.

Александр задумался, глядя на свечи в канделябрах. В этот момент ему показалось, что свет их стал необычайно ярким, почти ослепительным.

– Я думаю, что такая любовь существует, – медленно проговорил он. – Но она требует от человека полного преображения, отказа от всего мелкого и эгоистичного. Она требует стать… кем-то иным, чем ты есть.

– Кем же именно? – спросила Елизавета, и в ее голосе прозвучала детская непосредственность.

– Мостом, – неожиданно для себя ответил Александр. – Мостом между тем миром, в котором мы живем, и тем, который должен быть.

Наступила тишина. Все присутствующие смотрели на юношу с изумлением. Сам Александр не понимал, откуда взялись эти слова – они словно произнесли себя сами.

Карамзин первым нарушил молчание:

– Удивительно! Совсем юный человек, а говорит вещи, достойные седобородого мудреца. Скажите, Александр Николаевич, а откуда у вас такие мысли?

– Не знаю, – честно признался Александр. – Иногда мне кажется, что я помню что-то, чего никогда не знал. Или что кто-то говорит во мне, но этот голос – не мой собственный.

В этот момент в разговор вмешался неожиданный участник. От стола с угощением отделился молодой человек лет семнадцати, одетый просто, но опрятно. По его одежде и манере держаться можно было понять, что он не принадлежит к высшему свету, но что-то в его облике – может быть, прямой взгляд серых глаз или особенная значительность каждого движения – заставляло обращать на него внимание.

– Простите, что осмеливаюсь вмешаться, – сказал он, подходя ближе. – Иван Степанович Разумовский. Я слуга в доме его сиятельства, но князь по доброте своей иногда позволяет мне присутствовать при ученых беседах.

Князь Малиновский улыбнулся:

– Иван Степанович чересчур скромен. Он самоучка, но знает больше иных выпускников университета. Я познакомился с ним случайно – он подал мне записку с исправлениями к моему переводу Горация. И оказался прав!

– Так вот, – продолжил Иван, слегка покраснев от похвалы, – мне кажется, что господин корнет говорит правду. Есть такие моменты, когда человек чувствует… как бы это сказать… что он больше самого себя. Что через него говорит что-то высшее.

– И когда же вы испытывали подобное? – заинтересованно спросила Мария.

– Когда работаю на земле, – просто ответил Иван. – Особенно весной, во время сева. Иногда кажется, что земля говорит со мной, рассказывает свои тайны. Что я – не просто Иван Разумовский, крестьянский сын, а часть чего-то огромного и мудрого.

– Пантеизм! – воскликнул кто-то из гостей. – Молодой человек, вы высказываете весьма опасные идеи.

– Почему опасные? – вмешался Александр. – Разве не сказано в Писании, что Бог присутствует во всем сотворенном?

– Но есть разница между присутствием Божиим в творении и отождествлением Бога с природой, – возразил седовласый священник, стоявший неподалеку.

Разговор грозил перерасти в богословский спор, но Мария тактично направила его в другое русло:

– Мне кажется, господа, что мы говорим об одном и том же, только разными словами. Все мы чувствуем, что кроме видимого мира существует иная реальность – более глубокая и значимая. Вопрос лишь в том, как к ней прикоснуться.

– А как вы думаете? – спросил Александр, глядя в ее глаза.

Мария помолчала, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя.

– Через любовь, – тихо произнесла она. – Через полную самоотдачу. Через готовность отказаться от всего ради другого человека, ради истины, ради… не знаю, как это назвать… ради того, что больше нас самих.

– А я думаю, что через красоту, – добавила Елизавета. – Когда я слышу музыку – настоящую музыку, а не просто приятные звуки, – мне кажется, что я понимаю язык ангелов.

– А я – через труд, – сказал Иван. – Через честный труд во славу Божию. Когда работаешь не ради денег или славы, а просто потому, что так правильно.

Александр слушал их, и в его душе росло удивительное чувство. Впервые в жизни он встретил людей, которые понимали его без объяснений, которые задавались теми же вопросами и искали те же ответы.

– Знаете, – произнес он задумчиво, – у меня есть ощущение, что наша встреча не случайна. Что мы собрались здесь не просто для светской беседы.

– А для чего же? – с любопытством спросила Елизавета.

– Не знаю. Но чувствую, что скоро… очень скоро нам предстоит узнать это.

В этот момент в зал вошел слуга и что-то шепнул на ухо князю Малиновскому. Тот нахмурился и извинился перед гостями.

– Простите, друзья, но меня вызывают по неотложному делу. Прошу вас, чувствуйте себя как дома. Мария, Лиза, будьте хозяйками.

Когда князь удалился, в зале воцарилась особенная атмосфера. Большинство гостей разбились на группы, обсуждая светские новости, но четверо молодых людей – Александр, Мария, Елизавета и Иван – невольно держались вместе.

– Пройдемтесь в библиотеку, – предложила Мария. – Там тише, и мы сможем продолжить разговор.

Библиотека князя Малиновского занимала целое крыло дома. Высокие стеллажи из красного дерева были заполнены книгами на разных языках, а у окна стояли удобные кресла, располагавшие к долгим беседам. Мягкий свет настольных ламп создавал атмосферу уюта и сосредоточенности.

– Какое счастье, – произнесла Елизавета, опускаясь в одно из кресел, – наконец-то можно говорить о том, что действительно важно, а не о погоде и новых модах.

– А что для вас действительно важно? – спросил Иван, с почтением разглядывая книжные корешки.

– Понимание, – не задумываясь, ответила Мария. – Понимание того, зачем мы живем, что должны делать, как стать лучше, чем мы есть.

– Для меня важна красота, – добавила Елизавета. – Но не внешняя, а та, которая исходит изнутри. Красота души, красота поступка, красота мысли.

– А для меня – правда, – сказал Иван. – Простая, честная правда. Без прикрас и обмана.

Все посмотрели на Александра, ожидая его ответа.

– Для меня важно… – он помолчал, подбирая слова, – служение. Но не такое, как понимают его другие. Не просто выполнение приказов или следование традициям. А служение истине, красоте, любви… тому, что делает человека человеком.

– Но как найти то, чему стоит служить? – спросила Мария.