Приют некроманта

– Я писала тебе письма, – всё ещё не веря, сказала я, – но ты не отвечала, а потом… мы получили известие о похоронах.

– Давай забудем об этом, как о страшном сне, – она лучезарно улыбнулась. – Катрин, как же я тебе рада! Где ты была всё это время?

– Жила во Франции, сначала с тёткой, потом с мужем, – начала я, – у меня тоже открылся дар, и пришлось уехать.

– Се манифик, – выдохнула давняя гимназическая подруга, – и как я сразу не догадалась! Ведь указ о дозволении особам женскаго полу развивать и использовать тёмные дары вышел совсем недавно, а ты… ты ведь действительно некромант? – после паузы продолжила Полин с прежней экспрессией.

Я кивнула.

– И твои родители не захотели блокировать дар! – обрадованно произнесла она. – Душевные, благородные люди, не то что мои.

– Неужели твои поступили бы иначе?

– Ой, маман была озабочена только тем, чтоб никто ничего не узнал, и если бы был способ блокировать ведьм, сама бы меня окоротила, – хмыкнула Полин, – а ведь дар-то у меня так себе, на троечку. Жаль, что мы не встретились в Париже.

– Ты жила в Париже?

– Целых полгода, – объявила Полин, – мой Поликарп Осипович ни в чём не может отказать своей ведьме-жёнушке.

Мы одновременно рассмеялись, так забавно это прозвучало.

– Вы с мужем живёте во Всеволжске? – на всякий случай уточнила я.

– Мне очень нравится этот городок, – подмигнула Полин. – Тихо, спокойно, правда, никакой культурной жизни, но ради какой-нибудь премьеры можно и столицу навестить. А давай сейчас же поедем в «Причал», пообедаем, поговорим, вспомним наши детские шалости, – загорелась она идеей.

– Полин, меня ждут, – отказалась я. – Поехали лучше к моим, тётя и дядя будут тебе очень рады!

– К Синицким? Не могу, – покачала она головой, – мы с твоим дядюшкой не так чтоб дружны. Что ты смотришь? Да, я наводила о тебе справки, ведь дама-некромант – это такая редкость в империи, а мне крайне нужно было с тобой договориться. Я ж не знала, что страшная и ужасная Катрин Бланшар – моя гимназическая подруга Катенька Рахманова!

– Договориться? О чём? – я подобралась.

– Ничего противозаконного, – широко улыбнулась Полин. – У меня скоро новая программа в «Приюте чернокнижника», хочу, чтоб ты тоже пришла.

– Так ты – хозяйка местного кафешантана? – я постаралась скрыть удивление.

– Кафешантан – это слишком громкое название. У меня всего лишь маленькая кофейня…

– Известная всему Всеволжску, – перебила её я. – Давай там и встретимся, только запиши мне адрес.

У Полин оказалась с собой визитка, что было очень кстати: мимо ехал свободный извозчик. Мы распрощались, я вскочила в пролётку, а она ещё некоторое время стояла и посылала мне вслед воздушные поцелуи.

К обеду я опоздала, правда, не катастрофично, но тётушка была недовольна.

– Не злись, дорогая, – от двери начала я, сначала поздоровавшись с семейством, – лучше послушай, кого я сейчас встретила.

– Катрин, – вздохнула она, – пожалуйста, не пугай детей рассказами о призраках.

Дети Синицких – гимназисты Вовка и Славка, которых, в отличие от младших сестёр, уже сажали за общий стол, – навострили уши, а их отец усмехнулся в усы, не прекращая активно орудовать ножом и вилкой.

Тётка считала, что встретить во Всеволжске кого-либо, кроме призраков, выше моих некромантских сил. Нет, однажды было дело, случайно проболталась при кузенах о том, как проводила в другой мир заблудившуюся душу старого часовщика, а Надин запомнила и теперь при случае припоминает.

– Она оказалась вполне живой, – возразила я, пока Лукерья Степановна, кухарка, несла к столу уже убранную супницу. – Хотя в некотором смысле действительно призрак.

– Катрин, мой тебе совет, – промокнув усы салфеткой, добродушно сказал Пётр Данилович, – не бери работу на дом, и уже тем более не тащи её с собой на обед.

– А я бы поглядел, – вступил Славка.

– Катрин, хоть разочек покажи нам, как мёртвых поднимать, – тут же поддержал брата Вовка.

– Поговорите мне тут, – тётушка отвесила сыновьям по подзатыльнику, и те притихли. – Так кого же ты встретила?

– Полин Чердымцеву, – сказала я и поняла, что действительно рада подруге детства. – Представляешь, её мать не захотела огласки и забрала из гимназии, а нам прислала известие о том, что дочь умерла.

– Страсти-то какие, – прокомментировал дядя, – и в чём же причина?

– Постой, это та московская подружка, которой я отправляла твои письма? – тётушка присела на своё место напротив мужа и подперла голову рукой, задумчиво глядя на меня. – Точно, помню, что получала траурный конверт от госпожи Чердымцевой.

– Хм, – заинтересовался дядя, – а я почему этого не помню?

– Потому что тогда мы с Катрин только приехали в Париж, а с тобой ещё не были знакомы, дорогой, – ответила она.

Романтическая история моей тётушки, в те времена ещё Наденьки Извольевой, и Петра Даниловича Синицкого, выпускника Сорбонны и талантливого мага-теоретика, началась в Париже исключительно благодаря мне.

В Европе женщин с тёмным даром всегда учили наравне с мужчинами. Тётка устроила меня в лучшую некромантскую школу, где временно преподавал, замещая своего приятеля, Пётр Данилович. Так они и познакомились.

– А что она сделала-то? – дёрнул меня за рукав сидевший рядом Славка.

– Что? – не сразу сообразила я, о чём он.

– Ну, что натворила такого, что надо было забирать из гимназии и мёртвой объявлять? – пояснил вопрос брата Вовка. – Портрету императора усы пририсовала? Или время во всей гимназии остановила, чтобы успеть контрольную списать?

– Та-ак, – повернулся к сыновьям отец, – а про это поподробнее.

Глаза у кузенов забегали.

– Ну… мы это так, предположили, – заюлил Вовка.

– Чисто теоретически, – поддержал его Славка. – Катрин, ты чего молчишь?

Я в это время поражалась масштабу шалостей нынешних гимназистов. И чуть не выдала, что в моё-де время за такое точно объявили бы мёртвыми, но зацепилась за формулировку, ужаснулась своим мыслям и всё же ответила:

– У Полин открылся ведьминский дар. А её маменька считала, что это стыдно, потому и забрала из гимназии.

– Тёмная, отсталая женщина, – постановил Пётр Данилович. – Почему иметь магический дар почётно, а ведьминский, из природной силы происходящий, – постыдно? Никогда этого не понимал.

– Я рада, дядюшка, что ваши разногласия с Полин зиждутся не на основе различий магии и ведовства, – суп как-то быстро закончился, и руки сами потянулись к блюду отбивных.

– Мои разногласия? Да я только что впервые услышал про твою подружку, – отрывая внимательный взгляд от ёрзающих сыновей, возразил тот.

– Оказалось, что Полин с мужем обосновались во Всеволжске и владеют «Приютом чернокнижника», – продолжила я. – Может, вам знакома эта кофейня?

– Да что вы такое при детях-то говорите, Екатерина Аркадьевна, – прошипела кухарка, как раз подававшая мальчишкам чай и пироги. – Одно слово – непотребство, а никакая вовсе не кофейня.

– Ух ты! – обрадовались «дети». – Катрин, своди нас туда!

– Лукерья Степановна, – укоризненно протянула тётка, – опять вы за своё.

– А я и Петру Даниловичу скажу, – упрямо ответила та, – непотребство и есть.

– Согласен с вами, Лукерья Степановна, – поддержал дядюшка. – Как завёлся в городе этот, с позволения сказать, кафешантан, успеваемость в университете упала на пятнадцать процентов! Там ведь не питейная, вроде и не запретишь студентам посещать, только факт остаётся фактом!

– Не кипятись так, Петенька, – вздохнула тётка, – сам только что говорил, что не след брать работу на дом.

Профессор Синицкий возглавлял общемагический факультет Всеволжского университета, и вес его слова имели. Во всяком случае, для меня.

– Но пятнадцать процентов – это же не много, – робко подал голос Вовка.

Пётр Данилович хмыкнул в усы, а потом забрал у сына тарелку с едва понадкушенным пирогом. Сентябрь во Всеволжске, по словам Лукерьи Степановны, был сезоном яблок, потому каждый день она баловала семейство Синицких и их гостей, вроде меня, яблочными пирогами – открытыми, закрытыми, наливными – и такими вкусными, что съедались те без остатка, оставляя после себя томительное ожидание нового дня и новой порции печева.

Вовка чуть не подскочил за уплывшей вкуснятиной, а его отец вилкой ловко отхватил кусок и вернул тарелку на место.

– Папенька! – от души возмутился кузен.

– Вольдемар, я же взял всего пятнадцать процентов от твоего куска. И ты сам только что сказал, что это не много.

– Зато вы взяли там, где больше всего начинки, – возразил ему Вовка.

– И всё равно, сынок, – вмешалась тётка, – целый кусок есть целый, а не без кем-то изъятых пятнадцати процентов.

– Я понял, – мрачно ответил кузен и затолкал пирог в рот почти целиком.

После обеда Лукерья Степановна, конечно же, выдала ему утешительную добавку, стребовав обещание, что братья больше не будут вспоминать о пошлой кофейне.

– Уж и не знаю, что с ней делать, – вздохнула тётка, когда мы, взрослые, остались в столовой одни. – Вот как мне теперь выковыривать из мальчишечьих голов идею о непременном походе в «Приют чернокнижника»? Ведь сто раз ей говорила, чтоб ничего напрямую детям не запрещала!

– Наденька, дети должны чувствовать твёрдую руку, – возразил всерьёз раскипятившийся Пётр Данилович. – А эти твои новомодные идеи воспитания подрастающим магам не подходят. Да-с!

– Петенька, ты сейчас так напомнил мне Данилу Тимофеевича, – всплеснула руками тётка. – Скажи, Катрин?

– Просто вылитый, – подтвердила я, хотя отца дядюшки видела лишь однажды – на свадьбе.

– Не говори ерунды, – разобиделся Синицкий. – Будто не знаешь, какой мой батюшка ретроград во всём, что касается… – тут дядя запнулся, несколько секунд молчал, а после поднял на жену смеющиеся глаза: – Уела, Наденька, уела ты меня.

Тётка довольно улыбнулась, а я сказала:

– Ну вот, наконец к нам вернулся наш любимый Пётр Данилович. Здравомыслящий и прогрессивный. Неужели вас так сильно расстроил мой рассказ о Полин?

– Она ведёт себя возмутительно. Просто вызывающе, – уже спокойным тоном заметил дядя. – Ведь я приезжал в эту её кофейню, хотел поговорить, достучаться, так сказать. Так знаешь, что она мне заявила? Что если отвлечь моих студентов от учёбы может какой-то провинциальный кафешантан, может, такие маги империи и вовсе не нужны? Мол, я должен быть ей благодарен за действия по выбраковке негодного материала.

Мы с тёткой переглянулись и стали громко сочувствовать. Хотя если разобраться, ситуация не так уж однозначна. И кое в чём с Полин трудно не согласиться.

ГЛАВА 4

Его превосходительство Василий Феоктистович Турбачёв, отставной генерал инженерных войск, а ныне Всеволжский губернатор изволил пребывать в душевном расстройстве. Казна требовала свежих вливаний, а почти свершившаяся покупка чудинова дома внезапно сорвалась. И ладно бы просто сорвалась, от форс-мажору какого-нибудь. Это бы Василий Феоктистович ещё как-нибудь пережил. Нет же, немец-комиссионер позволил убить себя прямо накануне сделки! Вот что ему стоило погодить хотя бы день?

– Что делать-то будем, Иван Карлович? – с тяжким вздохом спросил губернатор у помощника. – Точно ли там убийство?

– Точней некуда, – деловито ответил тот и папочку раскрыл. – Предварительное заключение: господин Штельх задушен подушкой.

– Так предварительное же, – с надеждой протянул Василий Феоктистович. – Глядишь, в окончательном какие другие факты всплывут?

– Даже если и всплывут, – по-прежнему деловито продолжил бесчувственный помощник, – у нас остаётся только один выход: объявить торги.

– Слухи поползут, – засокрушался Василий Феоктистович, – урон понесём в цене.

Продавать особняк, который радовал глаз лепниной и витражами, за бесценок губернатор был не согласен. За бесценок он и сам его купит.

– Слухи уже ползут, – честно ответил помощник. – Решайтесь, Василий Феоктистович.

Легко ему говорить, а как тут решаться в расстроенных чувствах? Выбор делать следует в равновесном состоянии как рацио, так и эмоцио, когда голова ясная, а рука легко способна начертить любой проект.

Эх, махнуть бы сейчас за Волгу, попить кумысу, в баньке попариться, с цыганами у костра сплясать… Или лучше в поездку с инспекцией. В Свищёво, к примеру, или в Петровск. Очень пользительны были для душевной гармонии Василия Феоктистовича инспекционные поездки. Там его встречали с почестями, поили-кормили, в баньке, опять же, парили. А какова в Петровских лесах охота? Это же песня, сударики мои, а не охота! Кабаньих голов после одной из инспекций тамошнего уезда в прихожей губернаторского дома прибавилось изрядно, и то ещё одну чучельник-пустобрёх испортить умудрился.

– Погодить придётся, – со вздохом произнёс Василий Феоктистович, – пусть хоть немного молва утихнет.

– Неможно годить, и без того в отчёте недостача, – в голосе помощника просквозило недовольство. – А не создать ли вам комиссию с целью обследования Бабарыковского особняка, чтоб всем недовольным рты подзаткнуть?

Мысль Василию Феоктистовичу понравилась.

– Кого предлагаешь в состав?

– Магов из университета – пару-тройку, – стал загибать пальцы помощник, – господина Вислайского из землемерной конторы, подрядчика Лиходубова – у него чуйка на хорошую постройку имеется – и вас, Василий Феоктистович, как главу губернии.

– Вот умный ты человек, Иван Карлович, а в простых вещах не разумеешь, – прищурился губернатор. – Дом-то чей обследуем?

– Бабарыкова Максюты Силыча, – с недоумением во взоре повторился помощник.

– Чудинов дом, стало быть, – внезапно входя в то самое, столь им любимое равновесное состояние, поправил его Василий Феоктистович. – А потому чем чудней будет комиссия, тем скорей заключению поверят. Мне же и вовсе нельзя к особнячку приближаться, иначе сразу слух пойдёт, что губернатор факты тасует себе на пользу.

– Какие факты? – уточнил дотошный Иван Карлович.

– А любые, – повёл рукой туда-сюда Василий Феоктистович. – И посему пиши: ведьма в комиссию нужна, настоящая. Кто у нас из городских ведьм самая бестолковая?

– Зарегистрированная? – внезапно заробел помощник.

– Вот, можешь ведь, когда хочешь, – одобрил его губернатор, – ты записывай, записывай, а то не ровён час, забудешь чего.

Помощник торопливо записал в блокнотике «Ведьма Марта», потому как других желающих зарегистрировать ведьминский дар во всём городе не нашлось, и преданно уставился в мудрые начальничьи глаза. А Василия Феоктистовича несло на волнах вдохновения.

– Кроме ведьм у нас кто ещё в проклятьях смыслит? – спросил он сам себя, и сам же ответил: – Некроманты. А у нас недавно как раз один объявился.

– Одна, – поправил его помощник.

– И пусть, – согласился губернатор, – ты пригласи-ка мне мадам Бланшар…

– В присутствие? – помощник торопливо карябал в блокноте.

– Нет, Иван Карлович, на ужин. До первого осеннего бала ещё далече, а вот ужин… какой-нибудь тематический мне изобрази. Или с Анной Константиновной посоветуйся, она же ж лучше в ужинах разбирается. И хорошо бы вот прямо сегодня.

– Сегодня не успеем, – возразил помощник. – Завтра.

– Ну завтра, так завтра, – рассеянно подтвердил Василий Феоктистович, продолжая интенсивно размышлять о третьей кандидатуре, ибо мнилось ему, что меньше трёх членов в комиссии быть не должно, непорядок это, и доверия у покупателей не вызовет.

Может, и в самом деле начальника из землемерной конторы, всё одно – безответный человечишка? Или Лиходубова, что подряды на строительство берёт, а с губернатором не делится? Нет уж, кукиш ему без масла, а не комиссию.

Василий Феоктистович чувствовал, что плутает в трёх соснах, что решение есть и совсем близко, только руку протяни. Он и протянул, не глядя, и наткнулся средним пальцем на шкатулку с нюхательным табаком, тестем дарёную.

Сам губернатор табачное зелье не приветствовал, однако же к тестю уважение имел, потому и держал подарок на столе в кабинете. И был то знак свыше, не иначе, потому как гостил сейчас у тестя любопытный гость, как нельзя лучше подходивший на роль главы комиссии. Маг земли, архитектор и не то теософ, не то философ (в столь тонких материях Василий Феоктистович не разбирался), вот только что прибывший из каких-то восточных пределов, а значит, в делах Всеволжских совершенно не ориентировавшийся.

– Пиши, Смолин Аристарх Павлович, – радостно приказал он помощнику. – И не беспокойся, этого я сам приглашу.

Епифан Тамарцев везучим себя не считал. Какое тут везенье с такою тёщей, что ни во что зятя не ставит, а ведь он, Епифан, не последний человек, сам господин полицмейстер в прошлом годе медалью наградил за поимку особо опасного преступника. Ловил тогда весь город разбойника Фимку Корчуна, а свезло ему, Епифану.

И Фома Самсонович Дрожкин, сыскного отделения начальник, завсегда ценил своего пристава, хвалил всячески за порядок в бумагах да рвение служебное. Но тёще Клавдии Петровне полицейское начальство – не указ. Она ж во всех делах лучше разбирается, хорошо хоть, в их первую брачную ночь с Матрёной упилась так, что свиньёй хрюкала, не то бы пришла со свечкой и советы подавала. Епифан лишь подумал о том, как тут же всем телом передёрнулся. И пусть лежала Клавдия Петровна уж пару лет как на погосте, в голове опять слышалось: «И как ты живёшь, Матрёнка, с энтим никчемушником? Нормальный мужик разве в полийцию сам собой пойдёт?»

Отчего-то появлялись эти мысли в приставской голове в последнее время особенно часто. И злился Епифан несказанно. Вот и сейчас, глядя в гладкое розовое лицо госпожи Поморьевой, видел он раскрытый в крике тёщин рот, бычился и даже не пытался злость унять.

– Так видала что ваша кухарка или нет? – в сотый, верно, раз переспросил Епифан.

Окна кухни квартиры госпожи Поморьевой, проживавшей в доходном доме Коломацкого на третьем этаже, на Немецкую не выходили, потому пристав никак не мог взять в толк, о чём пытается рассказать молодая вдова.

– А чего вы, господин пристав, кричите? – жалобным тоном сказала госпожа Поморьева и губы скривила, того и гляди, заплачет.

Пару раз сморгнув, Тамарцев отогнал от себя жуткий тёщин лик, пришёл в себя и смягчился.

– Давайте вашу кухарку сюда, пусть сама всё скажет.

– Да ведь немая она, – всплеснула руками вдовушка. – Я вам уж сколь раз повторила, что Грунечка у нас мычит только.

Епифан сызнова подумал про свою невезучесть.

– А если я ей вопросы буду задавать? Может, хоть покивает, ежли душегубца видела?

– Грунечка! – крикнула в пространство госпожа Поморьева, и рядом тут же нарисовалась деваха в простом платье, косынке и переднике весьма опрятного вида.

Подслушивала, понял пристав. И, может, толк какой с её показаний будет.

– Грунечка, голубушка, это вот господин пристав, – ласково запела хозяйка, – он знать хочет, чего ты видала утречком.

– Уууу, – промычала Грунечка.

– Ты вот что, Аграфена, – распорядился Епифан, – ты на вопросы мои кивай, ежли «да», а мычи, ежли «нет». Поняла?

Грунечка активно закивала.

– Видала кого в гостинице «Астория» нынче ночью или ближе к утру?

И снова кивает, ровно китайский болванчик.

– Грунечка, – вмешалась госпожа Поморьева, – ты покажи господину приставу, как мне показала.

И та показала. Сперва повернулась лицом к стене и руки раскинула во всю ширь, а после развернулась и пальцем ткнула в сторону окна, на улицу Немецкую выходящего.

– «Астория»? – переспросил Епифан, дождался кивка и велел продолжать.

Немая снова повернулась к стене и разделила её горизонтальными линиями на три части. «Три этажа», – догадался пристав. Видя, что зритель ей попался смышлёный, кухарка стала действовать быстрее. Провела пальцем над губой, рисуя воображаемые усы.

– Мужчина, – обрадовался Епифан.

Деваха в ответ заулыбалась и ткнула пальцем в стену, а после ладони сложила лодочкой, прислонивши их прямо к той же стене на уровне средней воображаемой линии.

– Балкон? – недоверчиво спросил Тамарцев, потому как балкон второго этажа в его схему очень даже укладывался.

Грунечка кивнула, снова провела пальцем над губой и ткнула им же в прежнее место на стене.

– Мужчина на балконе, – перевёл Епифан. – А когда ты его видела?

Немая разочарованно покачала головой.

– Это я вам сама скажу, – вмешалась госпожа Поморьева, – Грунечка вернулась в половине шестого, разбудила меня и…

– И, стало быть, мужчину с усами видела на балконе «Астории» между двадцатью минутами и получасом шестого, – заключил Тамарцев.

И хозяйка, и её кухарка радостно закивали в ответ.

– А хорошо ли ты его разглядела? – боясь поверить в удачу, спросил Епифан. – Узнать при случае сможешь?

Грунечка задумалась, но после всё же кивнула.

А ведь спервоначалу дело казалось совсем бестолковым. Да помилуйте, кто ж в доходном доме Каламацкого не спит по ночам? Нет, бывает, что люди по ночам иным всяким занимаются, но уж точно в окна при том не смотрят. А поди ж ты, отправил Фома Самсонович пристава и пару городовых на поквартирный обход, и хоть сопротивлялся Епифан (работы и без того невпроворот!), однако ж пошёл. И вот он, первый и пока единственный свидетель.