Приют некроманта

– Показания отправлены с посыльным ещё утром, – вежливо сообщила я Тамарцеву.

– Как же-с, видал, – тот скривился как от зубной боли, – толково пишете, рука-то явно привычна.

– Последние пять лет я работала полицейским некромантом в префектуре Гренобля, впрочем, вы и сами это знаете.

Тамарцев скривился ещё сильней, так что я поняла: ответ на свой запрос он уже получил.

– Мадам Бланшар, садитесь в пролётку, время у меня не резиновое, – буркнул пристав. – Истомин, слазь, ногами дойдёшь.

– Да как же, господин пристав, – заканючил второй сопровождающий, которого я, возможно, и видела, но не запомнила, так как был тот совершенно неприметен. – Вы же обещали до Кудияровой горы подкинуть!

– Не срослось, братец, – пожал плечами тот, – сам видишь, мы мадам некромантку раньше поймали.

Пришлось бедняге выходить, но я-то не собиралась быть «пойманной».

– Объясните причину моего задержания.

– Да что вы, сударыня, – заюлил Тамарцев, – это его благородие господин Дрожкин с вами побеседовать желает. И… – он замялся, – велено мне извинения свои принести, а я-то что, я – человек маленький, велено – приношу.

– Неожиданно, – протянул Протасевич, – это за что же полиция извиняется?

– Понятия не имею, – улыбнулась я. – У меня никаких претензий к господину Тамарцеву нет.

Когда пролётка тронулась, я повернулась к глубоко возмущённому моим равнодушием приставу и велела:

– Рассказывайте.

– Пусть начальник сыскного рассказывает, – буркнул тот. – Ему ещё от полицмейстера прилетит, что разглашает информацию кому ни попадя.

– Епифан Ермолаич, – ласково сказала я, – может, мне передумать?

– Не надо передумывать, – тут же вмешался Юрков, – у нас ить беда, господин Курсин запить изволили…

– Цыц, – перебил его Тамарцев. – Развелись болтуны.

– Да ведь госпожа некромантка дело полицейское знает, раз уж в том… в этом… как его… Гренобеле работала, – не сдавался Юрков.

– Ладно, – Тамарцев скривился так, что я побоялась, не перекосит ли его окончательно. – Труп у нас срочного некромантского осмотра требует.

– А давайте сразу к нему? – предложила я. – А то время-то и в самом деле не резиновое.

Юрков радостно развернулся к вознице и велел поворачивать назад, к Кудияровой горе.

– Покойный был связан с университетом? – спросила я, потому что Тамарцев продолжал молчать.

Кроме Всеволжского университета, на Кудияровой горе других объектов я просто не знала.

– Покойный вообще был иногородним, – с недовольным видом ответил пристав.

– Морг там у нас, – бесхитростно поведал Юрков. – Утром ещё туда немца отвезли, а то жарко, будто летом.

– Выходит, он умер… где?

– Ай, вы ж не отстанете, – отвернувшись, сказал Тамарцев. – В гостинице немец помер, в своём номере, мы вообще-то понадеялись, что своей смертью.

И замолчал.

– Бурмистр, ну вы хоть расскажите, что там такого в номере обнаружилось, – попросила я.

– А всё в порядке было, – тут же зачастил полицейский, – вещи в шкафу, документы в портфеле, ценности на местах. И лежал покойничек в постеле, спал как будто.

– Но что-то же заставило вас срочно искать некроманта?

– А то не вашего ума дело, – буркнул Тамарцев.

– А вы могли бы быть и полюбезней, Епифан Ермолаевич, – ещё ласковей улыбнулась я.

– С вас потом ещё подписку возьмут о неразглашении, – добавил тот, чуть убавив в голосе явную неприязнь.

– Ну так тем более рассказывайте!

Но пристав упёрся, а Юрков и сам, похоже, в детали посвящён не был. Ладно, сейчас гляну на покойного, может, там действительно всё в порядке. А вот если нет, тогда придётся побеседовать с господами из полиции по-другому.

Остаток пути прошёл в молчании, а когда пролётка остановилась у ворот университета, Тамарцев лишь указал мне направление: в местном морге бывать ещё не доводилось.

На удивление, здесь не было охраны. Да и вообще никого из живых. Тамарцев сразу отправил Юркова искать лекаря, а я прошлась по мертвецкой. Оснащена по последнему слову, можно сказать. И отдельные холодильные камеры, и яркий свет, и новенькие инструменты, а уж артефакт стазиса вообще выше всяких похвал.

– Это он? – я ткнула пальцем в нечто, лежащее на столе под белой простынкой.

– Сами не видите? – вопросом же ответил пристав. – Может, всё ж признаетесь, что не некромантка, а?

Вместо этого я надела рабочие перчатки из тончайшей замши и подняла белую ткань. Души рядом нет, посмотрю хоть на тело, тем более что вскрытия ещё не делали.

– Подайте пинцет, – велела я, не оборачиваясь.

Мужчина, возраст примерно сорок пять лет, кожа на лице бледная, склеры слегка желтушны, а тут у нас что? А тут у нас точечные кровоизлияния… Тамарцев сунул мне в руку пинцет. Я попыталась открыть покойному рот, но трупное окоченение уже не позволило осмотреть глотку. Зато такие же точечные кровоизлияния, как на склерах, обнаружились и на внутренней поверхности нижней губы.

– Ну-с, и что вы скажете, коллега? – произнёс за спиной незнакомый басовитый голос.

– Нижайше прошу нас простить, профессор, – начал извинения Тамарцев, – но мадам…

– Полагаю, причиной смерти стала острая асфиксия, – тщательно подбирая слова, ответила я. – А вот что послужило её причиной, без вскрытия установить сложно.

– Мне удалось осмотреть тело ещё до развития полного окоченения, – объявил тот же голос, – и обнаружить в полости рта вот что.

Я обернулась.

– Здравствуйте, я – профессор Морев, – представился обладатель шикарной бороды и низкого баса и протянул склянку из-под каких-то капель.

Там лежало крошечное белое пёрышко.

– Катрин Бланшар, – кивнула я, принимая склянку. – И вам доброго дня, господин Морев.

Профессор был широк в плечах, одет в дорогой пиджак, а из жилетного кармана торчала цепочка артефактных часов известной швейцарской фирмы. Морев, Морев… как будто я слышала эту фамилию, и не так чтобы давно.

– Что там ещё такое? – вмешался Тамарцев, забыв об извинениях.

– Полагаю, это перо из подушки, которой был задушен покойный, – ответила я. – Осталось лишь сличить его с образцом из номера господина…

– Штельха, – автоматически продолжил пристав. – Но с чего вы это всё взяли?

– Я сделаю подробное заключение, но уже после вскрытия, – объявил профессор Морев. – В нём будет описано, по какой причине покойный не сопротивлялся удушению. Скорее всего, крепко спал, хотя кровь на предмет токсинов мы тоже проверим.

– Так, – тяжёлым камнем обрушил своё междометие Тамарцев, – я могу передать начальнику сыскного отделения, что покойный был задушен?

– Безусловно, – вежливо улыбнулся профессор.

Улыбка была ему к лицу. Наверное, студентки на лекциях в обмороки падают.

– А вы, коллега, к нам откуда? Сотрудничаете с полицией или… – заинтересованно протянул профессор.

– Я некромант, а эти господа из полиции пригласили на консультацию, – пояснила я.

– Так вы родственница профессора Синицкого, – обрадовался Морев, – то-то же мне ваше имя знакомым показалось.

Точно, теперь и я вспомнила, что дядюшка рассказывал про отделение судебной экспертизы на лечебном факультете. И про его главу тоже.

– Я безмерно рад, что…

– Я тоже рад-радёшенек, что у вас беседа ладится, только мы тут с мадам некроманткой по делу, – напомнил о себе Тамарцев.

– Мы можем ехать, господин пристав, я уже закончила.

– И вот этого всего, что у нас Лукич любит – свечей чёрных, призывов на мёртвом языке, заклятий всяких пакостных, – можно не ждать? – ехидненько поинтересовался пристав по дороге к выходу.

Я вежливо попрощалась с Моревым, он выразил надежду, что наша встреча не станет последней, и лишь потом ответила Тамарцеву:

– Не стоит проводить тёмные ритуалы в месте, где мёртвых больше, чем живых. Тем более что души покойного господина Штельха рядом с телом нет.

– Это как же ж? – рядом топал сапожищами запредельного размера Юрков. – Упокоилась душа?

– Сомневаюсь, – я аккуратно стянула перчатки, – скорее душа осталась на месте преступления.

– А призвать? – с прежним ехидством уточнил пристав, подзывая извозчика.

Университет остался за воротами, впереди был длинный спуск в город, хотя рядом тоже стояли дома, сияли вывесками лавки и множество едален разного калибра – от самых дешёвых харчевен до вполне дорогих рестораций. Но я по привычке, перенятой от тётушки, всё равно считала, что Кудиярова гора – это не город.

– Призыв требует от некроманта значительного выброса силы, потому используется, только если цель оправдывает средства. В нашем случае гораздо проще посетить место, где произошло убийство, – размеренно, как на лекции, пояснила я, влезая в пролётку.

Юрков проявил воспитанность и помог. А Тамарцев велел извозчику ехать к гостинице «Астория».

– Заодно поищем подушку, которой немца покойного душили, – буркнул он под нос.

Под горку лошадка бежала резво, и к гостинице мы прибыли не в пример быстрее. Здание «Астории» претендовало на несколько помпезный стиль: розовая штукатурка, лепнина, полуколонны у входа, упирающиеся в портик с поддерживающими его кариатидами, у дверей швейцар в ливрее. Похоже, господин Штельх не бедствовал.

Портье при виде полицейских подскочил, начал лепетать, что хозяин велел звать дорогих гостей сразу в кабинет, но доблестная всеволжская полиция просто отодвинула его в сторону и промаршировала на второй этаж по парадной лестнице. Лестницу покрывала красная ковровая дорожка, в углах стояли кадки с раскидистыми фикусами, а на стенах висели светильники с расписными плафонами. У купидонов на них были исключительно пухлые щёки и губы.

По опыту зная, что в гостиницах страх как не любят полицию и трепетно берегут сор в помещениях, я немного задержалась.

– А что, любезный, номер, где постоялец отошёл, уже убрали?

– Убрали-с, не извольте беспокоиться, – услужливо склонившись ко мне через свою стойку, ответил портье.

– А вещи постояльца? – продолжила я, уверенная, что скоро вернётся пристав и непременно вмешается в разговор.

– Так вещи-с у Антона Порфирьевича в кабинете-с, – склонившись ещё ближе, прошептал портье, – я же сразу сказал вашим спутникам, что ждёт хозяин у себя-с.

По лестнице загрохотали сапожищи Юркова.

– А где кабинет Антона Порфирьевича? – успела спросить я.

Портье тоже успел – махнуть рукой в сторону мелодично звеневшего фонтанчика, а к сапогам Юркова присоединились сапоги Тамарцева.

– Где всё?! – в бешенстве проорал последний.

– Если всё – это вещи покойного, то в кабинете хозяина гостиницы, – я деловито подхватила багрового от гнева пристава под руку, – он нас ждёт, а вы, Епифан Ермолаич, поберегли бы себя, не ровён час, удар хватит.

Антон Порфирьевич Голубкин гостиницу свою, детище бесценное, любил, а полицию не жаловал. Потому в ожидании неприятностей сидел с утра в кабинете и мысленно беседовал с заезжим комиссионером, что собирался купить чудинов дом.

– Говорил я вам, любезнейший, не связывайтесь, непременно боком выйдет, – в который раз повторял Антон Порфирьевич, – а вышло-то и вовсе…

– Да отчего же боком? – снова переспрашивал покойный господин Штельх, один из совладельцев московской конторы «Агентства и комиссионерства первого разряда».

Занималась контора сделками с недвижимым имуществом всевозможного характера, как гласила бумажечка с картинкой красивого особнячка и адресом конторы, кою вручил Антону Порфирьевичу тогда ещё вполне живой постоялец.

– Да оттого, – мысленно же отвечал гостю хозяин, – что ещё никому с чудиновым домом у нас не свезло.

Человек он был образованный, в проклятия особо не верил, но так и тянуло сказать, что исчезнувший вместе со всей чудью купец Бабарыков наверняка оставил после себя какое-то заковыристое чудовство, что охраняет дом от всех и всяческих посягательств.

Когда случился уход чудинов под землю, звался хозяин «Астории» не Антоном Порфирьевичем, а Антошкой Голубцом и носил гимназическую форму. Купца Бабарыкова он видывал не часто, но личность то была колоритная, а стало быть, запоминающаяся. Невысокий, зато широкий в плечах настолько, что в иные двери приходилось Максюте Силычу боком входить. По праздникам носил он красную шапку, а в остальном богатством не кичился, одевался и вовсе просто, не в пример прочим купцам, что чуть не в соболя рядились.

О богатстве кричали дом, что строил заграничный архитектор по специальному проекту, склады в порту, полные всякого товара, ярмарки, в которых Бабарыков не то чтобы участвовал, скорей организовывал, регулярные визиты губернатора и выезды в столицу, а также барышни, которых вокруг Максюты Силыча кружилось непомерное, по мнению всех старшеклассников мужской гимназии города Всеволжска, количество. А ведь было ему годков тогда поболе, чем Антону Порфирьевичу теперь.

Конечно, за те двадцать с лишком лет, что прошли после ухода, не один и не два охотничка пытались пробраться в дом купца-чудина. Знал о том Антон Порфирьевич не понаслышке, потому как с приятелем своим Митькой Бейбарсовым тоже пытался. Бейбарсов одарённый, пусть и не слишком щедро, но искру всё же разжигал, потому ему Антошка верил.

– Мы, брат, первыми не полезем, – хитро щурил Митька тёмные глаза, – пусть первые словят все чудинские проклятья и обезвредят главные ловушки. Мы потом пойдём, когда всё поутихнет.

Но никаких проклятий охотнички не ловили, так, мелкие неприятности: порванные на ровном месте портки, клякса на годовой работе по геометрии, изгрызенный соседским щенком ботинок. Правда, ловушек чудин оставил столько, что ни одному искателю его сокровищ (с даром или без) не удалось пройти дальше забора. И потому все стали считать, что в чудиновом доме запрятан настоящий клад. Ничуть не хуже заговорённых кладов разбойника Кудияра, что лежат в утёсах по берегам Волги и ждут своего атамана Удачу.

Антошка же разуверился в кладах совсем. И в Митьке заодно, зато стал всё внимание делу отцовскому уделять. И вот теперь имел лучшую гостиницу в центре Всеволжска и… неприятность в лице злого полицейского пристава, который ворвался в дверь с грозным криком, чуть не маша своей шашкой.

Следом вплыла дама в чёрном, по-мужски протянула руку, представляясь Катрин Бланшар, и, не обращая внимания на пристава, потребовала открыть сейф.

За ними ввалился второй полицейский, ростом с каланчу, и навис над хозяйским столом, всем видом подтверждая, что желание дамы – закон.

– Позвольте, – начал было Антон Порфирьевич, но злой пристав не позволил.

– Слыхал, что сказано? – рявкнул он так, что стёкла в шкафу жалобно зазвенели. – Отворяй свой секретный ящик, а не то…

Что именно не то, Голубкин выяснять не стал, а быстро открыл дверцу потайного шкафа, куда для пущей безопасности прибрал ценности покойного постояльца: и портфель со всем содержимым, и часы с запонками.

– Это? – будто в пространство спросила дама, кивнула и взяла в руки часы.

Мужчины покосились на неё, но та и не думала смущаться.

– Господа, буду премного вам обязана, если не станете мешать работе. Я должна душу отпустить, подождите за дверью.

И пришлось Антону Порфирьевичу ждать за дверью собственного кабинета в компании двух полицейских, которые почему-то всё норовили подглядеть, что же внутри происходит. Особенно интересовался пристав.

– Да что ж там творится-то, Епифан Ермолаич? – спрашивал его полицейский-каланча, который согнуться к замочной скважине никак не мог.

– Да не мешай, – шипел пристав, – самому ничего не видно!

ГЛАВА 3

– Так вы, получается, и тело успели осмотреть, и душу отпустить? – переспросил меня, выслушав отчёт пристава Тамарцева, господин Дрожкин. – И что скажете?

– Господин Штельх был задушен подушкой во время сна, потому убийцу не видел, – глядя начальнику сыска прямо в глаза, ответила я. – Увы, придётся вам выяснять его личность самостоятельно.

– Часы пущай вернёт, – потребовал насупившийся Тамарцев. – Сразу схватила, ещё в кабинете Голубкина, а мне отчёт по вещественным доказательствам писать.

– Часы подарил покойному отец, он был к ним весьма привязан, – пояснила я, вынимая из сумочки золотые часы с гравировкой. – У людей, знаете ли, бывают очень разные причуды.

– А ещё что-нибудь душа вам поведала? – не обращая внимания на пристава, который запихивал часы в собственный карман, спросил Фома Самсонович, а потом спохватился: – Прошу, мадам Бланшар, присаживайтесь.

И даже самолично подвинул мне стул.

– Внезапно убиенные, господин Дрожкин, как правило, находятся в сильном шоке и не всегда осознают, что оказались по другую сторону. Потому задача некроманта – убедить их оставить мир живых. Конечно, если неоконченные дела для них важны до крайности, то приходится выслушивать. Но господин Штельх ни о чём существенном не беспокоился.

– А о несущественном? – продолжил допытываться начальник сыска. – Или, может быть, вы сами о чём-то догадались?

Надо было войти в положение следствия. Ведь у них ни мотивов, ни подозреваемых, ни свидетелей.

– Штельх приехал во Всеволжск с целью какой-то крупной сделки, его контора занимается недвижимостью, – сказала я. – И стоит поговорить с хозяином гостиницы, он явно знает, о какой сделке речь.

– Мы тоже знаем, – отмахнулся Тамарцев. – Вы прямо скажите, проклятие на покойном было или нет?

Ах вот в чём дело. Вот почему так срочно им потребовался некромант.

– Нет, проклятья не было.

И тут с обоими полицейскими произошла разительная метаморфоза: Дрожкин обрадовался, прямо расцвёл, зато Тамарцева от разочарования снова перекосило.

– Вот не может того быть, Фома Самсонович, часто Данилиха мимо особняка шастает, сам видел, – обиженным тоном выдал он.

– Простите? – я с удивлением перевела взгляд с одного на другого. – Что за Данилиха?

– Ведьма, – убеждённо объявил Тамарцев. – Вслед посмотрит – порчу наведёт, в лицо – проклятье наложит.

– Епифан Ермолаич, – завёл глаза к потолку господин Дрожкин. – Вам ещё отчёты писать, идите уже, что ли.

– За отчёты вы не беспокойтесь, Фома Самсонович, – твёрдо возразил пристав, – а Данилиху давно пора к ответу призвать.

– Убийцу ищите, чтоб к ответу призвать, – покачал головой его начальник. – Да поскорей, не то с нас обоих полицмейстер три шкуры спустит.

– Слушаюсь, – буркнул Тамарцев и, всем видом выражая несогласие, вышел за дверь.

– Екатерина Аркадьевна, – задушевно произнёс начальник сыска, – вы на пристава нашего зла не держите. Он человек весьма… своеобразный, но к делу подходит ответственно. А что вас задирает, так исключительно из-за боязни.

– Некромантов опасается или женщин? – уточнила я на всякий случай, хотя и так было ясно – и тех, и других.

– Тёща у Епифана Ермолаича… – Дрожкин замялся, явно подбирая неоскорбительный эпитет, – такая, знаете, грозная особа, что любого на одну ладонь положит, а другою прихлопнет. Натерпелся по молодости наш пристав, вот теперь к дамам вашего склада относится с большим предубеждением.

– Полагаете, я тоже могу любого на одну ладонь положить, а другой прихлопнуть? – я не удержалась от смешка.

– Не-ет, – протянул долгое «э» Фома Самсонович. – Вы куда как опаснее, Екатерина Аркадьевна.

Разумно бояться того, чего не понимаешь.

– Ну что же, Фома Самсонович, откровенность за откровенность. Ведьма к делу непричастна, убивал человек без магического дара.

– Да не ведьма Данилиха, – вздохнул мой собеседник, – просто вдова почтенного возраста и страхолюдной внешности. Однако же ваше замечание весьма любопытно. Что-то ещё сказать можете?

– Напротив гостиницы большой жилой дом.

– Доходный дом Коломацкого, – кивнул Дрожкин.

– Куда выходили окна номера покойного?

– На Немецкую, – без труда припомнил он. – Думаете, стоит опросить жильцов?

– Возможно, кто-то из них страдает бессонницей и смотрит по ночам на улицу, – предположила я. – Свидетелей в гостинице, как я поняла, нет? А в особняке, что упоминал пристав?

– В каком особняке? – почти естественно удивился Фома Самсонович.

– Очевидно, в том, который собирался купить покойный. И пожалуйста, не говорите мне, что принадлежал он знаменитому купцу по фамилии Бабарыков.

Клянусь, я хотела всего лишь пошутить, потому что с самого утра особняк Бабарыкова был на слуху, но начальник сыскного отделения выдержал паузу, всем видом демонстрируя, что ему и вовсе-то не смешно.

– Придётся взять с вас подписку о неразглашении, – объявил он с крайне серьёзным лицом. – Тамарцев проболтался или Юрков?

– Фома Самсонович, – с укоризной произнесла я. – Из вашего пристава каждое слово приходится клещами вытаскивать, а Бурмистр Юрков вообще в детали не посвящён. И мне такая секретность кажется удивительной.

– Да что тут удивительного, не продаётся особняк Бабарыкова, а городской казне денежки нужны, – объяснил ситуацию сыскной начальник. – Если слух пойдёт, что покупатели мрут, совсем станет худо.

– А покупатели мрут, – задумчиво согласилась я. – Говорят, покойный Гордеев тоже тем особняком интересовался?

– А до него лет пять тому ещё один господин, – продолжил мысль Фома Самсонович. – И тоже помер неясно от чего.

– Три трупа – это серия, – заметила я, решая, стоит ли мне лезть в это дело. – И вы хотите замолчать связь убийств с домом Бабарыкова?

– Я, Екатерина Аркадьевна, человек подневольный. Утром имел беседу с его высокоблагородием господином полицмейстером, так он прямо распорядился – никто не должен узнать, что покойный имел намерение купить недвижимость, принадлежащую городу. И потому, сударыня, извольте, – он пододвинул к краю стола бумагу и самопишущее перо, – распишитесь.

– Да-да, – мне стало и смешно, и грустно одновременно. – Уж если сам господин полицмейстер распорядился, кто я такая, чтобы спорить.

Перо взяла, текст в свободной форме написала. Не первая расписка в моей жизни.

– Благодарствую, Екатерина Аркадьевна, – забирая документ, сказал Дрожкин. – Полагаю, что о последствиях нарушения режима неразглашения вы осведомлены.

– Не волнуйтесь, господин Рогожин может спать спокойно. Если на этом всё, то мне пора.

Я поднялась. Фома Самсонович поднялся тоже.

– Очень признателен за вашу своевременную помощь, – сказал он на прощанье. – Надеюсь, вы не приняли близко к сердцу финал нашего разговора.

Конечно не приняла.

– Вообще-то с носителя тёмного дара вы должны были брать магическую клятву, но…

– Но сам я магии лишён, – быстро перебил он, – и получил о вас самые лестные рекомендации, потому и решил довериться.

А ещё вам, Фома Самсонович, до зарезу нужен нормальный некромант, а не страдалец Лукич. И мы оба это понимаем.

Как и то, что полицмейстер Рогожин никогда не одобрит мою кандидатуру.

Я протянула ему руку, а он её пожал. Мы обменялись почти уважительными взглядами, и я заспешила к выходу. Сейчас поймаю извозчика, и скорей к тётушке. Хороший обед мне не помешает.

На улице ярко светило солнце, чирикали воробьи, цокали копыта лошадей, запряжённых в экипажи, но ни одного свободного извозчика рядом не оказалось. Пришлось пройти дальше, как вдруг мне наперерез бросилась какая-то ярко одетая дама.

– Мадам Бланшар, это вы?

Показалось, что мы с ней уже виделись или встречались прежде, но такую особу я бы, пожалуй, запомнила. Она была красива яркой, вызывающей красотой, которую наряд её только подчёркивал. Тёмные, словно бархатные глаза под сенью длинных ресниц и светлые локоны, небрежно выпущенные из-под шляпки, полные алые губы, высокие скулы и тонкий нос с едва заметной горбинкой.

Я остановилась.

– А я так много слышала о вас от господина Протасевича, что решила непременно… – затараторила она, вплетая в речь едва заметные чары, что успокаивали детей и вызывали доверие у старушек.

Я не принадлежала ни к тем, ни к другим, потому не слишком вежливо спросила:

– С кем имею удовольствие разговаривать?

И вдруг её глаза расширились, а рот почти по-детски приоткрылся.

– Катрин, неужели это ты?

И что тут ответить? Да, это я, Катрин Бланшар? И с чего бы она перешла на «ты»?

– Катрин, посмотри внимательней, это же я, Полин! – она схватила меня за плечи и едва не начала вертеть в разные стороны, разглядывая и приговаривая «Как же я сразу тебя не узнала?».

– Полин? – переспросила я. – Какая Полин?

На француженку она не походила ни капли, а в империи у меня была лишь одна знакомая Полин, но с ней увидеться уже не выйдет никогда. Или…

– Ну же! – лукаво улыбнулась незнакомка. – Помнишь, как мы придумали ту репризу? Салют, Катрин!

– Салют, Полин, – с полным ощущением нереальности происходящего ответила я. – Полин Чердымцева? Не может быть, мне же сказали, что ты…

– Что я умерла? А, это из-за пробуждения дара, – она махнула рукой и засмеялась. – Маман страшно боялась, что в гимназии узнают. Ах, какой позор, её дочь – ведьма. А вот куда пропала ты?