12 часов

12 часов

Кристин Эванс

© Кристин Эванс, 2025

ISBN 978-5-0068-1186-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

КРИСТИН ЭВАНС

12 ЧАСОВ

Пролог

Тишина. Та самая, звонкая, густая, почти осязаемая, ради которой я и снимал эту конуру на отшибе спального района. Не «тишина», которую горожане называют, когда за окном грохочет всего один мусоровоз вместо трех. А настоящая. Гробовая. Та, в которой слышно, как шуршит пыль в луче света от настольной лампы и как сонно щелкают таймеры на роутере и холодильнике. Мой идеальный звуковой ландшафт.

Я дописывал код, погруженный в этот благословенный вакуум, где не существовало ничьих проблем, кроме синтаксической ошибки в сорок седьмой строке. Еще один час, и я бы, возможно, удостоил мир своим вниманием – может быть, даже сходил в магазин за пельменями. Но мир решил напомнить о себе первым.

Сначала на телефон упало уведомление – вибрирующий, настойчивый стук в дверь моего уединения. Я проигнорировал. Затем еще одно. И еще. Потом замигали экраны всех моих устройств, хор синхронизированных вибраций заставил дрожать деревянный стол. Предательская техника. Я нахмурился, откладывая наушники. Что за идиотский спам?

И вот тогда завыла она. Сирена. Не та, что проверяют по средам, скучная и привычная, как зубная боль. Это был животный, первобытный вой, выворачивающий душу наизнанку. Звук, который не предупреждает, а констатирует: всё. Кончено.

Ледяная игла страха вошла куда-то глубоко в солнечное сплетение. Я подошел к окну. Обычный вечерний пейзаж преобразился. Внизу, на улице, замерли машины, упершись друг в друга бамперами. Люди высыпали из подъездов, нелепые и мелкие, как муравьи, у которых развалился муравейник. Их крики не было слышно за стеклопакетом, но я видел открытые в немом крике рты, размахивающие руки. Истерика. Хаос.

Я схватил телефон. Мессенджеры взорвались паникой. Десятки, сотни сообщений из всех чатов, даже из тех, что молчали годами. «ВСЕМ УКРЫТЬСЯ!», «ЭТО НЕ УЧЕНИЯ!», «ЯДЕРНАЯ ТРЕВОГА!», «МЫ ВСЕ УМРЕМ!». Картинки, видео, голосовые – винегрет из ужаса и безумия.

И тут мой собственный страх, до этого острый, но безличный, обрел форму. Не форму ядерного гриба или падающих ракет. Нет. Он принял форму этой комнаты.

Я огляделся. Мой аккуратный, стерильный мирок. Монитор с незаконченным кодом. Полка с книгами, которые я перечитывал, чтобы не слышать живых людей. Холодильник, пустой и зияющий. Кровать, на которой я спал всегда один.

Я умру здесь.

Не «умру» в абстрактном смысле. А конкретно, вот в этих четырех стенах. В одиночестве. И меня, возможно, найдут через неделю, когда соседи почуют запах. Или не найдут. И мое тело будет тихо разлагаться в полной тишине, которую я так лелеял.

Эта мысль ударила сильнее, чем все сирены мира. Паническая, животная потребность не быть одному в последние минуты. Услышать чье-то дыхание. Увидеть чей-то взгляд. Коснуться другого человека. Это было сильнее инстинкта самосохранения. Это был инстинкт очеловечивания перед лицом небытия.

Я не думал. Я действовал на чистом адреналине. Выскочил в подъезд. На площадке было пусто. Все либо сбежали вниз, либо заперлись по квартирам. Двери чужих жизней, надежные, бронированные. Моя единственная надежда.

И тогда я увидел ее. Дверь в квартиру напротив была приоткрыта. Всего на сантиметр, будто кто-то выбегал за почтой и забыл захлопнуть. Слабое место в броне этого мира.

Я не колебался. Я врезался в нее плечом, вваливаясь в чужое пространство, в чужую жизнь, захлестываемый одной-единственной мыслью: только не одному. Пусть там будет маньяк с топором. Пусть там будет семья из десяти человек, которая прибьет меня как мародера. Все что угодно, только не тишина моей квартиры.

Я рухнул на пол в прихожей, задыхаясь, сердце колотилось где-то в горле. Дверь с грохотом захлопнулась за мной, отсекая внешний мир с его воем и паникой.

И тут я поднял голову.

И увидел ее.

Она стояла в дверном проеме между прихожей и гостиной, застывшая, как статуя. В одной руке она сжимала длинный кухонный нож – беспомощно и нелепо, кончик его мелко дрожал. В другой – стеклянный стакан с чем-то темным. Но не это было главным.

Главным был ее взгляд. Широко раскрытые, огромные, темные глаза, в которых читался точно такой же животный, панический ужас, что гнал меня сюда. Но не только он. В них была еще и бездонная, ошеломляющая тоска. И одиночество. Такое знакомое, такое родное одиночество, что у меня перехватило дыхание.

Мы смотрели друг на друга – затравленный зверь, ворвавшийся в чужую нору, и хозяйка норы, такая же затравленная. Две вселенные, столкнувшиеся лоб в лоб на пороге апокалипсиса.

Сирена за окном продолжала выть.

Глава 1: Незнакомка в пузыре

Тишина. Она была моей единственной роскошью, моим щитом, моей самой ценной собственностью. Я покупала её дорогой ценой – полуголодным существованием на фрилансе, отказом от вечеринок, на которые всё равно не хотелось идти, и привычкой к собственному обществу, отточенной годами, как идеально гладкий камень. Эта однокомнатная квартирка была моим коконом, моим пузырём. И в тот вечер пузырь был особенно прочен.

Я заварила себе чай – не пакетированную дрянь, а хороший, листовой, с его дымным, почти дегтярным вкусом. Он напоминал мне о чём-то далёком и нереальном, о кострах где-то в горах, о путешествиях, на которые у меня никогда не хватит смелости. Я собиралась устроиться с книгой – перечитывать в сотый раз «Сто лет одиночества», потому что истории о людях, обречённых на одиночество в толпе, почему-то утешали меня в моём добровольном затворничестве.

И вот тогда завыла сирена.

Не та, еженедельная, на которую уже давно никто не обращает внимания. Это был пронзительный, леденящий душу стон, исходивший, казалось, отовсюду сразу – из стен, с неба, из-под земли. Звук конца.

Моя первая реакция была не страх. Нет. Ирония. Горькая, циничная усмешка. «Ну конечно, – подумала я, – именно сегодня. Как раз когда я нашла в себе силы насладиться этим чёртовым чаем».

Я подошла к окну. Картина апокалипсиса выглядела на удивление буднично. Машины, сгрудившиеся на перекрёстке, не столько от паники, сколько от непонимания, что делать. Люди на тротуарах замерли с телефонами в руках, их лица искажены не ужасом, а скорее глупым недоумением. Словно все они ждали какого-то сигнала, инструкции, как правильно вести себя в конце света.

Я потянулась было за телефоном, но рука замерла в воздухе. Зачем? Что я хочу увидеть? Панические посты в соцсетях? Подтверждение того, что мы все умрём? Мне это подтверждение было не нужно.

Я ощущала странное, почти болезненное спокойствие. Наконец-то. Больше не нужно было пытаться, суетиться, искать себе оправдание, почему я не как все. Всё кончено. И я встречу это здесь, в своей крепости, со своим дымным чаем и книгой одиночества. Это было до обидного логично.

Сирена не умолкала. Её вой входил в резонанс с костями, с зубами. Он становился невыносимым. Я машинально пошла на кухню, взяла первый попавшийся нож – длинный, с узким лезвием, для нарезки мяса, которое я никогда не покупала. Он был холодным и тяжелым в руке. Бесполезный, идиотский талисман.

Затем я налила в стакан виски. Не знаю, зачем. Ритуал? Последний глоток храбрости? Рука не дрожала. Я была пуста.

И вот тогда дверь содрогнулась от мощного удара.

Ледяная волна настоящего, первобытного страха наконец-то накрыла меня с головой. Не страх смерти. Страх вторжения. Кто-то ломился в мой пузырь. В моё единственное безопасное место.

Сердце заколотилось где-то в горле, перекрывая дыхание. Я прижалась спиной к косяку двери в гостиную, сжимая нож так, что кости пальцев заболели. Мысли неслись обрывками: «Маньяк… Мародеры… Они сломают дверь… Они убьют меня… Ограбят…»

Второй удар. Дерево треснуло около замка. Я зажмурилась. Мой пузырь лопался.

Третий удар. Дверь с грохотом распахнулась и ударилась о стену. В проёме, озарённый аварийным светом с лестничной площадки, стоял он.

Не маньяк. Не солдат апокалипсиса. Мужчина. Лет тридцати. В растянутом тёмном свитере, джинсах. Волосы взъерошены, глаза дикие, полные такого же животного страха, что и мои. Он тяжело дышал, его плечи поднимались и опускались в такт этому дыханию.

Мы замерли, уставившись друг на друга. Две пантеры на узкой тропе. Он – ворвавшийся в чужую территорию. Я – защищающая свою.

Вой сирены за окном заполнил собой паузу, гудел в ушах, мешая думать.

– Вон! – мой голос прозвучал хрипло, незнакомо, будто я давно не пользовалась им. – Немедленно вон отсюда!

Он не двинулся с места. Его взгляд скользнул по моему лицу, по дрожащей руке с ножом, по стакану в другой руке. Что он мог прочесть в моих глазах? Панику? Да. Но и что-то ещё. Одиночество. Такую же глухую, отчаянную заброшенность, что читалась и в его взгляде.

– Я… – он попытался что-то сказать, но голос сорвался на полуслове. Он сглотнул, сделал глубокий вдох. – Я не буду вас трогать. Я… я с четвёртого этажа. Просто… не хотел оставаться один.

Его слова повисли в воздухе, смешавшись с воем сирены. Они были такими простыми. Такими человеческими. Таким прямым и голым признанием слабости, что моя собственная агрессия начала таять, обнажая ту же самую слабость под ней.

– Вы… что, тоже? – спросила я, и сама удивилась этому вопросу.

Он кивнул, медленно, словно боясь спугнуть хрупкое перемирие. Его плечи немного опустились, выпуская напряжение.

– Кажется, всё, – он махнул рукой в сторону окна. – Концерт отменяется.

В его голосе прозвучала та же самая ирония, что жила во мне минуту назад. Ирония как последний бастион перед безумием. Это было до обидного знакомо.

Я всё ещё не опускала нож. Но он уже не был направлен на него остриём. Просто висел в моей руке – бесполезный, тяжёлый кусок металла.

– Как вас зовут? – спросила я, сама не понимая, зачем мне это знать. Какая разница, как зовут человека, с которым ты, возможно, будешь умирать?

– Игорь, – ответил он. – А вас?

– Ксения.

Мы снова замолчали. Теперь мы знали имена друг друга. Это меняло всё и не меняло ничего. Он был не просто незнакомцем. Он был Игорем. С четвёртого этажа. Который не хотел умирать один.

Сирена, словно обессилев, на мгновение замолкла. И в этой внезапной, оглушительной тишине мы услышали другие звуки. Приглушённые крики из-за окон. Где-то далеко – нарастающий гул сирен экстренных служб. А где-то совсем близко, этажом выше – бешено-истеричный лай собаки.

Звуки настоящего конца света. Не того, что показывают в кино, а нашего, доморощенного, спального района.

Игорь всё ещё стоял в дверном проёме, не решаясь сделать шаг внутрь. Он был гостем на моей территории, непрошеным, но, возможно, уже и не врагом.

– Дверь закрой, – наконец сказала я, и мой голос прозвучал почти нормально. – Дует.

Он обернулся, толкнул повреждённую дверь. Замок не сработал, она не закрылась до конца, но щелчок защёлки прозвучал как точка в одном предложении и начало другого.

Он повернулся ко мне, и в его глазах читался немой вопрос: «Что теперь?»

Что теперь? Двое незнакомцев в квартире, пока за окном рушится мир. Какой протокол у апокалипсиса? Каков регламент вежливости в самом конце времён?

Я медленно, демонстративно, опустила руку с ножом и поставила стакан на тумбу в прихожей.

– Пойдём, – сказала я. – Не стоять же нам здесь, в прихожей, до самого конца.

Я повернулась и прошла в гостиную, не оглядываясь, чтобы проверить, идёт ли он за мной. Но я слышала его осторожные шаги за своей спиной.

Глава 2: Правила выживания

Гостиная, всего секунду назад бывшая моим личным, идеально обустроенным убежищем, вдруг резко сузилась. Его присутствие наполняло её, меняя акустику, состав воздуха, самую геометрию пространства. Он был слишком большим, слишком мужским, слишком… чужим. И пах он не моим мыльным лапсангом, а чем-то посторонним – свежим ветром, холодным металлом подъездной ручки и едва уловимым, горьковатым запахом адреналинового пота.

Я стояла посреди комнаты, чувствуя себя идиоткой. Что делать? Предложить чаю? Извиниться за нож? Спрятаться в спальне и притвориться, что ничего не происходит?

Игорь замер у входа, не решаясь пройти дальше. Его взгляд скользил по полкам с книгами, по дивану, заваленному мягкими подушками, по торшеру, отбрасывающему тёплый круг света на потрёпанный персидский ковёр. Он изучал мою жизнь, как экспонаты в музее. Мне стало дико неловко, словно он видел меня голой.

– Присаживайся, – наконец выдавила я, махнув рукой в сторону дивана. Звучало это неестественно и ужасно гостеприимно, учитывая обстоятельства.

Он кивнул и осторожно опустился на самый край, будто боялся помять ткань. Поместил свои большие, неуклюжие руки на колени. Мы снова погрузились в тягостное молчание, под аккомпанемент воя сирены, который, кажется, уже стал саундтреком нашего личного конца света.

– Может, проверим новости? – его голос прозвучал хрипло, он прокашлялся. – Вдруг это… ну, учебная тревога какая-нибудь.

Учебная тревога. Да, конечно. От которой ломают двери в соседние квартиры. Но я лишь молча кивнула и потянулась за пультом от телевизора, висевшего на стене.

Экран ожил с тихим щелчком. Я пролистала основные федеральные каналы. На одном – мёртвая тишина и надпись «В связи с чрезвычайными обстоятельствами трансляция приостановлена». На другом – заставка с гербом и тот же текст. На третьем – заиграл бодрый марш, словно кто-то в панике нажал не на ту кнопку.

– Ничего, – прошептала я. – Абсолютно ничего.

Холодок страха, который немного отступил после нашего неловкого знакомства, снова пополз по спине. Это было по-настоящему. Официальные каналы молчали. Это был не сбой. Это был конец.

– Соцсети? – предложил Игорь, уже доставая из кармана свой телефон.

Я последовала его примеру. Мой смартфон взорвался от десятков уведомлений. Мессенджеры, новостные агрегаторы, чаты – всё полнилось одним и тем же хаосом, но уже с другого ракурса.

«Всем срочно спуститься в бомбоубежище на улице Космонавтов!»

«НЕТ! Там уже давно торговый центр! Ничего там нет!»

«Говорят, по радарам видят ракеты со стороны…»

«ЭТО ФЕЙК! НИЧЕГО НЕ ВИДНО! ПАНИКА!»

«У кого есть запасы воды? Делитесь, потом отолью!»

«Мама, я тебя люблю, если это читаешь…»

Это был винегрет из ужаса, дезинформации, отчаянных попыток помочь и чёрного, похоронного юмора. Никаких фактов. Одно сплошное эхо паники.

– Сплошной трэш, – мрачно констатировал Игорь, откладывая телефон. – Ничего путного. Одни слухи.

– Значит, действуем по обстановке, – сказала я, и в моём голосе неожиданно для самой себя прозвучали нотки деловой собранности. Возможно, это был единственный способ не свалиться в истерику. – Как соседи по… – я запнулась, – по кораблекрушению.

Он посмотрел на меня с лёгким удивлением, словно ожидая истерик или обвинений, а не составления плана действий.

– Судя по всему, – я продолжила, – никакой организованной эвакуации не будет. Система дала сбой. Значит, рассчитываем только на себя. Вода у меня есть. Еда… ну, с голоду за сутки не умрём. Электричество пока есть.

– А… защита? – он неуверенно посмотрел на меня, потом на тот самый нож, что всё ещё лежал на тумбе в прихожей.

– От чего? От ядерного взрыва? – я горько усмехнулась. – От этого, кажется, не спрячешься. А от мародёров… – я пожала плечами. – Дверь ты уже почти снёс. Вряд ли кто-то будет ломиться в такую.

На его лице промелькнула тень вины. Он опустил голову.

– Извини, – пробормотал он. – Я… не думал.

– Ничего, – отмахнулась я. Внезапно его «преступление» показалось мне таким ничтожным на фоне общего коллапса. – В другой раз будешь думать.

Я пыталась сохранять иронию, но внутри всё сжималось от холода. Мы говорили об этом так, будто планировали пикник. Но за окном всё ещё выла сирена, и где-то вдалеке слышались то ли взрывы, то ли обвалы каких-то конструкций.

Я встала и подошла к окну, раздвинула тяжёлые шторы. Улица погружалась во тьму. Фонари не горели. Только в окнах домов мелькали огоньки фонариков и свечей, как в давние времена. Мир откатился на столетие назад за какие-то полчаса.

– Темнеет, – констатировала я. – Надо найти фонари, свечи.

Я двинулась на кухню, и Игорь, после секундной паузы, поднялся и последовал за мной. Его молчаливое присутствие за моей спиной было одновременно и тревожащим, и… успокаивающим. Я не была одна в этой темноте.

На кухне я принялась рыться в ящиках, выкладывая на стол батарейки, старую динамо-машинку, пару простых свечей, оставшихся с прошлого Нового года. Игорь молча наблюдал, его крупная фигура казалась ещё больше в тесном кухонном пространстве.

– Держи, – я протянула ему одну из свечей. – На всякий случай.

Наши пальцы ненадолго соприкоснулись. Его рука была холодной. Я отдернула свою, словно обожглась.

Внезапно с лестничной клетки, прямо за испорченной дверью, донёсся громкий, истеричный крик. Мужской голос, сорванный до визга.

– ОТКРОЙТЕ! РАДИ БОГА, ОТКРОЙТЕ КТО-НИБУДЬ! ОНИ ИДУТ! ОНИ УЖЕ ЗДЕСЬ!

Ледяная волна прокатилась по мне. Я застыла, вцепившись в столешницу. Игорь тоже замер, его глаза расширились. Крики продолжались, смешиваясь с безумным бормотанием и ударами в какие-то двери. Кто-то там был. Кто-то потерявший рассудок от страха. И он был совсем близко.

Шаги за дверью. Тяжёлые, неровные. Они приближались к моей квартире.

Сердце застучало где-то в висках. Я посмотрела на Игоря. В его глазах читался тот же ужас, что и во время нашего первого взгляда. Но теперь это был не абстрактный страх конца света. Это был конкретный, осязаемый страх перед безумцем за дверью.

Удар в нашу дверь. Дребезжащий, слабый, но от этого не менее жуткий.

– ВЫХОДИТЕ! ПОКАЖУ! Я ВСЕ ПОКАЖУ! ТАМ УЖЕ НИКОГО НЕТ! ТОЛЬКО ТЕНИ!

Я неосознанно отступила назад, наткнувшись на холодильник. Игорь, не говоря ни слова, сделал шаг вперёд, поставив себя между мной и дверью. Он не был воином – его поза была скованной, испуганной, – но это был жест защиты. Инстинктивный, мужской.

Мы стояли так, затаив дыхание, слушая, как безумец за дверью колотит по ней кулаком, что-то бормочет, а потом его шаги, к нашему облегчению, стали удаляться, смешиваясь с рыданиями.

Тишина в квартире снова стала оглушительной. Даже сирена на мгновение смолкла, будто дав нам прослушать этот маленький ужас.

Я выдохнула, дрожь пробежала по всему телу. Игорь обернулся ко мне. Его лицо было бледным.

– Ушёл, – прошептал он.

Я просто кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Адреналин отступал, оставляя после себя слабость в коленях.

И вот тогда я заметила. Пока мы застыли в страхе, я инстинктивно схватила его за рукав свитера. Я вцепилась в грубую шерсть так сильно, что на моих пальцах остались красные следы.

Я резко отпустила его, словно шерсть внезапно стала раскалённой.

– Извини, – пробормотала я, отводя взгляд.

– Ничего, – он тоже отвел глаза, но я заметила, как он провёл рукой по тому месту, где мои пальцы впились в него.

Напряжение, между нами, снова изменилось. Оно стало другим. Мы были не просто двумя случайными людьми, застигнутыми концом света в одном месте. Мы только что пережили первую, маленькую, общую опасность. И он… он встал между мной и этой опасностью. Пусть и чисто символически.

– Ладно, – я снова сделала шаг к столу, пытаясь вернуть себе деловой тон. – Со светом разобрались. Теперь… может, есть хочешь? Я не знаю, как там с твоими запасами, а у меня макароны есть. И тушёнка.

Он посмотрел на меня, и в его глазах мелькнула тень улыбки.

– Ты предлагаешь мне поужинать в конце света?

– А что? – я пожала плечами, наливая в кастрюлю воду из бутылки. – Умирать натощак как-то не солидно.

Он рассмеялся. Коротко, нервно, но это был смех. И этот звук в моей тихой, обречённой квартире прозвучал почти так же сверхъестественно, как и та сирена.

– Давай, – сказал он и наконец-то расслабился, прислонившись к дверному косяку. – Только, если не секрет, откуда у тебя тушёнка? Ты что, готовилась?

Я повернулась к нему с банкой в руках.

– Нет, – честно ответила я. – Мне мама привезла, полгода назад. Говорила, «на чёрный день». Видимо, он настал.

Мы снова посмотрели друг на друга. И в этот раз в наших взглядах было не только отражение общего страха. В них было что-то ещё. Слабая, едва теплящаяся искра чего-то общего. Какой-то нелепой, горькой общности.

Двое одиночек, варящих макароны на кухне, пока за окном рушится мир. Было в этом какое-то безумное, сюрреалистичное утешение.

Вой сирены возобновился, но теперь он казался чуть более далёким. Чуть менее важным.

Глава 3: Первая исповедь

От горячего пара от макарон запотело кухонное окно, создавая призрачный, уютный мирок, который решительно противоречил хаосу за стеклом. Сирена всё ещё выла, но её вой стал фоновым шумом, белым шумом апокалипсиса, к которому ухо уже начало привыкать. Как к морскому прибою. Только очень злому и надрывному.

Я стояла у плиты, помешивая макароны, а Игорь накрывал на стол. Возня с простыми бытовыми действиями в условиях глобальной катастрофы казалась нелепой и в то же время невероятно умиротворяющей. Это был якорь. Ритуал, который говорил нашему подсознанию: мы ещё живы, мы ещё едим, мы ещё способны на простые вещи.

– Где твои… ну, запасы? – спросила я, разливая по тарелкам странную смесь из макарон и тушёнки. – Ты же не собирался сидеть в своей квартире и ждать конца, щёлкать семечки?

Он усмехнулся, расставляя на столе вилки. Без надобности, конечно, можно было бы есть и руками, но, кажется, мы оба нуждались в этой видимости нормальности.

– У меня была пачка гречки, – признался он. – И три банки тунца. Эпично, да? Гречка и тунец. Я представлял, как буду героически жевать их, слушая, как снаружи рушатся города.

– Ну, у тебя был план, – я поставила перед ним тарелку. – Это уже что-то.

– План никудышный, – он фыркнул и ткнул вилкой в макароны. – По сравнению с твоей тушёнкой. Это настоящая роскошь.

Мы ели молча первые несколько минут. Было странно – есть эту простую еду, чувствовать её теплоту и вкус, в то время как мир, возможно, катится к чертям. Это придавало каждому движению, каждому ощущению какую-то пронзительную остроту. Я ловила себя на том, что смакую каждый кусок, будто он последний. И, возможно, он и был последним.

– Неплохо, – наконец произнёс Игорь, отодвигая пустую тарелку. – Лучший ужин в моей жизни. Серьёзно.

– Не льсти, – я убрала посуду в раковину. – Просто голод – лучший повар.

– Нет, дело не в голоде. – Он обернулся на стуле, чтобы смотреть на меня. – Просто… я обычно ем один. Перед монитором. И даже не помню, что было. Просто топливо. А тут… есть с кем-то. Это другое.

Его слова задели за живое. Да. Есть в одиночестве и есть с кем-то – это два разных процесса. Один – необходимость. Другой – почти что таинство.

Я открыла холодильник, больше по привычке, и мои глаза упали на полку с напитками. Там стояла нетронутая бутылка виски. Дорогой, односолодовый, подарок от бывшего коллеги на день рождения. Я берегла её для особого случая. Похоже, случай более чем особый.

– Ну что, – я вытащила бутылку и поставила её на стол с таким видом, будто это была бутылка воды. – Продолжим?

Игорь поднял бровь.

– Ты серьёзно? Виски? В конце света?

– А что? – я нашла два относительно чистых стакана. – Раз уж мы такие эстеты. Не бухать же нам самогон из ванной.

Он снова рассмеялся. Мне начинало нравиться, как он смеётся. Коротко, тихо, как-то по-мужски сдержанно, но искренне.

– Ладно, – он взял бутылку и открутил пробку. – Только без церемоний. – И налил нам по солидной порции.

Мы чокнулись. Стекло звенело особенно громко в нашей маленькой кухне.

– За что? – спросил он, пригубив. Виски было обжигающим, дымным, сложным.

Я подумала.

– За то, что не одни.

– За то, что не одни, – повторил он и допил свой стакан до дна.

Огонь распространился по жилам, согревая изнутри, притупляя острые углы страха. Алкоголь – лучший катализатор откровений. Особенно когда завтра, вероятно, не наступит.

Мы переместились в гостиную. Я села в своё любимое кресло, он устроился на диване, поджав под себя ноги. Бутылка стояла между нами на полу, как костёр, вокруг которого собрались два первобытных человека.

– Ну так что, – он разлил вторую порцию. – О чём ты пожалела? В последнюю минуту.

Вопрос повис в воздухе. Прямой, неудобный, снявший все социальные слои защиты.