Мем боли

Она не ждала ответа. Более того, она почти была уверена, что ответа не последует. Человек в таком состоянии редко доверяет незнакомцам. Особенно пришедшим из того самого мира, который его только что растерзал.

Она нажала кнопку «Отправить». Сообщение ушло в цифровую пустоту, к закрытой аватарке и, вероятно, выключенному телефону.

Аня закрыла ноутбук, допила остывший чай. Ритуал вечернего отдыха был безнадёжно испорчен. Но вместо тревоги её вдруг наполнило странное, тихое ожидание. Чувство, что она бросила камень в тёмную, стоячую воду и теперь ждёт, пойдут ли по воде круги.

Она подошла к окну, раздвинула штору. Город спал. Где-то там, в одной из тысяч тёмных окон, сидел он. Человек с фотографии. Никита. И она, сама того не желая, стала частью его истории. Пока ещё всего лишь крошечной точкой на его горизонте. Но точка эта светилась. Слабеньким, но очень упорным огоньком.

Аня не была наивной. Она понимала, что лезет в осиное гнездо. Что связывается с человеком, чьё психическое состояние непредсказуемо. Что это может быть опасно. Но инстинкт – профессиональный и человеческий – оказался сильнее голоса разума.

Она потушила свет в комнате и осталась стоять у окна, глядя на огни города. Она думала о его глазах. И о той боли, которую она в них увидела. Это зрелище не отпускало. Оно оставалось с ней, как послевкусие от горького лекарства. Но это было лекарство, которое она, возможно, должна была предложить ему.

А в своей тёмной квартире Никита, наконец, уснул. Его сон был тревожным, прерывистым. Ему снилось, что он бежит по бесконечному коридору, а со стен на него смотрят его собственные лица с той фотографии, и все они смеются над ним громким, пронзительным смехом. Он бежал от этого смеха, но коридор не кончался. И не было ни одной двери, в которую он мог бы войти.

Глава 4. Первое сообщение

Прошла неделя. Семь долгих дней, которые слились для Никиты в одно сплошное, бесцветное полотно времени. Он всё ещё не выходил из квартиры, но оцепенение постепенно сменялось другим состоянием – тупой, апатичной привычкой к собственному падению. Он как будто смирился с тем, что теперь он – это тот парень с мема. Что его личность стёрта, а вместо неё остался лишь вирусный образ. Он начал механически следить за своим позором. Каждый день он заходил в те самые паблики и смотрел, как его лицо кочует по сети, обрастая новыми, всё более идиотскими подписями. Это было похоже на мазохистский ритуал – самому сыпать соль на рану, чтобы не забывать, как больно.

Он даже нашёл в себе силы включить ноутбук. Не для работы, а просто чтобы отвлечься. Он пролистывал новости, смотрел бессмысленные видео, пытаясь забить сознание чем-то извне. И именно в один из таких моментов, когда он автоматически кликал по вкладкам, его взгляд упал на значок мессенджера в браузере. Он обычно всегда был разлогинен, но сейчас почему-то был авторизован.

На иконке красовалась цифра «1». Непрочитанное сообщение.

Сердце ёкнуло. Кто это? Катя? Максим с новыми издевками? Бывший коллега? Любопытство смешалось со страхом. Он боялся открывать. Боялся новой порции боли. Но игнорировать красный кружок было выше его сил. Он кликнул.

Сообщение было от незнакомого аккаунта. Имя – Аня. Фотографии не было, вместо аватарки – абстрактный рисунок. Он начал читать, и с каждой строчкой его дыхание сбивалось.

Привет. Ты не знаешь меня, и я понимаю, что это сообщение может показаться странным. Я видела ту фотографию, которую все сейчас обсуждают. Я не буду говорить банальности вроде «держись» или «всё наладится». Я просто хочу сказать одну вещь: я смотрю на это фото и не вижу ничего смешного. Я вижу человека, которому очень больно. И мне кажется, что смеются над этим как раз те, кто никогда по-настоящему не падал. Не знаю, нужно ли тебе это сейчас, но если захочешь поговорить с кем-то, кто не станет ничего советовать или жалеть, а просто выслушает – я здесь. Меня зовут Аня.

Никита перечитал текст раз, другой, третий. Он вчитывался в каждое слово, ища подвох. Иронию. Скрытую насмешку. Но её не было. Слова были простыми, прямыми и… искренними. Через экран будто веяло теплом. Теплом, которого он не чувствовал уже так долго.

Первой его реакцией была ярость. Кто она такая? Что ей нужно? Ещё одна охотница за сенсацией? Хочет лично пообщаться с «человеком-мемом», чтобы потом похвастаться перед подружками? Или это розыгрыш? Максим нанял актрису, чтобы добить его?

Он откинулся на спинку стула, сжав кулаки. Нет. Он не поведётся. Он не даст себя снова обмануть. Он уже научился этому горькому уроку. Доверие – это роскошь, которую он больше не мог себе позволить.

Его пальцы сами потянулись к клавиатуре, чтобы написать грубый, отбивающий всякое желание общаться ответ. Что-то вроде: «Отстань, психопатка» или «Иди лечись». Но он остановился. Он снова перечитал её сообщение. Фраза «я вижу человека, которому очень больно» отозвалась в нём странным эхом. Она не написала «я тебе сочувствую». Она написала «я вижу». Как будто она действительно разглядела за картинкой нечто настоящее.

Он посмотрел на дату отправки. Сообщение пришло несколько дней назад. Он его просто не видел. Она ждала? Или уже забыла? Может, это просто порыв, который прошёл?

Он закрыл вкладку с мессенджером и попытался вернуться к видео. Но сосредоточиться уже не мог. Эти слова засели в его мозгу, как заноза. «Я не вижу ничего смешного». «Я вижу боль». Они звучали в его голове снова и снова, нарушая его хрупкое, выстроенное на отчаянии равновесие.

Прошёл час. Два. Он снова открыл сообщение. Он изучил профиль. Аккаунт был чистым, без лишней информации. Ни намёка на фейк. Выглядело это как рабочий или специально созданный аккаунт. Может, она и правда… какая-то сумасшедшая? Или действительно тот редкий тип людей, которые лезут в чужие проблемы из желания помочь?

К вечеру он уже не мог думать ни о чём другом. Одиночество, которое стало для него привычным, вдруг стало невыносимым. Он семь дней был в полной изоляции, и его единственными собеседниками были голоса в его голове, которые твердили ему, что он неудачник. А тут – живой голос. Пусть и из цифрового пространства.

Он чувствовал себя голодным волком, которому бросили кусок мяса, но он боится, что мясо отравлено. Инстинкт самосохранения кричал: «Не тронь!». А инстинкт выживания, жажда человеческого контакта, шептал: «Попробуй».

В конце концов, он не выдержал. Что он терял? Своё достоинство? Его уже не было. Своё спокойствие? Его тоже не было. Максимум, что могло случиться – это очередная порция насмешек. Но он уже стал к ним почти невосприимчивым, как алкоголик к дешёвой водке.

Он снова открыл окно сообщения. Его пальцы зависли над клавиатурой. Что ответить? Спасибо? Это звучало бы глупо. Согласиться на разговор? Он не был готов к голосовому или видеообщению. Да и к какому вообще?

Он начал печатать. Стирал. Печатал снова. Фразы казались ему то слишком грубыми, то слишком пассивными, то полными жалости к себе.

«Спасибо, но мне не нужна помощь» – ложь.

«А что ты вообще хотела?» – агрессия.

«Почему ты решила мне написать?» – звучало как допрос.

В итоге он написал самое простое и нейтральное, что пришло в голову. Почти машинный ответ.

Привет. Сообщение получил. Не ожидал, что кто-то увидит в этой картинке что-то серьёзное. Спасибо, наверное.

Он посмотрел на свой ответ и скривился. Выглядело сухо и отстранённо. Но лучше он придумать не мог. Он нажал «Enter» и тут же пожалел. Теперь он сидел и ждал. Как школьник, передавший записочку девочке, которая нравится. Это ожидание было мучительным. Каждую минуту он проверял, не пришёл ли ответ. Прошло пять минут. Десять. Полчаса.

«Ну конечно, – с горькой усмешкой подумал он. – Написала и забыла. Просто удовлетворила своё любопытство».

Он уже собрался выключать компьютер, как вдруг значок мессенджера снова мигнул. Сердце ёкнуло. Он открыл сообщение.

Я тоже не ожидала, что увижу. Обычно я просто листаю ленту. Но твоё лицо… оно выбилось из общего ряда. Как будто кто-то кричит в толпе, а все вокруг думают, что он поёт песню. Мне не всё равно. Вот и всё.

Никита перечитал эти строки. «Кричит в толпе». Точнее не скажешь. Именно это он и чувствовал. Этот образ поразил его своей точностью. Это была не жалость. Это было понимание.

Он ответил не сразу. Размышлял.

Приятно слышать, что не все слепые. Но я не знаю, о чём мы можем говорить. У меня сейчас не самый разговорчивый период.

Ответ пришёл почти мгновенно.

Мы можем не говорить. Мы можем просто печатать. Или молчать. Я не для того, чтобы вытаскивать тебя на диалог. Я для того, чтобы просто быть на связи. Если захочешь – кинешь слово. Если не захочешь – ничего страшного. Никаких обязательств.

Этот подход его удивил. Никакого давления. Никаких попыток «исправить» его. Просто… присутствие. Как будто кто-то сел рядом на скамейку в парке и молчит, не требуя ничего, просто разделяя пространство.

Он чувствовал, как его защитные барьеры, возведённые за неделю отчаяния, начали давать трещины. Крошечные, почти невидимые, но они были. Ему страшно хотелось кому-нибудь рассказать. Вывалить всё это дерьмо, которое скопилось внутри. Но он боялся. Боялся, что как только он откроется, она исчезнет, как и все остальные.

Почему ты это делаешь? – написал он, задавая самый главный вопрос. – Что тебе с этого?

На этот раз пауза затянулась. Он уже подумал, что спугнул её своим прямым вопросом. Но через несколько минут пришёл ответ. Длинный.

Хороший вопрос. Честный. Я не занимаюсь благотворительностью, если ты об этом. У меня тоже есть свои тараканы. Когда-то давно я оказалась в ситуации, где мне было так же плохо, как, мне кажется, сейчас тебе. И я очень хотела, чтобы кто-нибудь просто увидел мою боль. Не пытался её исправить, а просто увидел и признал её. Мне никто не помог. Я выкарабкивалась сама. И это было чертовски тяжело. Может быть, сейчас я пытаюсь стать для кого-то тем человеком, которого мне тогда не хватило. Эгоистично, да? Помогая тебе, я как будто помогаю той самой себе из прошлого. Так что это не совсем бескорыстно.

Это признание ошеломило его. Она не пряталась за маской альтруиста. Она была честной. Говорила о своих мотивах, о своей боли. Это делало её реальной. Живой. Не абстрактным «добрым самаритянином», а человеком из плоти и крови, со своими шрамами.

Он смотрел на экран, и в его душе что-то переворачивалось. Впервые за долгое время он подумал не о себе, а о другом человеке. Какая она? Как она выглядит? Что за история стоит за её словами?

Мне жаль, что тебе пришлось через это пройти, – написал он, и сам удивился этой фразе. Это была не формальность. Он действительно почувствовал что-то вроде сочувствия к незнакомке.

Не стоит. Это сделало меня сильнее. И, наверное, помогло стать тем, кто я есть. А теперь я вижу подобную боль в других. И не могу пройти мимо. Так что, видишь, у моей навязчивости есть объяснение.

Он улыбнулся. Слабенько, впервые за много дней. Улыбка была неуверенной, как у ребёнка, который заново учится ходить. Но она была.

Ну что ж… Раз уж ты настойчивая… Может, и правда попробуем поговорить? Только я предупреждаю, я не самый приятный собеседник в последнее время.

Я готова к этому. Я ведь не за развлечениями сюда пришла. Как хочешь – можешь сразу начать с криков и ругани. Я выдержу.

Он откинулся на стуле, смотря на эти слова. В квартире было тихо, но тишина эта уже не была давящей. Она была наполнена ожиданием. В воздухе висело что-то новое. Что-то, чего он не мог определить. Может, надежда? Слишком громкое слово. Но что-то очень на него похожее.

Он не знал, кем была эта девушка. Не знал, что из этого выйдет. Возможно, ничего. Возможно, завтра она передумает и исчезнет. Но сегодня, в этот самый момент, он чувствовал, что не один. Что где-то там, за экраном, есть кто-то, кто видит не смешную картинку, а его. Настоящего. Разбитого. Но настоящего.

И этого было достаточно, чтобы сделать следующий вдох. И следующий. И чтобы впервые за долгое время заснуть без кошмаров, с странным чувством, что в его тёмной комнате зажглась крошечная, но очень упрямая свеча.

Глава 5. Опасное предложение

Их переписка длилась три дня. Три дня странных, прерывистых, но невероятно интенсивных диалогов. Они не сидели в мессенджере часами – оба были не из тех, кто может вести бесконечные пустые разговоры. Их общение напоминало игру в пинг-понг, где каждый удар отдавал всю силу, а паузы между ударами были наполнены напряжённым размышлением.

Никита рассказывал. Медленно, с трудом, вытаскивая из себя занозы воспоминаний. Он писал о Максиме, о предательстве, о котором до сих пор было больно говорить. Он описывал звонок Кати, её голос, полный фальшивого сочувствия. Он даже написал про то, как увидел мем и почувствовал, что земля уходит из-под ног. Он не старался казаться сильным или жалким. Он просто был честен. Впервые за долгое время.

Аня почти не перебивала. Она задавала короткие, точные вопросы, которые помогали ему раскрыться глубже. Не «как ты себя чувствуешь?», а «что ты почувствовал, когда увидел её сторис после разговора?». Не «почему ты ему доверял?», а «что в нём было такого, что заставило тебя опустить бдительность?». Она вела его за руку через лабиринт его боли, и он, к своему удивлению, позволял это.

Он не рассказывал всё – какие-то вещи были слишком сырыми, слишком личными. Но то, что он говорил, приносило странное облегчение. Как будто он дренировал гнойник, который отравлял его изнутри.

На четвертый день переписки Аня внезапно написала:

– Знаешь, виртуально мы можем продолжать ещё месяц. Но я чувствую, что тебе нужно что-то большее. Что-то, что вытащит тебя из этой ямы. У меня есть идея. Но она… нестандартная. И требует личной встречи.

Никита нахмурился. Он сидел на полу, прислонившись спиной к дивану, и смотрел на эти слова с приступом старой паранойи. Встреча? Зачем? Чтобы посмотреть на диковинного зверя вживую? Чтобы удовлетворить своё любопытство?

– Какая встреча? Зачем? – отрезал он.

– Чтобы предложить тебе план. Не по психотерапии. Я не буду тебя лечить. Я предложу тебе стратегию. Стратегию мести.

Никита замер. МЕСТЬ? Это слово отозвалось в нём глухим, первобытным гулом. Он ненавидел Максима. Ненавидел Катю. Ненавидел весь мир, который над ним смеялся. Но мысль о мести казалась ему чем-то из области фантастики. Слишком грандиозной, слишком недостижимой.

– Какую ещё месть? Ты что, киллер? – он попытался пошутить, но шутка вышла плоской.

– Хуже. Кризисный менеджер. Но сейчас я предлагаю тебе стать твоим личным стратегом по возмездию. Встретимся. Обсудим. Если не понравится – просто разойдёмся. Я больше не потревожу. Обещаю.

Он долго смотрел на экран. Встреча. Выход из квартиры. Выход в мир, где каждый второй, возможно, видел его лицо на меме. Это было страшно. Но слово «месть» манило его, как огонёк в кромешной тьме. Это была не надежда на исправление. Это была жажда справедливости. Или хотя бы иллюзии справедливости.

– Где? – коротко спросил он.

– В публичном месте. Там, где тебе будет комфортно. Но не в той кофейне. Выбери сам.

Он выбрал маленькое, полуподвальное антикафе на окраине центра. Туда ходили в основном студенты и фрилансеры, никто не обращал внимания на соседей. Он назначил время на следующий день, на пять вечера.

Ночь перед встречей была беспокойной. Он ворочался, не мог уснуть. Он представлял себе Аню. Как она выглядит? Молодая? Старая? Красивая? Нелепая? Он ловил себя на том, что пытается представить её голос, её манеры. Он нервничал, как подросток перед первым свиданием, и это бесило его. Это же не свидание. Это… деловая встреча. Странная, сомнительная, но деловая.

Он пришёл заранее, за полчаса. Выбрал самый дальний, самый тёмный угол, забился в кресло-мешок и заказал чай. Он смотрел на вход, и каждый раз, когда дверь открывалась, его сердце бешено колотилось. Он чувствовал себя партизаном на явке.

И вот дверь открылась, и в антикафе вошла она.

Он узнал её мгновенно. Не по фото – его не было. Он узнал её по тому, как она остановилась на пороге и окинула помещение спокойным, изучающим взглядом. Как будто не искала свободное место, а оценивала обстановку на предмет угроз. Это был профессиональный взгляд.

Она была… не такой, как он представлял. Высокая, стройная, в простых джинсах, чёрной водолазке и кожаной куртке. Волосы тёмные, собраны в небрежный пучок. Лицо – без макияжа, с резкими, но гармоничными чертами. Она не была красавицей в классическом понимании, но в ней была какая-то сила, внутренняя собранность, которая сразу выделяла её из толпы. Ей было на вид лет двадцать восемь – тридцать.

Их взгляды встретились через полусумрак зала. Она не улыбнулась, лишь слегка кивнула и направилась к его столику. Она двигалась легко и уверенно, без тени суеты или неуверенности.

– Никита? – спросила она, подходя.

Он кивнул, не в силах вымолвить слова. Он чувствовал себя школьником на экзамене.

Аня сняла куртку, бросила её на соседний стул и села напротив него, в такое же кресло-мешок. Она не стала сразу что-то говорить, а просто посмотрела на него. Не изучающе, не оценивающе, а… признательно. Как будто видела перед собой не проект, а живого человека, и была этому рада.

– Спасибо, что пришёл, – сказала она наконец. – Я понимаю, что это было непросто.

– Да нормально, – буркнул он, опуская глаза в свою чашку. Он чувствовал себя уязвимым, почти голым под её взглядом. Она видела его не через экран, а вживую. Видела его помятое лицо, потрёпанную одежду, его нервозность.

– Я рада, что ты не сбежал в последний момент, – в её голосе прозвучала лёгкая, едва уловимая ирония. Но не злая. Скорее, понимающая.

– Ты говорила о каком-то плане, – напомнил он, желая поскорее перейти к делу. Говорить о своих чувствах было невыносимо.

– Говорила, – Аня откинулась на спинку кресла, сложив руки на коленях. – Но прежде чем я его изложу, я хочу кое-что прояснить. Я здесь не как психолог. Я отключила этот режим. Сейчас я человек, которому интересен твой случай. Не с медицинской точки зрения, а с… стратегической.

– Стратегической? – переспросил он, хмурясь.

– Да. Твоя ситуация – это кризис. Глубокий, публичный кризис. Обычные методы – уйти в тень, переждать, сменить имя – не сработают. Ты стал публичной фигурой. Публичной фигурой позора. И с этим нужно работать не как с личной травмой, а как с пиар-катастрофой.

Никита слушал, не веря своим ушам. Пиар-катастрофа? Это звучало так холодно, так отстранённо. Так… цинично.

– Ты предлагаешь мне нанять пиар-менеджера? – спросил он с сарказмом. – У меня даже на чай денег нет, если честно.

Аня улыбнулась. Улыбка у неё была странной – не весёлой, а острой, почти хищной.

– Я не за деньги. Я за идею. И мой план не про то, чтобы скрыть позор. Мой план – про то, чтобы возглавить его. Превратить твой позор в твою силу.

Он молчал, ожидая продолжения. Его начинало затягивать в эту странную игру.

– Смотри, – она наклонилась вперёд, и её глаза загорелись азартом. – Сейчас ты – жертва. Ты – объект для насмешек. Твоя стратегия – прятаться. Это стратегия проигравшего. И все это видят. Что, если мы изменим правила? Что, если ты перестанешь прятаться? Что, если ты сам начнёшь смеяться над этой ситуацией?

– Ты предлагаешь мне стебаться над собой? – Никита сдержанно фыркнул. – Это ещё унизительнее.

– Нет. Я предлагаю тебе украсть у них их оружие. Они смеются над тобой? Прекрасно. Начни смеяться вместе с ними. Но сделай это так, чтобы смеялись не над тобой, а с тобой. А в идеале – чтобы в итоге смеялись над теми, кто над тобой смеялся.

Он смотрел на неё, пытаясь понять. Идея казалась безумной.

– Как? – коротко спросил он.

– Мы создаём тебе публичный образ. Не жертвы, а… философа-циника, который прошёл через жернова и теперь с иронией смотрит на мир. Ты заводишь блог. Соцсети. Ты начинаешь обыгрывать этот мем. Ты сам становишься его куратором. Ты публикуешь его и пишешь что-то вроде: «Напоминаю, лицо человека, который понял, что доверять можно только котикам». Или: «Моё лицо, когда я осознал, что работа – это просто способ оплачивать хобби, а хобби у меня пока нет».

Никита слушал, и в его голове начали прорисовываться контуры этого плана. Это было дерзко. Странно. И по-своему гениально.

– Но это же ложь, – возразил он. – Я не чувствую себя циником. Я чувствую себя раздавленным.

– А кто сказал, что цинизм – это не маска для боли? – парировала Аня. – Ты не должен быть искренним. Ты должен играть роль. Роль сильного человека, который может посмеяться над своими проблемами. Играй достаточно долго, и эта роль станет твоей второй натурой. А окружающие… они любят сильных. Они пресмыкаются перед теми, кто не показывает своей слабости.

– И как это поможет мне отомстить?

– А вот так, – её глаза сузились. – Когда ты станешь популярным, когда у тебя будет своя аудитория, ты получишь трибуну. И тогда… тогда ты можешь рассказать свою историю. Не как жалобу, а как триллер. Как историю предательства. Ты назовёшь имя Максима. Не с обвинениями, а с фактами. Ты покажешь миру, кто он такой. Ты превратишь его в мем. В мем предателя. А что касается Кати… – Аня сделала паузу, и в её глазах мелькнул холодный блеск. – Когда ты станешь сильным и знаменитым, её раскаяние будет самой сладкой местью. Она будет смотреть на тебя и понимать, что променяла алмаз на стекляшку.

Никита сидел, ошеломлённый. Этот план был безумным, рискованным, пахнущим чёрной магией и манипуляцией. Но он был также невероятно соблазнительным. Это был не побег. Это была атака. Контратака.

– Ты… ты серьёзно? – выдохнул он. – Ты веришь, что это сработает?

– Я верю, что сидя в норе, ты сдохнешь, – без обиняков сказала Аня. – А так у тебя есть шанс. Шанс не просто выжить. Шанс стать сильнее, чем был до падения. Шанс переписать свою историю. Сделать так, чтобы та фотография стала не символом твоего поражения, а символом твоего возрождения.

Он смотрел на её лицо, освещённое мягким светом настольной лампы. Она была красива в своём азарте, в своей уверенности. В ней была опасная, почти запретная энергия. Она предлагала ему не руку помощи, а меч. И учила, как им рубить.

– А ты… ты будешь мне помогать? – спросил он, и в его голосе прозвучала неуверенность, которую он ненавидел.

– Я буду твоим тренером. Твоим стратегом. Я буду подсказывать, направлять, останавливать, когда ты будешь делать глупости. Но вся работа – вся игра – ляжет на тебя. Готов ли ты? Готов ли ты перестать быть жертвой и стать… бойцом?

Он медленно перевёл взгляд на свои руки. Руки, которые так долго лишь безвольно лежали на коленях. Он сжал их в кулаки. Костяшки побелели.

Ненависть к Максиму, обида на Катю, злость на весь мир – всё это слилось в один горячий, ядовитый ком в его груди. И этот ком требовал выхода. Требовал действия.

Он поднял глаза на Аню. Впервые за весь разговор он посмотрел на неё прямо, не отводя взгляда. И увидел в её глазах не жалость, не сочувствие, а вызов. Острый, как лезвие.

– Я ненавижу эту картинку, – тихо сказал он. – Я ненавижу своё лицо на ней.

– Прекрасно, – кивнула Аня. – Ненависть – отличное топливо. Но направь её не на себя, а на тех, кто это устроил. Используй её.

Он глубоко вдохнул. Воздух в антикафе казался ему вдруг густым и заряженным электричеством. Он чувствовал, как по его жилам разливается адреналин. Первый раз за много недель.

– Хорошо, – сказал он, и его голос прозвучал твёрже. – Я в деле. Что делать сначала?

Аня улыбнулась своей хищной улыбкой. В её глазах вспыхнул огонёк.

– Сначала – кофе. Потому что сейчас мы с тобой составим боевой план. И он будет жёстким. Готовься.

Никита кивнул. Он был готов. Или, по крайней мере, хотел быть готовым. Впервые за долгое время он чувствовал не пустоту, а азарт. Страшный, опасный, но азарт. Он смотрел на эту странную девушку, которая пришла в его жизнь как призрак из интернета и предложила ему сделку с дьяволом. И он понимал, что согласится на всё. Лишь бы не вернуться в тот омут отчаяния, из которого он только что начал выбираться.

Их встреча длилась ещё два часа. Они говорили о стратегии, о психологии толпы, о том, как работают соцсети. Аня щёлкала идеями, как орехи. Она была блестящим стратегом. Никита слушал, впитывал, задавал вопросы. Он чувствовал, как его мозг, заржавевший от бездействия, начинает медленно, со скрипом, но поворачиваться.

Когда они наконец вышли на улицу, уже стемнело. Город зажёг огни. Никита проводил Аню до метро. Они шли молча, но молчание это было не неловким, а насыщенным. Полным невысказанных мыслей и общих планов.

– Напиши мне завтра утром, – сказала Аня, останавливаясь у входа в подземку. – Начнём с малого. Создадим тебе новый профиль. Чистый. С нуля.