Полная версия
Неизгладимый след… Рассказы и повести о писателях
– Смотри, Лешеко (так звал меня, только он), что у меня есть… Ну как!? – и с хвастливыми нотками подаёт мне Чарльза Метьюрина, [7] его «Мельмот Скиталец», из серии «Литературные памятники» – А? каково?
Знал, что под этим «каково» у меня аж! под ложечкой засосёт. Изверг! разве можно было так вырабатывать во мне зависть? Но у меня-то тоже были сюрпризы, не хуже как у него. Так в шутку подзадоривая друг друга, мы часто помогали найти ту или иную книгу.
Незаметно, кроме содержимого кармана, собирание моей библиотеки вошло в почти профессиональную фазу. Наряду с классикой русской мною приобретались книги известных зарубежных авторов. С каждым годом избирательность пополнения своей библиотеки росла, уже писал, менялись приоритеты и то, что мне казалось нужным, становилось просто фондом, что шёл на обмен с другими любителями книг, на литературу нужную мне. Так я, к своему удивлению, стал почти равнодушен к фантастике. Сказать, что я не любил бы читать её, то совру, читал, искал почитать, но в свою библиотеку не собирал или менял. Мои полки стали пополнятся историческими романами, трудами философов, наставлениями святоотеческой литературы. Многих собрал из русской поэзии, всех известных поэтов девятнадцатого века. Забегая вперёд, скажу, что последнее время немало трудов по восточной философии, по различным религиозным вопросам поселилось рядом со столом, где я сейчас работаю. И если мне надо что-то освежить, привести, напомнить, то левая рука, может дотянутся до нужного. Последние годы практически ничего не приобретаю из книг, или очень редко, многое, что меня интересует – есть, а всё собрать невозможно.
«Нельзя объять необъятное», по Пруткову! [8]
* * *
…Я был частым гостем книжных магазинов и особенно «Букиниста». Работал в то время его директором маленький, вернее он был взрослый, но ноги его были короткими, как у Тулуз-Лотрека, [9] с развитой верхней половиной туловища и «усечённой» нижней. Звали его Володей, [10] был он человек уникальный, с поразительной памятью и живым умом, ходячая энциклопедия. Поговаривали, что у него дома царил настоящий антикварный рай из книг и предметов, думаю, привирали (а там кто знает?) … «И театрал, и букинист, во всем знаток, во всем артист», сложили о нём эпиграмму местные библиофилы…
George B. Kearey
А через него я стал знаться с известными томскими собирателями книг. Через них, дополнительно узнавал, какие книги были ценными, с точки зрения антиквариата, а какие просто стоили так, как требовало время и популярность. Но я не увлекался старинными изданиями, за какими гонялись томские библиофилы. Мне просто было интересно с ними общаться, слушать их и порою восторгаться знаниями и начитанностью.
Познакомился я с одним собирателем, и он как-то пригласил меня к себе в гости… Матушка родимая! что за собрание книг было у него!.. Все стены его квартиры – всё было сплошные полки с книгами! Чего и кого здесь только не было и как! можно было всё такое найти, собрать? Стройными рядами выстроились классики литературы русской, английской, американской, французской, немецкой… Где доставал?.. На меня заманчиво, дразня, смотрели авторы древнегреческой, древнеримской эпохи, писатели эпохи Возрождения, Просвещения и многие, многие другие вплоть до советских времён. Солидно и красиво расположились на полках большое количество томов серии «Литературные памятники», к которым я питал особенное трепетное и благоговейное отношение и также, где мог, приобретал их. А сколько приключенческой литературы? Кого здесь только не было, даже те, что мне были не знакомы, а меня трудно было удивить и, тем не менее, я стоял онемевший, прибитый и радостный одновременно, я всё это вижу и могу взять и подержать в руках… Всё это был любовно разделено по полочкам, рассортировано по датам и записано бережно в картотеке.
Прошло не так много времени… Уклад жизни моего знакомого изменился, семейная идиллия закончилась, и наступило для мужчины очевидное уже далеко не книжное настоящее. Он остался один, один со множеством книг… Прошло время, я его посетил не в самую лучшую пору его жизни. Он стал частенько употреблять алкоголь, что для одинокого мужчины почти гибель. Ничто так не влияет на вторжение хаоса в жизнь человека, в данном случае мужчины, как одиночество и подверженность к унынию, тоске. Всё такое сразу хочется заглушить обильной порцией «горичительного», заливаешь, помогает, потом возвращается с удвоенной силой, и почти не замечаешь, как попадаешь в зависимость к ещё большему и частому «заливанию» своей тоски. О-о-о! это страшное время для осознающего себя в жизни человека. Ты знаешь, что «попал» и чувствуешь такую зависимость и великое желание выбраться из такой ямы, а не в силах. Нет сил, ты в «пятом углу», там нет выхода, сколь не смотришь, не вглядываешься – не видишь… И, тем не менее, там есть проходик, такой себе маленький незаметненький, что и сразу не разглядеть…
В такое положение и попал мой знакомый… Я зашёл к нему в один из осенних дней, когда и у самого внутри было пасмурно… и поразился тому, как всё поменялось. В комнатах валялись груды книг, полки исчезли, а сам хозяин, уже хвативший грамм сот несколько, встретил меня совсем без радости и прошлого весёлого нрава. Одному он обрадовался, что было с кем выпить, мы выпили, поговорили… Грустно так поговорили, глядя на разруху, творящуюся в квартире, не раз у моего знакомого на щеке появлялись слёзы. Он должен был переезжать куда-то, квартира разменивалась, а часть книг ушло к его бывшей «второй половине». Кто из них был виноват, в развале семьи, кто мог сказать?.. В таких случаях обе стороны виноватят не свою половину… Господь им судья! На прощание он пожал руку, уже изрядно выпивший сказал мне:
– Вот что… Послушай меня. Какие бы обстоятельства у тебя не складывались в жизни, чтобы не случалось, ты не поддавайся влиянию их на тебя… Всё такое проходит, понимаешь, развеивается. А если поддашься, то выбраться будет ох! как тяжёленько (так и сказал – тяжёленько) … Запомни!.. Врать не буду!.. Ну-ну, иди, иди…, – и я пошёл, запомнил…
Да только жизнь улетучила быстро предостережение. Закрутила, обжала, затанцевала в объятиях – голова кружилась… Вспомнил, когда «тяжёленько» стало, и обстоятельства плотно обступили жизнь мою, правда, они никогда не покидали меня в моём существовании, но наступили такие, особые обстоятельства и условия, о каких меня предостерегали. Возможно, они будут когда-либо описаны, но кто знает…, когда? – жизнь покажет… Больше я его не видел…
…Вся оставшаяся жизнь пробежала не только в добычи хлеба насущного, но и при случае, где можно, приобретению книг. Книга к книге, стопка к стопке, постепенно росла библиотека. Моя библиотека!.. Мечта сбывалась. Когда достигла она нескольких тысяч томов, при моём мобильном образе жизни и частых переездах постепенно становилась проблемой, а ну! упакуй столько их, да ещё и бережно упакуй… У кого есть, хоть какая библиотека, те подтвердят, что за мука при переездах. Потом на месте смонтируй полки, расставь так, как положено и как хочется, а это вечная проблема. Почему? Начинаешь расставлять тома и, как на грех, зацепишься за ту часть книги, которая между обложкой, о которой вначале написал. Пробежишь глазами какой-то абзац, потом следующий, следующий и глядь вокруг – всё, как было в начале, в «хламе», на том и задержалась уборка…
– «Ваше любимое занятие?» – как-то спросили одного философа, экономиста и автора «Манифеста…». [11]
– «Рыться в книгах!» – последовал быстрый ответ.
Именно «рыться в книгах», стало моим любимым занятием, почти ежедневной потребностью, это как глоток воздуха. Необходимым источником и знаний, и впечатлений. Они как друзья поселились у меня в квартире умные, мудрые, не докучливые и в тоже время быстрые на помощь, готовые по первому твоему требованию и желанию открыться на желаемой странице и подать мысль в упакованном виде… Скажите, не друзья ли?.. Друзья!.. Не могу не привести, что читатель знает, что во многих статьях о книгах помещают авторы то, ставшее знаменитым: перед смертью великий поэт посмотрел на лежащие рядом свои книги, на тома, стоявшие на полке его библиотеки, и сказал, обращаясь к ним: «Прощайте, друзья!» [12]
«В моей квартире собраны миры…» [13] Эти миры часто перемещались на другие «континенты» и редели… При переездах часть обязательно оставалась в чьих-то руках, часть отдавалась, а что-то давалось почитать и не возвращалось… Так всегда при неосёдлом образе жизни. Куда я направлялся, за мною следовал костяк библиотеки, в основном классики. Как-то, переезжая, я часть книг оставил у знакомых, до поры до времени. Эти «пора и время» подзадержались и забрать книги не представлялось возможным, у других же людей места не нашлось, даже у друзей. Для книг и у них не сталось места. Позвонил благодетелям своим, мол заберу, а в ответ: «А мы сдали их на макулатуру, ты же долго не забирал…». На макулатуру?! Вся серия «Классики и современники», большая часть «Литературных памятников», целые собрания сочинений… И всё это в утиль?.. Да в утиль! такое бывает!..
* * *
Хочется в конце придумать и привести какие-то особые, совсем негромкие слова о книгах, простые, но могущие нежно и трепетно передать дух их, что в них особое, незаменимое…
Такое в них – задушевная прелесть страниц… Разве сравним их тихий шелест с электронными изделиями? в которых вся библиотека помещается. Как можно заменить цифровым носителем энергетику читателя, писателя, что задержалась между этими самыми страницами, между словами, буквами. Это от этого зависит, почему мы после иных держателей не хотим читать желаемую книгу. Всякий, кто берёт в руки её, читает, уже оставляет следы своего пребывания и свои мысли. Химизм накладывания дум работает чётко, как на священные вещи молитва праведника, механизм тот же. Не мною придумано и надумано, это физика! и скажу, что в будущем будет возможным узнать, кто прикасался и читал, какие это были читатели. Несмотря на то, как шагает технический прогресс, наступает цивилизация, уникальный предмет, совсем простой, какой придумали люди, будет жить…
Об этом говорил Виктор Гюго:
Без книги в мире ночь и ум людской убог,Без книги, как стада, бессмысленны народы.В ней добродетель, долг, в ней мощь и соль природы,В ней будущность твоя и верных благ залог.сентябрь, октябрь 2021 годаПовести и рассказы о русских писателях
МУКИ и РАДОСТИ ДНЯ
Хоть стих наш устарел, но преклони свой слух
И знай, что их уж нет, когда-то бодро певших,
Их песня замерла, и взор у них потух,
И перья выпали из рук окоченевших!
Но смерть не всё взяла. Средь этих урн и плит Неизгладимый след минувших дней таится:
Все струны порвались, но звук еще дрожит, И жертвенник погас, но дым еще струится.
Алексей АпухтинПод утро выбросило из сна…
Даже не во сне пребывал, а тревожном, смятенном забытьи, где вовсе ничего не снилось… Мгновение, было непонятно, что с ним и где… Стал было приходить в себя, осознавать явь, но внутри ёкнуло, оборвалось, вспомнилось вчерашнее… Затревожилось, затревожилось… Протяжно ноющее давно поселилось внутри, затихающее временами, то вновь набирающее силу… И было от чего, опять эти жуткие сцены, опять ревность, истерика и крики сына, повелевающие, ненавидящие… Вспомнил и закашлялся… «Господи, за что? За что мне это?..». Дрожью внутренней, нервной было охвачено нутро, глубоко в себе подобно бегу… Беспокойно постукивало сердце, давая ощутимые перебои… Дрожь не проходила, и всё напоминало какую-то натянутость. От этой натянутости готова лопнуть, порваться нить. «Какая нить? что за нить? откуда она? ах да! – нить жизни… Ах, ты ж! нет покоя…, а может уже Пора?..», – проговорилось само вполголоса. От этого вздрогнул… Он услышал себя, свой голос глухой, издалека и словно со стороны…
1
Уснуть уже было невозможно…
Одна дума накручивалась на другую, сворачивалось всё в клубок и это нечто нагромождённое одно на другое никак не разворачивалось в последовательность, в нить, теперь уже нить рассуждений… Никак не могла схватиться суть, что редко происходило, а бывало, схватится и давай разматываться словесными выкрутасами логично, стройно и понятливо…
Взглянул на окно…
Сквозь щели штор проглядывал рассвет, ещё серый, молчаливый, затаённый перед шумом дня… Чувствовалось, солнце издалека уже двигалось навстречу живому, лучей не было, но в жизнь двигался знойный летний день. Думалось!.. Ему всегда думалось, где-то внутри работал чудный механизм, прямо генератор идей, вырабатывая и вырабатывая одну думу за другой, и уже стройными рядами шагали идеи, тезисы, образы, намётки и наброски тут же заносились на бумагу… Одни немедленно отбрасывались, но другие приобретали чёткий контур и проступали в пространстве ясными последовательными концепциями. Эта фабрика новых идей, замыслов, намерений день и ночь работала на весь свой мощный потенциал, не останавливаясь ни на секунду, хотя сам про себя позволял говорить «леность одолела».
– Успеть бы до жары, до чая и день-то какой готовится, а надо ещё и поработать, просмотреть последнее, что написал, поправить его… Пришла недавно мысль написать о безумии, но передумал. Главное, вовремя записать то, что приходит, важные мысли, особенно лёжа, а то забывается, сколь не вспоминай потом…
Кряхтя сел, свесив ноги, они привычно стали на приступку, что возле кровати была, и медленно стало всё приходить в норму…
Пора было на утреннюю «зарядку», на утреннюю «молитву», как в шутку называли прогулку по утрам в семье.
Оделся, нашарил рукою стул-трость, подарок одного из последователей и пошёл…
Медленно сошёл по лестницы, половицы слабо поскрипывали, переступил через самую скрипучую, которую все старались обходить, слышалось мерное постукивание английских часов, которые привёз в усадьбу ещё дед, так они и прижились в углу, возле лестницы.
Раненько…
Утро приятно обдало свежестью, той прохладой, которая не холодит, а именно освежает и бодрит. И воздух, очищенный ночной прохладой вдыхается так, словно пьётся… И хорошо так, пораньше, когда нет никого, чтобы мало кто попался на пути… Было хорошо одному, думалось легко, не отвлекали своим присутствием, разговорами люди… Только там, где один ему было всегда хорошо и поэтично… Хотелось раствориться в окружающем, чтобы плавно оно входило в него, а он, это понял давно, принадлежал ему, этому окружающему, всему что пело, щебетало, гремело раскатами грома, стрекотало кузнечиками, входило всеми запахами земли… А люди?.. Пусть себе встречаются, но потом, потом, после прогулки. Там и люд простой подтянется под дерево.
– Это ж надо, как прозвали «дерево бедных», но надо дать копейку, надо, а то кто?..
Туманец лёгкий опустился и пал росою, блестела она ярко, звёздочками искрилась под падающими лучами солнца. Светило же неохотно и вяло поднималось, мелькало меж ветвями деревьев, то выходило большое, красное в просеку, то стыдливо пряталось за деревьями, скромно выглядывало…
В стороне, где деревня, слышалось многоголосное пение петухов, что заходились друг перед другом, горластые, хвастливые… Горделивые, куда там до них, они же солнце поднимают на небосвод. Такими бывают гордецы заносчивые… Мычали коровы, птички заливались. Люд простой уже поднялся и был готов к своей жизни, в будни… Из таких будней и соткана была вся жизнь люда простого, без пропусков, без надежды на жизнь лучшую. У него всё подчинено своему ритму, как подчинено у пчёл, что повылетали из ульев и тоже трудятся, всё живое в поте добывает свой хлеб насущный, своими руками и ногами… Только те, кто считают себя высшим сословием, трутням подобны и при этом много рассуждают и говорят красивых слов… Так-то вот надобно, как пчёлы, трудиться и трудиться…
2
Осмотрелся…
Сердце, всегда открытое прекрасному, радовалось округе… Сколько лет уже любовался всем этим, десятки годов пробежали, словно единым взмахом временной волшебной палочки… Сам постарел, поседел, а любить то, что окружало, не устал, не мог налюбоваться за столько лет, не мог в восхищении насмотреться на простоту и одновременно красоту родной земли и всякий раз видел что-то новое в ней, невиданное доселе.
Нестеров Михаил Васильевич. Портрет писателя Льва Николаевича Толстого
– А что за вёсны здесь гуляют, какой размах учиняют над природою, ну как…?! Как здесь не плакать в восторге?.. «… Необыкновенная красота весны „…“ в деревне разбудит мертвого. Жаркий ветер ночью колышет молодой лист на деревьях, и лунный свет и тени, соловьи пониже, повыше, подальше, поближе, „…“ вдали лягушки, и тишина, и душистый, жаркий воздух – и всё это вдруг, не во время, очень странно и хорошо. Утром опять игра света и теней от больших, густо одевшихся берёз прешпекта по высокой уж, темно-зеленой траве, и незабудки, а глухая крапивка, и всё – главное, маханье берёз прешпекта такое же, какое было» [1]
Вливались силы, дрожь проходила, старческая согбенность постепенно уступала место тому юному, что всегда чувствовал в себе… Удивительно! и как так получалось, что с годами внутреннее ощущение чего-то юношеского, словно застрявшего далеко внутри не покидало, а частенько даже просилось наружу… Медленно потянул руки, как будто придавал им путь погони за своим мыслями…
– Какая-то тайна лежит в человеке?!.. Вне сомнения он принадлежит не только праху земному, но в нём заложена устремлённость и дерзание к Высшему, к своему Началу…
Остановился…
Внимательно осмотрел качание крон берёз, словно где-то среди них мог увидеть это Начало. Ветви колыхались под ветерком, шептали гимн утру, встающему солнцу, птицам, цветам, розовеющему на востоке небу и самому ему, принадлежность кого к этому гимну утра у него не вызывало сомнения…
– Всегда хорошо гуляется утром, всё напитано свежестью, здоровьем, красотою, всё это надо пить и пить собою, а познаётся как, как песня слагается, и дышится славно, всей грудью, всем существом… Вот так по росе, как в детстве, пробежаться бы, да найти ту заветную «зелёную палочку» с начертанной на ней формулой счастья, что Николенька закопал подле оврага, да взмахнуть бы ею и все, все человеки, стали бы счастливыми… Надо же, когда это было…, а помнится, словно вчера произошло, и мы зачарованные следили за ним, слушали его и представлялся мир уже совсем счастливым и люди в нём виделись любящими друг друга.
Предстал отчётливо образ брата, там, в немецком городке, где он сам трусливо смалодушничал, стыдно признаться, боялся взглянуть в глаза умирающего Николеньки, украдкой вглядывался в его безжизненное лицо, прислушивался к хриплому, отрывистому дыханию… Боясь поселить в себе дискомфорт, помнил состояние и внешний вид другого брата Дмитрия, уже покинувшего этот мир, тогда тоже трусливо бежал… Как же стыдно осознавать такое сейчас, когда самому… Это «когда» уже ясно и отчётливо надвигалось. «… Так просто, близко к смерти» [2] Сознание отмахивалось, но думы чаще касались понятия смерти, хотя слово смерть не укладывалось в общее его понятие о жизни вообще… Там что-то да есть!.. И опять как тогда ясно и отчётливо всё вспомнилось… Вспомнил детские игры в Ясной Поляне, попойки с офицерами на Кавказе и незабываемую охоту с Епишкой. Не мог до сей поры дать себе вразумительный ответ, почему острый ум, ясность мысли должны исчезнуть навсегда? Как так происходит?.. Для чего жить, работать, если оканчивается всё погружением в небытие? А в небытие ли? возможно правы индусы, свято верующие в перерождение души, тогда что-то становится боль менее очертательным, имеющим смысл… Всё такое быстро бегло промелькнуло, не успев основательно поселиться внутри, больно было вспоминать, а уж промелькнули десятки лет и жизнь вот-вот скатится в то самое небытие… А небытие ли?..
Повернул в сторону обратную от деревни… Немногим дальше, надеясь на безлюдье, всё-таки встретил двух мужиков, шли от реки, от Воронки, рыбалить ходили. Увидев его, заломили шапки и поклонились, низко поклонились, в пояс, поздоровались, как положено…
– А что? рыба то есть?..
– Да, какой там, ваше сиятельство, одно мученье, а не уженье…, – с поклоном ответили они и последовали дальше в сторону деревни, а он постоял, заткнул обе руки за пояс, пробурчал себе:
– Вот, что и требовалось, полюбуйтесь на них… Уже давно на ногах, – и зашагал своим ещё бодрым пружинистым шагом, но некогда лёгкая и стремительная походка с годами стала всё же тяжелее, основательнее, ноги ступали осторожнее, а после прогулки и вовсе становилась приземлённой.
Лев Николаевич Толстой на прогулке
Медленно прошёлся аллеей, дошёл до любимой скамейки, что была поставлена на границе пашни и лесного участка «Ёлочки за Чепыжом» и было хотел присесть и понаблюдать утро, но передумал «после, после…» и побрёл далее мимо берёзового клина, колодца, ближе к Калиновому лугу… Слева осталось Прудище, заливной луг, весной всё здешнее покрывалось водой и косяки свистящих уток с шумом садились на залитые водой луга. Тогда Воронка выходила из берегов, показывала свой норов, и был он довольно буйный, сейчас же мирно, тихо катила свои воды в места ей нужные… Как радовалось сердце, как волновалось оно в груди, когда весною оживало звуками торжествующей природы…
Вспомнилось ему утро весною…
– Постой, когда же это?.. Ах! да тогда ещё подумал об таком… «Помню, это было раннею весной, я один был в лесу, прислушиваясь к звукам леса. Я прислушивался и думал всё об одном, как я постоянно думал всё об одном и том же эти последние три года. Я опять искал Бога. „…“ Оглянулся на самого себя, на то, что происходило во мне; и я вспомнил все эти сотни раз происходившие во мне умирания и оживления. Я вспомнил, что я жил только тогда, когда верил в Бога. Как было прежде, так и теперь, сказал я себе: стоит мне знать о Боге, и я живу; стоит забыть, не верить в Него, и я умираю. Что же такое эти оживления и умирания? Ведь я не живу, когда теряю веру в существование Бога, ведь я бы уж давно убил себя, если б у меня не было смутной надежды найти Его. Ведь я живу, истинно живу только тогда, когда чувствую Его и ищу Его. Так чего же я ищу ещё? – вскрикнул во мне голос. – Так вот Он. Он – то, без чего нельзя жить. Знать Бога и жить – одно и то же. Бог есть жизнь…» [3]
Дубовской Николай Никанорович. Земля
Поля, той весною, недавно вспаханные, разметались во всей своей широте и уползали за горизонт, а там без сомнения далее… Ни одно живое существо не добавляло себя в картину перед взором. Всё было в тишине зыбкой, таинственной, как всё замирает перед бурей… Здесь замерло, готовясь к толчку пробуждения… Пройдёт миг, конечно миг, ведь для жизни вечной отрезок времени есть миг. И тогда заголосит, всполошится округа, вспоминая, что пришла весна, и где-то в недрах земли выбросится мощным ударом жизнь. Эта тишина растворится в неумолкаемом птичьем пении, щебетании и… Вот тот миг, момент, которого он ждал всегда, какой вызывал в нём восторг и восхищение, вселял в него душевные, пламенные позывы писать… С ударом весны он ощущал удары творческих сил…
Вдыхая полной грудью и пребывая в восторге, писал в письме: «Я люблю природу, когда она со всех сторон окружает меня… Когда «…» листья, шевелясь от ветра, двигают тень по моему лицу, составляют линию далёкого леса, когда тот самый воздух, которым вы дышите, делает глубокую голубизну бесконечного неба «…», когда около вас жужжат и вьются мириады насекомых, везде кругом заливаются птицы…» [4]
– Да!.. я люблю природу, природа это всегда самый лучший друг, друг может и умереть, а природа нет, видоизменится, но пребывать будет вечно… Ах! Как хорошо увязано в ней, как гармонично… Не так, не так в обществе человеческом…
Поддакивая ему своим согласием небо далёкое, синее убегало ввысь, в беспредельность, а по нему этому прекрасному эфиру бегали серые рваные облачка, как и по жизни, по её красе, бегают со своими страстишками люди и омрачают, заслоняют прекрасное, не видя, не замечая то, что вечно и бесконечно красиво…
3
Опёрся на стул-трость возле лениво текущей реки.
Воронка, в летние дни была узкой и нравом послушным. Катила воды мимо, куда-то вдаль… Где-то она во что-то впадала, в большую реку, а там ещё и ещё. Река не останавливалась ни на секунду, вся была в движении, как сама жизнь, не остановить, не притормозить её. И пока движется – река живёт, остановится – превратится в болото, умрёт… Поэтому она постоянно в поиске пути своего наикратчайшего, не находит, сворачивает и идёт там, где нет прямой преграды, образует излучины, огибает горы, камни, а при отсутствии пути точит и горы и камни, и движется и движется… И ежели вода обладает такой силой жить, свойством искать, сталкиваться с препятствиями, подниматься вверх, в свойстве пара, а потом возвращаться на землю дождём и опять стремиться искать путь, то разве люди не могут жить, развиваться в соответствии с таким законом. Разве не могут они рождаться жить, преодолевать препятствия, устраняться от войн, рожать потомство и умирать, а потом вновь рождаться человеком, но в новом качестве?.. Вновь вспомнились индусы, с их законом о перевоплощении и опять складывалось, что Там нет небытия.
