Исфахан

Юрий Мельников

Исфахан

Алеф: Протокол

ДЕЛО № 788-АТ/КСИР-ИСФ

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА

Дата: 24 Ордибехешта 1402 г. (14 мая 2023 г.)

Время начала: 14:47

Время окончания: 15:58

Место: Управление контрразведки Корпуса стражей Исламской революции, г. Исфахан. Комната для допросов №4.

Допрашиваемый: Мусави, Захра, дочь Али.

Допрашивающий: Следователь Управления Майор Мохсен Карими.

Присутствуют:

Следователь.

Секретарь (ведёт протокол).

Мусави, З.

(Комната стерильна. Бежевые стены. Металлический стол. Три стула. На столе – выключенный диктофон, стакан воды для допрашиваемой. Кондиционер монотонно гудит, поддерживая неестественную прохладу. Запаха нет. Вообще никакого. Это само по себе действует на нервы).

Следователь: Бисмилляхи р-рахмани р-рахим. Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного. Доктор Мусави, начнём. Назовите ваше полное имя.

Мусави: Захра Мусави, дочь Али.

Следователь: Дата и место рождения?

Мусави: 25 Бахмана 1361 года. Город Шираз.

Следователь: Полный возраст?

Мусави: 40 лет.

Следователь: Семейное положение?

Мусави: Замужем.

Следователь: Имя и род занятий супруга?

Мусави: Амирхан Мусави. Начальник отдела безопасности муниципалитета Исфахана.

Следователь: Дети?

Мусави: Две дочери. Насрин, семнадцать лет, ученица старшей школы. И Зейнаб, двенадцать лет, ученица средней школы.

Следователь: Образование?

Мусави: Окончила Тегеранский университет, физический факультет, кафедра ядерной физики. Степень доктора наук по физике плазмы.

Следователь: Год защиты диссертации?

Мусави: Тысяча триста восемьдесят седьмой. По вашему календарю – две тысячи восьмой.

Следователь: Тема диссертации?

Мусави: «Моделирование нестабильностей плазмы в токамаках методом гирокинетического приближения».

Следователь: Текущее место работы?

Мусави: Исследовательский центр ядерных технологий, Исфахан. Лаборатория номер четыре.

Следователь: Должность?

Мусави (следователь перебирает тасбих – чётки): Старший научный сотрудник.

Следователь: Ваш руководитель?

Мусави: Доктор Хасан Резаи.

Следователь: Вы носите хиджаб по убеждению или по необходимости?

Мусави: (пауза) По закону Исламской Республики.

Следователь: Это не ответ на вопрос.

Мусави: Я соблюдаю все законы.

Следователь: Как часто вы молитесь?

Мусави: Пять раз в день, когда позволяет работа.

Следователь: В лаборатории есть молельная комната?

Мусави: Да. Отдельная для женщин.

Следователь: Кто ещё из женщин работает в вашей лаборатории?

Мусави: Только я.

Следователь: Это не создаёт неудобств?

Мусави: Я привыкла.

Следователь: Мы видим в вашем деле отметку о стажировке за рубежом.

Мусави: Да. С 2009 по 2011 год. Во Франции. Комиссариат по атомной энергии и альтернативным источникам энергии, центр в Сакле.

Следователь: Вы поддерживали контакты с кем-либо из ваших французских коллег после возвращения на родину? Назовите имена. Доктор Филипп Дюбуа? Доктор Аньес Фурье?

Мусави: Контакты носили исключительно научный характер и были прекращены по моему возвращению в Иран, как того требовал протокол. Переписка по электронной почте касалась только завершения совместной публикации о поведении изотопов урана в газовой среде при сверхкритических скоростях. Последнее письмо было отправлено в 2012 году.

Следователь: Вы говорите, что реальность состоит из протоколов, доктор? Или что протоколы и есть реальность?

Мусави: Я говорю, что следовала предписаниям. Реальность – это совокупность физических законов. Протоколы – лишь их слабое отражение в социальной сфере. Попытка упорядочить хаос.

Следователь: Интересная философия… Ваш коллега, Рустам Йезди. Как долго вы его знали?

Мусави: С момента моего прихода в лабораторию. Около десяти лет.

Следователь: Опишите ваши отношения.

Мусави: Коллегиальные. Мы работали над смежными аспектами каскадной центрифуги. Иногда мы обсуждали уравнения Гельмгольца. Иногда пили чай в столовой. У него был хороший вкус на финики.

Следователь: Вы были близки?

Мусави: Близость – категория не из мира физики. Наши орбиты пересекались в строго отведённых для этого точках. Мы не были друзьями. Мы были функциями в одной системе.

Следователь: Когда вы видели его в последний раз?

Мусави: В прошлый четверг. В конце рабочего дня. Он уходил чуть раньше меня. Сказал «Ходахафез» (перс. «Храни тебя Бог», прощание). Как обычно.

Следователь: Вы заметили в его поведении что-то необычное в последние недели?

Мусави (после паузы): Он был более молчалив, чем обычно. Рассеян. Однажды я видела, как он чертил на салфетке не формулы, а что-то похожее на спираль Фибоначчи, только с ошибкой в последовательности. Это было иррационально. Не похоже на него.

Следователь: Иррационально (он делает едва заметную пометку на листе бумаги. Ручка не издаёт ни звука). Доктор Мусави, вы считаете себя лояльной гражданкой Исламской Республики Иран?

Мусави: Моя работа – лучшее тому доказательство. Я служу своей стране, используя знания, которые она мне дала.

Следователь: Ваша работа – это расщепление атома. Атом, как вы знаете, может служить и созиданию, и разрушению. Всё зависит от намерения. Так же и с лояльностью.

Мусави: Мои намерения чисты. Как вакуум в центрифуге.

(Следователь откладывает ручку и вновь берёт тасбих. Он слегка наклоняется вперёд. В комнате становится ещё тише, будто даже гул кондиционера приглушился, вслушиваясь. Голос следователя, до этого монотонный, как метроном, обретает иную, металлическую твёрдость).

Следователь: Доктор Мусави, вы когда-нибудь употребляли алкоголь или запрещённые вещества?

(Вопрос падает в тишину, как капля кислоты на мрамор. Абсурдный, неуместный, оскорбительный. Её пальцы, лежащие на столе, холодеют. Она смотрит на следователя, пытаясь разгадать эту логическую аномалию, найти причину такого сбоя в протоколе).

Мусави: Нет. Никогда. Это харам. И это… нелогично.

(Следователь не реагирует на её ответ. Он не моргает. Его взгляд – как объектив камеры, бесстрастный и всепроникающий. Он выдерживает паузу, давая первому вопросу сделать свою разрушительную работу, а затем, не меняя тона, наносит второй удар).

Следователь: Откуда вы узнали, что Рустам Йезди был убит?

Мусави (долгая пауза, машинально поправляет магнаэ – часть хиджаба): Я… я этого не говорила.

Следователь: Но вы подозреваете.

Мусави: (едва слышно) Да.

Следователь: На основании чего?

Мусави: Интуиция. Только интуиция.

Следователь: Женская интуиция? В ядерной физике разве есть место интуиции?

Мусави: Это разные вещи.

Следователь: Допрос приостановлен в 15:58. Доктор Мусави, вы останетесь здесь. У нас будут дополнительные вопросы.

Время в комнате останавливается.

Бет: Вакуум и стихи Хафиза

9 Ордибехешта 1402 г. (29 апреля 2023 г.)

День начинался с уравнения. Ещё до того, как муэдзин с бирюзового минарета мечети Имама пропел утренний азан, разум Захры уже выстраивал дифференциальные уравнения в частных производных, описывающие поведение плазмы. Это был её ритуал, её способ навести порядок во вселенной прежде, чем вселенная навяжет ей свой хаос. Она лежала в постели рядом с ровно дышащим телом мужа, Амирхана, и мысленно вращала гексафторид урана в симуляции, отделяя ценные изотопы от бесполезных, как просеивают зерна от плевел.

Дом – это первая ячейка. Здесь она – жена и мать. Она встала, не издав ни звука, надела домашний халат поверх ночной сорочки и прошла на кухню. Воздух пах вчерашним рисом и розовой водой. На столе – учебник старшей дочери, Насрин, раскрытый на странице с английскими неправильными глаголами, а рядом – аккуратно сложенная школьная форма младшей, Зейнаб. Две дочери – два вектора, направленные в противоположные стороны. Одна – центробежная сила, рвущаяся наружу, к запретной музыке, к перепискам в зашифрованных мессенджерах, к миру, который она видела в фильмах. Другая – центростремительная, идеальная ученица, гордость школы, послушная и предсказуемая, как движение планет. Захра приготовила завтрак: лаваш, сыр, сладкий чай. Механические движения, выверенные годами.

Машина, её старенький «Пежо», – переходная зона. Здесь, в потоке утреннего исфаханского трафика, мимо древних мостов и пыльных платанов, она совершала трансформацию. Женщина, жена, мать – эти оболочки сбрасывались одна за другой. К тому времени, как она подъезжала к первому КПП объекта, оставалась только одна сущность – Доктор Мусави. Физик. Функция.

Лаборатория – её святилище. Ячейка номер два. Мир чистого разума. Здесь царил холодный свет люминесцентных ламп, гул вентиляционных систем и запах озона. Здесь не было места эмоциям, только данным. Мужчины-коллеги кивали ей сдержанно, почтительно, но на расстоянии. Она была для них аномалией: слишком умна, слишком замкнута, женщина в мире, где правили мужчины, ломающая их представления о мире, как нейтрон ломает ядро атома. Она не обращала на это внимания. Их мнения были лишь фоновым шумом, не влияющим на результаты эксперимента. Опасность представляли не их мнения, а их взгляды.

Её рабочее место было образцом порядка. Мониторы с графиками. Стопки распечаток с формулами. Идеально заточенные карандаши. Напротив, через проход, находился стол Рустама Йезди. Его стол всегда был творческим беспорядком: книги по философии соседствовали с руководствами по спектрометрии, на салфетках были набросаны не только уравнения, но и странные геометрические узоры. Рустам был единственным, с кем можно было говорить не только о работе. Он мог цитировать Хафиза, рассуждать о природе времени и приносить из дома финики, утверждая, что они из сада его деда в Йезде. Он был… погрешностью в системе. Допустимой погрешностью.

В тот день его стол был пуст.

Это было странно. Рустам никогда не опаздывал. К обеду его место всё ещё пустовало. Захра почувствовала укол беспокойства – иррациональный, нелогичный импульс. Она подавила его. Возможно, он заболел.

На следующий день стол был не просто пуст. Он был стерильно чист. Исчезли книги, стопки бумаг, даже кружка с надписью «Мыслю, следовательно, существую в суперпозиции». Словно его никогда и не было.

Захра подошла к руководителю лаборатории, доктору Резаи. Это был невысокий, сухой человек с глазами, которые, казалось, видели мир в инфракрасном спектре, замечая лишь тепловые следы угроз.

– Доктор Резаи, где Рустам Йезди? – спросила она, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

Резаи не поднял головы от бумаг.

– Доктор Йезди переведён. Срочный проект на другом объекте.

– Он ничего не сказал. Это было внезапно.

– В нашей работе, доктор Мусави, – Резаи наконец поднял взгляд, и в нём не было ничего, кроме холодной стали, – всё самое важное всегда происходит внезапно. Вернитесь к работе.

Это было объяснение. И одновременно приказ не задавать вопросов. Но логика Захры кричала о нарушении протокола. Люди не исчезают так. Даже в их мире. Они прощаются, передают дела. Их перевод оформляется неделями. Это было неправильно. Система дала сбой.

Весь день она не могла сосредоточиться. Уравнения расплывались. В гуле центрифуг, сквозь бетон и кожухи, ей слышались чужие голоса. Она чувствовала на себе взгляды коллег – или ей это только казалось? Паранойя. Недопустимая переменная.

Вечером, когда почти все ушли, она подошла к пустому столу Рустама. Из чистого любопытства, сказала она себе. Просто чтобы убедиться. Она выдвинула ящик. Пусто. Второй. Пусто. В третьем, под металлической планкой, она нащупала что-то пальцами. Маленький, сложенный вчетверо листок бумаги. Не официальный бланк. Вырванный из блокнота.

Она развернула его. Внутри не было ни слова. Только несколько строк, начерченных знакомым почерком Рустама.

Это был не текст. Это была строка из стихотворения и ряд чисел.

«Где дом друга, о спутники мои?»

А под ней: 74.4.12.3_9.1.5.7

Строка из Хафиза. И код. Eё охватил холод. Это было послание. Но от кого? Первая мысль была нелогичной, панической: он знал. Знал о данных, которые она копировала для человека, чьё настоящее имя она так и не узнала. Человека, которого видела всего дважды. Но если Рустам знал… Нет. Это невозможно. Она была слишком осторожна. Слишком методична. Или нет? Ей казалось, что она стоит на границе между двумя мирами: миром порядка и миром хаоса.

Она сжала листок в кулаке. Бумага казалась обжигающе горячей. Она больше не была просто физиком, столкнувшимся с тайной. Она была шпионом, получившим сообщение, которое могло быть как ключом к спасению, так и ордером на её собственное исчезновение. И у неё не было права на ошибку.

Или Рустам оставил его для неё.

Гимель: Кристаллическая решётка лояльности

(29 Мехра 1401 г. – 21 октября 2022 г.)

Осень в Исфахане – это время, когда свет становится хрупким, как старый фарфор, а воздух пропитывается запахом увядающих платанов и золотой пыли, летящей с пустыни. Захра любила эту пору. Уравнения в её голове, обычно чёткие и холодные, как линии на осциллографе, в октябре обретали цвет и тепло. Возвращаясь домой, она чувствовала, как логика лаборатории, мир предсказуемых траекторий и управляемых реакций, медленно растворяется в вязком, иррациональном мареве вечернего города.

В тот вечер всё было иначе.

Дождь начался внезапно, как начинаются все катастрофы – с едва заметного изменения в привычном порядке вещей. Сначала это были редкие капли на лобовом стекле её «Пежо», потом – плотная завеса, превратившая мир за окном в импрессионистское полотно. Захра включила дворники. Их мерный скрип напоминал метроном, отсчитывающий такты чужой симфонии.

Поток машин на проспекте Чахарбаг замер. Не просто замедлился, как в обычной пробке, а встал намертво, словно время сгустилось и перестало течь. Впереди, в сумеречном воздухе, висела неестественная тишина, которую пронзали нервные гудки и далёкие, похожие на лай, крики.

Захра выключила радио, где диктор бодрым голосом рассказывал о новых успехах в сельском хозяйстве. Она вглядывалась вперёд, пытаясь разложить хаос на составляющие. Люди в чёрной форме. Басиджи. Глухие удары дубинок по пластиковым щитам. Женский визг, оборвавшийся на высокой ноте. Она увидела, как по асфальту покатился одинокий белый кроссовок, а рядом, подхваченный ветром, трепетал сорванный с чьей-то головы хиджаб – лиловый, как цветок иудина дерева.

Студенты. Снова.

Её пальцы мёртвой хваткой вцепились в руль. Это была абстрактная картина, сцена из новостей, которую её разум привык классифицировать и убирать в ячейку «Общество: неприятное, но далёкое». Но сегодня расстояние исчезло.

В боковое стекло постучали. Это был полицейский. Она опустила стекло, и в салон ворвался запах дождя, смешанный с чем-то едким – слезоточивый газ.

– Документы, – его голос был усталым, механическим.

Она протянула удостоверение. Полицейский взял карточку, поднёс к глазам. Его взгляд скользнул от фотографии к названию учреждения и обратно. Что-то в его лице изменилось – безразличие сменилось тенью уважения. Или, может, просто иного рода подозрительности. Он вернул удостоверение.

– Простите, доктор. Куда направляетесь?

– Домой. Район Джолфа.

– Откуда едете?

– С работы. Исследовательский центр.

Он вернул документы, посмотрел на неё внимательнее, словно что-то взвешивая.

– Проезжайте, доктор. Будьте аккуратнее.

Захра уже потянулась к рычагу переключения передач, но он не отошёл. Он наклонился чуть ниже, и его голос стал тише, почти доверительным.

– Надеюсь, ваши дети не участвуют в этом, – полицейский кивнул в сторону хаоса за спиной. – Молодёжь сейчас не понимает последствий.

Слова не были угрозой. Они были чем-то хуже. Констатацией факта, напоминанием об её уязвимости.

– Мои дети дома, – ответила она, надеясь, что это правда.

После этого отошёл.

Захра медленно тронулась с места, объезжая группу басиджи, которые тащили по земле какого-то парня. Она смотрела прямо перед собой, но видела не дорогу. Она видела Насрин. Её шестнадцатилетнюю дочь. Её пламя, её ярость, её убеждённость в том, что мир можно переписать с чистого листа, как неудачное уравнение. Она видела Насрин с её тайными аккаунтами в соцсетях, с её запретной музыкой, с её горящими глазами, когда она говорила о справедливости – слове, которое в мире Захры давно стало лишь переменной в чужих политических формулах.

И в этот момент стройная, выверенная вселенная Захры треснула.

Всю свою жизнь она верила – или заставляла себя верить, – что её работа, её гений служат великой цели. Созданию щита, который защитит Иран. Который даст её дочерям будущее, безопасность, гордость. А сейчас, глядя на подавление этого отчаянного, юного бунта, она с ужасающей ясностью поняла: щит, который она помогала ковать, был обращён не только вовне. Он был обращён и внутрь. Она строила самый прочный в мире забор, а на деле выковывала прутья для клетки, в которой предстояло жить её детям. Её работа давала силу тем, кто тащил по асфальту мальчишек и срывал хиджабы с девчонок, которые могли быть её Насрин.

В тот вечер в её душе, в самом защищённом её отсеке, произошёл тихий, невидимый глазу фазовый переход. Как вода под сверхвысоким давлением превращается в лёд-VI, с совершенно иной кристаллической решёткой, так и её лояльность, оставаясь внешне прежней, изменила свою внутреннюю структуру.

Она уже почти выехала из зоны оцепления, когда взгляд зацепился за фигуру на тротуаре. Мужчина. Он стоял чуть поодаль от хаоса, под сенью платана, и не смотрел на протестующих. Он смотрел на не. На её машину.

Он не участвовал. Не сочувствовал. Он анализировал. На нем было непримечательное тёмное пальто, у него было спокойное, почти академическое лицо, и глаза, которые не просто смотрели, а считывали информацию.

Где она видела его раньше? Память, обычно точная как швейцарские часы, дала сбой. Конференция в Тегеране? Нет. Университет? Тоже нет. Но это чувство узнавания было реальным, физическим, как электрический разряд.

Зелёный свет. Она тронулась, но не могла отвести взгляд от зеркала заднего вида. Мужчина не двигался, продолжая смотреть ей вслед. А потом достал телефон и начал что-то набирать.

Захра нажала на газ. Впервые за многие годы уравнения в её голове молчали. Их место занял один-единственный вопрос, холодный и тяжёлый, как свинец: если траектория, по которой ты движешься, ведёт к распаду всего, что тебе дорого, не является ли отклонение единственно верным решением?

Дома Насрин сидела за учебниками. Невинная. Безопасная. На этот раз.

– Как прошёл день? – спросила Захра, стараясь, чтобы голос звучал обычно.

– Нормально. Физика, химия, литература. Скука.

– Ты никуда не выходила?

Насрин подняла голову, и в её глазах мелькнуло что-то – не ложь, но недоговорённость.

– Только в библиотеку. С Мариам.

Библиотека. Или митинг. Как проверить? Как уберечь? Как объяснить, что некоторые эксперименты нельзя повторить, потому что они разрушают сам объект исследования?

Физика учила: у каждого действия есть противодействие. Но она забыла другой закон – о возрастании энтропии. О том, что любая закрытая система стремится к хаосу.

Далет: Чай и французское кружево

30 Мехра 1401 г. (22 октября 2022 г.)

– Захра-джан, сегодня вечером придут Реза с женой и Мортеза с семьёй, – Амирхан застёгивал манжеты рубашки, не глядя на жену. Утренний свет падал косо через жалюзи, расчерчивая его лицо параллельными линиями. – Надень что-нибудь поскромнее, джанам. Соответственно. Длинное платье, платок поплотнее. Ты же знаешь, они придерживаются очень традиционных взглядов.

Соответственно. Это слово повисло в воздухе спальни, как формула, требующая расшифровки. Захра знала его значение: чёрный чадор вместо обычного манто, никаких украшений, минимум косметики. Превращение из доктора физики в тень, в функцию обслуживания. Она, доктор Мусави, чей разум проникал в тайны атомного ядра, должна была превратиться в безликую функцию «хозяйка дома» для людей, чьим главным интеллектуальным достижением было умение правильно составить отчёт. В груди поднялась глухая, холодная волна негодования, но она лишь кивнула.

– Конечно, – ответила она, продолжая расчёсывать волосы.

Но в зеркале отражалась женщина, которую она с трудом узнавала. Та, другая Захра, защитившая с отличием диссертацию, спорившая с профессором Мартено о природе квантовых флуктуаций, казалась персонажем из чужой биографии.

День тянулся, как вязкая жидкость в центрифуге. На работе она механически выполняла расчёты, но мысли возвращались к вчерашнему вечеру. К мужчине под платаном. К ощущению узнавания без воспоминания – как déjà vu наоборот.

К семи вечера дом был готов к приёму гостей. Гостиная разделена невидимой границей: диваны для мужчин ближе к телевизору, кресла для женщин – у окна. На кухне – поднос с чайными стаканами в золотых подстаканниках, вазочки с местным гязом, фисташки из Кермана. Каждая деталь на своём месте, как атомы в кристаллической решётке.

Первыми пришли Реза с женой Марьям. Реза – заместитель Амирхана, человек с лицом, которое природа создала для недоверия: узкие глаза, тонкие губы, привычка щуриться даже в полумраке. Марьям – его противоположность: пышная, громкоголосая, с золотыми браслетами, звенящими при каждом движении.

– Салам, Захра-джан! – Марьям обняла её, окутав облаком приторных духов. – Как твои девочки? Насрин всё такая же бунтарка?

Захра улыбнулась той отрепетированной улыбкой, которую держала наготове для таких случаев.

– Растут. Насрин готовится к экзаменам.

Следом появились Мортеза с Фатимой и их сыном-подростком. Мортеза работал в отделе кибербезопасности, человек, который видел угрозы в каждом байте информации. Фатима была тише Марьям, но в её молчании чувствовалась бдительность – она всё замечала, всё каталогизировала.

Мужчины заняли свою территорию. Включили телевизор – «Персеполис» играл с «Эстегляль». Амирхан разливал чай, Реза уже критиковал тренера, Мортеза проверял телефон между комментариями к игре.

Женщины устроились у окна. Захра принесла чай, разлила его, добавляя кардамон – ровно две коробочки в каждый стакан, как учила её свекровь. Ритуал, отточенный до автоматизма.

На одной половине – мужские крики, споры об офсайдах и политике, запах пота и уверенности. На другой – женский щебет, тихий, как шелест сухих листьев. Разговоры о детях, о ценах на рынке, о новой ткани, которую завезли в лавку на базаре.

– Ты слышала про дочь Голи? – начала Марьям, отхлёбывая чай. – Поймали без хиджаба возле университета. Теперь у них проблемы.

– Молодёжь совсем потеряла голову, – вздохнула Фатима. – Мой племянник тоже… впрочем, неважно.

В остальном разговор тёк предсказуемо: цены на овощи, новый сериал на телевидении, чья-то свадьба, чьи-то похороны. Захра кивала, поддакивала, подливала чай. Её разум, привыкший к сложным вычислениям, скучал в этом болоте банальностей. Она думала о спирали Фибоначчи с ошибкой, которую чертил Рустам. О коде в его записке.

– А я на прошлой неделе обновила гардероб, – вдруг оживилась Марьям, понизив голос. – Реза водил меня в одно… особенное место.

Фатима наклонилась ближе. Даже Захра невольно прислушалась.

– Представляете, целый подпольный бутик! Французское белье, итальянские платья. Всё настоящее, не китайские подделки.

– Как же они это провозят? – спросила Фатима. – Это же контрабанда.

Марьям загадочно улыбнулась, наслаждаясь вниманием.

– Реза говорит, у них свои каналы. Что-то… дипломатическое. Какие-то люди летают туда-сюда, в чемоданах провозят. Для жён больших начальников. У них есть связи в посольствах. Возят в дипломатических сумках, которые не досматривают.

– И дорого? – поинтересовалась Фатима.

– О, да! Но оно того стоит. Кружева ручной работы, шёлк… – Марьям мечтательно закатила глаза. – Я купила комплект цвета бургундского вина. Реза был в восторге.

И в этот момент, между словами «дипломатические каналы» и «бургундское вино», память Захры словно щёлкнула тумблером. Озарение пришло не как вспышка, а как медленное проявление фотографии в растворе.

Париж. Аэропорт Шарль де Голль. Февраль 2014 года. Она возвращалась с конференции, опоздала на свой рейс, пришлось брать билет на следующий. Эконом-класс был забит, но ей повезло – место у окна, и рядом…

Мужчина с академическим лицом, уткнувшийся в ноутбук. Она краем глаза видела экран – танки. Он играл в World of Tanks. Это было так неожиданно, так… по-человечески. Солидный мужчина в дорогом костюме, увлечённо гоняющий пиксельные танки по виртуальным полям сражений.