Байки с погоста №2

Однажды ночью ее разбудил странный звук. Тихий, шелестящий скрежет. Как будто кто-то перебирает сухие стебли. Катя включила свет. Звук доносился из гардеробной. Она, вооружившись теннисной ракеткой, осторожно открыла дверь. На полу лежала ее сумка. Из нее торчал уголок льняной тряпицы. Катя развернула ее. Кукла лежала в прежнем положении, но ее соломенные пальцы, прежде аккуратно сложенные, теперь были сжаты в кулачки. А на ладошке одного из них лежала ее пропавшая сережка.

Катя с отвращением отшвырнула куклу. Ей показалось, что прикосновение к соломе было… влажным, теплым. Она заперла куклу в ящике письменного стола, назвав себя параноиком. «Воображение разыгралось, наслушалась бабушкиных сказок», – убеждала она себя.

Но той же ночью ей снова приснилось гречишное поле. Теперь по нему бежала маленькая девочка в белом платьице. Она обернулась, и Катя увидела, что у девочки нет лица. Лишь гладкая, бледная кожа. А сзади, из-за холма, за ней медленно, поскрипывая, шла высокая, худая фигура в темном. Фигура держала в руках соломенную куклу. И кукла эта повернула свою безликую голову в сторону Кати и прошептала тем же детским голоском: «Почему ты не хочешь со мной играть?»

Катя проснулась в холодном поту. В квартире было тихо. Слишком тихо. Даже привычный гул машин за окном смолк. И в этой тишине она услышала. Тихий, едва различимый скрежет. Он доносился из-за двери комнаты. Из гостиной.

Она встала с кровати, дрожа от холода и страха. Дверь в гостиную была приоткрыта. В щель пробивался лунный свет. И в этом свете Катя увидела тень. Не свою. Небольшую, коренастую тень, которая медленно раскачивалась из стороны в сторону.

Она распахнула дверь. В центре гостиной, на полу, сидела кукла. Она сидела в неестественной позе, подогнув одну соломенную ножку. Ее безликая голова была поднята вверх, словно она смотрела на Луну в окно. А из ее груди, из переплетения соломинок, доносился тот самый скрежещущий, шелестящий звук. Он складывался в мелодию. Ту самую, простую и жуткую, что Катя слышала во сне.

Катя замерла у порога, не в силах пошевелиться. Кукла медленно, с сухим хрустом, повернула голову в ее сторону. Шелест прекратился. В комнате воцарилась мертвая тишина.

И тогда Катя услышала голос. Он звучал не снаружи, а прямо у нее в голове. Тонкий, детский, но с каменной, старческой усталостью.

«Ты не любишь меня. Все меня не любят. Мама бросила. Бабушка Прасковья хотела от меня избавиться. И ты… ты заперла меня в темном ящике».

Катя попыталась закричать, но не смогла издать ни звука. Ее горло было сжато невидимой рукой.

«Но я просто хочу играть, – продолжал голос. – Давай поиграем в прятки. Я уже спряталась».

Взгляд Кати непроизвольно скользнул по комнате. Он упал на большое зеркало в резной раме, висевшее на стене. В отражении она увидела себя – бледную, испуганную, в одной ночной рубашке. А рядом с собой, крепко обняв ее за ногу, она увидела маленькую девочку в белом платье. Девочку без лица.

Катя с диким криком вырвалась из ступора, схватила первую попавшуюся вещь – тяжелую стеклянную пепельницу – и швырнула ее в зеркало. Зеркало разлетелось вдребезги с оглушительным грохотом. Отражение исчезло. В комнате никого не было. Кроме куклы, неподвижно сидевшей на полу.

Задыхаясь, Катя подбежала к окну, распахнула его, вдохнула ледяной ночной воздух. Она была на грани истерики. Это не сон. Это было наяву. Она обернулась. Кукла все так же сидела на своем месте.

Внезапно Катя заметила, что сквозь разбитое зеркало на нее смотрит ее собственное отражение в осколках. И в каждом осколке к ней было прижато то самое существо, девочка без лица. Оно было везде.

Она не помнила, как добралась до телефона и набрала номер бабушки. Было три часа ночи.

– Бабуля… – ее голос срывался на шепот. – Бабуля, это Катя. Эта кукла… она живая. Она со мной говорит. Помоги!

Из трубки донесся вздох, полный такой глубокой скорби, что Катя похолодела.

– Внучка, – сказала Прасковья, и ее голос звучал старше, чем обычно. – Я боюсь, что сделала страшную ошибку. Та женщина… которая приходила… она была не живая.

– Что? – не поняла Катя.

– Она была матерью. Матерью того дитя, для которого я делала куклу. Того дитя, что умерло много лет назад. По слухам, сама мать его и погубила, а потом и сама с горя руки на себя наложила. Ее душа не нашла покоя. Она ищет свое дитя. И она нашла… сосуд для него. Мою куклу. Ту, что я делала для тебя. Она подменила их, когда была у меня в доме. Я почувствовала неладное, но было уже поздно.

– Что мне делать? – плакала Катя, глядя на осколки зеркала, в которых копошились темные тени.

– Слушай меня внимательно, – голос Прасковьи стал твердым, повелительным. – Эту куклу нельзя сломать или сжечь. Так ты только выпустишь сущность на волю. Ее нужно связать. Обездвижить. У меня есть специальные нити, красные, из шерсти, освященные на старом кладбище. Но мне нужно время, чтобы доехать до тебя. А тебе нужно продержаться до утра.

– Я не смогу! – простонала Катя.

– Сможешь! – отрезала бабушка. – Зажги свечу. Восковую. Поставь ее перед куклой. И говори. Говори с ней. Рассказывай ей сказки, истории из жизни. Что угодно. Заинтересуй ее. Отвлеки. Но не смотри ей в «лицо». И ни в коем случае не засыпай. Рассвет – наш союзник.

Катя, дрожащими руками, нашла толстую восковую свечу, оставшуюся с прошлого дня рождения. Она зажгла ее и поставила на пол, в метре от куклы. Пламя затрепетало, отбрасывая на стены гигантские, уродливые тени.

– Жила-была девочка, – начала Катя срывающимся голосом. – И была у нее бабушка, которая очень ее любила…

Она говорила часами. О своем детстве, о школе, о первой любви, о работе. Она говорила все, что приходило в голову, лишь бы не замолкать. Свеча медленно таяла. Кукла сидела неподвижно, но Кате чудилось, что она слушает. Иногда в голове у нее возникали посторонние мысли, образы – то гречишное поле, то плач ребенка. Она гнала их прочь, продолжая свой бесконечный монолог.

Когда за окном посветлело и послышались первые голоса птиц, свеча догорела до конца и погасла. Лучи восходящего солнца упали на пол. Кукла лежала на боку, безжизненная, просто пучок соломы. Катя, обессиленная, рухнула на пол и потеряла сознание.

Она очнулась от стука в дверь. Это была Прасковья. Она приехала на первом автобусе, бледная, не спавшая всю ночь. Не говоря ни слова, она вошла в квартиру, увидела куклу на полу и обмершую внучку.

Бабушка достала из сумки моток толстых красных шерстяных ниток. Она подошла к кукле и начала быстро, с древними, заученными наизусть заговорами, обматывать ее, создавая сложный узор-сетку. Когда последний узел был затянут, кукла словно почернела и съежилась.

– Все, – выдохнула Прасковья. – Связала. Теперь ее нужно похоронить. По-особому. На старом погосте, в земле, где лежат некрещеные младенцы. Там ее душа найдет покой. Или, по крайней мере, перестанет вредить живым.