Там, где кончается свет

Насилие – это не метафора. Это конкретный звук трения кожи о кожу, прерывистое дыхание насильника, тихий хруст листьев под телом жертвы. Это физика унижения, химия страха.

Он рванул вперед, ломая кусты, не чувствуя царапин, которые оставляли на его коже острые ветки. Сердце колотилось где-то в горле, почти перекрывая дыхание. Он раздвинул ветки молодой ольхи, и картина, открывшаяся ему, врезалась в мозг, как раскаленный штырь.

Боже правый… Животные! Твари!

Ольга. На земле, на спине. Дорогой серый костюм превратился в окровавленную, измятую тряпку. Юбка задрана до пояса, чулки спущены до колен, обнажая бледную, испачканную грязью кожу. Ноги неестественно раскинуты, как у сломанной куклы. Двое над ней. Руслан, его спина, покрытая потом, напрягалась в ритме отвратительных, механических толчков. Мага, его коренастое тело прижимало ее бедра к земле, грубые пальцы впивались в плоть. Но самое страшное – ее лицо. Маска, на которую было нанесено все: боль, унижение, грязь, растерзанная тушь черными ручьями по щекам. И в полуприкрытых, остекленевших глазах – пустота. Абсолютная, бездонная пустота, в которой утонула вся ее прежняя жизнь. Или… ему показалось?.. на дне этой пустоты мерцала искорка чего-то иного, стыдного, непроизвольного – телесная реакция на насилие, которую мозг отказывался признавать. Нет, не думать! Действовать!

Ярость – это не эмоция. Это очищающий огонь, выжигающий все остальное – страх, сомнения, жалость к себе. В ее пламени рождается новый человек – холодный и решительный палач.

Ярость, холодная и слепая, как лезвие гильотины, накрыла Олега с головой. Мир сузился до прицела. Он вскинул руку. Грохот выстрела разорвал лесную тишь, как удар топора по живому телу. Звон в ушах, запах пороха – острый, горький, пьянящий.

– Руки вверх, падлы! Отвалите от неё! – Его собственный голос был чужим, низким, хриплым от нечеловеческой, животной злобы.

Руслан резко обернулся. Его глаза, мутные от похоти и злости, метнули в Олега немой, но яростный вызов. Член, влажный, отвратительный, всё ещё торчал, как символ его власти, которую только что нарушили.

– Ах ты сучий сын! – проревел он, делая движение, будто хотел наброситься, несмотря на оружие. Зверь, не способный оценить угрозу.

Убить. Просто убить. Стрелять, пока в магазине есть патроны, пока эта тварь не сдохла у моих ног. Это будет не преступление, а гигиена.

Олег (мысленно): Умри, тварь! Он прицелился. Не думая. Только ненависть, чистая и простая, как закон джунглей. Палец на спуске. Ещё выстрел. Короткий, сухой хлопок.

– А-аргх! Чёрт! – Руслан схватился за бедро, согнувшись. Алая кровь мгновенно просочилась сквозь рваную ткань джинсов, ярким, почти красивым пятном на грязной материи. Попадание. Не смертельное, но болезненное. Урок.

Мага бросил на Олега взгляд затравленного, но все еще опасного волка. Звериный инстинкт самосохранения пересилил ярость. Он рванул Руслана за рукав.

– Щас прибьёт! Давай, Рус! – Они, спотыкаясь, тяжело дыша, бросились в глубь чащи, оставляя за собой следы крови, смятую траву и тяжёлый, сладковато-прелый запах совершённого насилия, страха и мужского семени.

Тишина, наступившая после их бегства, была оглушительной. И в центре этого хаоса, на грязной земле, лежала она. Его Олимп. Его недосягаемая богиня. Разрушенная до основания.

Глава 5. Тихий ужас

Время не просто остановилось – оно сломалось, рассыпалось на осколки острых, не связанных между собой ощущений. Ольга лежала на спине, уткнувшись взглядом в серую ткань неба, проглядывающую сквозь черные зубья сосен. Ее тело перестало быть ее телом. Оно стало чужим, разбитым сосудом, из которого вытекло все – достоинство, воля, даже боль, сменившаяся леденящим, почти химическим онемением. Она была просто куском плоти, испачканным и остывающим на холодной земле.

Что остается от человека, когда с него сдирают все социальные слои, как кожуру? Оказывается, ничего. Только набор физиологических реакций: дрожь, липкость, тошнота. Душа – это роскошь, которую можно позволить себе только в безопасности.

Осязание. Сырость мха и перегноя проступала сквозь порванный шелк блузки,тонкую ткань юбки, задратой до пояса. Холодная влага пробиралась к коже позвоночника, к ягодицам, к оголенным, замерзающим бедрам, заставляя мелко, неконтролируемо дрожать мышцы, которые только что сотрясались от ритмичных, насильственных толчков. Эта дрожь была единственным, что напоминало, что она еще жива.

Повсюду – липкость. Густая, вязкая, остывающая масса спермы. Она сочилась, смешиваясь с кровью (от разрывов? Она уже не могла отличить), образуя темные, пачкающие дорожки по внутренней стороне бедер. Эта липкость была на животе, на спине, на губах – везде, где они оставили свои marks. Она была тяжелым, невидимым панцирем позора, вторым кожным покровом.

Обоняние. Запах. Он висел в воздухе густым, удушающим облаком, въедался в волосы, в кожу, в ноздри. Резкий, солоновато-горький запах мужского семени. Кисловатый запах пота – чужого, животного, и своего, холодного, прошитого страхом. Сладковато-металлический дух крови. И под всем этим – едкий, непередаваемый смрад насилия, насилия как акта, смешанный с табаком и чесноком. Этот коктейль вызывал рвотный спазм где-то глубоко в горле, но дышать приходилось, и каждый вдох был актом самоосквернения.

Боль. Глухая,разлитая. Не острая, а тлеющая, как синяк на душе. Жжение и рваные ощущения внутри – во влагалище, в анусе. Боль в груди, где пальцы Руслана оставили сине-багровые отпечатки. Боль в коже головы, где Мага рвал волосы. Но хуже физической была другая боль – стыдное, предательское эхо удовольствия, пульсирующее где-то в глубине таза. Этот стон… он вырвался сам, помимо ее воли. Почему? Неужели в каждом из нас живет зверь, который радуется любому вниманию, даже такому?

Пустота. Не просто отсутствие чувств.Это была черная дыра, проглотившая личность. Где раньше была Ольга Сергеевна Морозова – с ее властью, ее страхами, ее амбициями – теперь зияла пропасть. Она была никем. Вещью. Использованной и выброшенной. И самое страшное – в этой пустоте не было даже паники. Только ледяное, бездонное равнодушие ко всему, включая собственную жизнь. И всепоглощающий стыд, такой тяжелый, что хотелось разжижиться, впитаться в эту грязную землю и исчезнуть.

Тень упала на нее, перекрыв серый свет. Олег. Его лицо… Она видела его сквозь туман отрешенности. Оно было искажено не просто ужасом или жалостью. Это была маска ярости, такой холодной и абсолютной, что, казалось, воздух вокруг него кристаллизовался. Его глаза, обычно скрытые под нейтральной маской водителя, горели сейчас адским синим пламенем. В них читалось немое проклятие миру, допустившему это, и смертоносное, обетованное молчание палача.

Олег (мысленно, вихрь ледяной ярости): Твари. Не люди. Биомасса, которую нужно стереть с лица земли. Я сделаю это медленно. Чтобы они успели осознать каждую секунду. Но сначала… Она… Боже правый, во что они ее превратили…

Он видел всё: порванную блузку, синяки на груди, юбку, бесстыдно задратую, обнажающую самое сокровенное. И самое кощунственное – липкую, темную смесь спермы и крови, мерзко блестящую на ее коже. Этот вид перерезал последние нити его прежней, болезненной влюбленности. Похоть, мучившая его годами, сгорела дотла в этом пожаре ярости. Осталось только чистое, первобытное убийственное бешенство и леденящее, тошнотворное чувство вины: Я опоздал. Всего на несколько минут.

Я слушал ее стоны из кустов, как подлый вуайерист, вместо того чтобы ворваться сразу.

Он скинул свою куртку – резким, почти грубым движением. Грубая ткань, пахнущая бензином, его потом, его теплом – легла на нее. Тактильный контраст был шоком для нервной системы. Чужое тепло – после холода земли. Знакомый, почти родной запах Олега – после кошмарной вони насилия. Ольга вздрогнула всем телом, как от удара током. Не от отвращения – от неожиданности этого якоря в реальности.

– Ольга Сергеевна… – Его голос был чужим, хриплым, пробивающимся сквозь стиснутые зубы. Он не спрашивал. Он действовал. Он осторожно, с невероятной для его ярости бережностью, поднял ее. Ее тело было невесомым, обмякшим. Как тряпичная кукла. Она не сопротивлялась. Не было сил. Только взгляд, скользнувший по его лицу – пустой, бездонный. Кто вы? И зачем вы здесь, когда я уже умерла?