Там, где кончается свет

Сережа Солнышкин

Там, где кончается свет

Когда спадает лак цивилизации, обнажается первобытная грязь. И в ней – единственная правда о нас.

Глава 1. Дорога

Проклятая трасса. Серая лента, всасывающая в себя пейзаж, как нудный наркотик. Lexus плыл почти бесшумно, а Ольга Сергеевна Морозова (42) пыталась раствориться в этом гуле. Ее серый костюм – броня с иголочки от Brioni – вдруг стал пыткой. Капрон колготок жёг кожу набрякших бёдер, тонкая талия, обычно стянутая с гордым напряжением, сейчас предательски напоминала о мягкости под тканью. О чём-то ненужном, глупом. Пучок, тугой и безупречный, оттягивал кожу на висках, натягивая нервы в струну. За тонированным стеклом мелькали унылые поля. Корпоратив в этой глуши был личной насмешкой судьбы. Воздуха не хватало катастрофически. Душно. Тошно. Слабость растекалась по телу теплой, липкой волной.

Но это было ничто по сравнению с другим, нарастающим мучением. Давящая, живая тяжесть в низу живота. Навязчивый, унизительный зов природы, превращавшийся в настоящую боль. Каждый мелкий стук колес о стыки плит отзывался внутри едким электрическим разрядом. Она сжала бедра, пытаясь усилием воли создать плотину, но это лишь усиливало спазм.

Вот он, главный итог женской «гигиены возраста». Ты идешь на поводу у собственного гинеколога, который с умным видом вещает о необходимой «регулярной половой жизни», как о приеме витаминов. И в итоге оказываешься в машине с распирающим от желания водителем и с распирающим от воспаления мочевым пузырем.

Мысль понеслась с горькой ясностью. Тот самый умный и невыносимо скучный топ-менеджер из швейцарского офиса. Его фальшивые, заученные комплименты за ужином. Его дача, похожая на каталог IKEA. И он сам… Он занимался с ней сексом с таким сосредоточенным видом, словно выполнял комплекс упражнений на редком тренажере. «Ольга, ты просто невероятна… – шептал он, и в его голосе слышался не страсть, а удовлетворение от правильного выполнения техники. – …В твои-то годы». Именно это «в твои-то годы» и стало последней каплей. Она лежала под ним, глядя в потолок, и думала о несделанных отчетах. А он «ставил рекорды» по длительности, искренне полагая, что оказывает ей услугу. Итог – этот жгучий, воспаленный дискомфорт, эта неотвязная потребность, от которой сейчас готовы были лопнуть все сосуды в глазах.

Секс как лекарство. Прекрасная метафора. В итоге лекарство оказывается хуже болезни, а врач оставляет тебя один на один с побочными эффектами где-то на полпути к корпоративу в богом забытой деревне. Свобода воли – это иллюзия. Нами правят гормоны, врачебные предписания и глупая боязнь стареть не по инструкции.

Олег Волков (28) кожей чувствовал каждое её движение. В зеркале заднего вида – нервный вздох, отчего грудь поднималась, натягивая шёлк блузки. Мелькнул каблук, плавный изгих бедра. Но он видел и другое: неестественную скованность её позы, как будто она зажала что-то между ног. Легкий, почти незаметный стон, когда машина налетела на кочку. Его пальцы вцепились в руль. Эти губы, всегда поджатые, будто хранящие тайну. И бедра… Мысль была грубой, животной: разорвать этот капрон, вдохнуть запах кожи, не замутненный духами.

Любовь – это что? Патологическая внимательность к деталям другого тела, возведенная в абсолют? Три года я изучал карту её родинок, ритм её дыхания, а она и имени моего, кажется, не запомнила. Прекрасный симбиоз: я – паразит, она – не ведающий о моём существовании хозяин.

Он щёлкнул кондиционером на максимум. Ледяной воздух ударил в лицо, но жар в низу живота лишь сжался в тугой, болезненный комок. Запах «Narciso Rodriguez» – холодный жасмин с горькой ноткой – был его личным допингом.

Власть – это когда твое неведение становится оружием. Она даже не подозревает, какая власть у неё над моим лимбическим мозгом. Я – её пес, она может ткнуть меня носом в собственную блевотину, а я буду вилять хвостом.

Воспоминание врезалось резко, как пощёчина. Тот день у спа-комплекса. Она вышла расслабленная, с мокрыми прядями. «Олег, выбрось пакет с вещами из бардачка». В пакете – чёрное кружевное бельё. Ещё чуть влажное. Он дождался, пока она скроется в подъезде, и прижал шёлк к лицу. Запах был не духов, а её кожи, соли, бассейна – животный, настоящий. Его рука сама потянулась к ширинке. Он кончил быстро, ненавидя себя, вдыхая этот запах как утопающий. Позор был сладким и едким, как желудочный сок.

Стыд – лучший усилитель вкуса. Без него похоть была бы просто биологической функцией, вроде чихания. А так – это целая философия самоуничтожения.

Ольга провела ладонью по колготке выше колена. Палец задержался. Внутри всё похолодело от дурноты и боли, а снаружи выступил предательский пот. Давление внизу живота стало нестерпимым, пульсирующим. Еще минута – и произойдет катастрофа. Физиологическая, унизительная. Боже, только бы не пятно на юбке. Только бы этот водитель, чей взгляд она чувствовала спиной, ничего не понял.

– Олег… – её голос, всегда стальной, сдавило, он стал сиплым, чужим, полным отчаяния. – Остановись. Сейчас же.

Олег почувствовал, как кровь пульсирует в висках, а затем тяжёлой волной прилила в пах. —Слушаюсь, Ольга Сергеевна. – Его собственный голос сорвался на хрип.

Машина съехала на пыльную обочину. Он смотрел, как она выходит – элегантный, но вымученный, почти судорожный наклон, мелькнувшая тень между грудей в расстёгнутом воротнике. Шелест юбки. Он видел, как она, не глядя на него, почти бежит к чахлой рощице, походка чуть нарушена, будто она борется с собственной анатомией. Он откинулся на спинку, сжав бёдра, пытаясь задавить дикую эрекцию. Его тело, помнящее всё – и её холодность, и запах её белья, – жило своей жизнью. Ждало чуда из его больных фантазий. Ждало шанса перестать быть воздухом.

Героизм – это просто удачно подвернувшийся предлог для того, чтобы переступить черту. Напади сейчас на нас банда головорезов, и моя первая мысль была бы не о её спасении, а о том, что, наконец-то, я смогу прикоснуться к ней, не испытывая стыда. Война страстей всегда начинается с предательства собственных принципов.

Глава 2. Роковая встреча

…Ольга шагнула в чащу поглубже, и мир сузился до одного тиранического позыва. Сердце колотилось не в груди, а где-то в горле, затрудняя дыхание. Мочевой пузырь был раскаленным узлом боли, живым существом, требовавшим немедленного освобождения. Скорее, скорее… Мысль пульсировала в такт спазмам. Боже, как унизительно… Падение с Олимпа в придорожную пыль измерялось не километрами, а сантиметрами – от сиденья Lexus до этого влажного папоротника.

Она оглянулась – лишь серые стволы, безмолвные свидетели. Пальцы, холодные и одеревеневшие от страха, расстегнули пояс, сдернули колготки с чулками до колен. Дорогой капрон, ее привычная броня, порвался о сучок с унизительным шелковым хрустом. Она приподняла юбку, присела на корточки. Поза была до жути первобытной, отбрасывающей на тысячелетия назад, к какому-нибудь лесному озеру и женщине из племени. Первые капли предательски застучали по сухим листьям – звук был оглушительно-громким, похабным фанфарным звоном, возвещающим ее полную уязвимость.

Тише… Ох, как же долго я терпела… И не только сегодня. Терпела холодные рукопожатия, терпела взгляды, полные скрытой зависти, терпела тело, которое с годами стало требовать не просто ухода, а какого-то унизительного «техобслуживания».

И тут напряжение спало. Не плавно, а с обрывом, как лопнувшая тетива. Мощная, горячая струя хлынула наружу, с шумом размывая лесную подстилку. Это было не просто облегчение. Это был катарсис. Волна тепла разлилась из самого низа живота, захлестнула внутренности, заставила бедра задрожать от странной, животной слабости. Непроизвольный, тихий стон вырвался из губ. Она закрыла глаза, позволив телу избавиться от всего – от токсинов, от стресса, от памяти о вчерашнем «спортивном снаряде», который с профессиональным усердием «тренировался» на ней. Дрожь пробежала по позвоночнику, к кончикам пальцев, к затылку – почти как маленький, стыдный, но такой желанный оргазм, которого ей так давно не хватало.

Свобода – это что? Возможность не сдерживать ни слово, ни струю? Пять лет терапии, чтобы принять свое тело, а ключ к принятию оказался таким примитивным и пошлым – просто вовремя опорожнить мочевой пузырь. Вся наша утонченность – лишь тонкая пленка на поверхности звериной сути.

Она даже не сразу услышала хруст. Он врезался в момент ее абсолютной телесной капитуляции, когда щит был отброшен, а душа на мгновение отключилась, отдав бразды правления телу.

– Опа, Мага! – Хриплый, пропитый шепот разрезал воздух, как тупой нож. – Глянь-ка, начальничка-то чем занята! Писает, как сучка у дороги! И стонет, видать, нравится!

Ольга рванулась вверх, прервав поток, обливая собственные лодыжки. Стыд хлынул в лицо жгучей волной, смешиваясь с остатками того странного, влажного тепла внизу живота. Двое. Они стояли в пяти шагах, заслоняя собой выход к дороге. Руслан и Мага. Их взгляды – не просто наглые, а изучающие, как у мясников на живом товаре, – были прикованы к ее обнаженным, бледным бедрам, к струйке, все еще сочащейся по внутренней стороне ноги, к влажному, темному пятну на земле, которое пахло теперь не только лесом, но и ею.

Цивилизация – это тонкий слой лака. Стоит ему треснуть – и наружу прорывается первобытная грязь, запах страха и чужая похотливая слюна. Вот он, мой настоящий рейтинг в этом новом мире: мокрая дыра между ног и пара жадных глаз.

Руслан – под метр девяносто, плечи, с которых, казалось, можно было вешать гири, черная шевелюра, слипшаяся от пота. Хищные карие глаза скользили по ней, оценивая, прикидывая стоимость. А Мага – коренастый, мощный, как медведь, с короткой щеткой волос и шрамом через левую бровь, придававшим его лицу выражение тупой, звериной уверенности. От них пахло потом, чесноком и чем-то звериным, терпким – запахом немытого тела и асоциальной свободы. Этот запах ударил в нос, перекрывая собственный, еще не рассеявшийся запах мочи и возбуждения.

– Что вы?! Отойдите! – ее собственный голос показался ей чужим, тонким, визгливым, как у затравленной мыши. Она судорожно тянула юбку вниз, пытаясь прикрыться, но движения были паническими, неловкими. Они видели! Видели не просто ее наготу. Они видели самый интимный, непроизвольный момент ее жизни. И этот момент, судя по их лицам, стал для них приглашением.

Власть – это когда твое тело перестает быть твоей собственностью. Когда его рассматривают, делят и оценивают без твоего согласия. Пять минут назад я решала судьбы миллионов долларов. Сейчас я – мясо. И мясо, судя по всему, высшего сорта.

Руслан грохнул в животный, откровенный смех.

–Отойти? Да мы только начинаем, красавица! – Его взгляд упал на ее грудь, которая вздымалась в панике, на тонкую талию, на округлость бедер, проступающую под затянутой тканью. – Раз уж тебе так нравится на природе голой быть… – Он шагнул вперёд, и его рука потянулась к ширинке его же потрёпанных джинсов, совершая однозначный, отвратительный жест.

Вот оно. Не мечтательный героизм водителя, а реальность: грязные пальцы, разрыв плоти и боль. Философия заканчивается там, где начинается физиология насилия. Все твои дипломы и достижения весят меньше, чем мускульная сила этого животного.

– Я первый увидел! – неожиданно огрызнулся Мага, насупившись, как обиженный ребенок. Его маленькие глазки блестели жадным, свинячьим огоньком. – Моя! Я и начну! – Он шагнул вперёд, перекрывая путь Руслану, его мощное тело излучало угрозу.

Руслан мгновенно преобразился. Наглое веселье сменилось холодной, расчетливой жестокостью. Иерархия в стае дала трещину.

–Чего, Мага? Спорить будешь? – Он резко, по-хозяйски толкнул коренастого в грудь. Тот отшатнулся, но не сдался.

– Я сказал – я первый! А ты потом подъешь, что останется. Понял, шакал? – Мага снова попытался приблизиться к Ольге, оттесняя Руслана плечом. Завязалась тихая, страшная возня двух хищников прямо перед ней.

Они спорят… как псы над костью… А я – эта кость. Мой вес, моя цена, мой статус – всё испарилось. Осталось только тело, которое хотят разорвать. Абсурд жизни достигает своего апогея: твоя судьба решается в споре двух существ, от которых пахнет алкоголем и немытым телом.

– Ладно, Руслан… – сдавленно прошипел Мага, отступая. Его кулаки сжались, но в глазах читалось признание старшинства. – Но потом… потом я ей так вставлю… чтоб не забыла!

Руслан удовлетворенно хмыкнул и повернулся к Ольге, его глаза снова стали товарными. —Вот так, сучка, у нас порядки. Старший – первый. Не привыкать, начальничка.

Ольга отшатнулась, спина с силой ударилась о шершавый ствол сосны. Удар отозвался болью в позвоночнике. Бежать было некуда. Мир сузился до двух пар глаз, двух запахов и холодного, неумолимого ствола за спиной.

Глава 3. Тени леса

Грубые пальцы Маги, пахнущие табаком, потом и чем-то неприятным – перегаром немытого тела, – впились в ее каштановые волосы у самого пучка. Боль – острая, унизительная, как удар хлыста по голой коже, – вырвала из горла короткий, животный стон, оборвавшийся на полуслове. Он рванул голову назад, и мир опрокинулся в адскую кувырке: вместо крон деревьев – грязно-белое, бесстрастное небо, похожее на крышку гроба. – Пикнешь – горло перережу, – прошипел он ей прямо в лицо. Горячее, зловонное дыхание, пахнущее вонючим самогоном и кариесом, обожгло кожу. – Молчи, русская сука. Руслан первый, он главный.

Дышать. Просто дышать, – зациклилась в голове Ольги единственная, отчаянная и бессмысленная, как молитва атеиста, мысль. Словно это не со мной. Словно я смотрю плохое, пошлое кино с ужасной актрисой в главной роли.

Насилие – это не действие, это процесс разложения личности. Сначала страх, потом – шок, а затем наступает эта странная, леденящая отстраненность, когда ты наблюдаешь за своим унижением со стороны, как за операцией на чужом теле.

Руслан подошёл вплотную, не спеша, наслаждаясь моментом, как гурман растягивает глоток дорогого виски. Его взгляд – холодный, буравящий, лишенный даже намёка на человеческий интерес, словно он рассматривал не женщину, а кусок мяса на рынке, – скользнул по её лицу, шее, задержался на груди. Он был не просто насильником; он был циничным исследователем, изучающим реакцию подопытного существа на боль и унижение. «Настоящая… Не то что наши тощие козы в ауле, – пронеслось в его голове. – Мясная. Сочная. С глянцевой обложки. Интересно, она уже поняла, что её "нет" – это просто звук, пустой воздух? Что её воля, ее власть, её паспорта с визами – это миф, карточный домик, который вот-вот рухнет от первого же дуновения настоящей, животной силы?»

Он взял обеими руками воротник её блузки – дорогой, итальянский шелк, символ ее мира, – и рванул на себя. Пуговицы, словно слёзы, звякнули о сухие, прошлогодние листья. Кружевной бюстгальтер черного шелка – последний бастион её цивилизованного «я». Его ладонь, широкая, шершавая, как наждачная бумага, с синими, неразборчивыми татуировками-оберегами, сжала грудь через ткань – жестоко, будто мнут спелый персик, проверяя на твердость. Больно. Унизительно до слез. Но… откуда это предательское, глубинное тепло, что разливается внизу живота, как пролитая ртуть? Эта пульсация, низкая и глухая, будто барабанный бой перед казнью, отдающая в самые пятки? Это страх, просто страх, адреналин, – пыталась убедить себя Ольга, но ее тело, это древнее, мудрое предательское тело, знало другую правду. Оно реагировало на абсолютную, животную власть, на силу, перед которой все её дипломы, счета, власть в совете директоров были лишь пылью, шелухой цивилизации.

Власть – это мираж. Единственная реальная валюта в мире – это физическое доминирование. Все остальное – лишь сложные ритуалы, чтобы скрыть эту простую и ужасную истину.

– Руки убрала! – рявкнул Руслан, шлёпнув её по руке с такой небрежной, почти бытовой силой, что по коже пошли белые, быстро алеющие пятна.

– Мага! Держи руки!– Мага, злорадно хихикая, слюнявя от нетерпения, схватил её запястья, скрутил за спину так, что кости хрустнули. Его грубая, колючая щетина впилась в её шею. От него пахло грязью, овечьей шерстью, потом и чем-то кислым, как от прокисшего супа. Грязь… Вонь… Боже, я умру здесь, в этой грязи, и меня съедят черви. И никто не узнает. Мысль была на удивление спокойной, отстраненной, почти научной.

Руслан стащил с неё дорогие кружевные трусики одним движением, и шелк с тихим шипением порвался. Холодный, влажный воздух ударил по влажной от страха коже, покрывая её мурашками. Он плюнул на свои пальцы – толстые, грязные, с обломанными ногтями.

– Мага, гляди! – усмехнулся он, и в его глазах вспыхнул не просто садистский огонек, а огонь научного открытия. – Сама мокрая! Готова! Сука ждала этого! Видал? Все они такие. Его грубые, влажные пальцы сунулись внутрь, исследуя, растягивая, с циничной дотошностью гинеколога-изувера.

Ольга вскрикнула от неожиданности, гадливости и щемящего стыда, но крик застрял в горле, превратившись в хрип. Нет!

Но… почему там так горячо? Почему мышцы предательски сжимаются вокруг его пальцев, как будто… приглашая, втягивая? Это инстинкт самосохранения? Попытка уменьшить боль? Или… я всегда была такой, и весь этот лоск, вся эта карьера – просто ширма, чтобы скрыть эту грязную, влажную правду о себе?

Мага (мысленно, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, его член напряжен до боли): Мокрая! Я же говорил! Все эти стервы с понтами – они только и ждут, когда их возьмут по-крупному. Руслан долго копается… Скорей бы! Он прижался к ней сильнее, его явная, твердая, как камень, эрекция давила ей в спину через грубую ткань штанов, и это давление было еще одним якорем унижения, привязывающим ее к реальности кошмара.

– Моя очередь! – нетерпеливо зарычал Мага, отпуская её руки и толкая Руслана в плечо. – Ты долго!

–Ага, – усмехнулся Руслан, не отступая. Его глаза, холодные, как лед, блеснули новой, извращенной идеей, механика которой казалась ему гениальной в своей простоте. – А давай вместе. По-братски. Я – сзади. Ты – спереди. Пусть почувствует, что такое настоящая мужская дружба. Полный комплект.

Унижение – это математика. Его можно складывать, умножать. И когда два унижения происходят одновременно, они не складываются, а перемножаются, возводя стыд в квадрат, в куб, в бесконечную степень.

Он грубо толкнул Ольгу на бок. Земля, холодная и влажная, прелые листья и острые сучки впились в ее щеку. Мага, поняв, с жадным, слюнявым хихиканьем упал на колени перед ней, грубо раскинув ее ноги, как рыбу для потрошения. Руслан же оказался сзади, его мощное, тяжелое тело прижалось к ее спине, придавив к земле. Ольга оказалась зажатой между их телами, как дохлая птица в клещах. Нет! Это невозможно! Это нечеловечески! Паника, слепая, всепоглощающая, черная, на секунду затмила все остальные чувства, сжала легкие.

– Расслабься, сука, – прошипел Руслан ей в самое ухо, его голос был густым, как смола, от похоти. Он приставил свой толстый, жилистый член к ее анусу. В тот же миг Мага, с диким, победным рыком первобытного зверя, вошел в нее спереди, резко, глубоко, до самой матки.

Мир взорвался болью. Двойной, раздирающей, исходящей из двух точек одновременно, разрывающей ее на две части. Она закричала, но крик утонул в грязной, горькой земле. Казалось, ее физически разрывают пополам, растягивают на дыбе. Но хуже физической боли было ощущение полной, абсолютной потери себя, растворения личности. Она больше не была человеком, а лишь объектом, который используют с двух сторон, сосудом, одновременно заполняемым болью, грязью и насилием.

Когда твое «я» стирается, остается только тело. А тело – это химия, физика, набор рефлексов. Оно не знает морали. Оно знает только боль и… ответ на раздражитель.

И вдруг… сквозь этот адский вихрь ощущений, как сквозь толщу льда, пробилась спазматическая вспышка чего-то иного. Стыдного, невыносимо сладкого, влажного спазма, когда они начали двигаться в своем, жутком, асинхронном ритме. Её тело, это предательское, живое тело, отозвалось встречным, едва заметным движением таза. Что это?! Нет! Я не хочу этого! Я ненавижу их! Но тело хотело. Оно помнило что-то древнее, первобытное, доцивилизованное, что все ее амбиции и социальные роли старательно загоняли в самый темный подвал подсознания. Унижение достигло такой критической глубины, что перешло в свою противоположность – в странное, экстатическое, саморазрушительное освобождение от самой себя, от бремени быть Ольгой Сергеевной Морозовой.

– А-ах! – стон, смешанный со слезами, землей, слюной и пузырями крови от прикушенной губы, вырвался сам собой, помимо ее воли. Стон, в котором было не только отчаяние и боль, но и щемящая нота признания этого чудовищного, физиологического факта.

Мага (мысленно, торжествуя, чувствуя ее судорожное сокращение): Узкая! Тугой проход! Вот так, сука! Чуешь, как братцы дружно работают? Он ускорил темп, его узкие, костлявые бёдра с силой, от которой оставались синяки, бились о ее лобок.

Руслан плюнул ей на спину. Холодная, липкая влага растекалась по коже. Он двигался с мерной, неумолимой силой катка, его дыхание было хриплым, горячим у нее за спиной. Боль от анального проникновения была острой, жгучей, рваной, но по мере движения ее сменило странное, шокирующее чувство полной заполненности, запретного, окончательного проникновения, стиравшее последние границы между болью, унижением и шоковым, запредельным удовольствием. Боль и наслаждение – это соседи, живущие в одной квартире. И дверь между ними очень тонкая.

Боже… я… я так иногда… в самом темном, самом потаенном уголке души… мечтала об этом… о полной потере контроля, о том, чтобы кто-то снял с меня этот груз решений, ответственности, этой вечной маски силы… Мысли путались, расползались, растворяясь в двойном насилии и нарастающей, чудовищной, всепоглощающей волне чисто физиологического, животного отклика.

Ольга была зажата между ними, как в тисках. Ее тело сотрясалось от двойного, противоречивого ритма, стыда, жгучей ненависти и нарастающего, неконтролируемого, животного возбуждения, вышибающего разум. Мир сузился до тактильных ощущений: боли в двух точках, запахов мужских тел – разных, но одинаково чужих, вкуса влажной земли под щекой и огненной спирали, закручивающейся внизу живота, готовой вот-вот разорваться.

Я сойду с ума… Или, может быть, я уже сошла? И это безумие – единственное, что осталось от меня настоящей? – пронеслось в голове, и в этом вопросе было не только отчаяние, но и первый, страшный проблеск какой-то новой, ужасающей истины о себе самой, которая только что родилась здесь, на грязной земле, в объятиях двух чудовищ.

Глава 4. Гром среди тишины

Пятнадцать минут. Время растянулось, стало вязким и тягучим, как смола. Стрекотание кузнечиков за тонированным стеклом превратилось в монотонный, невыносимый звук, сверлящий мозг. Тиканье электронных часов на приборной панели отдавалось в висках синхронно с пульсом – глухой, навязчивый стук. Слишком долго. Не может быть, чтобы просто «присесть на минуточку». Нутром, кожей, каждым нервным окончанием он чувствовал – что-то не так. Скверно. В воздухе витало предчувствие беды, густое и сладковатое, как запах гниющей листвы.

Страх – это не эмоция. Это химическая реакция. Выброс адреналина, заставляющий сердце биться о ребра, как птицу о стекло. Сейчас он полезет туда, в эту чащу, и его жизнь разделится на «до» и «после». И он уже знал, что «после» будет хуже.

Олег вытащил тяжелый, холодный «ПМ» из бардачка. Леденящий металл на мгновение прижег ладонь, вернув к реальности. Холод оружия – единственная твердая точка в этом плывущем мире. Только бы не опоздать… Только бы… Он вышел из машины, прислушиваясь. Тишина была обманчивой, звенящей. Шорох листьев под ногами казался предательски громким. Ветер… Птица… Или? Нет, только его собственное дыхание, сдавленное в горле. Он шагнул в чащу. Ветки, как плети, хлестали по лицу, но он не чувствовал боли, только адреналиновый огонь в крови. Ольга Сергеевна! – имя рвалось наружу криком, но он сжал зубы, превратив его в беззвучный стон.

Потом – звуки. Сперва приглушенные, неясные. Всхлип? Подавленный, утробный стон, в котором смешались боль и отчаяние? Потом – другие. Влажные, хлюпающие, мерзко знакомые. Частые, животные. И низкие мужские голоса. Хриплый, самодовольный смешок, от которого кровь стынет в жилах. Нет. Господи, нет! Не это!