Ваш запрос «добро пожаловать в ад» выполнен

Его кабинет оказался неожиданно уютным: стены, уставленные книгами, мягкий диван, глубокое кресло, аквариум с молчаливыми рыбками, плавающими в синеватой воде. Разговор стал продолжением телефонного. Он не вскрывал душу ножом, не требовал немедленных ответов. Он осторожно, как археолог, помогал ей расчищать завалы боли, чтобы добраться до уцелевших оснований. И он подтвердил ее самые страшные догадки: да, ее состояние серьезное. Справиться с ним в одиночку, в той ядовитой среде, где она существовала, почти невозможно.

– Я вижу в вас силу, Анастасия, – сказал он, глядя прямо на нее. – Сам факт, что вы здесь, – уже поступок. Но ресурсов одного-двух посещений в неделю может не хватить. Хотя мы, безусловно, попробуем.

Он замолчал, постукивая подушечками пальцев по темному дереву подлокотника.

–В нашем центре… существует одна традиция. Для полной конфиденциальности мы используем клички. Я, например, Филин. Девушка на ресепшене – Калибри. Я не знаю ее настоящего имени. Как и она – моего.

– Но вы знаете мое имя.

–Верно. Но я не знаю, настоящее ли оно. Многие при первом звонке называют себя иначе.

–И кем же буду я?

–Полагаю, Лемминг вам подойдет. Животное, что идет на смерть в надежде на спасение.

–Разве животные могут надеяться?

–Еще как. Дворняга у миски надеется, что ее накормят. А птица в клетке – что дверца когда-нибудь откроется.

На выходе холодный воздух снова ударил в лицо, но теперь он обжигал по-другому. Внутри не было прежней пустоты – лишь тяжелая, изматывающая работа и тонкая, как паутинка, нить, связывающая ее с этим тихим кабинетом. Она шла обратно через сквер, и мир вокруг – грязный снег, сизый вечерний свет фонарей – казался чуть менее враждебным. Он был четким, острым, но теперь в этой четкости было и ее маленькое, спрятанное ото всех убежище.

Дорога домой заняла меньше времени, чем обычно. Подъезд встретил ее знакомым запахом чистящего средства и тусклым светом лампочки-жука. Ключ с резким, оглушительным скрежетом повернулся в замке, возвещая возвращение в старую реальность.

В прихожей горел свет, из гостиной доносились приглушенные голоса из телевизора. Настя молча разулась, стараясь проскользнуть в свою комнату бесшумной тенью.

– Это ты? – резко, как выстрел, раздался голос матери из-за угла.

Сердце Насти провалилось куда-то в пятки. Операция «Спокойный вечер» дала первую трещину.

– Да, я, – тихо ответила она, замирая в дверном проеме.

Мать вышла из гостиной, запах дорогих духов смешивался с запахом ужина. В ее взгляде читалось не столько раздражение, сколько пристальное, подозрительное любопытство.

– Ну, и как в вашем медиацентре? Чему сегодня научились?

Внутри все сжалось в тугой, болезненный комок. Только что она говорила о вещах, которые нельзя было произносить вслух в этих стенах. А теперь приходилось сочинять бытовую, приземленную ложь.

– Монтажу… звука, – выдавила Настя, глядя куда-то мимо матери, на полоску обоев у потолка. – Учились накладывать шумы. Шум ветра, шаги.

– Шум ветра, – мать усмехнулась, и в уголках ее губ заплясали язвительные морщинки. – Полезно. Непременно пригодится в жизни. И долго вы этим… шумом ветра занимались?

– Час… примерно.

–Час, – мать повторила, и ее взгляд стал пристальным, сканирующим, будто она пыталась прочитать тайные мысли на лице дочери. Она сделала шаг вперед, нарушив личное пространство. – А откуда тогда этот запах?

Настя почувствовала, как кровь отливает от лица, оставляя кожу ледяной. Запах? В центре пахло старым деревом и кофе. Неужели этот чужой, сложный аромат впитался в шерсть свитера?

– Какой… запах?

–Не знаю. Чужой. Не школьный. – Мать приблизилась еще на шаг, и Настя инстинктивно отпрянула к стене. – Ты точно была в школе?

Холодная, липкая паника поползла по спине. Она видела себя со стороны: бледная, испуганная, бегающие глаза. Совершенно очевидно лгущий ребенок.

– Конечно, в школе! – голос сорвался на визгливую, неуверенную ноту, выдавая все с головой. – А где же еще? Александр Петрович… он разрешил чай пить во время занятия. Может, от чая…

Она ненавидела этот жалкий, слабый тон. Ненавидела себя в эту секунду больше, чем когда-либо.

Мать смотрела на нее еще несколько невыносимо долгих секунд. Ее взгляд был тяжелым, как свинцовая гиря. В нем читалось не столько недоверие, сколько глубочайшее разочарование. Разочарование в плохой, неумелой актрисе, не способной даже на правдоподобную ложь.

– Ладно, – наконец сказала она, резко разворачиваясь к гостиной. – Иди уроки делай. И проветри хорошенько, а то пахнет, как в чужой квартире.

Она ушла, оставив Настю стоять в прихожей с бешено колотящимся сердцем. Победа ощущалась горьким, унизительным поражением. Тень подозрения, темная и липкая, легла на ее хрупкую, только что построенную легенду.

Настя заперлась в комнате, прислонилась спиной к холодной деревянной двери и закрыла глаза. Противоречивые чувства бились внутри, как пойманные птицы: обжигающий стыд и животный страх разоблачения – и живая, трепетная память о тишине кабинета «Филина», где ее слушали, не перебивая, где ее боль имела право на существование.

Она подошла к окну и с силой распахнула створку. Ледяной ночной воздух ворвался в комнату, смывая следы «чужого» запаха, смешиваясь с запахом домашней пыли. Он был чистым, острым и безжалостным.

«Лемминг», – прошептала она в наступающую ночь, и стекло запотело от ее дыхания.

Ее путешествие в другой мир закончилось. Но настоящая война – война за право дышать этим воздухом, за право на свою, спрятанную ото всех тайну – только начиналась. И первый, крошечный бой был безоговорочно проигран.

Глава 4

    Прошла неделя. Семь дней, прожитых в коже хрупкого перемирия с самой собой. Филин учил ее наблюдать. Теперь, когда мать бросала очередную колкость, Лемминг мысленно делала шаг в сторону и констатировала: «Атака. Цель – унизить. Моя реакция – желание исчезнуть». Она вела дневник в заметках, зашифрованный под список покупок: «Молоко, хлеб, чувство – пустота. Яйца, сыр, мысль – а если снова прыгнуть, но наверняка?» Эти записи были уликами, которые она собирала для единственного следователя – самой себя.

    Второй визит в «Sono morto» был иным. Теперь она входила в кабинет не с пустотой внутри, а с грудой сырых, неотсортированных фактов. Она вываливала их на низкий стол между ними: насмешка одноклассника, ледяное молчание отца, взгляд матери, измеряющий ее на проценты брака. Филин слушал, и его молчание было рабочим инструментом, скальпелем, аккуратно вскрывавшим нарыв.

– Лемминг, ты существуешь в условиях хронического эмоционального истощения, – сказал он, когда она замолчала, иссякла. – То, что ты называешь апатией, – не лень. Это энергосберегающий режим организма на грани коллапса.

    Услышать, что твое бессилие – это закономерный итог, а не персональный провал, было как глоток воздуха после долгого удушья. Но в конце сессии его лицо стало серьезным.

– Наша работа здесь – это стабилизация состояния. Но для настоящего восстановления тебе нужна среда, где тебя не будут ежедневно ранить. Есть место… реабилитационный центр «Morente». Там проводят интенсивные программы для подростков с похожими трудностями.

    У Лемминг похолодело под лопатками. Центр. Стационар. Категоричность этого слова отсекала все пути к отступлению.

– Нет, – выдохнула она. – Вы же знаете, что они скажут. «Психушка». Окончательно и бесповоротно.

– Я не настаиваю. Я информирую. Но чем дольше ты остаешься в этой токсичной среде, тем глубже увязаешь. Наши сессии – это кислородная маска. Но тебе нужно выйти из задымленного помещения.

    Он не давил. Но семя было брошено. И оно проросло в ту же ночь, когда мать, доведенная ее молчаливым присутствием до белого каления, прошипела в спину: «Хватит ходить этой тенью! Может, тебе к психиатру? Лечиться от своей ненормальности!»

    Слово «психиатр» прозвучало не как диагноз, а как клеймо. Приговор. И тогда ее отчаянный, искалеченный разум выдал единственно возможный, с его точки зрения, ответ: опередить. Самой найти это место и доказать всем, что она не больна. Что она справится.

    Она нашла сайт «Morente». Лаконичный дизайн, фотографии улыбающихся подростков в окружении природы, цитаты о «раскрытии внутренних ресурсов». Ничего, что кричало бы об опасности. Набрав номер, она услышала спокойный, профессиональный голос.

– Центр «Morente», здравствуйте.

    —Здравствуйте, – ее собственный голос показался ей писклявым и чужим. – Я по поводу консультации. Мне семнадцать.

    Она выдавила из себя скомканную версию своей жизни, вырезав прыжок с моста и вставив на его место «потерю интереса к жизни».

– Понимаю вашу ситуацию, – голос на том конце звучал тепло и участливо. – У нас как раз есть программа поддержки. Можем предложить вам бесплатный ознакомительный день. Познакомитесь с центром, пообщаетесь с нашими специалистами. Без обязательств.

    «Без обязательств». Эти слова стали тем крючком, за который ухватилось ее отчаяние.

    Легенда для родителей родилась сама собой – «однодневный интенсив по ораторскому искусству от университета». Родители, к ее удивлению, клюнули. Их устроила эта картинка социально одобряемого развития.

    Микроавтобус, встретивший ее у метро, был невзрачным, серым. Водитель – коренастый мужчина в униформе с логотипом-птицей – представился Пингвином. Его молчаливая невозмутимость показалась ей проявлением профессионализма.

    Дорога заняла больше часа. Когда они свернули с трассы на заасфальтированную дорогу, Лемминг увидела не больничный комплекс, а скорее, современный лагерь. Невысокие здания из стекла и дерева, ухоженная территория. Ни решеток, ни заборов. Только лес по периметру, плотный и безмолвный.

    В холле с мягкими диванами и запахом кофе их встретила женщина в белом халате.

    —Я Сервал, психолог центра. Рада приветствовать вас, Лемминг.

    Экскурсия была беглой. Чистые комнаты, учебные классы, спортзал. Подростки, слоняющиеся по коридорам, смотрели сквозь нее с отрешенной вежливостью. И здесь она почувствовала это – неестественную, приглаженную тишину. Отсутствие смеха. Отсутствие спонтанности. Как будто все здесь двигались по невидимым рельсам.

    Она провела рукой по стене в коридоре – поверхность была идеально гладкой, холодной, без единой шероховатости. Слишком чисто. Слишком стерильно. Воздух пах не просто кофе, а чем-то медицинским, антисептическим, приглушенным ароматизатором с ноткой хвои.

    Кабинет директора был просторным, с панорамными окнами в лес. Человек за столом – элегантный, с сединой на висках – поднялся ей навстречу.

    —Грач. Рад, что вы здесь, Лемминг. Проявление инициативы – первый шаг к изменениям.

    Его голос был бархатным, убедительным. Он говорил о ответственности, о работе с травмой, о формировании новых паттернов. Все звучало грамотно и логично. Но чем дольше он говорил, тем сильнее Лемминг ощущала подвох. Его улыбка не достигала глаз. Его комплименты были безликими, как штампы в почтовом конверте.

– Однодневный визит – это лишь знакомство с обложкой книги, – плавно сменил он тему. – Чтобы понять содержание, нужно начать читать. Мы предлагаем вам уникальную возможность – провести у нас неделю. Безвозмездно. Испытательный срок.

– Я не могу, – тут же возразила Лемминг. – Родители… они не согласятся.

– А кто говорит, что они должны знать все детали? – Грач мягко улыбнулся. – Вы в том возрасте, когда имеете право на конфиденциальность. Мы заключаем договор о предоставлении услуг с вашего согласия. Родителям же вы можете сказать, что прошли отбор на недельную образовательную смену. Например, «Молодые лидеры». Звучит солидно, не правда ли?

    Ложь была выверенной и идеальной. И в этой идеальности крылась главная опасность. Она смотрела в глаза Грачу и видела в них не сочувствие, а холодный, расчетливый интерес. Интерес управляющего к новому активу.

– Но… доказательств нет, – слабо попыталась она сопротивляться.

– Почему же? – Он протянул ей глянцевый буклет и распечатанный сертификат. «Поздравляем с победой в конкурсе!» – гласил заголовок. – Все официально.

    Она взяла бумагу. Лист был плотным, дорогим, с тиснением. Физическое доказательство ее спасения. Внутри все сжалось в тугой комок протеста. «Нет, – кричало что-то внутри. – Не подписывай. Беги». Но куда? Обратно к мосту? К молчаливым стенам дома? Перед ней сидел человек, предлагавший выход. Пусть страшный, пусть подозрительный, но выход. И ее истощенная воля, зажатая между двумя безднами, сделала выбор в пользу той, что хотя бы притворялась спасением.

– Хорошо, – прошептала она, капитулируя.

– Разумное решение. – Удовлетворение в его голосе было почти осязаемым. – Пингвин отвезет вас обратно.

    Молчаливый водитель ждал ее в коридоре. Пока они шли к выходу, он негромко спросил:

    —Понравилось у нас?

    —Да… уютно.

    —Голос-то какой нерешительный, – он покачал головой. – Сомневаешься?

    —Родители могут не отпустить.

    —Сомневаюсь. С нашим-то Дельфином. Он с твоими родителями поговорит – они сами тебя в машину усадят.

    «Дельфин». Новое имя. Лемминг молча смотрела на затылок Пингвина, не решаясь спросить.

– Дельфин… это кто? – наконец выдавила она.

    Пингвин на секунду отвел глаза от дороги, мельком глянув на нее в зеркало заднего вида. В его взгляде промелькнуло что-то похожее на презрительную усмешку.

– Ну, твой учитель информатики. Александр Петрович, кажется. Он у нас по убеждению работает. – Он вернул взгляд на дорогу. – Говорит, должен помогать "трудным" подросткам. Вот и помогает.

    Удар был точным и приглушенным, как удар подушкой по лицу. Легкость, с которой Александр Петрович впустил ее в медиацентр. Его незаинтересованность. Его странная готовность покрывать ее отлучки. Все это оказалось не простой человеческой добротой, а частью продуманного плана. Ее не спасали. Ее отлавливали. И человек, казавшийся единственным нормальным взрослым в ее жизни, был загонщиком в этой охоте.

    Обратная дорога была путешествием в клетке с прозрачными стенками. Она сидела, вжимаясь в сиденье, и смотрела на убегающий за окном лес. Буклет в ее руках был не бумагой, а железной пластиной, приковывающей ее к рельсам, по которым уже мчался состав. Шершавая поверхность сиденья натирала кожу через тонкую ткань джинс, а запах автомобильного освежителя, сладкий и тошнотворный, смешивался со вкусом собственного страха.

    Пингвин высадил ее на той же остановке. Дверь захлопнулась, микроавтобус растворился в потоке. Она стояла на тротуаре, и городской шум обрушился на нее оглушительной волной. В ушах звенела фраза Грача: «Никто ничего не узнает».

    Теперь она понимала. Это были не слова утешения. Это была констатация факта. Ее погружали в беззвучный вакуум, отрезая от мира. Зеленая дверь «Sono morto» казалась теперь светом далекой звезды, которую вот-вот закроет рукотворная туча.

    Она посмотрела на сертификат в своей руке. Это не был билет к спасению. Это был счет, выставленный ей за ее собственную жизнь. И она только что его подписала.