Темнее темного

Финн кивнул, соскользнул с повозки. Обоз медленно ушел в темноту; колесный скрип растаял и стих. Тишина обрушилась на него, густая и давящая.

Финн прикрыл жалюзи фонаря и достал короткую свечу. Ножом отметил на воске отметку в половину и поджег ее кресалом. Фитиль вспыхнул ровно. Если не задерживаться, то до Наживки отсюда идти ровно полчаса.

Он шел, считая дыхания между каплями: раз… кап. Два… кап. На третьей пауза затянулась чуть дольше, словно чужой вдох рядом. Финн остановился. Ничего. Только капеж. Он двинулся дальше, держа свет у ног и не поднимая его к сводам.

Сбоку послышался короткий шепот. Всего один раз, словно иголкой в ухо. Финн не повернулся, но прижал фонарь к груди – огонь успокаивал.

Воздух похолодел и отдал резким запахом железа. Где-то впереди будто стукнули цепью, коротко, втрое глуше, чем должно быть. Он остановился второй раз. Вдалеке едва слышно дрогнули еще два колокольных удара как на караванной тропе, когда гонят Проклятых. В голове возникли мысли о том, что они его чуяли и знали дорогу к нему.

Шаги стали слышаться в половину позже его собственных. Сначала как безобидное эхо. Потом, как чужие костлявые ноги по камню. Финн выровнял дыхание. Вдох. Шаг. Выдох. Не смотреть назад. Не поднимать свет.

Свеча скупо и нарочито медленно ела отметку. Финн сжимал зубы и повторял про себя: “Не верь”.

Шаг за спиной рванул ближе, короче, грубее, как будто кто-то резко начал бежать. Шепот уже не стихал, а шипел разными голосами. Тоненько проскрипело где-то под стеной, как ломанными ногтями по камню. Финн ускорил шаг, стараясь не замечать того, что уже практически бежит. Свет фонаря поплыл и стал прыгать. Тень позади потянулась тонкой рукой и начала приближаться.

В голове ясно и отчетливо возник образ Лины. "Я тут главная, ясно?" – послышался ее голосок. Но тут же ее лицо исказила чужая, растянутая до ушей улыбка, а глаза побелели, как у мертвой рыбы.

Нога запнулась о торчащую каменную плиту. Тело Финна ушло вперед, фонарь сильно ударил в грудь, а ладонь обожгло горячим металлом. Правую щиколотку скрутило. Боль резанула ярко и тут же расплескавшись, ударила в колено. Звук в ушах оборвало, словно кто-то плотно прижал ладони к его голове.

В наступившей тишине мысли ударили сильнее боли: “А если бы это происходило с ними? Если бы Лина тащила больную Мари в этой тьме?”. Холодный ужас, в тысячу раз реальнее призрачного, сковал внутренности. Он должен справиться. Он не имеет права не справиться.

Вжимая дыхание в пол, Финн сосчитал до трех. На четыре смог встать. Злым движением он ощупал кость и, слава Свету, она оказалась целой. Пошевелил стопой, связки дернулись и ответили острым укусом. Финн оперся на левую ногу, перенес вес – боль схватила снова, короче, но твердо.

Финн туже затянул ремень на сапоге, чтобы зафиксировать  распухшую щиколотку, встряхнул руку и проверил фонарь. Не течет. Темный тоннель за спиной в этот миг замолчал.

Дыши. Иди. Не беги.

Он сделал первый шаг осторожно. Боль прожужжала в кости, как комар. Второй шаг вышел ровнее. На третьем щиколотка отозвалась пустым стуком, словно палкой ударили по жестяному ведру.

Финн вспомнил, как старики учили: в пустых ходах не слушай то, что зовет, и не беги от того, что дышит тебе в затылок. Но слова эти сейчас даже при желании он не мог разобрать.

Неторопливо темнота впереди распалась на формы. Из глубины, будто из воды, выросла крепость – слепая, с забитыми бойницами и старыми шрамами работ на боках. Ее ребра уходили вверх, теряясь в тумане подземелья. Наверху же еле дрожал живой желтый свет. “Наживка” сидела там, на самой вершине, словно фонарь в ладони у великана. Меж скал и старых каменных кладок тянулась узкая лестница. Финн подпер фонарь и погасил огонек, осторожно встряхнул ногу. Боль собралась в тугой узел, но была терпима. Чужие голоса и тени полностью отступили.

“Ради них можно вынести и не такое”.

Подъем дался телу не легко. Боль в вывихнутой щиколотке перешла в сухую обиженную пульсацию, живущую своим упрямым темпом. Тесная лестница вилась по ребру скалы. Вверх тянуло светом и людским жаром.

Первые люди попались неожиданно – как будто их кто-то выставил в нишах для вида. Одиночные, безмолвные, они больше походили на забытые фигурки в часовне, чем на путников. Мужик в промасленной кожанке сидел лицом к стене и шуршал пальцами по камешку будто без мыслей и цели, просто шуршал, чтобы был звук. Женщина, притянув колени к груди, качалась ровно, как маятник, не видя ни лестницы, ни мира.

“Не похожи на Проклятых”.

Чем выше, тем чаще появлялись подобные группы опустошенных людей. По двое, по трое, прислонившись плечом к камню, они изредка перешептывались друг с другом, но еще реже встречались взглядами.

Со стен камня капало, но капли не отзывались эхом. Даже звук сегодня предпочитал обтекать этих людей стороной.

И на фоне этого вялого оледенения, спор у торопливо сложенного очага прозвучал как драка в библиотеке:

– Я же тебе говорю, мы должны идти через ущелье в Кривую заставу, – горячилась молодая воительница, слишком чистая для этих ступеней. Кольчуга аккуратно залатана, щеки румяны, на губах читалось упорство ученичества. Она тыкала куском грубой бумаги своему собеседнику буквально в лицо, – Смотри: здесь. Ущелье. Там еще ни одна нога не проходила, и точно осталось много сокровищ!

Ее оппонент, лет на двадцать старше, в добротно подогнанном кожаном жилете, хищно прищурился, но не повысил голос.

– Сокровища, говоришь. Может, еще попросишь у Подземелья, чтобы оно само тебе золота отсыпало? – он сверкнул желтизной зубов. – Кривая застава обвалилась еще при моем деде. Там теперь если и найдем, то только пыль да его шептуны. Дурак пойдет в Заставу. Умный – в Крипту. Там стены мягкие, воздух ходит, а серебро дедами не дочерпано. Если повезет, даже руны найдем.

– Крипта? – фыркнула воительница. – Для стариков. Настоящая добыча – в риске.

Старший не обиделся. Наоборот, будто только этого слова и ждал, чтобы разглядеть собеседника до конца.

– Настоящая смерть – тоже, – старший сплюнул. – Тебя в твоей Заставе Проклятые сожрут быстрее, чем ты найдешь хоть монету.

Финн, прихрамывая, поравнялся с ними. Тепло костра щекотнуло щеку. Он уже собирался пройти мимо, но взгляд кожаного, мгновенный и профессиональный, зацепил его.

– Эй, путник, – голос собеседника стал деловым и сухим. – Ты из Фатергольма? Говорят, Пастыри проверки тянут аж по всему городу. Это правда или очередной страх для пьяных?

Воительница тут же перестала дуться, лицо ее расцвело надеждой: в чужом слове ей мерещился ключ ко всем закрытым дверям.

Финн остановился, перекладывая вес так, чтобы щиколотка не кричала. Боль ненавязчиво пульсировала, как далекое, упрямое сердцебиение в камне.

– Пастыри делают то, что делают, – сказал он глухо. – Кого поймают – тому и достанется.

Кожаный тонко хмыкнул, взглянув на девушку боком, как на молодого котенка.

– Слышишь, сопля? Умный совет: проблемы не ищут, их обходят. Так и куда держишь путь, хромой? Тоже за золотом и славой?

– За бульоном, – отрезал Финн и кивнул в сторону вершины.

– Бульоном? –  искренне, почти обиженно переспросила девушка. – Каким еще…

Но Финн уже шел дальше. Их огонь как и спор остался позади. Впереди висел теплый, обнадеживающий желтый свет, живой, как окно на родной улице. Он исчезал, когда на него смотрели слишком пристально, и возвращался, стоило отвлечься на ступени.

Дверь Наживки упиралась в пыльную завесу запахов – вяленая рыба, пережаренное масло, гарь от дешевого угля и кисло-соленая вонь бочек с рассолом. Это не было отталкивающе, но первый вдох обжег небо и нос, как крепкая настойка: Финну было не впервой посещать Наживку, тем не менее привыкнуть к этому запаху навсегда было невозможно.

Людей сегодня было много, плечи цеплялись за плечи, локти за локти, но шум все равно не поднимался выше тихого гула. Старались говорить ровно, коротко, будто звук здесь – вещь ценная, и у каждого имелся свой ограниченный бюджет.

У дальнего столика худой парень в выцветшем кафтане стоял чуть в наклонку. Он слонялся от столика к столику и шептал местным пьяницам, предлагая прикупить “Успокоение”.

Слово катилось гладкое, не имеющее углов, и охотно прилипало к ушам. Его ладонь лениво ворочала небольшую склянку завернутую в мешочек, на ткани которого темнели отпечатки пальцев от чего-то жирного. Из дыры в шве мешочка на пол упала капля – густая, как смола. На миг она отразила свет лампы не золотистым, а угольно-черным, будто поглотив сам свет. Затем впиталась в доски, оставив после себя лишь тень, которую Финн почувствовал, но не увидел.

Люди возле него кивали слишком медленно, глаза стекленели. По сути своей они передавали свое согласие без собственного решения. Финн поймал себя на том, что узнает этот взгляд. Тот же пустой и холодный, что встречался ему на подъеме. Вычищенная середина от того, где раньше было “я”.

Финн медленно скользнул дальше, к стойке. Там, как массивный берег, стоял Гудбир – широкий, с тяжелыми руками и усталым светом приветливости. Плечо у него было немного ниже другого, как у человека, который годами тянул чужие сундуки и свои долги. За спиной шуршали травы: где-то в пристенной нише сохли пучки подземных трав, мха и корней. Его жена – Вербена пометила здесь пространство по-своему, и от этого весь шум зала вел себя тише.

– Варфоль просил передать тебе привет, – сказал Финн, положив на стойку крючок. Железо тихонько стукнулось, как молчаливое слово, предназначенное только двоим.

Гудбир дернулся едва заметно. В его действиях не было испуга, однако взгляд его стал внимательнее, и тяжесть в плечах словно перенеслась с левого на правое.

– Помнить друзей – это хорошая привычка, – ответил он хрипловато. Крючок он не тронул, только накрыл тенью ладони, дав понять, что понимает, зачем Финн тут. – Варфоль, значит… Долго не заглядывал. Жив? Рыбу ругает, как обычно?

– Жив. Ругает.

– Принял, – коротко кивнул Гудбир. – Для “ваших” уха и хлеб идут как положено.

Он уже окликнул Вербену, когда Финн вынул из кошеля две медяшки и положил рядом с крючком.

– За бульон, – глухо сказал он.

На лице у Гудбира промелькнула резь, похожая на улыбку, на которую не было права.

– Ты меня в неловкое положение ставишь, – произнес он так, чтобы услышал только Финн. – Но в целом верное. – Он накрыл монеты пальцами и небрежно сдвинул их к краю, словно подбирая упавшую крошку. Исчезли без звука.

Вербена вынесла густой бульон и подсыпала в него перца, – Это от холода.

Пар от бульона пах рыбными костями и травой. Финн высыпал в него сухарей, приготовленных Линой для него еще дома, и сделал первый глоток – как всегда немного горчит и просвечивает изнутри.

– Верхний ярус, – кивнул Гудбир легонько, не двигая подбородком. – Пристройка у окна. Там ждут. Двое, капюшоны.

Сзади мягко прошелестело платье. Вербена – полная, высокая, с лицом без возраста и пронзительными глазами. В руках она держала связку жгучих корешков. Она провела взглядом по залу как ножом по холсту и там, где взгляд задержался, стало тише.

– Успеет еще. Пусть поест сначала горячего, – сказала она. Из ее уст это было не просьбой, а диагнозом. – И ступай. Позже поговорим.

Гудбир чуть опустил голову, в знак согласия с тем, что уже решено. Финн не торопясь доел свой бульон, оставив чашу чистой, взял крючок и поднялся по узкой лестнице между столами. Зал медленно проплыл мимо: тени, шепоты, приглушенный звон мисок, редкие взгляды, которые сразу возвращались в руки и кружки, будто боялись потеряться у чужого лица.

На верхнем ярусе пристройка вдавливалась в каменную стену, как гнездо в трещину. Там, за столом, сидели двое. Капюшоны закрывали половину лиц, но не габариты: рослые, широкоплечие, каждый держался так, как держат себя люди, умеющие ждать и вставать без лишнего звука. На столе стояли пустые глиняные миски, ножи лежали у каждого рукоятью от себя, а глоток грибовухи – в общем стакане. Глазами они отметили Финна, щиколотку, походку, крючок в пальцах. Никто не двинулся, но вся троица как будто придвинулась к реальности.

Отряд был собран. Небольшой, но достаточный для дела.

Внизу, далеко, снова шевельнулся шепот “Успокоения”, но травы Вербены прорезали воздух свежей горечью и шорох схлопнулся, как мышь в банке. Гудбир перелистывал кружки, как страницы, и делал вид, что это его руки. А стены слушали.

Они не поднялись, когда Финн подошел, только повернули капюшоны в его сторону.

– Опаздываешь, – сказал старший. Голос его прозвучал как мягкая замша. – Зови меня Портной. – Он носком легко задел Финна по левой голени, и тот едва дернулся. – Будешь идти спереди. Жук, отставь кружку.

Тот, что курносый, и с рукавами, усыпанными чужими пуговицами, дернулся и поставил кружку на стол. Его рука тут же метнулась к правому запястью – быстро, почти судорожно: одна, две, три… семь. Он всегда считал пуговицы перед серьезным делом. Семь пуговиц для Жука – семь шансов не облажаться.

– Слушаю? – коротко спросил Финн.

– Сначала я, – голос Портного перебил его, мягко, но не оставляя пространства для возражений. – Деловой нарисовался? Что внизу видел?

– Торговец шепчет про “Успокоение”, – ответил Финн. – Но берут лениво, будто уже все равно.

– Еще?

– У входа… “Полумертвые” устроились, – голос Финна стал туже, почти беззвучен.

– Эти “Полумертвые” без Паука вчера бы уже стали Проклятыми. Запомни, – взгляд его лягнул жестко. – У Гудбира в подсобке шесть котлов. По два на горб. Если вздумаете уронить, то сначала уроните себя. Груз дороже ваших шкур.

– Чем дороже-то? – не удержался Жук, нервно покрутив в пальцах только что оторванную пуговицу. – Что в этих котлах, кроме…  Отложенной смерти на продажу?

Портной медленно повернул к нему голову.

– Тишина и твое золото, – произнес он так тихо, что слова показались лишь движением губ. – Эти котлы – единственное, что дает нашим дорогим клиентам спать без криков по ночам. А его, друг мой, когда близких потеряешь, – на этой части Портной сделал особый акцент, – свечами Пастырей не выжечь. Вот и получается, что вариантов-то особо и нет.

Жук торопливо кивнул, будто понял все с первого раза, потом все же спросил, но уже о другом:

– А если стража со святошами прижмет?

– У Сети среди них старые руки, – сказал Портной. – У ворот будет Соболь. Ему отдадим котлы и “сахарную косточку”.

– А если он от “косточки” откажется? – спросил Финн.

Портной замер на мгновение.

– У Соболя есть семья и долги. Он не откажется.

В груди у Финна похолодело, но он молча кивнул, заставив лицо остаться каменным.

– Вопросы есть, мухи? – голос Портного снова стал бархатным.

Финн и Жук затрясли головой.

– Тогда за мной. – Он поднялся. – Жук, посередине. Финн, веди. Ты знаешь дорогу. – Портной обвел их взглядом. – Услышали шум – замерли. Увидели свет – погасили фонари. Груз важнее, но Паук все же вложился именно в вас, парни.

Инструкция была закончена и Портной немедля двинулся к лестнице. Вся группа пошла следом за ним.

Он повел их обратно вниз, не к главному залу, а в боковой проход за стойкой, скрытой от глаз грубой занавеской. Гудбир откинул ее, впуская группу в царство запахов – здесь пахло солью, влажным деревом и густой, терпкой горечью тех самых корешков, что сушила Вербена.

Подвал был тесным, заставленным бочками и ящиками. В дальнем углу, на отдельном столе, стояло шесть глиняных горшков, тщательно обмотанных промасленной тканью и запечатанных безликим и невзрачным, словно сажей отмеченным клеймом. От них исходил слабый аромат мяты и чего-то металлического.

– Уроните – сами вытирать будете. – сказала Вербена и немного отошла, чтобы не мешать загрузке.

Жук потянулся к ближайшему горшку, но Портной резко щелкнул пальцами.

– Не торопись, муха. Сначала упаковка. – Он вытащил из-под плаща три плотных, пропитанных запахом соли холщовых мешка, внутри которых угадывались соломенные гнезда. – Каждый горшок в гнездо. Мешок вешаете за спину. Руки оставляете свободными. Понятно?

Финн взял свой мешок. Горшки были тяжелее, чем казалось, и холодные на ощупь, будто недавно вынутые из глубокой земли. Под пальцами за глиной будто шевелилась чужая душа – та, что скоро потухнет в ком-то еще. Он вспомнил женщину на лестнице, ее пустой взгляд, ее беззвучное качание. В горшках плавало что угодно, но точно не лекарство.

“Ради Мари”, – прошептал он про себя, будто это могло все оправдать. И впервые слово “ради” прозвучало в голове скорее как оправдание, а не как клятва.

Жук, закончив первым, нервно облизнул губы.

– И это… оно и правда помогает? От Проклятья?

Портной, не глядя на него, поправил мешок у себя за спиной.

– Помогает. Но напоминаю, наше дело – доставить его в полном объеме. – Он бросил взгляд на Гудбира. – Все?

Трактирщик мрачно кивнул, проводя ладонью по столу, словно стирая сам факт присутствия горшков.

Первой из глубины подсобки вышла Вербена.

Ее взгляд на мгновение задержался на Финне, и в нем было нечто большее, чем просто совет. Было предупреждение. “Я знаю, что вы везете. И знаю, чем это может кончиться.”

Гудбир отодвинул в сторону пустую бочку из-под рыбы, под которой скрывался люк – черный, уходящий вниз круг тьмы, от него пахло стоячей водой и отходами.

– Вперед, – Портной указал жестом Финну на люк. – Ты знаешь путь. Мы за тобой.

Затхлый, скверно пахнущий воздух ударил в лицо. Сзади послышалось тяжелое дыхание Жука и мерный, уверенный шаг Портного.

Люк захлопнулся сзади с глухим, окончательным стуком. Финн натянул полумаску на лицо и пригибаясь, повел группу вдоль тоннеля.