Ковчег искупления: Последний шанс человечества

– Тяжёлая работа, наверное? – Голос Лиама затерялся в гудении дронов над лагерем.

Грегори усмехнулся, выпуская дым кольцами, которые ветер разрывал в клочья:

– На очистных фильтрах вонь стояла, будто демоны серу жгли. А здесь… – Он махнул рукой в сторону леса, где тени шевелились, будто притаившиеся звери. – Здесь хоть пахнет жизнью. Пусть и чужой.

Лиам затянулся, и огонь пронзил лёгкие. Кашель вырвался спазмом, согнув его пополам. Слёзы застилали видение – на миг ему почудилось, что он снова в мастерской отца, где вентиляция вечно гнала смрад палёной изоляции.

– Не рекомендую начинать, – Грегори похлопал его по спине, и в прикосновении чувствовалась грубая сила человека, годами таскавшего мешки с удобрениями. – Но иногда… – Он замолчал, глядя на догорающую папиросу. – Иногда боль в горле напоминает, что ты ещё жив.

Ветер донёс лязг инструментов из района инженеров – звук, знакомый до боли. Лиам выпрямился, смахивая слёзы. Вдалеке, за частоколом из солнечных панелей, маячила палатка Элен, обвитая лианами-мутантами с фиолетовыми прожилками.

– Она в палатке, – кивнул Грегори, уже вгоняя лом в грунт снова. Металл взвыл, ударившись о камень, и эхо покатилось по лагерю, будто Нодус скрипел зубами.

Лиам шагнул в сторону ботанического сектора, обходя лужи с маслянистой жидкостью – отходы из перегонного цеха. Его тень, растянутая низким солнцем, ползла впереди, цепляясь за колючки местных кустов. Где-то за спиной Грегори запел – хрипло, фальшиво, старую песню шахтёров с Земли.

Он обернулся. На фоне багрового горизонта «Ковчег» возвышался, как надгробие – рёбра его каркаса светились в сумерках, будто сквозь рентген. Искры от плазменных горелок сыпались с верхних палуб, как звёздопад наизнанку.

«Отец…» – Лиам коснулся голограммы на запястье. Пиксельное лицо Ричарда улыбалось, не зная, что сын теперь дышит воздухом, где нет следов человечества. Только лес, наблюдающий за ними мириадами глаз-капель на листьях. Только ветер, шепчущий на языке, который ещё предстоит понять.

Палатка Элен дышала запахами чужой планеты – сладковатой гнилью образцов почвы, смешанной с химическим запахом удобрений. Солнечный свет пробивался сквозь ткань стен, рисуя на полу ажурные тени от колышущихся снаружи фиолетовых лиан. Лиам шагнул внутрь, и пол скрипнул, будто предупреждая о вторжении.

Бирка “Элен Рид” болталась на молнии входа, царапанная когтем какого-то местного существа – три параллельные полосы, вмёрзшие в пластик. Он распахнул дверцу, и холодный воздух с шипением вырвался наружу – работающий где-то под столом портативный охладитель дрожал, покрытый инеем как старый холодильник.

Беспорядок был тщательно систематизирован: спальный мешок скомкан у стены, повторяя очертания тела, словно куколка после вылупления. На ящиках с маркировкой “Образцы 34-К” валялась куртка-хамелеон – её ткань медленно переливалась, пытаясь слиться с узором одеяла. В раскрытом чемодане мелькнуло кружевное бельё поверх лопат для копания – странный симбиоз практичности и женственности.

Лиам опустился в скрипящее кресло, и пружины впились в спину. Его взгляд упал на голограмму – рельеф местности парил над столом, подсвеченный снизу сиреневым лучом проектора. Чашки с засохшим кофейным налётом стояли как скульптуры современного искусства, а на тарелке плесень вырисовывала узоры, похожие на созвездия Нодуса.

Аномалия в ущелье манила. Лиам наклонился ближе – голографическая пыль щекотала ноздри. Стены каньона сходились под идеальным углом 87 градусов, а дно было усеяно геометрическими бугорками, будто кто-то рассыпал гигантские игральные кости. Его палец пронзил проекцию, искажая изображение – на мгновение показалось, что в глубине мелькнула тень арки.

Дыхание на шее появилось внезапно, пахнущее мятой жевательной резинки и порохом. Элен щипнула его за ребра, и Лиам вздрогнул, ударив коленом о стол. Чашки зазвенели, а голограмма завибрировала, рассыпавшись на пиксели.

– Не ждала гостей, – её смех звенел, как разбитое стекло. Руки Элен, перепачканные в чёрной грязи до локтей, разгребали хлам на столе, обнажая царапины от ножей – отметины прошлых экспедиций.

Лиам поймал взгляд куклы Вуду на полке – пучок местных трав, перевязанный проволокой, с бусинами из птичьих костей. “Защита от духов планеты”, – как-то шутила Элен. Сейчас шутка казалась менее смешной.

– Хаос на столе – порядок в голове, – он провёл пальцем по засохшему пятну кофе, повторявшему контуры Млечного Пути.

Элен покраснела, и веснушки на её носу слились в созвездие Ориона. Она плюхнулась в кресло, и облачко пыли поднялось с подушки – тысячи микроскопических частиц Нодуса, готовых встроиться в ДНК колонистов.

– Мы брали пробы у северного хребта, – её нога в порванном сапоге раскачивалась в такт словам. – Грунт как наждачная бумага – корни рвёт в клочья.

Лиам не отрывал взгляда от голограммы. Тени в ущелье теперь казались движущимися – оптическая иллюзия или сбой проектора? Он увеличил масштаб, и волосы на затылке встали дыбом – ущелье было усыпано переломанными блоками с идеально ровными гранями, а также мелкими неестественными похожими на плиты руинами, под слоем растительности похожей на земной мох.

– Смотри, – его палец дрожал, обводя аномалию. – Природа не делает такие углы. Такое может быть лишь только нарочно создано.

Элен наклонилась, и их головы почти соприкоснулись. Запах её шампуня – дешёвый яблочный ароматизатор – смешался с запахом опасности.

– Может быть ошибка сканирования? – её ноготь, обкусанный до мяса, прочертил линию через голограмму. – Или…

Она не договорила. Снаружи завыл ветер – звук, похожий на смех. Тень от палатки заколебалась, и на секунду им показалось, что что-то огромное и бесшумное прошло за спиной.

– Проверим на рассвете, – Элен щёлкнула выключателем, и голограмма погасла, оставив в воздухе шлейф светящихся частиц. – Возьмём дроны и георадар.

Лиам кивнул, глядя, как её отражение в чёрном экране проектора дробится на пиксели. За окном Нодус готовил сюрпризы, а в углу палатки кукла Вуду покачивалась на невидимом сквозняке, будто одобряя их решение.

Глава 3

Каюта Генри Винда пахла, как шлюз аварийного отсека после пожара – гарь перегара, кислота пота, сладковатая вонь разлагающихся надежд. Свет аварийной лампы мигал, бросая багровые блики на стены, исчерченные тенями от пустых бутылок. Они лежали повсюду: у входного шлюза, под койкой, в раковине, где когда-то рос мини-огород дочери – теперь лишь засохшие стебли торчали из треснувших горшков.

Генри напоминал шторм, застывший в человеческой плоти. Седые волосы, когда-то угольно-чёрные, будто выцвели от многолетнего напряжения – они вились непокорными прядями, словно отказывались подчиняться даже расчёске. Глубокие морщины на лбу и вокруг рта рассказывали историю тысяч принятых решений, каждое из которых стоило ему части души. Глаза – ледяные, серо-стальные, с жёлтым отливом у зрачков – смотрели сквозь людей, будто он вечно искал вдали то, что потерял.

Телосложение было атлетическим – следы тренировок в корабельном спортзале угадывались в широких плечах, но теперь они ссутулились под грузом вины. Руки покрыты татуировками: на левом предплечье – координаты Земли, на правом – дата гибели семьи. Пальцы нервно перебирали воздух, когда он думал, словно пытаясь нащупать невидимый штурвал.

Одевался Генри стал нарочитой небрежностью: кожаный реглан с потёртыми локтями, чёрные брюки с пятнами от спиртного, ботинки без шнурков. На шее – медальон с крошечным портретом дочери. При ближайшем рассмотрении в его облике угадывалась прежняя харизма: резкий поворот головы, привычка поднимать подбородок при разговоре – остатки командного тона, который заставлял экипаж прыгать по струнке.

Генри родился в семье военных лётчиков, где дисциплина ценилась выше любви. В 25 лет он стал рулевым офицером космического крейсера, «Ковчег», который начали строить на космодроме в равнинах Европы, в 30 – возглавил миссию по колонизации Нодуса. Его жена Лора, врач экстренной помощи, и дочь Эмили, мечтавшая стать пианисткой, были его якорем. Каждый вечер, проведённый с семьей превращался в праздник: они встречали его дома, Эмили в платье с рюшами бросалась в объятия, крича: «Пап, когда мы полетим уже в космос!».

В 2224 году, на закате последней мировой войны одна из сторон запустила ядерные боеголовки в город где жила семья мужчины. Лора, работавшая в госпитале, бросилась помогать пострадавшим. Эмили, оставшаяся с няней, попала под радиоактивное облако. Корабль в это время пару месяцев как был выведен на орбиту земли. Генри получил сообщение, от родственников: «Лора погибла получив смертельную дозу облучения. Эмили в критическом состоянии. Жди новостей». Он рвался обратно на Землю, но главы корпораций ответственные за постройку корабля запретили приземлятся в космопорт в связи с высокой радиацией.

Последние кадры с дочерью пришли через неделю: Эмили, лысая, с язвами на лице, шептала в камеру: «Папа, я больше не могу играть. Пальцы не слушаются». Через три дня её не стало.

Высадка на планете стала его личным адом. Когда шаттлы опустились, а колонисты бросились обнимать новую землю, Генри остался в своей каюте. Первую бутылку он открыл в тот вечер – виски «Джек Дэниелс», припасённый для праздника. С тех пор алкоголь стал его единственным диалогом с миром.

Его каюта превратилась в склеп: шторы задраены, на столе – десятки пустых флаконов, на полу – смятые голограммы отчётов. Он пил без остановки пытаясь заглушить тяжесть пустоты и боль в душе. Выпивая стакан за стаканом, он рылся в архивах, пересматривая видео Эмили, пока не отключался от объёма алкоголя в крови.

Сны преследовали его: Лора в прожжённом радиацией халате кричит: «Ты обещал нас защитить!», Эмили с обугленными пальцами пытается играть «Лунную сонату».

Колонисты начали боятся его. Одни считали, что он сошел с ума, другие – считали его пророком, наказанным за грехи человечества. Он появлялся на людях редко, шатаясь, с бутылкой в руке, меняя свои вещи на алкоголь.

Изабелла Регулус стояла на пороге, её тень распласталась по полу, словно пытаясь сбежать обратно в коридор. Носовой платок, прижатый к лицу, не спасал от вони – запах напоминал ей морги Земли, забитые после последней войны.

– О, госпожа председатель… – Генри Винд поднялся с койки, и цепь на его запястье – та самая, что когда-то держала брелок дочери – звякнула, ударившись о пустую бутылку. Его голос скрипел, как ржавые петли шлюза.

Она шагнула внутрь, и ботинок хрустнул по битому стеклу. На столе, заваленном голограммами распадающихся звёздных карт, валялся пистолет – разобранный, с патроном в патроннике. Изабелла отвела взгляд, но образ вмятины на стене от пули уже врезался в память.

– Вы не важно выглядите, капитан Винд вы нужны Нодусу, вы нужны колонистам, вы для них все еще герой! – её голос сорвался на высокой ноте, когда Винд приблизился. Свет лампы высветил его лицо: седина в щетине блестела, как иней на трупе, а глаза – два уголька в пепельнице глазниц – горели лихорадочным блеском.

Он махнул бутылкой, и капли жёлтой жидкости брызнули на портрет жены – фотография в рамке зашипела, краски поплыли, превращая улыбку в гримасу.

– Герой? – Хриплый смех разорвал тишину, и Изабелла невольно отступила к стене. Её спина наткнулась на полку с моделями кораблей – «Ковчег» в миниатюре рухнул, разбившись о пол. – Они молились на меня, пока я вёл их сквозь радиационные бури. А теперь… – Его палец, дрожащий, как стрелка дозиметра, ткнул в иллюминатор, где за стеклом зеленел чужой лес. – Теперь их бог – эта гнилая планета!

Изабелла вдохнула, собирая волю. Запах её духов – ледяной жасмин – вступил в бой с вонью.

– Вы нужны им, как…

– Как мёртвый маяк нужен кораблям? – Он швырнул бутылку. Стекло взрызгалось о стену, оставив шрам рядом с фотографией дочери – девочка в платье с ромашками теперь улыбалась сквозь паутину трещин.

Тишина сгустилась, как гель в аварийных переходах. Генри схватился за голову, и цепь зазвенела траурным колокольчиком.

– Я запер их в этом… – Его голос сломался, превратившись в шёпот. – В этом проклятом холодильнике из титана. Три года слушал, как они плачут за перегородками. А теперь… – Он уставился на руки, покрытые татуировками траекторий полёта. – Теперь они хотят, чтобы я улыбался, глядя на это?

Изабелла выпрямилась, её тень выросла до потолка.

– Вы трус, – слова падали, как ледяные осколки. – Трус, который боится собственной тени.

Раздвижная дверь каюты захлопнулась, оставив Винда в багровом полумраке. Он упал на колени, цепляясь за край стола. Голограмма звёздного неба мерцала под пальцами – рука дрожала, искажая проекцию. Где-то внизу, в грузовом отсеке, заревела пила – начали разбирать «Ковчег».

Он потянулся рукой к кулону с фотографией дочери. Сжав кулон, он лег на полу обхватив свои ноги, зарыдал. За окном завыл ветер – звук, похожий на детский смех.

– Прости… – Шёпот растворился в грохоте разбираемого корабля. На стене фото жены и дочери медленно теряли цвета, словно Нодус высасывал из них жизнь, каплю за каплей.

Глава 4

Ровер скользил сквозь заросли, словно подводная лодка в океане теней. Стволы-исполины смыкались над ними, их голые ветви сплетались в сеть, сквозь которую пробивался свет – не золотой, а синевато-молочный, словно Нодус фильтровал солнце через гигантский аквариум.

Лиам вел ровер вперед через чащу леса, смотря на отражение Элен в лобовом стекле вспоминая то как они познакомились.

Гидропонная ферма «Ковчега» – лабиринт из акриловых труб, светодиодных панелей и резервуаров с питательным раствором. Элен Рид, 22-летняя биотехнолог, отвечала за урожай пшеницы и томатов. Всю неделю система давала сбои: датчики pH показывали хаотичные значения, а насосы периодически отключались. Элен, уверенная, что проблема в биокоррозии, трижды вызывала инженеров, но те разводили руками: «Всё исправно, мэм. Может, ваши растения слишком капризные?».

Лиам Райн, услышав её проклятия в общем чате: «Если через час здесь не появится адекватный специалист, я выращу кактусы в ваших легких!», пришёл сам – не из вежливости, а потому что ненавидел, когда техника издевается над людьми.

Элен встретила его в дверях, скрестив руки на груди. Она была в заляпанном органикой комбинезоне, волосы рыжего оттенка «марсианский закат» выбивались из-под сетки, защищающей от насекомых-опылителей. Лиам, как обычно, тащил ящик с инструментами, на ходу жуя энергетический батончик.

– Вы кто? – спросила Элен, окидывая его взглядом с ног до головы.

– Тот, кто починит ваш овощной рай, – буркнул Лиам, протискиваясь мимо. – Где контрольный терминал?

Она указала на панель за резервуаром с огурцами. Лиам, не глядя, сунул руку в карман, достал мультитул и начал снимать крышку. Элен закатила глаза:

– Предыдущие «гении» тоже ковырялись в проводах. Может, вы сначала посмотрите на корни? Они гниют из-за…

– pH 3.2, – перебил её Лиам, тыкая пальцем в экран. – Ваш раствор кислотнее желудочного сока. Насосы не виноваты – контакты окислились.

Элен покраснела. Она проверяла всё, кроме электроники.

Лиам полез под трубы, чтобы добраться до сломанного насоса. Элен, не в силах смотреть на его методы:

– Вы что, собрались паять на живую систему?

Девушка решила отключить подачу раствора. Но вместо кнопки аварийной остановки она нажала «Экстренный полив» – режим, созданный для тушения пожаров.

Сирена взвыла, как раненый зверь. Из всех форсунок хлынула ледяная вода, смешанная с удобрениями. Лиам, вылезая из-под труб, получил струёй в лицо:

– Чёрт! Вы вообще в курсе, где тут…

Он поскользнулся на луже, схватился за Элен, и они оба рухнули в резервуар с салатом. Дверь в отсек, реагируя на «аварию», автоматически заблокировалась.

Они оказались в ловушке:

Температура упала до 5°C – система приняла потоп за возгорание.

Освещение переключилось на ультрафиолет – режим дезинфекции.

Вентиляция отключилась – воздух наполнился парами азота.

Элен, дрожа от холода, попыталась открыть панель управления вручную, но пальцы скользили по мокрым кнопкам. Лиам, отряхиваясь от листьев салата, полез в карман за инструментом:

– Держите, – сунул ей мультитул. – Снимите панель слева, там должна быть аварийная разблокировка.

– А вы куда?! – крикнула Элен, но он уже нырнул под трубы, откуда доносилось матерное бормотание.

Через десять минут стало ясно: чтобы выжить, нужно сохранять тепло. Оба промокли насквозь, губы Элен посинели. Лиам, скрепя сердце, предложил:

– Есть вариант… э-э… прижаться друг к другу. Термодинамика, понимаете ли.

– Вы серьёзно? – фыркнула Элен, но дрожь заставила её согласиться.

Они сели спиной к резервуару, прижавшись боками. Лиам, чтобы отвлечься, продолжал чинить насос одной рукой, другой придерживая Элен. Та, чувствуя, как он дрожит не от холода – от стыда, решила разрядить обстановку:

– У вас в волосах улитка.

– Что?! – Лиам дёрнулся, чуть не уронив паяльник.

– Шутка, – усмехнулась Элен. – Но если мы тут пробудем ещё час, они точно заведутся.

Лиам, наконец, замкнул контакты в обход сгоревшей платы. Насосы заработали, выкачав воду. Дверь со скрипом открылась. Они выбрались наружу, представляя жалкое зрелище:

Элен – с листьями салата в волосах.

Лиам – с прилипшей к спине табличкой «Осторожно! Мокрый пол!».

– Вы… э-э… неплохо держитесь в экстриме, – пробормотал Лиам, отдирая от куртки улитку, она всё-таки была там.

– А вы чините как танцуете – хаотично, но результативно, – парировала Элен, пряча улыбку.

Гидропоника ожила через 6 часов. Урожай томатов побил рекорд.

Элен принесла Лиаму в инженерный отсек пирог с «технической начинкой», яблоки плюс энергетический гель.

Лиам подарил ей перепаянный датчик pH в виде брелока – «Чтобы больше не путать кнопки». А также модернизировал систему, добавив голосовое управление. Теперь при команде «Полив» робот переспрашивает: «Вы уверены, мисс Рид?».

Элен провела рукой по экрану сканера, и зелёные волны данных отразились в её зрачках:

– Корни здесь – единый организм. – Её ноготь постучал по голограмме, где подземные нити светились ядовито-оранжевым, как вены на рентгене. – Представь грибницу, но вместо спор – электрические импульсы.

Запах бил в нос – сладковатый, как гниющие персики, с примесью серы. Лиам сжал руль, чувствуя, как колёса хрустят по чему-то хрупкому – под тонким слоем почвы лежал панцирный пласт из окаменевших ветвей.

– Месяц здесь – три земных, – Элен откинулась, ловя на лице полосы света от верхних ветвей.

Лес ревел – не ветром, а внутренним гулом, будто где-то в стволах работали турбины. Лиам взглянул вверх: кроны, лишённые листьев, напоминали нейронные сети, выжженные молнией в чёрном небе. Ветви дрожали, роняя игольчатые чешуйки – они оседали на лобовое стекло, оставляя жирные следы, как слёзы насекомых.

Переход в ущелье случился резко – будто нож разрезал зелёную плоть леса, обнажив каменные рёбра планеты. Скалы вздымались по сторонам, их грани сверкали слишком ровно, будто вырезанные плазменным резаком. Ровер подпрыгивал на выбоинах, и Лиам ловил себя на мысли: колея слишком прямая, будто миллион лет назад здесь проехал гигантский каток.

– Ноль градусов, – он ткнул в инклинометр, где стрелка дрожала на отметке, словно боясь признать реальность. – Но мы поднимаемся. – Датчик высоты полз вверх, цифры мерцали красным, как предупреждение о сердечном приступе.

Элен прижала ладонь к стеклу:

– Чувствуешь? – Её голос слился с гулом мотора. – Давление в ушах. Как на высоте.

Когда они вышли из ровера перед ними лежал большой монолит, поросший чем-то похожим на земной мох. Тишина ударила по барабанным перепонкам – ни ветра, ни треска ветвей, только пульсация в висках, будто сама планета дышала через камень.

Они подошли к монолиту. Лиам провёл рукой по поверхности – шершавость бетона, но с примесью чего-то органического. Под пальцами шевелился мох – не зелёный, а серо-фиолетовый, испускающий слабое свечение, как гнилушка в пещере.

Лаборатория в миниатюре зашипела, выпуская струйку пара, будто выпуская джинна из бутылки. Логотип зелёного листа на корпусе мерцал фосфоресцирующим светом, словно само растение пульсировало под пластиком. Элен скребком, похожим на хирургический скальпель, соскоблила образец – серо-фиолетовая пыль закрутилась в пробирке, словно живая.

– Элен, что это? – Лиам присел на корточки, его тень упала на прибор, превращая голографический интерфейс в хаотичный калейдоскоп.

Девушка щёлкнула защёлками, и ножки аппарата выстрелили с пневматическим шипением, вонзившись в грунт.

– Анализатор земли, – усмехнулась она, вставляя пробирку в порт. – Только для камней.

Экран вспыхнул синим, осыпав её лицо пиксельным мерцанием. Пальцы Элен танцевали по голограмме – иконки взрывались звёздной пылью, цифровые реки данных стекали вниз, сливаясь в озеро результатов.

Звуки прибора напоминали оркестр насекомых: жужжание ротора, тиканье спектрометра, щелчки охлаждаемых камер. Лиам прикоснулся к корпусу – вибрации бежали по пальцам, как ток по проводам.

– Карбидосиликатный цемент… – Элен прошептала, будто читала заклинание. Её ноготь замер на строке с изотопами технеция. – Семь тысяч лет возраст породы – Губы дрогнули, отбрасывая тень сомнения на экран.

Лиам приблизился, его дыхание затуманило голограмму. – Что? – Он уловил, как запах её шампуня смешался с резким ароматом озона от перегретых микросхем.

– Это не порода, – Элен вскочила, её тень рванулась к монолиту, словно притянутая магнитом. – Это бетон. – Последнее слово ударило в тишину, как молоток по наковальне.

Она подбежала к стене, её пальцы впились в шершавую поверхность. – Лиам! – Крик отскочил от скал, вернувшись эхом, похожим на смех. – Здесь есть выступы!

Элен прыгнула, подошва её ботинка скрежетнула по камню, высекая сноп искр. Она ухватилась за выступ, её тело растянулось в воздухе, как тетива лука. Лиам замер, наблюдая, как пятно пота на её спине расплывается по ткани, повторяя контуры лопаток.

Сверху посыпались крошки бетона, падая ему на плечи – холодные, как осколки метеорита. Элен, стоя на монолите, затмила солнце – силуэт с растрёпанными волосами, окутанный сиянием Нодуса, казался древним петроглифом, внезапно ожившим.

Вид открывшийся сверху заморозил дыхание в груди. Руины проступали сквозь заросли, как скелет кита на мелководье – рёбра стальных балок, позвоночник обрушенных перекрытий, череп из треснувшего купола, заполненный сине-фиолетовыми лианами, пульсирующими как вены. Элен шагнула вперёд, и её ботинок захрустел по чему-то хрупкому – под мхом лежал слой осколков, отражавших свет миллионами микрограней.

– Лиам! – Её голос раскололся об тишину, разлетевшись эхом по каменным гробницам. – Смотри, арматура… – Она пнула ржавый прут, и чешуйки коррозии закружились в воздухе, как пепел после кремации.

Они спустились, цепляясь за выступы, где бетон раскрошился, обнажив стальные зубы каркаса. Лиам нёс сканер – устройство пищало на каждом шагу, проецируя голограмму руин поверх реальности. Силуэты стен мерцали призрачным синим, будто здание всё ещё боролось с забвением.

– Может стоит доложить? – Лиам остановился, его тень упала на плиту с выщербленным узором – возможно, письменами.

– Регулус наверняка не поймет наш научный интерес – Мужчина провёл пальцем по странным символам, и частицы краски прилипли к коже, оставив жёлтые пятна. – Она отправит сюда армию дронов, а нас – под арест за нарушение протокола.

Элен уже копала в сумке, звякая образцами.

– Зануда, – бросила она, но улыбка смягчила слово. – Помнишь, как мы воровали пробы с радиационного сектора? – Её фонарь вырвал из тьмы статую – человеческую фигуру с тремя глазами на лбу, обвитую корнями.

Лабиринт сжимался. Воздух пах озоном и плесенью, будто они пробирались сквозь лёгкие древнего существа. Лиам наступил на плиту – она заскрипела, опускаясь на сантиметр. Где-то в глубине заурчало, и стены дрогнули, осыпая их пылью.

– Технеций – 99m – Он схватил Элен за локоть. – Полураспад 6 часов. Как это возможно…

– Другая планета… Я не удивлюсь если тут другие законы физики и химии.

Пещера зияла трещиной, словно рана на теле руин. Элен щупала края – бетон здесь блестел, как эмаль, хотя вокруг всё покрывал мох.

– Ликбез: древние земляне не добавляли алмазную пыль в бетон, – она стукнула молотком по стене, и звон прокатился по туннелям, будто кто-то засмеялся.

– Элен, арматура… – Лиам показал на торчащие прутья – скрученные в спирали, будто их вывернули гигантским ключом. – Это не взрыв. Это…

– …как будто вырвали с корнем, – закончила она, пристёгивая карабин. Трос зашипел, разматываясь в темноту. – Готов?