Ковчег искупления: Последний шанс человечества

Владислав «ZiDaR» Красков

Ковчег искупления: Последний шанс человечества

Пролог

2229 год. Планета-катафалк. Там, где когда-то шумели изумрудные леса и плескались океаны, теперь лишь рваные клубы смога, впивающиеся в мёртвую кору континентов. Солнце – мираж за ядовитой пеленой. Земля больше не дышит: её лёгкие сожжены радиацией, вены отравлены кислотными дождями. Последние бактерии сдались десятилетия назад.

Среди этого космического некроза дрожит огонёк – «Ковчег», титанический флагман с трещинами на броне. В его стальных чревах бьётся то, что когда-то называлось человечеством: две тысячи триста душ. Две тысячи триста искр, вырванных у апокалипсиса. Они сплели клятву из стыда и страха: «Больше никогда».

Сигнал зондов прорезал тьму – HD 102365, жёлтый карлик-близнец Солнца. На третьей орбите: HDP 345924. Мир с синими океанами. С атмосферой. С воздухом. 300 световых лет – пустяк для тех, кто дышал через фильтры.

Где-то в трюмах плакал ребёнок. Где-то скрипела дверь тайного хранилища с маркировкой «Биооружие». А в темноте между звёзд, будто эхо, прозвучал вопрос:

Достойны ли живые призраки второго рассвета?

Смогут ли эти тысячи сломанных душ стать больше, чем сумма своих ошибок?

Удержат ли руки, привыкшие разрушать, хрупкий шар новой атмосферы – или вцепится в него, как в трофей?

Корабль вошёл в гиперпрыжок. Судьба – на стартовой площадке.

Глава 1

Гул нейтронных двигателей прокатился по корпусу корабля низкой вибрацией, заставив дрожать капли конденсата на вентиляционных решетках. Свет галогеновых ламп, пробивавшийся сквозь матовые панели, рисовал на стенах нервные блики – будто само судно, измученное трехлетним прыжком через гиперпространство, моргало усталыми веками. Тень от голограммы Ричарда Райана легла на лицо Лиама, искажаясь в такт мерцанию – статичный портрет мужчины в очках защитного типа словно дышал в такт гулу, то расплываясь пикселями, то вновь обретая четкость.

Лиам Райан стоял посреди каюты, будто вкопанный в металлический пол – поза выдавала привычку к долгим раздумьям у чертёжных столов. Его рабочий комбинезон, когда-то хаки, выцвел до грязно-серого, покрылся паутиной масляных пятен и ожогов от сварочных искр. Нагрудный карман провисал под тяжестью мультитула, а на рукаве красовалась самодельная нашивка – стилизованный гаечный ключ, обвитый змеёй, символ инженерного отряда «Ковчега».

Руки – главный инструмент инженера – были иссечены шрамами. На костяшках застыли мозоли, а под ногтями въелась чёрная окалина, которую не брало даже абразивное мыло. Левая кисть дёргалась едва заметно – последствие удара током три года назад, когда он чинил щиток управления под напряжением. На запястье висел браслет из сплава титана – подарок отца перед стартом миссии.

Лицо Лиама было напряжённым, с лёгкими тенями под глазами от постоянного прищура во время работы с мелкими деталями. Шрам над бровью (память о взрыве кислородного баллона) пересекал лоб, добавляя лицу выразительности. Губы были плотно сжаты – привычка подавлять проклятия в адрес сломавшихся систем. Волосы, некогда каштановые, торчали пучками, будто он только что сорвал с головы защитную каску.

Каюта вокруг него дышала хаосом гения. На столе громоздились разобранные датчики, мотки проводов и голограмма неисправного реактора, мерцающая синим. Стены были оклеены схемами – одни перечёркнуты красным маркером («Отстой!»), другие усеяны пометками зелёным («Сработает!»). В углу стоял кофейный автомат, изуродованный попытками модернизации – теперь он выплёвывал эспрессо с примесью синтетического какао. Над койкой висела фотография: Лиам, десять лет назад, обнимает отца на фоне старого грузового шаттла – их первая совместная сборка двигателя.

Сапоги скрипели, когда он шагнул к иллюминатору – подошвы прилипали к полу, словно сам корабль не хотел отпускать своего инженера. В отражении стёкол читалась усталость: мешки под глазами были едва заметными, но в глазах горел тот самый огонь, что заставлял его чинить безнадёжное.

Лиам родился в семье, где гаечные ключи передавались по наследству. Его отец, механик космического крейсера «Ковчег», учил сына читать схемы раньше, чем буквы. В восемь лет Лиам начал увлекаться инженерным делом, в двенадцать – уже собирал небольшие узлы для корабля в отцовской мастерской. Но настоящим университетом стали руины кораблей на свалке Земли – там, среди ржавых корпусов, он научился выжимать жизнь из мёртвого металла.

Свою мать он не помнил она умерла, когда он был еще очень мал от лучевой болезни. Отец старался уделять ему много времени, когда был не на стройке корабля «Ковчег». В то время, когда отец был дома они пропадали в его мастерской постоянно что-то мастеря и изобретая. В основном воспитаниям Лиама занималась его тетка Джессика Райан – сестра брата. Очень добрая и в то же время очень требовательная женщина. Благодаря ей он был очень начитанным и образованным, ведь сестра отца закончила университет в то время, когда они еще функционировали. Ведь после войны образование не особо волновало людей, главное было выжить. Но тетка считала иначе, во многом благодаря навыкам чтения и прочтения почти всей как ему казалась громадной и нескончаемой библиотеки тетки, он развил хорошо свою фантазию. Фантазия помогала ему импровизировать в условии ограниченных ресурсов чинить и изобретать механизмы и различные инструменты.

Благодаря его явному таланту в семнадцать лет его приняли на «Ковчег» на должность не обычного разнорабочего, а на почитаемую в обществе «Ковчега» должность инженера. Его умение воскрешать то что почти каждый списывал в утиль очень удивляло коллег по цеху. Здесь, среди бортовых инженеров, он стал легендой: «Райан? Да тот, что чинит плазмотроны голыми руками!».

Но слава не грела. Каждую ночь он просыпался от гула в ушах – гул угасающих квазар-двигателей мог оборвать миссию в любой момент заставив колонистов застрять посреди пустынного холодного космоса. Собирал и разбирал часы на столе, пытаясь заглушить внутренний счётчик: Сколько ещё продержится «Ковчег»? Насколько надёжен мой ремонт?

Сейчас, глядя на голограмму квазар-ядра, он понимал – всё это: ржавые клапаны, трещины в обшивке, его собственные страхи – было частью уравнения. И пока его руки могли крутить гайки, Вселенная не имела права их остановить.

– Привет, Лиам, ты идешь? Сегодня большой день… – Элен замерла в дверном проеме, подхватив ладонью выбившийся локон. Ее комбинезон, выгоревший до бледно-голубого, сливался с мерцанием экранов, но зелень эмблемы-листа на бейдже горела ядовито, как маяк в тумане.

Он кивнул, проводя пальцем по краю голограммы. Изображение дрогнуло, вспыхнув синим предупреждением о низком заряде в углу. Отец никогда не снимал эти очки – даже когда кашлял черной пылью, даже когда «Ковчег» впервые запустил двигатели, и экипаж ликовал под дождем из искр от перегруженных панелей.

– Он бы не пропустил… – Голос Лиама сорвался, словно зацепившись за неровность в звуковом поле. Где-то в глубине коридоров завыла сирена уровня «жёлтый» – кратко, привычно, будто корабль кашлянул.

Элен шагнула ближе, и свет лампы скользнул по ее лицу, высветив фиолетовые синяки у глаз – таких же, как у Лиама. Ее рука легла на его плечо, и Лиам почувствовал, как сквозь ткань комбинезона передается ритмичный стук – то ли ее пульс, то ли эхо молотков, бьющих по обшивке в докерском отсеке.

– Идем, – она сжала его ладонь, и в этот миг вздрогнули стены – квазар-ядро выдало импульс, окрасив воздух запахом озона. Тень отца на голограмме распалась на пиксели, но через мгновение собралась вновь, упрямая, как память.

Они вышли в коридор, где красные аварийные огни пульсировали в такт сердцебиению корабля. Гул двигателей нарастал, но теперь в нем слышалось что-то новое – словно стальной гигант, спотыкаясь, продолжал бег.

Коридор, изъеденный временем, вился перед ними, как артерия гигантского механизма. Светодиоды, встроенные в потолок, мигали аритмично – одни горели тусклым янтарём, другие вовсе погасли, оставив после себя чёрные провалы, похожие на глазницы. Воздух пах озоном и старым пластиком – запах, въевшийся в стены за три года бесконечного полёта. Лиам провёл ладонью по шершавой поверхности стены, ощутив под пальцами рябь микротрещин – словно корабль старел день за днём.

Холл встретил их волной тепла – тела сотен колонистов, сгрудившихся у голографического экрана, нагрели пространство. Экран, обычно сиявший кристальной голубизной, теперь мутнел у краёв – плёнка проектора выгорела, оставив по периметру жёлтый ореол, будто древний пергамент. Каждый раз видя этот экран парень вспоминал как проводил вечера с отцом смотря транслируемые на нем фильмы старого мира. Лиам прислонился к колонне, облупленной до металла – здесь кто-то годами опирался спиной, стирая краску в попытке найти опору.

– Смотри, – Элен ткнула пальцем в потолок, где паутина трещин расходилась от вентиляционной решётки. – Как будто весь корабль держится на честном слове.

Он хотел ответить, но в двадцать три часа и ноль минут по земному времени экран вздрогнул, выбросив в зал статичный шквал. Лицо капитана Винда возникло из цифрового хаоса – борода седая, как пепел, глаза впали глубже, чем на прошлой трансляции месяц назад. Его голос, хриплый от бессонных вахт, перекрыл гул толпы:

– Рад всех приветствовать! Хочу сделать официальное заявление! После 2 лет 11 месяцев и 12 дней нашего путешествия, на корабле «Ковчег», собравшем остатки человечества и земной фауны и культуры, словно «ковчег Ноя» в библейском писании, мы достигли границ системы «Надежда»! – Стены ответили эхом, усилившимся в дальних коридорах, будто корабль повторял слова за капитаном.

– Мы отключаем квазар – ядра нейтронных двигателей и снижаем скорость корабля для выхода на орбиту нашего нового мира. И уже через двадцать четыре часа одиннадцать минут и тридцать две… тридцать одна… тридцать секунд по земному времени наш корабль приземлится на поверхности планеты. Прошу весь экипаж корабля и каждого колониста подготовится к посадке, осталось совсем не много вместе мы справимся! Хочу передать слово председателю правления колонией Изабелле Регулус! Спасибо!

Тишина, наступившая после, была такой плотной, что Лиам услышал, как скрипят зубы у подростка слева – мальчик сжимал кулаки, впиваясь взглядом в голограмму. После того как капитан Винд закончил речь аплодисменты прорвали плотину, смешавшись с лязгом где-то в вентиляции – будто стальные легкие «Ковчега» захрипели в унисон.

Элен схватила Лиама за руку – её ладонь была влажной, пульс стучал в запястье, от сильного волнения вперемешку с радостью. На экране капитан сменился Изабеллой Регулус – её улыбка, отрепетировано широкая, не дотягивалась до глаз. Свет проектора скользнул по толпе, выхватывая лица: старуха, стискивающая медальон с фото, мужчина, грызущий ноготь до крови, девушка, чьи ресницы слиплись от слёз.

– Приветствую вас всех, хочу поблагодарить вас за добросовестный и честный труд каждого колониста и члена экипажа. Хотелось бы почить память колонистов, которые не дожили до этого дня. Мы прожили почти три года в стенах этого корабля бороздя по бескрайнему холодному космосу, мы все стали одной большой семьей. Я хочу, чтобы мы помнили какую горькую цену человечество, заплатило за свою алчность и безрассудство – голос Изабеллы дрогнул, когда она упомянула погибших. Где-то сзади упала кружка – стекло разбилось о металл, но никто не обернулся.

– Наша задача возродить человеческий вид. Хочу пожелать нам удачи! Спасибо! – закончила свою речь председатель правления колонией Изабелла Регулус.

Когда экран погас, зал ещё минуту стоял в оцепенении. Потом гудение поднялось снова —радостное, казалось, что оно может затмить гул двигателей. Лиам взглянул на Элен: её рыжие волосы, подсвеченные аварийными огнями, горели, как языки пламени.

– Двадцать четыре часа, – прошептала она, глядя на обратный отсчёт, где цифры пульсировали кроваво-красным. – Ты чувствуешь? Корабль… дрожит все сильнее.

Он прислушался. Гул нейтронных двигателей действительно изменился – теперь это был стон, переходящий в шёпот. Где-то внизу, в машинных отсеках, квазар-ядра затихали, словно сердце, останавливающееся после марафона.

Люди расходились по коридорам, оставляя на скамьях обёртки от пайков, смятые салфетки – следы нервной энергии. Лиам задержался, глядя на экран, где уже мерцали координаты Нодуса. Планета висела в чёрной пустоте за иллюминаторами – голубая, как Земля на довоенных голограммах и книжках тети Джессики.

– Отец… – он коснулся голограммы на браслете – потёртый пиксельный портрет Ричарда улыбался, не зная, что сын долетит. – Мы почти там.

Элен, уже стоявшая в дверях, обернулась. Свет аварийной лампы упал на её бейдж – зелёный лист, символ биолабораторий, поблёк, но всё ещё напоминал о том, что они везли с собой: семена, споры, ДНК-матрицы. Всё, что осталось от зелёной планеты.

Где-то щёлкнул динамик: «До посадки осталось двадцать три часа пятьдесят девять минут пятьдесят девять секунд». Они пошли к шлюзам, а за спиной оставался холл – пустой, с окурками надежды на полу и трещинами, ползущими по стенам. Корабль вздыхал, готовясь к последнему прыжку.

Капитанский мостик дрожал, как живой организм. Свет аварийных индикаторов лизал стены кровавым отсветом, а голограммы приборов пульсировали в такт рёву маневровых двигателей. Лейтенант Фрейд сжал джойстик управления, его пальцы побелели на стыках – будто костяшки вот-вот прорвут кожу.

– Капитан Винд, флагман вышел на орбиту. Разрешите запустить маневровые двигатели для входа в атмосферу? – Его голос раскололся на ультразвуке – где-то в глубине корабля заскрежетала обшивка, протестуя против гравитационных тисков планеты.

Генри Винд сидел, словно вырубленный из базальта. Его ладонь сжимала кулон так, что отпечаток крыльев ангела врезался в кожу – кулон с фотографией дочери, смеявшейся под серым затянутым смогом небом Земли.

– Разрешаю, лейтенант. – Голос капитана прокатился громом сквозь гул, заставив вздрогнуть рулевого офицера.

Он прижал кулон ко лбу, ощущая холод металла. Слеза, прокравшаяся по щеке, оставила за собой ожог соли – невидимый шрам на обветренной коже. “Я справился”, – мысль ударила в виски, как молот кузнеца. Где-то в груди сжалось – не боль, а пустота размером с галактику.

– Внимание! Искусственная гравитация отключится через тридцать секунд! – Механический голос взвыл сиреной, и Лиам вцепился в подлокотники кресла. Рука Элен дрожала в его ладони – её пульс стучал в такт треску теплозащитных плит.

Корабль зарычал, входя в атмосферу. Стекла иллюминаторов побелели от плазмы, а по потолку поползли оранжевые блики – будто сам Нодус лизал обшивку раскалённым языком. Где-то позади застонал ребёнок, и звук растворился в рвоте колониста – кислый запах заполнил отсек.

Лиам прикрыл глаза. Сквозь веки пробивался адский свет входа, а в ушах звенело от перегрузок. Свободное кресло отца дышало холодом слева – три года назад там сидел Ричард, сжимая сыну плечо: “Держись, парень. Это всего лишь турбулентность”.

– Мы дома… – Элен прошептала так тихо, что слова едва пробились сквозь грохот.

Удар. Тихий, почти нежный – демпферные экраны всхлипнули, гася инерцию. На экранах вспыхнули зелёные индикаторы, и корабль затих, будто зверь, припавший к водопою.

Овации взорвали тишину. Люди рвали ремни, обнимались, давили друг друга в толчее – слепой, голодный восторг выплёскивался через край. Лиам не двигался. Его взгляд упал на голограмму отца на запястье – Ричард улыбался, не зная, что сын переживёт посадку.

На мостике Винд стоял у иллюминатора. Лес за стеклом шевелился, как живой – гигантские деревья с фиолетовой листвой качались под ветром. Горы на горизонте резали небо белыми клыками, а в вышине плыли облака, точь-в-точь как в архивных роликах про Альпы XX века.

– Как бы она обрадовалась… – Шёпот капитана утонул в треске открывающегося шлюза.

Он сжал кулон, пока боль не стала ярче страха. Пустота в груди разрасталась, выедая всё, кроме одного: миссия завершена. Он – отработанный ступенный блок, падающий в атмосфере.

– Лейтенант Фрейд! – Голос Винда пробил шум как нож. – Приказываю перенять командование!

Тишина упала внезапно, будто кто-то выдернул штекер из розетки мироздания. Фрейд замер, его лицо отражало то же, что и экраны при перегрузке – цифровой хаос.

– Выполняйте приказ. – Винд швырнул фразу через плечо, уже шагая к выходу. Его тень поползла по полу, удлиняясь, истаивая у порога.

– Капитан Фрейд! – Последние слова отскочили от стальных стен.

За шлюзом ждал коридор, пахнущий гарью и свободой. Винд не обернулся, когда дверь захлопнулась – в кулоне зазвенело стеклышко с фото дочери. Где-то внизу, в грузовых отсеках, уже гремели трапы. Начиналась новая эра.

Глава 2

Солнце Нодуса так колонисты планету, висело в зените, его свет не золотой, а ядовито-белый, пробивавшийся сквозь двойную ткань палатки. Лиам щурился, вкручивая последний болт в силовую катушку – тень от инструмента дрожала на столе, будто боясь коснуться раскалённого металла. Его шея ныла от напряжения, а на запястье голограмма отца мерцала тревожным синим – предупреждение о переутомлении.

Запах пайки – жжёная пластмасса и озон – смешивался с ароматом чужой флоры, просачивающимся сквозь застёжки палатки. Лиам встал, и кости хрустнули, как шестерни в перегруженном механизме. Он потянулся, наблюдая, как пылинки в луче света танцуют над столом – невесомые, беспечные, в разрез с грузом планов и чертежей.

Высунув голову наружу, он замер: тени от палаток были короткими и резкими, будто вырезанными ножом. Воздух дрожал от жары, искажая очертания «Ковчега» в центре лагеря – корабль теперь напоминал скелет кита, облепленный стальными муравьями-инженерами.

Тишина давила. Только где-то вдалеке скрипела лебёдка, поднимающая форму ограждения, да переговоры патрульных нарушали покой раз в десять минут. Лиам шагнул в свет, и солнце ударило в глаза – не земное ласковое, а колючее, будто через линзу сварочной маски.

Дорога к палаткам ботаников петляла между кварталами-фракциями. Район механиков пах смазкой и горелой изоляцией – там, в тени навесов, роботы-пауки сваривали каркасы будущих ангаров. Искры падали на песок, шипя и оставляя чёрные точки – следы инопланетного дождя из огня.

У входа в зону охраны стоял часовой – его бронежилет блестел неестественно, как панцирь жука. Лиам кивнул, проходя мимо: солдат жевал что-то, не отрывая глаз от горизонта, где фиолетовый лес шевелил кронами, будто принюхивался к лагерю.

Палатка Элен отличалась от других – над входом висели кашпо с биолюминесцентными грибами, их синеватое свечение бледнело на солнце. Внутри слышался шелест гидропонных установок – ритмичный, как дыхание.

Лиам замедлил шаг. Наблюдательная вышка на корпусе «Ковчега» пронзала небо иглой антенны, а на её вершине маячила фигура с биноклем – силуэт, слившийся с металлом. Где-то за спиной хлопнула дверь грузовика, и эхо покатилось по лагерю, отражаясь от щитов ограждения.

Он посмотрел на свои руки – в трещинах кожи блестела металлическая пыль. “Отец бы уже закончил три катушки”, – мелькнуло в голове. Но вместо горечи – странное облегчение: его собственная скорость, его сроки.

Ветер донёс запах чего-то кислого – может, из медицинского сектора, где стерилизовали инструменты. Или это пахла сама планета, пропитывая воздух через фильтры. Лиам потрогал столб ограждения – материал, добытый из переплавленных панелей «Ковчега», был тёплым, почти живым. Где-то внутри него гудели токи, готовые взорваться барьером перед любым, кто не входит в список допуска.

Он обернулся: в районе управления, за двойным рядом колючей проволоки, маячила Изабелла Регулус – её красный пиджак резал глаза на фоне металлических стен корабля корабля. Она говорила с кем-то, резко жестикулируя – даже на расстоянии читалось: “Сроки. Дисциплина. Протокол”.

Строгий деловой костюм красного цвета идеально подчёркивал её стройную фигуру, а классические туфли на невысоком каблуке свидетельствовали о практичности в выборе одежды. Длинные тёмные волосы, собранные в безупречный пучок, ниспадали на воротник, не позволяя ни единой пряди нарушить идеальный порядок.

Лицо Изабеллы излучало уверенность и решительность. Тонкие черты и прямой нос придавали её облику аристократичность, а карие глаза смотрели пронзительно и внимательно, словно сканируя собеседника на предмет скрытых намерений. Лёгкие морщинки у глаз говорили о привычке прищуриваться при изучении сложных схем и документов, а вертикальная складка между бровями – о частых раздумьях над судьбами колонистов.

Руки председателя всегда были ухоженными, с аккуратно подстриженными ногтями. Обручального кольца не было, но на безымянном пальце правой руки поблескивал перстень с печаткой – символ её положения и власти. Движения были чёткими и выверенными, без лишней суеты, что выдавало в ней человека, привыкшего к ответственности за множество жизней.

Каюта Изабеллы отражала её характер: минималистичная обстановка, всё на своих местах. Рабочий стол завален схемами и отчётами, стены украшены голографическими схемами колонии и картами будущих поселений. Единственной личной вещью на виду была небольшая фотография в рамке – снимок её родителей на фоне земного заката.

Голос Изабеллы был низким и властным, каждое её слово звучало весомо и значимо. Речь всегда чёткая и структурированная, без лишних эмоций. Она умела мотивировать людей, но делала это не через похвалы, а через постановку чётких целей и ожиданий.

Характер председателя был сформирован годами ответственности. Она не позволяла себе слабости, считая их роскошью, которую нельзя себе позволить. Требовательность к себе и окружающим была её визитной карточкой. Она могла быть жёсткой, но всегда справедливой, принимая решения, которые были лучшими для общего блага, даже если они были непопулярными.

Опыт управления колонией на «Ковчеге» сделал её мастером кризисного менеджмента. Она могла одновременно контролировать распределение ресурсов, следить за психологическим климатом в коллективе и разрабатывать стратегии выживания. Её способность сохранять хладнокровие в самых сложных ситуациях заслужила уважение среди колонистов.

Отсутствие семьи не делало её одинокой – её жизнью стало благополучие колонии. Она посвятила себя созданию нового мира, где каждый человек будет иметь шанс на достойную жизнь. И хотя в её сердце иногда просыпалась тоска по простой человеческой близости, она никогда не позволяла этим чувствам влиять на её решения.

Тень скользнула по песку – высоко в небе пролетело что-то крылатое, слишком быстрое для птицы. Часовой у ворот вскинул ружьё, но цель уже растворилась в дымке. Лиам почувствовал, как мурашки побежали по спине. Пустота за ограждением дышала, ждала.

“Элен наверняка копается в образцах почвы”, – он ускорил шаг, избегая раскалённых участков песка. Где-то в мастерской ждала незаконченная катушка, Фрейд требовал отчёты, а совет колонии готовил ультиматумы. Но сейчас – только белый свет, тишина между дежурными гудками патруля, и путь к палатке, где пахнет землёй, которой нет.

Солнце Нодуса висело низко, отливая ядовито-изумрудным светом сквозь дымку атмосферы. Лиам шёл по тропинке, где искусственная трава колонии резко обрывалась, уступая место местной растительности – стеблям с чешуйчатыми листьями, переливавшимся синевой, будто выкованным из вулканического стекла. Он наклонился, касаясь пальцами чужеродного цветка – лепестки сжались, выделяя каплю смолистой жидкости, пахнущей медью и грозой. Такой зелени не было на Земле. Там зелень была гнилостной, как плесень на трупе цивилизации.

Голос Грегори разорвал тишину, словно скрип несмазанных петель:

– Привет! Как ты? – Парень стоял, вонзив лом в грунт. Его светлые усы пылали в косых лучах, контрастируя с сажей на щеках. За спиной маячил каркас оранжереи – поликарбонатные листы, натянутые на сталь «Ковчега», дрожали на ветру, как крылья гигантской стрекозы.

Лиам прислонился к ограждению, ощущая холод арматуры сквозь рубашку. Проволока впивалась в спину, напоминая: даже здесь, среди зелени, они в клетке.

– Давно не виделись, – продолжил Грегори, вытирая лоб засаленным рукавом. Его пальцы, обмотанные пластырем, ловко вытащили кисет – кожа была потёрта до дыр, с выцветшим силуэтом горы. Земной горы.

Дым от папиросы заклубился сизым призраком, смешиваясь с паром от их дыхания. Лиам взял скрутку, разглядывая табак – тёмные крошки напоминали пепел сгоревших архивов. Огонь зажигалки вздрогнул, осветив на мгновение шрам на тыльной стороне ладони Грегори – след от кислотного ожога, знакомый каждому, кто работал на гидропонике под разъеденными куполами Земли.