Полная версия
Жания Усен
Колыбель для Албасты
Пролог
Дождь бил по жестяной крыше с яростью пулеметной очереди, словно небо решило расстрелять землю из всех стволов сразу. Внутри старого саманного дома царил душный полумрак. Единственным источником света был огонь в печи – живой, трепещущий, бросающий длинные тени на глиняные стены.
Ажар выпрямила спину, и позвонки отозвались громким хрустом, – так хрустят сухие ветки. Семьдесят лет – немалый срок даже для повитухи, видевшей сотни родов. Ее лицо в глубоких морщинах, походивших на высохшие русла рек, блестело от пота. Но глаза оставались острыми, внимательными, как у хищной птицы, высматривающей добычу. Или опасность.
На топчане, устланном овечьими шкурами, металась Гульнара, издавая истошные крики. Девятнадцать лет, первые роды.
– Врача… надо врача… – бормотал Ержан, ее муж, тощий парень с трясущимися руками. Он топтался у двери, не зная, куда себя деть, словно лишняя деталь в отлаженном механизме родов.
– Какого врача, дурень? – рявкнула Ажар, не отрывая взгляда от роженицы. – Мост снесло еще вчера. Никто не доедет. Даже если б захотел.
Она не договорила главного: даже если б успел. Потому что видела то, чего не должно было быть на этой стадии родов – слишком много крови. Темной, густой крови, пропитывающей шкуры под Гульнарой. Недобрый знак. Очень недобрый.
Гульнара вдруг перестала кричать. Ее глаза, до этого закрытые от боли, распахнулись и уставились в темный угол комнаты.
– Она здесь, – прошептала девушка севшим голосом. – Я чувствую ее. Она идет за моим ребенком.
Ажар почувствовала, как по спине пробежал холодок. Не от слов роженицы – в бреду чего только не скажешь. А от того, как вдруг затих дождь. Как замерла сама ночь, словно притаилась в ожидании.
– Тише, дочка, тише, – попыталась успокоить ее старуха, но сама бросила быстрый взгляд на окно. За стеклом, залитым потоками воды, чернела непроглядная тьма. – Это просто боль говорит в тебе.
Огонь в печи вдруг дрогнул. Не погас, а умер, словно кто-то невидимый наклонился и выдохнул на него ледяным дыханием. Пламя сжалось, посинело и исчезло, оставив только тлеющие угли, которые тут же начали покрываться серым пеплом.
Темнота обрушилась на комнату, как лавина.
– Спички! Где спички?! – Ержан бросился к полке, на ощупь нашаривая коробок.
Чирк. Вспышка. И тут же – темнота.
Чирк. Еще вспышка. И снова мрак поглотил крохотный огонек.
– Не горят… почему они не горят? – голос Ержана дрожал на грани истерики.
И тогда они услышали это.
Сквозь возобновившийся шум дождя, сквозь стоны Гульнары, сквозь собственное тяжелое дыхание – тихий, булькающий женский смех. Он шел со стороны реки, просачивался сквозь щели в стенах, заполнял комнату, как ледяная вода. Смех казался неестественным, в нем не было ничего человеческого.
Ажар застыла. Она слышала этот смех раньше. Сорок лет назад, когда была еще молодой помощницей старой повитухи. Тогда за одну ночь погибли три роженицы и их дети. Всех нашли наутро иссохшими, словно из них высосали саму жизнь.
– Албасты, – одними губами прошептала старуха, и дикий ужас сжал ее сердце железной хваткой.
Смех становился ближе. Он уже не снаружи, он в комнате, кружит вокруг них, как голодный зверь вокруг загнанной добычи.
Ажар на ощупь пыталась помочь Гульнаре. Ее опытные руки, принявшие сотни младенцев, вдруг погрузились во что-то теплое, липкое, бесконечное. Слишком много крови. Невозможно много.
– Нет, нет, нет… – бормотала она, понимая, что проигрывает этой древней тьме.
Ребенок выскользнул в ее руки внезапно, словно его вытолкнула невидимая сила. Маленький, скользкий, неподвижный. Ажар провела пальцем по его ротику, пытаясь очистить дыхательные пути, похлопала по спинке. Ничего. Тишина.
Смех оборвался так же внезапно, как начался.
В наступившей тишине было слышно только бормотание Ержана в углу. Он раскачивался взад-вперед, обхватив голову руками, и повторял, как заведенный:
– Она смеялась… она смеялась… она смеялась…
***
Утреннее солнце пробилось сквозь тучи неохотно, словно боялось осветить то, что произошло ночью. Кайрат, сосед Ержана, пришел проверить, как прошли роды – весь аул знал, что у молодых должен был появиться первенец.
Он толкнул незапертую дверь и застыл на пороге.
Картина, представшая его глазам, навсегда впечаталась в его память, превратив оставшиеся годы жизни в череду кошмаров. Гульнара лежала на топчане, но это была уже не Гульнара. Это была серая, иссохшая оболочка, напоминающая человека не больше, чем засушенный цветок напоминает живую розу. Рядом с ней – крошечный сверток, такой же серый, такой же пустой.
Ажар сидела между ними на полу. Ее глаза были открыты и смотрели в потолок, но в них не было жизни. На лице старой повитухи застыло выражение такого запредельного ужаса, что Кайрат невольно отшатнулся. Казалось, в последний момент жизни она увидела нечто настолько чудовищное, что само это зрелище убило ее.
А в углу, прижавшись к стене, сидел Ержан. Живой, но потерянный для этого мира навсегда. Он мерно раскачивался, уставившись в одну точку невидящим взглядом, и бормотал:
– Она смеялась… пришла из воды и смеялась… забрала их и смеялась…
Кайрат выбежал из дома и закричал, созывая людей. Но в глубине души он знал – помощь опоздала. Опоздала на целую вечность.
А река внизу, в долине, текла спокойно и безмятежно, унося в своих темных водах тайну той ночи. Только иногда, если прислушаться, можно было различить в ее журчании отзвук того самого смеха – булькающего, нечеловеческого, голодного.
Старики потом шептались, что Албасты – древний демон воды и смерти, проснулась. Что она снова начала охоту. И что это только начало.
Они не знали, насколько были правы.
Глава 1. Побег в никуда
Холодный свет люминесцентных ламп скальпелем резал глаза. Айнур сидела в кабинете заведующего отделением неонатологии и смотрела на свои руки. Руки хирурга. Руки, которые должны были спасать жизни. Руки убийцы.
– …никто не мог предвидеть такого развития событий, – голос Виктора Павловича доносился словно сквозь вату, – врожденная патология, не выявленная на УЗИ. Один случай на десять тысяч. Вы действовали по протоколу, Айнур Маратовна. Комиссия не нашла нарушений.
«Комиссия не нашла нарушений». Слова падали в сознание, как камни в глубокий колодец. Где-то там, на дне, все еще звучал писк аппаратуры. Все еще билось в агонии крошечное сердце, которое она не смогла запустить. Все еще кричал отец ребенка.
«Ты убила моего сына!»
Эта фраза въелась в мозг, как раскаленное клеймо. Она слышала ее каждую ночь, просыпаясь в холодном поту. Видела его лицо, искаженное горем, полное ненависти. Он был прав. Неважно, что говорила комиссия. Она знала правду.
– Вы меня слышите? – Виктор Павлович наклонился вперед, его седые брови сошлись на переносице. – Айнур Маратовна? Айнура…
– Я увольняюсь.
Слова вырвались сами собой. Она достала из сумки заявление, написанное еще прошлой ночью, в три часа утра, когда сон снова не шел.
Виктор Павлович откинулся в кресле. На его лице мелькнуло облегчение – быстрое и почти незаметное, но Айнур успела уловить. Конечно. Скандальный случай. Пресса. Родители, угрожающие судом. Лучше, если она уйдет сама.
– Это поспешное решение. Вам нужно время, чтобы…
– Мне нужно уехать. – Она встала, не дожидаясь ответа, – как можно дальше отсюда.
***
Квартира встретила ее привычной пустотой. Белые стены. Минимум мебели. Никаких фотографий, никаких личных вещей. Стерильное пространство, похожее на больничную палату. Она так и не сделала это место домом за три года жизни здесь.
Айнур бросила сумку на диван и подошла к окну. Внизу кипела жизнь мегаполиса: машины, люди, спешащие по своим делам. Нормальные люди с нормальными проблемами. Люди, на чьих руках нет крови.
Телефон завибрировал. Незнакомый номер.
– Доктор Сулейменова? – мужской голос с деловыми интонациями. – Меня зовут Ерлан Жумабеков, я представляю акимат Карасуского района. Мы ищем врача для работы в горном ауле. Ваше резюме нам переслали из министерства здравоохранения.
Карасу. Черная вода. Даже название звучало как предупреждение.
– Это временный контракт, – продолжал голос, – год, с возможностью продления. Жилье предоставляется. Условия, конечно, не городские, но…
– Я согласна.
– Простите?
– Я сказала, что согласна. Когда выезжать?
Пауза. Видимо, обычно приходилось долго уговаривать.
– Э-э… Как можно скорее. Но вы даже не спросили об условиях, зарплате…
– Пришлите, пожалуйста, всё на вотсап. И геолокацию обязательно. Я выезжаю завтра.
Она сбросила вызов, не дожидаясь ответа. Неважно, какие там условия. Неважно, какая зарплата. Важно только одно – там не будет воспоминаний. Там никто не знает, кто она, что она сделала и чего не смогла сделать.
***
Вещей оказалось на удивление мало. Несколько комплектов одежды, медицинские инструменты, учебники. За три года в столице она так и не обросла тем, что делает квартиру домом. Наверное, подсознательно всегда была готова бежать.
Ночь прошла без сна. Она сидела на полу среди коробок и смотрела на свой диплом. «С отличием». Лучшая студентка курса. Подающий надежды молодой специалист. Сколько гордости было в глазах родителей на выпускном. Если бы они знали, чем все обернется.
Утром она загрузила коробки в машину и выехала, не оглядываясь. GPS показывал почти двенадцать часов пути. Сначала широкая трасса, потом небольшая дорога, потом – неизвестность.
Город отпускал неохотно. Пробки, светофоры, нескончаемые ряды домов. Но постепенно здания становились ниже, реже, и наконец остались позади. Впереди расстилалась степь – бескрайняя, выжженная августовским солнцем.
Она ехала молча, без музыки. Только шум мотора и свист ветра. Километр за километром город превращался в воспоминание, но груз вины не становился легче. Он просто ехал с ней, притаившись на заднем сиденье, как нежеланный попутчик.
Асфальт сменился грейдером после указателя на Карасу. Машину начало трясти, пыль поднималась столбом. Навигатор показывал еще три часа пути, но казалось, что она уже на краю света.
И тут появились горы.
Они выросли из степи внезапно, без предупреждения. Древние исполины, чьи вершины терялись в дымке. Алатау. Тянь-Шань. Небесные горы. Айнур остановила машину и вышла.
Ветер был резкий, пахнущий полынью и чем-то еще, незнакомым и как будто первозданным. Она стояла на обочине разбитой дороги и смотрела вниз, в долину.
Аул прятался у подножия гор, прижавшись к темной ленте реки. Отсюда он казался игрушечным – россыпь домов, похожих на спичечные коробки. Но что-то в этой картине казалось неправильным. Может, то, как река петляла, словно огромная черная змея. Может, то, как аул жался к горам, будто искал защиты. Или то, как сгущались тени в долине.
Порыв ветра взметнул пыль, заставив прищуриться. И в этот момент, на долю секунды, ей показалось, что река внизу шевельнулась. Не потекла, а именно шевельнулась, как живое существо.
«Усталость», – сказала себе Айнур, – недосып и стресс».
Но когда она села обратно в машину, руки слегка дрожали. И в голове билась непрошеная мысль, полная сомнения и необъяснимой тревоги: «Куда я приехала?»
Дорога вниз петляла серпантином, и с каждым поворотом аул становился ближе, реальнее. Дома оказались не спичечными коробками, а вполне нормальными строениями из самана, дерева и шлакоблоков. Некоторые – совсем новые, с пластиковыми окнами и спутниковыми тарелками. Другие – старые, с резными наличниками и провисшими крышами.
На въезде в аул стоял ржавый знак: «Карасу. Основан в 1871 году. Население 1200 человек». Цифры были замазаны краской и переписаны от руки. Теперь там значилось: «800 человек». Потом «600». Последняя цифра «400» была совсем свежей.
Машина со столичными номерами привлекла внимание сразу. Женщины у ворот дома прервали разговор и проводили ее настороженными взглядами. Дети, игравшие в пыли, замерли. Старик на лавочке у магазина приподнял голову, щурясь из-под выцветшей тюбетейки.
Айнур почувствовала себя чужеродным элементом, вирусом, проникшим в замкнутый организм. Это место жило по своим законам, и она явно не была частью плана.
Медпункт нашелся быстро – типовое советское здание с облупившейся табличкой. Ключ был под ковриком, как и обещал Ерлан по телефону. «У нас не воруют, – сказал он, – некому и незачем».
Внутри пахло хлоркой и старыми лекарствами. Обстановка из восьмидесятых: железные шкафы, продавленная кушетка, плакаты о вреде курения. На столе папка с делами пациентов. Айнур открыла первую попавшуюся карточку.
«Умерла при родах».
Вторую.
«Мертворождение».
Третью.
«Смерть в первые сутки после рождения».
Она захлопнула папку. Совпадение. Просто в горных аулах высокая младенческая смертность. Недостаток медицинской помощи, антисанитария, предрассудки. Все объяснимо. Все рационально.
Стук в дверь заставил вздрогнуть.
На пороге стояла молодая пара. Крепкий, загорелый мужчина с мозолистыми руками работяги и женщина на последних месяцах беременности, с красивым, но измученным лицом.
– Вы – новый доктор? – мужчина говорил, немного акцентируя слова. – Я Арман, это моя жена Шолпан. Мы… нам нужна помощь.
Шолпан подняла глаза, и Айнур увидела в них странную смесь – надежду и страх, мольбу и обреченность. Как у приговоренного, который все еще верит в помилование.
– Конечно, проходите. – Айнур включила профессиональный режим. Осмотр, вопросы, пальпация. Все в норме. Ребенок в правильном положении, сердцебиение ровное.
– У вас все хорошо, – сказала она, заполняя карту, – роды должны пройти без осложнений.
Шолпан сжала руку мужа и тихо спросила:
– А вы… вы верите в духов, доктор?
Айнур подняла голову от бумаг.
– Простите?
– Мне снится… – Шолпан запнулась, бросив быстрый взгляд на мужа, – мне снится, что кто-то стоит над пустой колыбелью. Стоит и смеется. А колыбель качается, хотя в ней никого нет.
– Это просто тревожность, – Айнур использовала свой лучший успокаивающий тон, – совершенно нормально для последнего триместра. Гормоны влияют на сон, вызывают яркие сновидения.
– Сары-аже говорит, что это дурной знак, – прошептала Шолпан.
– Сары-аже?
– Наша баксы… как это по-русски… знахарка? – Арман выглядел смущенным. – Она и покойная Ажар-апа принимали роды у всех в ауле. До вас.
– Понятно, – Айнур отложила ручку, – послушайте, я понимаю, что традиции важны. Но я врач. Я верю в медицину, в науку. И наука говорит, что с вами и вашим ребенком все будет хорошо.
Она не заметила, как при слове «верю» Шолпан вздрогнула, словно от удара.
Молодая пара ушла, но ощущение тревоги осталось. Айнур подошла к окну. Солнце уже касалось вершин гор, окрашивая их в кровавый цвет. Река внизу чернела, как открытая рана.
И тут дверь открылась снова. Без стука, без предупреждения.
В проеме стояла старуха.
Первое, что бросилось в глаза – ее лицо. Загорелое и изрезанное морщинами, как кора старого дерева, обветренное всеми ветрами этих гор. Но глаза – острые, проницательные, живые. Глаза, которые видели слишком много.
В седых волосах поблескивали серебряные украшения, похожие на старинные обереги, со своим значением и своей историей. Одежда у нее была традиционная, просторная, но аккуратная. Несмотря на возраст, старуха держалась прямо и с достоинством.
– Сары-аже, – сказала старуха. Не представилась, а констатировала, словно Айнур должна была знать, кто она такая.
– Айнур Сулейменова, врач-неонатолог.
– Знаю, кто ты, – старуха прошла в кабинет, не дожидаясь приглашения. – Городская, бежишь от чего-то.
– Простите?
– У тех, кто бежит, особый взгляд. Как у раненого зверя, – Сары-аже села на стул напротив, не спрашивая разрешения. – Что ты натворила там, в своем городе?
– Это не ваше дело.
– Все, что касается этого аула – мое дело. Ты приехала лечить наших детей. Наших матерей. Но как ты можешь лечить других, если сама больна?
Айнур почувствовала, как внутри поднимается раздражение. Кто эта старуха такая, чтобы ее судить?
– Я дипломированный врач. У меня есть знания, опыт…
– Знания, – Сары-аже усмехнулась, но в улыбке не было веселья. – Знания не спасли Гульнару. Не спасли ее ребенка. Не спасли Ажар.
– Я не знаю, о ком вы говорите.
– О тех, кто умер три дня назад. В ночь, когда река вышла из берегов, – старуха наклонилась вперед. – Ты думаешь, мы дикари. Думаешь, твоя наука сильнее нашей веры. Но есть болезни, которые не лечатся таблетками. Есть зло, которое старше твоих учебников.
– Если вы про инфекции, то современная медицина…
– Я про то, что приходит из воды, – перебила Сары-аже. – Про то, что смеется в темноте. Про то, что питается неверием и гордыней.
Она встала, опираясь на палку.
– Шолпан может стать следующей. Если с ее ребенком что-то случится из-за твоей городской спеси, пеняй на себя.
У двери старуха обернулась.
– Некоторые болезни лечит не знание, а смирение. Запомни это, пока не поздно.
Дверь закрылась, оставив Айнур в звенящей тишине. За окном сгущались сумерки. Река внизу уже слилась с темнотой, только изредка поблескивая в последних лучах солнца.
Айнур потерла виски. Что за бред? Какое зло из воды? Это двадцать первый век, а не средневековье. Она приехала сюда лечить людей, а не слушать сказки.
Но почему тогда так холодно? Почему дрожат руки?
И почему ей кажется, что река внизу следит за ней?
Глава 2. Чужая
Утренний свет пробивался сквозь пыльные окна медпункта, рисуя косые полосы на линолеуме. Айнур проснулась в кресле, затекшая шея отозвалась болью. Всю ночь она просидела над медицинскими картами, пытаясь найти закономерность в смертях. Инфекция? Генетическая аномалия? Что-то в воде?
На столе громоздились исписанные листы. Даты, симптомы, обстоятельства. И везде одно и то же – внезапная смерть матери или ребенка в первые дни после родов. Никакой логики. Никакой системы.
Стук в дверь вырвал ее из размышлений. На пороге стояла женщина средних лет.
– Доктор? Меня Бибигуль зовут. У моей дочери… у нее кровь идет. Третий день уже.
Айнур схватила сумку.
– Где она?
– Дома. Недалеко. Но она… она не хочет, чтобы вы пришли.
– Почему?
Бибигуль опустила глаза.
– Сары-аже сказала, что городские врачи приносят несчастье.
Айнур почувствовала, как внутри закипает злость. Эта старуха уже начинала действовать ей на нервы.
– Ваша дочь беременна?
– Четвертый месяц.
– Тогда идемте. Быстро.
Они шли по пыльной улице. Редкие прохожие останавливались, провожая их взглядами. Шепот полз следом, как змея по траве. «Городская… неверующая… гордячка…»
Дом оказался на самом краю аула, у реки. Старый, немного покосившийся, с провалившейся крышей над сараем. Во дворе – тощая корова и несколько кур.
Внутри было темно и душно. Пахло кислым молоком и чем-то еще – сладковатым и тревожным. Запах крови.
Девушка лежала на топчане у стены. Молодая, с восковым лицом и запавшими глазами. Простыня под ней была бурой от засохшей крови.
– Как тебя зовут? – Айнур села рядом, стараясь говорить мягко.
– Маржан. – Голос едва слышный.
– Маржан, мне нужно тебя осмотреть. Это может быть неприятно, но необходимо.
Девушка отвернулась к стене.
– Сары-аже сказала, что я наказана. За то, что ребенок без отца.
– Никто не наказан, – Айнур надела перчатки. – Это просто осложнение беременности. Я помогу.
Осмотр подтвердил худшие опасения. Начинающийся выкидыш, сильное кровотечение. В городе – срочная госпитализация. Здесь…
– Ей нужно в больницу. В районный центр.
– Никто не поедет, – Бибигуль заломила руки.
– Почему?
Бибигуль и ее дочь молчали.
– Ну, что ж, тогда я сама отвезу, – стараясь не поддаваться раздражению, произнесла Айнур.
– Нельзя! – Маржан попыталась приподняться. – Сары-аже сказала, если я покину аул, она придет за мной.
– Кто придет?
Молчание. Мать и дочь переглянулись.
– Никто, – наконец сказала Бибигуль. – Просто суеверия.
Айнур достала из сумки капельницу. Если не может вывезти пациентку, придется импровизировать здесь.
– Хорошо. Но мне нужны условия. Чистое белье, кипяченая вода, и никаких визитов знахарок.
Следующие три часа она боролась за жизнь девушки и ее ребенка. Капельница, кровоостанавливающие, антибиотики. Все, что было в ее арсенале. К полудню кровотечение удалось остановить.
– Кризис миновал, – сказала она, снимая перчатки, – но ей нужен постоянный присмотр. Я приду вечером.
Бибигуль схватила ее за руку.
– Спасибо. Спасибо вам.
На улице Айнур глубоко вдохнула. Воздух после душной комнаты казался особенно свежим. Она сделала свою работу. Спасла две жизни. Вот для чего она здесь.
У медпункта ее ждали.
Арман стоял у входа, нервно комкая в руках тюбетейку.
– Доктор! Шолпан… у нее боли начались.
– Схватки? Но ведь еще рано.
– Нет, не схватки. Другое. Она кричит, что кто-то трогает ее живот изнутри.
Айнур нахмурилась. Галлюцинации? Психоз беременных?
– Ведите.
Дом Армана был добротным, новым. Пластиковые окна, спутниковая тарелка, даже кондиционер на стене. Но у входа Айнур заметила странное – над дверью висел пучок конского волоса, перевязанный красной нитью.
– Оберег, – смущенно пояснил Арман, – мать повесила.
Внутри было прохладно и чисто. Шолпан лежала на широкой кровати, укрытая легким одеялом. Лицо бледное, на лбу испарина.
– Где болит? – Айнур села рядом.
– Везде. И… – Шолпан замялась, – мне холодно. Так холодно, будто я в воде.
Айнур проверила температуру. Нормальная. Пульс учащенный, но не критично. Она достала стетоскоп, приложила к животу. Сердцебиение плода ровное, может, чуть быстрее нормы.
– Это могут быть тренировочные схватки. Или просто тревожность. Я дам вам легкое успокоительное.
– Она была здесь, – прошептала Шолпан.
– Кто?
– Не знаю. Но она была. Стояла у окна и смотрела. А потом засмеялась.
Айнур обернулась к окну. За стеклом – обычный двор, огород, дальше – река.
– Вы видели кого-то конкретного?
– Нет. Только… чувствовала. И запах был. Как тина.
Арман переглянулся с женой.
– Может, позвать Сары-аже? Она знает, что делать.
– Не нужно никого звать, – Айнур старалась говорить спокойно, хотя раздражение подступало к горлу. – Вашей жене нужен покой и современная медицина, а не средневековые ритуалы.
Она приготовила инъекцию магнезии.
– Это снимет тонус матки и успокоит.
Укол подействовал быстро. Шолпан расслабилась, дыхание выровнялось.
– Спасибо, – пробормотала она, засыпая.
Айнур собрала инструменты.
– Я загляну вечером. Если что – сразу зовите.
У калитки ее догнал Арман.
– Доктор, я… я хотел спросить. Вы, правда, не верите? В то, о чем говорит Сары-аже?
– Я верю в то, что можно измерить, взвесить и доказать. В науку.
– А если наука не может объяснить?
– Может. Просто иногда нужно время, чтобы найти объяснение.
Арман покачал головой.
– Вы смелая. Или глупая, – осекшись добавил, – извините. Но здесь, в горах, лучше верить. На всякий случай.
***
Вечер наступил внезапно. Солнце скрылось за горами, и долину накрыла тень. Айнур сидела в медпункте, заполняя журнал. Маржан – состояние стабильное. Шолпан – ложная тревога. Обычный рабочий день.
Она потянулась, разминая затекшую спину. Надо было проверить Маржан, как обещала. Потом можно будет пойти к себе, в свой новый дом. Айнур взяла фонарик – уличного освещения в ауле почти не было.
Дорога к дому Маржан казалась длиннее в темноте. Луна пряталась за облаками, и только узкий луч фонаря выхватывал из мрака клочки реальности – забор, собачью будку, кривую яблоню.
Река шумела совсем близко. Не журчала, а именно шумела, глухо и недовольно, как большой зверь.
В доме горел свет. Айнур постучала.
– Это доктор. Можно?
Никто не ответил, но дверь была приоткрыта. Она толкнула ее и вошла.
В комнате никого не было. Топчан пуст, простыни скомканы. На полу – темное пятно.
– Маржан? Бибигуль?
Тишина.
Айнур прошла дальше, в кухню. Пусто. Но задняя дверь нараспашку. За ней – темнота и шум реки.
Она вышла во двор. Луна выглянула из-за облаков, осветив берег. И там, у самой воды, Айнур увидела их.
Бибигуль стояла по колено в реке, держа на руках Маржан. Девушка была без сознания или… Нет, грудь поднималась. Жива.
