Мия. История расстройства

Но не у булимика. У булимика этот центр насыщения в голове напоминает Москву 1812 года. Все разломано, разнесено, сожжено и разграблено. Одни головешки – никакой функциональной ценности. Так что, кидай – не кидай, в Москве за город никто не отвечал, вот и в голове булимика то же самое. Если бы кто-то, не знаю, с какой бредовой целью, решил завести провизию в сожженную Москву, он понес бы одни убытки. В Москве никого. Ну положишь ты свои 10 тонн муки и 50 кг сахара, ну привезешь кур и коров, а толку? Ау – есть кто? Куда провиант?.. Вот так и у булимика в центре насыщения – тащишь, тащишь, привозишь, а результата никакого. Ау…

Мы сидели в пабе. Адекватность победила. Однако я задумалась, а что если меня привезут домой пораньше? Я, пожалуй, успею взять еще денег и дойти пешком до ближайшего супермаркета. Он же закроется не раньше 23:00!

Я специально трачу много денег, чтобы у меня, не дай бог, не осталось на то, чтобы купить булок по дороге до дома. Я специально не поехала на машине, чтобы не иметь возможности доехать до круглосуточного супермаркета. Я запланировала, казалось, каждую минуту, оставалось дотянуть до клиники. Меньше суток! Пожалуйста!

И все же я подсчитывала, что мне хватит еще на одну булочку… Заткнись, заткнись, проклятая булимия! Я взяла еще кофе. Денег не осталось. Было обидно. Сегодня я победила.

Я предупредила Лену и Ксю о том, чтобы не кормить тело ничем углеводным, вроде хлеба или сладкого. Да, я была на людях, но булимики изворотливы, как настоящие маньяки и наркоманы. А у меня имеется еще и не самая глупая голова на плечах.

Они были на страже. Они были готовы защищать бедную измученную меня от ЕДЫ. Но кто мог знать, что в разговоре о несправедливо поставленных оценках мое участие было номинальным. Что внутри меня шел не то что постоянный монолог, это был даже не диалог, это был страшный полилог.

Кто мог знать, что произнося «Ой, слушайте, я этого препода всегда терпеть не могла, я ему еще вступительные экзамены сдавала!», я думала: так, у меня сейчас в кошельке 100 рублей. Этого хватит на пару-тройку булок, да. Нет, черт, я же на маршрутке! Что делать? Можно одну булку купить. Большую. Можно, если побыстрей уйти сейчас, еще успеть до 23:00 в магазин возле дома! Нет, никого просить отвезти меня в магазин нельзя, это безумие. Нет. Ты возьмешь чашку кофе. Ты покуришь сигарету, глубоко вдохнешь, а завтра ляжешь в клинику. Все. Приступов больше не будет. Девочка моя, заинька, солнышко, потерпи еще чуть-чуть! Я с тобой, мы справимся – уговаривала я себя. Я вышла в туалет, обняла себя, погладила по голове. Я очень старалась. Я вернулась домой и без сил упала в кровать. Собрать вещи – и то не было возможности, завела будильник на 6 утра.

Это сражение я выиграла.

Булимия – это какая-то неведомая сила. Она заставляет тебя вращаться в каком-то безумном круге: унитаз – еда – унитаз. Каким бы способом извлечения из себя еды ты ни пользовался, цепь все равно замыкается на туалете, на унитазе. Унитазу можно ставить памятник. Булимия предстает в образе унитаза. Раньше мне казалось, что несправедливо иллюстрировать анорексию бабочками, а булимию – унитазом. Ана – все такое воздушное-невесомое, эфемерное и прекрасное. Бабочка, стрекоза. Ах-ох, ля-ля-фа. А булимия – унитаз и непереваренные остатки пищи. Но все зависит от собственного восприятия, ведь, в конце концов, снимал же Марсель Дюшан унитаз! Он выставил обычный унитаз в качестве культурного объекта. Явно для него этот предмет что-то, да значил. А ля-ля-фа мне никогда не нравились. Розовый дым и розовые слюни, голодное слюноотделение анорексика. А стрекозу делят и те, и другие. Вот стрекозы мне всегда нравились.

Прекрасные создания, все такие воздушные и волшебные, поступают в клинику с весом 27 кг. Их очень боятся врачи. Прозрачные тела не жизнеспособны. Их сразу увозит реанимация, практически в морг.

Булимия не бывает эфемерной. Тонкой и воздушной. Потому что, как бы ты ни выворачивал во все стороны свой пищеварительный тракт, как бы ни пытался вывернуть наизнанку и вытряхнуть содержимое, многое из того, что ты положил, все равно останется внутри.

Некоторые говорят, что Ана – лучшая подруга Мии. Часто они соседствуют в одной голове. Одна без другой – никуда. Так или иначе. У них только цвета разные: красный и синий. Вместе они образуют что-то вроде шарфа болельщика футбольной команды ЦСКА. Болельщики к Дзену не тяготеют.

«Нет. Нет, у нее хорошая фигура. Нет, не анорекичка. Девочка с булимией. Нормальная такая, хорошая булимия». Да, весело.

1

Все наши психи после викэнда возвращаются в клинику с какой-то тихой, болезненной радостью. Когда их спрашиваешь, хорошо ли, как им было дома, чаще всего они говорят, что дома тяжело.

Я очень боялась, что спустя две недели на одиночной кровати с полосатым матрасом и отбоем в 22:00, мне тоже будет тяжело и непривычно. Первые несколько дней превратились в одну тягучую кашу: из-за капельниц я ничего не помню, кроме того, что все время шаталась, доползала до кровати, спала, иногда что-то ела в столовой. Я была как будто в заключении, меня никуда не пускали. Хотя мне никуда и не хотелось – я еле передвигалась. Голова была конкретно замороженной.

Я ошибалась. Бояться не стоило. Я доехала на маршрутке до дома родителей и медленно шла по липкой после дождя кашице, вдыхая бензин, смешанный с сиренью и свежей травой. После дождя вышло солнце, и я уже жмурясь, топала с пакетами в сторону дома.

Я несла вещи для стирки, так что мой диплом, которым я уже страшно гордилась, мирно соседствовал с грязными носками и футболками.

В клинике о моем дипломе, кажется, знала даже только что родившая 4 котят серая дворовая кошка. Провожали на защиту меня всей психушкой: желали удачи, суеверно ругали, посылами к черту, крестили и даже пытались подложить под левую пятку пятак. Встречали обратно меня, как героя: даже те, с кем я ни разу не обменялась словом, поздравляли меня и интересовались о планах на будущее. Полосатый Друг Петя даже подарил мне по такому случаю яблоко. А медсестра, бравшая следующим утром кровь из вены, очень живо при виде меня вспорхнула веками: «Ах да, как диплом-то?»

А диплом был отлично. Во всех смыслах. То ли из-за таблеток, которые мне давали, то ли из-за капельниц, то ли из-за общефилософского умонастроения, которое я приобрела за последние пару недель, на защите я совсем не волновалась. А Степанов волновался: «Не дергайся. Хватит нервничать! Успокойся уже», – он постоянно осуществлял психологический перенос своего волнения на меня, сам этого не подозревая. Меня это даже несколько забавляло.

Я отчего-то решила, что речь свою буду произносить так, как произносят ее на Нобелевском обеде по случаю вручения премии. Я – нобелевский лауреат, булимик. Только что из клиники неврозов. На мне длинное простое черное платье, в нем я кажусь удивительно худой, бледной и печальной. В моей сумке кеды, джинсы и майка: сегодня после защиты я вернусь обратно в клинику.

Я выхожу и произношу речь проникновенно, слегка с надломом в голосе. Думаю, именно так произносят слова Нобелевские лауреаты на обеде.

Мне понравилось. Булимия придала еще больше трагизма моей трагической теме о трагической гуманистической фотографии.

В клинике меня встречали, как победителя. Все: охранники, уборщицы, нянечки, санитарки, медсестры и главное – врачи. Все – больные и здоровые, люди и животные – знали о дипломе. Это неудивительно: в относительно замкнутом пространстве больницы мало чего происходит. А я пишу и защищаю диплом, делаю цветы из фольги и танцую в коридоре.

Танцы в коридоре в конце концов меня и сгубили. Врачи решили, что здоровый человек в коридоре не танцует. Вот почему, если ты делаешь цветы, вышиваешь крестиком – ты здоров, а если танцуешь, то нет. Если танцуешь – это повод присмотреться к тебе получше и дать таблеток.

Сонапакс мне не нравится. Мало того, что меня все время подташнивает, так я еще и жутко торможу. Я торможу и морально и физически. Не могу сосредоточиться. Координация тоже не особо хороша. Мне «не желательно вождение автотранспорта». Нет! Это значит что же, никакого фитнесклуба?! А как же заехать к себе домой за бусами? В клинике тоже хочется быть красивым. Я приехала домой, домой в свой пригород! Я столько хотела успеть! Но тело не успевало успевать. Голова потихоньку смирялась. Голова хотела привычно бежать, но какой там! Сама-то за собой не успевала… Про то, что бы нога или рука успела за чем-то другим, не было и речи. Это несоответствие ужасно раздражало. Нельзя за руль?!

За руль я все-таки села. Я не могла позволить каким-то таблеткам лишить меня радости вождения. Я говорила себе, что я сильная. Что я справлюсь. Я покаталась от квартиры до квартиры, однако, сделав вывод, что координация и реакция изрядно хромают. Я могла бы доехать до магазина и отвезти сестру в школу. Но на дачу, а мы собирались на дачу, не рискнула бы. До фитнесклуба я бы доехала совершенно точно. Но был бы в этом смысл? В субботу тренировки ведет ОН, а со своими «тормозячими таблетками», как их называет моя сестра, я стояла бы посреди зала, не зная, куда деть руки, ноги, да и всю себя. Я с трудом могла бы повторить движения. Это я-то! Которая до клиники и активной стадии булимии идеально выполняла степ второго уровня! Мне оставалось дорасти до третьего. Я не успела.

Костю я любила. Платонически и безвозмездно. Костя представлял…идеал моего мужчины. Сильный, изящный, спокойный. О, эти огромные карие глаза!

Вообще-то я люблю мужчин. Просто общаться и взаимодействовать в любом ключе. Но с Костей дело было совсем в другом. Чувства к нему – это тонкий, очень красивый способ моего подсознания выкрутиться из довольно непростой ситуации. Условия задачи таковы: в голове имеется идеал мужчины с основополагающими качествами. Внутренний стержень, эмоциональная стабильность, юмор, сила. И антиидеал – этакий несчастный, всеми обиженный нытик. Тонкая душевная организация. Нужно было сделать так, чтобы мне начал уже действительно, ощутимо и с далекоидущими последствиями нравиться идеал. А мне хотелось дурацкой жертвенности и благотворительности. В итоге я остановилась на середине: с одной стороны, от отверженных, непонятых и непризнанных я бежала, как от огня, но к идеалу я еще не привыкла. Я боялась. Это сложно, немного страшно, быть с кем-то, кто не похож на тебя. Кто сильный, уверенный, жесткий, как пружина. Пружина, которую можно погладить перышком. А она распрямится и успокоится. Заблестит.

Костя был именно такой. Мне нравились его шутки, его движения, его улыбка, его закрытость. У него был один недостаток – он недосяягаемый мужчина.

Когда я поняла, что думаю о нем чаще, чем оно того стоит, я изломала свой мозг, пытаясь понять, ответить на главный вопрос: ЗАЧЕМ моей голове нужно это чувство. Я не могла пустить все, как идет и просто чувствовать. В конце концов, в подобных условиях надо же как-то действовать. А как, я не знала. Я даже никакой конечной цели не видела.

А на улице была весна. Во мне расцветала одухотворенность. Расцветала булимия. Дико хотелось худеть, и я проводила в фитнесклубе по 3-4 часа, иногда по 6 часов в день. Я почти ничего не ела. Я сходила с ума и однажды перестала спать. Во сколько бы я ни ложилась, я подскакивала в 5 утра, как попрыгунчик. Сначала меня это радовало: я чувствовала себя Мартином Иденом, который спал по 4,5 часа в сутки и все-все успевал. Но у Мартина Идена не было нервной булимии, а у меня была. Мне ужасно хотелось есть, постоянно хотелось. Но я держалась и в калорийности уходила в минус. Нервное истощение. Мой организм отчаянно кричал: хватит, пожалуйста! Но я и слушать не хотела. Я ненавидела еду, страстно ее хотела, любила Костю и ходила в фитнесклуб. Голова хотела, чтобы меня там чем-то можно было зацепить. Она придумала мне Костю.

Костя случился еще и потому, что я оказалась на середине между типом мужчины, от которого надо убегать, и тем типом, к которому надо прибежать, в итоге, согласитесь, процесс длительный, трудоемкий, постепенный. Идеальное решение, найти типаж, который нужен, но…в ком-то недоступном. В Косте это было.

Весна волшебная. Мне хотелось иметь имя, с которым я буду ложиться, вставать, ехать на работу и иметь гарантированные свидания 3 раза в неделю. Костя. От меня ничего не требовалось. Я могла просто быть рядом. А все чувства – окрыленность, случайные взгляды, заполнение головы приятной доминантой – все было. Идеальное безотходное производство. Максимальный КПД.

На месте, где у человека предположительно копится запас тепла, заботы и любви, желания отдавать и слиться воедино у меня на тот момент была зияющая пропасть. Края уже не кровоточили, но емкость ничем новым пока не заполнилась.

Вот моя головушка сложила все условия воедино. Пересчитала-поприкидывала и выдала мне сей экологически чистый продукт в виде красавца Кости.

Я шла на тренировки, как на свидания. У меня постоянно обновлялся гардероб, и появилась любимая фирма спортивной одежды. Я была лучшей его ученицей и не пропускала ни одной тренировки. И после всего этого я уж конечно не могла опозориться из-за каких-то дурацких розовеньких таблеточек!

Надо сказать, что тот факт, что я тогда в конечном итоге променяла Костю на булимию, стал для меня очень показательным. Тысячи рублей уходили уже не на красивые маечки и резинки для волос, а на эклеры с вареной сгущенкой, пирожные, печенье и шоколадные конфеты.

Мне было так стыдно, противно от самой себя: я поднимала и опускала двухкилограммовую гантельку с четким пониманием того, что сейчас выйду из клуба и поеду в магазин. Что я начну сначала есть, потом пожирать, потом впихивать в себя булки еще в машине по дороге, закончу какой-нибудь ничего не значащей капустой дома и буду вытаскивать из себя это все.

Потом я ехала в клуб с твердым решением: все, последний раз уже был, сейчас ты расчудесно отзанимаешься 3 часа и поедешь домой сладко спать.

Я еле дотягивала до конца первой, максимум второй тренировки и летела домой, по дороге заказывая по телефону пиццу и прыгая в закрывающийся магазин. Тогда я оставила все в себе. Спать мне было плохо. Когда я проснулась утром, мне было хуже, чем человеку, выпившему бутылку водки, закусывая ириской.

Я стала верить в рассказы о том, что в эпоху Темного Средневековья люди умирали за столом.

Не со мной, не со мной, это не я – у меня включался этот голос каждый раз. «Я» возвращалось только когда все болело, лицо опухало, и я нажимала на кнопку слива. Предательское «я».

Я выпила утреннюю таблетку и не поехала в фитнесклуб. Я не могла опозориться перед НИМ. Несмотря на то, что я перестала туда ходить во время активных припадков, по клубу я скучала. Ладно, уберут таблетки – пойду. Обязательно пойду.

Мне сказали, что я очень сильная. Это еще когда мне ставили капельницы, от которых все нормальные люди весь день спят, а я пишу диплом и бегаю туда-сюда по лестнице. Да, мне это давалось тяжело, но я «еле-еле бегала».

Поэтому мне не нравился сонапакс. Он стал моим врагом № 1. Я объявила ему войну.

Помимо плохой координации и концентрации, эти таблетки одарили меня еще и тошнотой. Тошнило почти все время. Еда плохо запихивалась в желудок. В иные времена я бы этому, разумеется, порадовалась. Но не теперь – я уже больше двух недель в клинике, я мыслю куда более адекватно, чем раньше. Я более здорова – во всех смыслах. Приходится признать, что антидепрессанты-таблетки и антидепрессанты-люди все-таки лечат.

После того, как мне начали давать мерзкие розовые таблеточки, я начала изводить всех своих близких: «Скажите, скажите, я нормальная? Я такая же, как обычно?». Да, только подобрела, отвечали мне. «Ты такая же, только ты тормозишь, и тебя это бесит».

Больше всего на свете я хочу проснуться лет через 5, 10 и т.д. и понять, что ничего не изменилось, что я так же, как и раньше прыгаю, имею чудесное шило, табличку «здесь живет электровеник» на входной двери и сияющие глаза. Больше всего на свете я хочу не закуривать томно сигарету, тяжело опуская веки, выражая всей своей позой что-то вроде: ну вот, я же говорила. Больше всего я хочу ждать, когда же я наконец что-нибудь уже пойму, когда вырасту (многообещающее "вырастешь – поймешь") – и так никогда и не дождаться этого самого понимания.

На дачу пришлось ехать на электричке. Всю дорогу я ворчала, что если бы не таблеточки, мы бы сейчас ехали с комфортом в теплой мягкой машине, а не стояли бы на остановке под дождем и не тряслись в вагоне среди зарослей помидорной рассады, железнодорожных торговцев, готовых одеть, обуть, обмыть вас за 200-300 рублей, а также дать на дорожку расписание электричек и зачем-то атлас автодорог России.

Я боялась ехать в скопление еды. Однако, напрасно. Все мои мысли занимал проклятый сонапакс (я не сразу запомнила его название – уж так он мне не нравился), что булимия не беспокоила. Почти. Беспокоили таблетки, от которых тошнило и хотелось вытащить из себя даже жалкий бутерброд с сыром, который я еле впихнула в себя на завтрак. Ужасно хотелось засунуть свой палец с длинным ногтем в рот. Тошнило. Хотелось облегчить страдания. Я засунула и вытащила. Вытерла об штанину и сделала глоток воды. Стало еще хуже. Вот спасибо! Вот отлично! Нет ничего лучше для булимика, чем дать ему препарат, от которого даже вода будет ему противна.

Я ехала в клинику после выходных и с ужасом думала об обеде. Есть надо. Есть – правильно. Но как, если тебя постоянно тошнит? Ладно, девочка моя, будем кормить тебя понемногу.

А в воскресенье было так здорово! «Ура!» – кричала я, мою песню не задушишь, не убьешь! Я нормальная, я прыгаю всегда! Меня хотели затормозить, а вот фигушки! Я и на ваших розовых таблеточках буду прыгать и танцевать.

Мои глаза по-прежнему горели, в метро я танцевала и пела «мы веселые медузы» на радость друзьям и мимо проходящим людям, решившим, вероятно, что я пьяна.