Почтовый ящик

Миссис Шелби тоже не придавала этому большого значения.

«Потом Ник много чего рисовал. И собак, и котов, и рыбок, и птичек, медведей, и заек. Дома и деревья. Лодки на реке. Ничего путного, словом, но людям нравилось. К пяти годам он так навострился калякать, что я только диву давалась. Раз-раз и ваза или горшок, или птица какая. Я даже думала отправить заявку на телевидение, поучаствовать в «Дневном шоу с Эллен Джеджерс», но не вышло.

– Почему миссис Шелби? Что случилось? Неужели Ник перестал рисовать?

– Если бы! Какой-то идиот подсунул в почтовый ящик книжку с комиксами, и Ник так ей проникся, что птички и зайки перестали его интересовать. Подумать только, нас могли бы увидеть не только в Лидсе, но и в Бибери, где живут тётки моего мужа по материнской линии. Но Нику было на это наплевать! Он взялся рисовать этого черного человека, похожего на летучую мышь. Как бишь его? А! Бэтмена! И ешё одного, с кошмарной улыбкой. Разве это станут показывать в дневном шоу? Не-е-е. А он всё рисовал их и рисовал – никак не мог остановится. Рисовал и рисовал. Пока не помер».

***

Ник Шелби погиб двадцать восьмого февраля тысяча девятьсот семьдесят пятого года, ровно за неделю до своего шестнадцатилетия. В восемь тридцать восемь он сел в первый вагон поезда Северной городской линии на станции Дейтон парк, намереваясь добраться до Сити, где его ждал Нил Теннат, главный редактор британского подразделения Марвел. На встречу Ник взял только что отрисованную историю про Железного Человека – третью за последние полгода.

Через восемь минут поезд на скорости сорок миль в час пронесся мимо платформы Моргейт игнорируя гидравлический узел (который не работал) и красные предупреждающие огни (горящие, как положено) – и врезался в бетонную стену, которой оканчивался туннель.

От удара первый вагон смяло и разорвав на две части, вдавило в крышу туннеля. Влетевшие в него второй и третий довершили начатое – закупорили подземный коридор так плотно, что прибывшие на место пожарные не смогли приступить к работе: им потребовались лампы, лебёдки и режущее оборудование. Пока они топтались на платформе в ожидании необходимых инструментов, из покореженных вагонов доносились стоны и крики раненых. Живые тоже кричали – в полной темноте, запертые в душных железных клетках. Притиснутые к мертвым и умирающим упавшими с потолка балками, вырванными со своих мест сиденьями, и искривленными поручнями, они тщетно взывали о помощи.

Спустя долгие два часа, всё необходимое наконец доставили на станцию, и пожарные смогли приступить к работе. Они вскрывали вагоны везде, где это представлялось возможным, вырезали отверстия в полу и на крыше, разбивали окна. К вечеру двадцать восьмого февраля те, кто мог подать знак, что жив, были извлечены из-под обломков. Утром первого марта третий вагон удалось отделить от второго, и только тогда начали выносить мертвых. А ещё через день, пожарная бригада смогла опустить первый вагон на землю и войти в него. Выжить в нём не удалось никому.

Ника раздавило сложившейся, как гармошка, стеной вагона. Чтобы извлечь тело из железной складки спасателям пришлось потрудится: развести в стороны две плотно сомкнутые полосы металла при ста двадцати по Фаренгейту и скудном освещении, было той ещё работкой. Поэтому к липкой и испачканной сажей картонной папке, которую мертвец прижимал к груди отнеслись без всякого уважения – отшвырнули в сторону перед тем, как положить Шелби на носилки. Бог знает, куда она делась потом.

***

– Знаешь моё любимое место в комиксе? – Тим перелистнул пару страниц и ткнул пальцем в черно-белую картинку. Там, на крыше небоскреба, под луной, похожей на испорченный сыр, застыли в вечном противостоянии две фигуры. Одна в плаще, напоминающем крылья летучей мыши, другая в чём-то, похожем на смирительную рубашку. – Гляди! Вот оно. Когда Бэтмен говорит: «Зло побеждает, только если добро стоит в стороне», а Джокер отвечает ему: «Нет. Правда гораздо короче: зло побеждает. Всегда.»

– А мне нравится другое. Где Бэтмен почти спихивает Джокера с крыши, – Ник потянул журнал к себе и указал на противоположный лист, – и кричит: «Я защищаю людей от Зла!», а тот бросает ему: «Ты увидел Зло только спустившись со своего небоскреба. Я показал тебе людей! Я их единственная надежда на справедливость!» И улыбка у него спокойная и жуткая, аж мурашки по спине. Представь, Тим, он висит над пропастью и не боится грохнуться вниз. Джокер просто хочет закончить разговор…

Шелби. Он связал Тима и Ника крепче самой крепкой верёвки. С того самого дня как Сиськи вытащил из-под кровати коробку с комиксами, они стали почти неразлучны. После школы мальчишки бежали домой, наскоро обедали, делали уроки, а потом, схватив карандаши и блокнот, мчались в заранее обговоренное место. Иногда это был парк, с его прудами, утками, старыми деревянными скамейками, которые казались влажными даже если в этот день не было дождя. Иногда они отправлялись к ратуше. Или к старому зданию пожарного депо. А если позволяло время, к разрушенной водонапорной башне —её Тиму нравилось рисовать больше всего. Они переносили на бумагу всё, что привлекало их взгляд. Ржавеющий остов автомобиля, каменную поилку для птиц, сарай за Методической церковью Нового Завета, старый, просящий каши башмак, поставленный кем-то на низкую каменную ограду.

– Запомни, – поучал Тим, короткими, решительными штрихами набрасывая пожарный гидрант. – Серьёзный художник-комиксист должен уметь рисовать с натуры. Как ты изобразишь выдуманный мир, если не умеешь рисовать настоящий?

Раньше Ник не задумывался над тем, хочет ли он потом, когда вырастет, рисовать комиксы, но с появлением в его жизни Тима это стало казаться неизбежным и словно само собой разумеющимся. Теперь он и подумать не мог, что существует иная цель, к которой должно стремиться. Иногда ночью, лежа в кровати, Ник представлял себя воздушным змеем, которого подхватил ураган и знай тащит его за собой, в далёкие, неведомые дали. У него просто дух перехватывало от того, как же здорово лететь над землёй – быстрее самых сильных и неутомимых птиц, быстрее машин, поездов и огромных океанских лайнеров – и видеть сверху так пронзительно ясно и чётко. И только мелкая, серая, пыльная мысль, о том, что без Тима он бы не смог подняться так высоко, портила головокружительное ощущение от полёта. Дергала за верёвку вниз, пытаясь подчинить, напомнить о собственном несовершенстве.

Если шёл дождь или на улице становилось слишком холодно и сыро, они по очереди собирались то у Тима, то у Ника: работали с атласом по анатомии, пытаясь понять, как заставить человека на бумаге двигаться, дышать, говорить, перерисовывали полюбившиеся сюжеты, болтали, валяли дурака, пили на кухне чай с печеньем или тостами, и снова болтали, и рисовали.

Но все их разговоры, рано или поздно, возвращались к Шелби: Шелби – то, Шелби – сё. Он был им неожиданно понятен и близок. На единственно взрослой фотографии, которую удалось отыскать Тиму, Шелби выглядел настоящим увальнем. Несуразный, лопоухий парень, глядящий прямо в камеру и пытающийся изобразить плотно сжатыми губами, что-то навроде улыбки. Начисто лишенный так присущего взрослым высокомерия и лоска, он словно говорил: «Дерзайте, парни! Получилось у меня, получится и у вас!»

Вот и сегодня они валялись на полу в комнате у Тима и в который уже раз перечитывали «Нелегкий выбор». Тим, как водится болтал, а Ник слушал.

– Говорят, Бэтмена возродил Фрэнк Миллер, когда в восемьдесят шестом выпустил серию «Возвращение Темного рыцаря». Мол, именно тогда Бэтмен стал по-настоящему крут и приобрел фирменный мрачный стиль. Брехня! Твой тезка опередил Миллера на десять лет, но кто помнит об этом? А? Никто, Ники, никто. Про него, по правде говоря, все забыли. Я смог найти пару газетных заметок, некролог и упоминание в интервью с художником Полом Нири. Он взялся опекать Шелби, когда тот пришел в Марвел, – Тим сокрушенно покрутил головой. – Кажется, он был единственным, кто действительно жалел о парне.

– Я и знать про него не знал, – продолжил Тим, переворачиваясь со спины на живот и устраиваясь напротив Ники так, чтобы видеть его глаза, – пока не нашёл этот журнал на полке в Оксфэме. Он назывался «Супергерои мира ДиСи! Лучшая команда!». Раньше мелкие издательства без особых церемоний перепечатывали то, что им приглянулось, наплевав на авторские права и лицензию. Делали яркую обложку, и пихали под неё всё, до чего могли дотянуться. Чаще всего они довольствовались старыми историями, которым уже исполнилось год или два, но их всё равно покупали. Уверен, с Марвелом, уже имевшем отделения в Лондоне это бы не прошло, а с ДиСи топтавшимся по ту сторону океана – запросто.

Короче, я открыл «Супергероев» и быстро пролистал. Первой шла история про супермена, второй про Чудо-Женщину – обе так, ничего особенного. Незамысловатый сюжет, погони, драки. Картинки, чуть лучше наскальной живописи, но хуже самых плохих работ Роберта Лайфилда. Рубленные, будто из-под топора. Фу-у-у… Глянь, как забавно тогда рисовали – движение, действие и никакой внутренней наполненности – а потом я перевернул страницу и обалдел. Словно кто-то с размаху ударил меня по лицу, да так, что искры из глаз. Бац! На меня смотрел он – Бэтмен. Смотрел так, как не мог смотреть в тысяча девятьсот семьдесят четвёртом году. Не-а, Ники, только не так и не оттуда! Потухшие глаза, плотно сжатые губы и складки по углам рта. Он выглядел э-э-э… разбитым. Сломленным. Пустым. Словно признавал поражение, даже не вступив в схватку. У него не было ничего общего с затянутым в серое трико улыбчивым парнем, каким его изображали после сериала «Бэтмен и Робин» в сорок восьмом. Впрочем, если приглядеться есть в рисунках Шелби ещё одна особенность.

– Какая? – спросил Ник, зная, что Тим только и ждёт его вопроса. Впрочем, ему было действительно интересно.

– Он очень схематично прорисовывает обстановку. Погляди. Здесь. Здесь. И вот тут, и дальше в том же духе. Все обозначено ровно настолько, чтобы стало понятно, где происходит действие. Ему совершенно не интересно наполнение кадра, для него оно по цене декораций в школьном театре, ему интересен Бэтмен и Джокер. И комиссар полиции Гордон. С ними то Шелби и работает. Сколько крупных планов! Лица, лица, лица. Не схватки, не погони, не удары, хотя и они есть, а эмоции! Вот это ему действительно важно. А финал истории просто гениален!

– Да-да-да! Когда они стоят над трупом мэра города… они…– вскинулся Ник и запнулся не умея выразить, то, что вертелось на кончике языка. – Чёрт, не могу подобрать слова.

– Ха! Ты тоже это увидел! У Бэтмена, Джокера и комиссара Гордона они совершенно одинаковые – пустые, как жестянки из-под пива. Зло, Добро и Справедливость здесь на одну физиономию. И она неприятная, как по мне. Умирающий мэр выглядит гораздо более живым, чем те, кто над ним склонился.

Тим вскочил на ноги и в волнении заходил по комнате.

– А, хрен с ним, с рисунком! В конце концов можно набить руку работая по несколько часов в день. Трудолюбие, умение наблюдать, склонность к детальному изображению человеческой натуры. Это имеет значение, не отрицаю! Но, Ники, историю про продажного мэра, Шелби написал сам, от начала и до конца. Он поставил Бэтмена перед выбором: предотвратить покушение, не дав мэру погибнуть на глазах маленькой дочери или не предпринимать ничего, но спасти жизнь сотням детей Готэма. . Здесь нет победы добра – только большее и меньшее зло, и Джокер в качестве союзника. И это офигеть какой прорыв! Особенно после того, как к семидесятым, истории про Бэтмена опустились до сказочек, где он боролся против инопланетян или превращался в джина. Шестнадцатилетний пацан додумался до того, что через десяток лет, будет преподносится взрослыми дядьками как прорыв, новый взгляд на старого персонажа: герой должен быть похож на тех, кто про него читает. Чистить зубы по утрам, просматривать газеты, ходить на работу. И каждый новый день упираться в одну и ту же истину. Неприятную и неизменную. Эй! Что молчишь? Спроси меня какую?

– Ну-ка? Просвети меня, Тим. Поделись светом открывшейся правды.

– Тут просто. Какой бы сорт дерьма ты не выбрал, на вкус оно совершенное говно.

***

В том, что журнал по-особому действует на него, Ник понял не сразу. Знание приходило к нему исподволь, постепенно. Вначале он списывал всё на совпадение, этакую шутку времени, места и действия, чуть приправленную удачей (да, мало ли с кем не бывает!), но когда это повторилось раз, и другой, а потом снова, Ник перестал отрицать очевидное: если комикс находился у него под рукой, то он рисовал лучше. Иногда так хорошо, что мог потягаться с Тимом.

В ноябре небо над городом прохудилось. Дожди шли день за днём, превращая улицы то в бурно шумящие реки, то в стоячие болота, скрывающие под собой проезжую часть, лужайки и тротуары. Теперь выйти из дома можно было только нацепив дождевик и надев высокие, по колено, резиновые сапоги – ливнёвки не справлялись с тем, что низвергалось из низких, грязно-серых, как нечёсаная овечья шерсть, туч. В домах на Принцесс и Манор-стрит вода уже доходила до первой ступеньки крыльца и продолжала прибывать.