Ромейская история

Высокую фигуру важного сановника облегал длинный узкий белый лор[58] с тёмно-синей каймой из дорогого шёлка. Слегка вытянутое лицо его, на котором резко выдавался большой горбатый нос, обрамлённое короткой каштановой бородкой, всё испещрённое морщинами, расплылось при виде Катаклона в широкой улыбке.

– Полихронион![59] Приятно встретить одного из своих лучших учеников, – мягко, елейным голосом заговорил Лихуд. – Да, Кевкамен, вот ты и ступил на стезю государственной службы. Я вижу, ты хмур, чем-то недоволен. Скажи, может я сумею помочь.

– Я рад видеть тебя, достопочтимый патриций, – низким поклоном приветствовал его Кевкамен. – Но что тебе до моих мелких забот? Они не стоят твоего высокого внимания.

– Нет, поверь, я воистину хочу помочь тебе, Кевкамен, – Лихуд подал ему руку. – Ваш выпуск был одним из лучших в школе Магнавры. Счастливые были времена! К сожалению, теперь об этом остались одни воспоминания. Судьба безжалостно разбросала всех вас в разные концы империи. Знаешь, где сейчас Неофит – моя самая большая надежда? Уехал в какой-то там городок на Гипанисе, принял священнический сан, несёт свет христианской веры в тёмные души славян. Вот как. А добрый приятель твоего отца Константин из Далассы! Говорят, он впал в немилость и сослан на остров Митилена. Ты слышал об этом, Кевкамен?

– Ты говоришь о Константине Мономахе? – сдвинув брови и опасливо озираясь, пробормотал вполголоса Катаклон.

– Да, о нём. Мономах[60]. Странная фамилия. И к нему совсем не подходит.

– Да, я слышал, что он впал в немилость.

– Вот что, Кевкамен. – Лихуд неожиданно перешёл на шёпот. – Сегодня же, прошу тебя, посети мой загородный дом. Это в Эвмолах, ну да ты ведь знаешь. Я постараюсь кое-что для тебя сделать. Похоже, начинается большая интрига. Будь во всеоружии. Готовься. И главное: никому ни слова о нашей встрече.

Мимо прошли несколько патрициев. Лихуд с любезной улыбкой приветствовал их и сделал Кевкамену знак, что разговор пока закончен.

С трудом дождался молодой спафарокандидат конца долгой торжественной церемонии. Никем не замеченный, он выскочил за ограду дворца и едва не бегом бросился домой. Надо было тщательно обдумать сказанное Лихудом, но мысли путались, всё тело било как в лихорадке.

Что задумал Лихуд? Зачем он понадобился этому хитрому дворцовому интригану? Наверное, опытный сановник хочет впутать его в какое-нибудь тайное рискованное дело. Что ж, он готов на всё, только бы получить сан патриция. Будет власть, золото, он добьётся, непременно добьётся славы, он повернёт лицом к себе капризную фортуну, и, наконец, щедрыми дарами и любовью он покорит сердце гордой красавицы Анаит.

Катаклон вытер со лба пот и улыбнулся. Надо верить, надеяться и иметь хоть малую толику терпения.

…С робостью и волнением прошёл Катаклон, сопровождаемый слугой в ярко-фиолетовой короткой тунике, в широкую залу, уставленную столами, крытыми белыми скатертями, с драгоценной фарфоровой и серебряной посудой. Высокие лекифы арабской работы, персидские вазы из голубого фарфора, блюда с изображениями сказочных птиц, красочные росписи на стенах – всё это на миг ослепило молодого человека. Он приложил руку к сердцу и отвесил хозяину глубокий поклон.

Лихуд с тою же ласковой улыбкой приветствовал его.

– Вот и наш юный друг, – обратился он к двоим восседающим за столами мужам в долгих белых придворных одеяниях. – Кевкамен Катаклон, спафарокандидат.

– Не заметил ли ты, юноша, на улице ничего подозрительного? – спросил Катаклона один из мужей, солидный толстогубый человек с чёрной окладистой, как у русов, бородой.

– Нет. Я был внимателен, останавливался, присматривался. Везде царят тишина и покой.

– Хорошо. Надеюсь на твою наблюдательность.

– А также на твоё благоразумие, – хриплым голосом добавил второй гость Лихуда, сухощавый седой старичок, маленький и подвижный.

– Перейдём сразу к разговору о деле, – предложил Константин Лихуд. – Садись на скамью, Кевкамен. Начинай ты, дорогой Михаил Кируларий, – обратился он к чернобородому. – Введи нашего юного Кевкамена в суть дела.

– Могу ли я быть откровенен при этом юноше? – насупив смоляные брови, пробасил Михаил, окидывая Катаклона полным недоверия недобрым взглядом.

– Можешь. Кевкамену тоже досталось от проэдра.

– Проэдра! – скривившись, злобно передразнил Лихуда старичок. – Какой проэдр из этого ничтожного евнуха? Позор империи ромеев – вот кто такой Иоанн Пафлагонец!

– Конечно, ты прав, сиятельный Никифор Кампанар, – любезно улыбаясь, согласился Лихуд. – Но я хотел рассказать вам ещё об одной подлости евнуха. Этому юноше Иоанн обещал сан патриция, если он выполнит данное ему поручение – убедит отряд русов остаться на службе у базилевса. Кевкамен блестяще исполнил свою задачу, и что же? Проэдр и не подумал сдержать своё обещание!

– Какая подлость! – воскликнул Михаил Кируларий.

– Чего ждать от такой крысы, как Иоанн! – проскрипел Кампанар. – Надо обить ему крылья! Сбить ворона с высоты!

Кевкамен сидел поражённый. Откуда Лихуд мог знать о поручении Иоанна и о его обещании?! С подозрительностью и даже некоторым испугом переводил он взгляд с одного патриция на другого.

Лихуд, видимо, догадавшись, какие мысли витают в мозгу юноши, счёл нужным поддержать его:

– Не удивляйся, юный друг, моей осведомлённости. Пока что я слишком нужный базилевсу человек.

Он рассмеялся скрипучим коротким смехом.

– Так я буду продолжать? – спросил, приподняв густую лохматую бровь, Михаил Кируларий.

Лихуд всё с той же ласковой улыбкой согласно кивнул ему.

– Ты, Кевкамен, должен обещать нам, что будешь хранить в глубокой тайне всё услышанное здесь. Поклянись на кресте. – Михаил подал Катаклону большой серебряный крест.

Кевкамен с благоговением поцеловал его и тихо вымолвил:

– Клянусь. Ни одна душа не будет знать.

– Помни, что Господь жестоко карает за нарушение крестного целования, – подняв вверх указательный перст, торжественно изрёк Кируларий. – Но перейдём к делу. Дабы ты разобрался во всём, выслушай меня, спафарокандидат. В столице сейчас есть много недовольных базилевсом Михаилом и его дядей. Патриции не хотят больше видеть над своими головами уродливую фигуру неблагодарного и коварного евнуха. Пора свалить проклятого Пафлагонца! Вот мы и собрались здесь обсудить кое-какие дела.

– В Константинополе сегодня негласно действуют три партии, – перебил Кирулария Константин Лихуд. – Первые, те, что стоят за нынешнего базилевса Михаила Пафлагона и держат сторону евнуха. Вторые – их возглавляет патриарх Алексей Студит, и среди его сторонников друнгарий Георгий Маниак, доблестный, но немного безрассудный воин, – хотят свергнуть Пафлагона и императрицу Зою, а вместо неё возвести на трон Феодору, её младшую сестру. А нам… Нам не нужна ни Феодора, ни пафлагонские евнухи. Мы хотим… Я не случайно вспоминал Константина Мономаха. Этот человек популярен в среде черни, он – обиженный, обделённый, сосланный, пострадавший от притеснений пафлагонской клики. Кроме того, Мономах неглуп, а нынешний базилевс и его дядя думают только о своих барышах, как рыночные торговцы. Во главе империи должен стоять державный муж. Допускаю, что Георгий Маниак хороший военачальник, но… Он человек вспыльчивый и недалёкий. Константин Мономах представляется нам более стоящей фигурой.

Кампанар и Кируларий одобрительно закивали.

– И ты думаешь… Достопочтимый Константин… Мономаха на трон, – пробормотал изумлённый Кевкамен.

У него в голове не укладывалось, как может его старый знакомый, добрый товарищ по университетской скамье его покойного отца восседать на золотом троне.

– А что? – Лихуд развёл руками. – Константин Мономах – человек знатного рода. Первый из известных нам Мономахов, некий Евстафий, выдвинулся ещё более двухсот лет тому назад, в правление базилевса Феофила[61]. Он был судьёй. Высокую должность занимал и отец Константина – его звали Феодосием. Но он оказался причастен к заговору против базилевса Василия, дяди нынешней базилиссы, и хотя не был казнён, но карьеру свою погубил. После тех событий и его сына не подпускали близко к императорскому трону, пусть он и не подвергался преследованиям. Зато при следующем базилевсе, Романе Аргире[62], Константин Мономах стал членом синклита, но потом пафлагонская клика, опасаясь его влияния, отправила сего мужа в ссылку. Так что происхождение у него достаточно высокое. К тому же вспомни: в прошлом базилевсами не раз становились даже выходцы из простонародья. Император Юстин[63] был обыкновенным крестьянином из Фракии, а Василий Македонянин[64] – конюхом на императорском ипподроме.

– А Анастасий Дикор[65] – простым солдатом, – хрипло добавил Никифор Кампанар.

– В этом нелёгком деле у нас, думаю, появится крепкий союзник, – с улыбкой сказал Лихуд. – Не опасайся, Кевкамен, мы тщательно всё взвесили.

– Какой союзник? – ошалело озираясь по сторонам, почти шёпотом спросил Кевкамен.

– Императрица Зоя. Разве ты не слышал, каким унижениям и какой мерзости подверглась порфирородная? Это она возвела на престол Михаила Пафлагона, своего любовника. И чем ответил он ей? Первое время он ещё строил из себя пылкого влюблённого, а уж потом… Вместе со своим дядей они по сути заточили несчастную в гинекее. Базилисса тяжело страдает от их чёрной неблагодарности.

– Я этого не заметил. – Катаклон с сомнением качнул головой.

– Базилисса умеет великолепно притворяться. Она никому не показывает своих чувств. Таково воспитание порфирородных, дорогой Кевкамен, – постарался рассеять сомнения юноши Лихуд. – Так вот. Мы имеем к тебе важное поручение. Ты тайно поплывёшь на Митилену, к Мономаху. Передай ему: в Константинополе у него много верных друзей. Добейся его согласия на брак с базилиссой. Да, именно так. Мономах и Зоя – вот наш план.

– О деталях пусть он не думает, – добавил Кируларий. – Мы устроим в столице заговор, свергнем базилевса, умертвим Иоанна, Феодору заточим в монастырь. Вот пускай тогда Мономах въезжает в город через Золотые ворота. Мы возденем на его чело диадему. Одно условие, и главное, – брак с Зоей.

– Надеюсь, честолюбия выходцу из Далассы[66] не занимать, – промолвил Кампанар.

– Не сомневайся, патриций. – Лихуд криво усмехнулся. – Мне ли не знать своего давнего товарища. Он не был очень талантлив, но уж честолюбия… Он всегда брал упорством и желанием… Вот что, Кевкамен. Никому, разумеется, ни слова, куда и зачем ты едешь. Скажешь, к матери во Фракию. В пристани ожидает тебя кумвария «Звезда Вифлеема». Завтра отплытие. И последнее: о награде за свои труды. Получишь сан патриция, может, даже ещё должность стратига[67] в одной из фем во Фракии.

Кевкамен вздрогнул, глаза его сверкнули огнём вожделения. От многоопытного Лихуда не укрылось радостное возбуждение юноши, он хлопнул его по плечу и, как старший младшему, поучительно добавил:

– Вот видишь, дело стоящее. Есть ради чего подвергаться опасности. Ну, с Богом. Иди, уже поздно. И помни: мы – не Иоанн, мы умные люди и не забываем заслуг преданного человека.

Лихуд проводил Катаклона до ограды дома, перекрестил его и обнял на прощание.

Стояла чёрная южная ночь – хоть глаз выколи. Луна скрылась за тучами, моросил мелкий дождик; обжигая холодом, ударял в лицо порывистый северный ветер. Испуганно оглядываясь, скорым шагом шёл Кевкамен по Месе. Сердце его сжалось от страха, когда увидел он впереди выступающую из мрака огромную фигуру. Но тотчас же из груди его вырвался вздох облегчения. Это же статуя императора Аркадия. Как он мог не узнать!

Юноша прибавил шагу. Вскоре впереди показался свет горящих светильников – это были бани Зевксиппа.

– Благодарение Господу! Вот и дом мой виден впереди!

Он набожно перекрестился.

Мятежник! Было что-то страшное, но и одновременно притягательное в этом слове. Прав Лихуд: ему стоит рискнуть. Стратиг фракийский! Как звучит! Мечтательно улыбаясь, Катаклон поднял голову и не заметил около ворот своего дома огромную лужу. С размаху шлёпнувшись в грязь, он злобно выругался, устало отряхнулся и торопливо юркнул за ворота.

…Рано утром Катаклон был у Анаит в доме на Месе. На ступенях крыльца с изумлением и страхом заметил он тёмные пятна крови.

– Что случилось? – нетерпеливо спросил он вышедшую в гостиный зал девушку. – Почему кровь на крыльце?

– Ночью какие-то люди устроили побоище на улице. Мы с Ниной дрожали от страха. Они бились на мечах.

– Подозрительно это. – Кевкамен насторожился. – Ещё не хватало! И так одни неприятности. Вот что, красавица. Мне надо уехать. Ненадолго. Я получил письмо из Фракии, от матери.

Анаит равнодушно пожала плечами.

– Езжай, куда тебе угодно. Какое мне до этого дело?

– И тебе не жаль расстаться со мной?

– Ты ведь сам сказал, что уезжаешь ненадолго, и, по-моему, в прошлый раз мы обо всём с тобой договорились. У тебя своя жизнь, свои заботы, у меня – свои.

С уст девушки сорвался лёгкий смешок.

Кевкамен смотрел на неё неотрывно, с животной тупой жадностью. Вот сейчас бы повалить её прямо на пушистый цветной ковёр, разорвать шёлк на платье, впиться губами в её округлую грудь, зарыться лицом в каштановые распущенные волосы, целовать, ощущать рядом с собой её жаркое, созданное для страсти и наслаждений тело. Но нет, придётся терпеть, ждать. Не время предаваться усладам любви. Его ожидает важная миссия! Прочь дьявольское наваждение!

Катаклон сухо попрощался с Анаит и поспешил на пристань.

Встав у окна, девушка из-за тонкой занавеси смотрела, как он скрылся между прибрежными домами.

– Нина! – окликнула она мамку. – Как наш витязь, он не очнулся?

– Всё в бреду. Я послала за лекарем Петром. Осмотрел бы его раны.

– Вот что, Нина, – Анаит задумчиво провела пальцем по подбородку. – Никто не должен знать, что этот воин здесь, у нас. Кроме меня, тебя и лекаря Петра. И прежде всего надо позаботиться, чтобы о нём не проведал Кевкамен. Ты поняла?

Нина молча наклонила голову и хитровато улыбнулась.

10

В лицо Катаклону летели солёные водяные брызги. Под ногами у него ходуном ходила короткая смотровая лесенка. Пенящиеся волны с седыми гребешками яростно захлёстывали качающуюся из стороны в сторону кумварию, заливали палубу. Отчаянно скрипели натянутые снасти, свирепый ветер рвал высокий косой парус.

Судорожно вцепившись руками в поручни, Катаклон со страхом смотрел на низкое тёмно-серое небо. Над его головой плыли грозовые лохматые тучи, сверкали молнии, гремел раскатистый гром.

– Господи, пошли спасение! Грешен, грешен я! – шёпотом, со страстной мольбой взывал молодой чиновник ко Всевышнему.

Когда уже, казалось, погибели ему не избежать, около полудня мало-помалу развиднелось, ветер стих, море немного поуспокоилось.

«Внял молитвам моим Всевышний!» – Кевкамен, мокрый, всё ещё дрожащий от холода и страха, устало побрёл в предоставленную ему узкую камору, повалился на скамью и забылся чутким беспокойным сном.

Разбудили его крики чаек. Солнце било в крохотное оконце у изголовья жёсткого ложа, вдали слышался мерный плеск волн.

Размяв усталые занемевшие ноги, Катаклон выбрался из каморы на палубу. Солнечный луч неприятно ударил ему в глаза, по щеке покатилась слеза, молодой человек смахнул её рукой и осмотрелся. Вдали по левому борту судна виднелся каменистый берег. Кевкамен различил приземистые глинобитные домики, сады, виноградники, заметил гавань, сплошь усеянную мелкими скедиями и арабскими кубарами с высокими носами в форме сказочных птиц и зверей.

– Где это мы? – спросил он у кормщика.

– Порт Мефимна. Если тебе надо в Митилену, следует плыть вдоль восточного побережья. Отсюда около ста двадцати стадий. Найми лодку. За несколько червонцев любой рыбак отвезёт тебя.

Кумвария подплыла к берегу. Голова Катаклона кружилась, он шатаясь выбрался со сходен на сушу и, тяжело вздыхая, поплёлся вдоль пристани. Трудно было сейчас узнать в сутулом человеке, облачённом в мятый суконный плащ, в войлочной шапке на голове столичного придворного. С тоской посмотрел Катаклон на свои огрубевшие, давно не мытые длани с грязными ногтями, заметил мозоль на деснице, сплюнул от негодования и зло выругался.

– Стой! – вдруг раздался впереди громкий зычный голос.

Рослый плечистый воин в блестящей кольчуге и шлеме на голове решительно преградил ему путь.

– Кто ты такой? Почему я должен подчиняться твоим приказаниям? – раздражённо выпалил Катаклон. – А ну, дай мне дорогу!

– Меня зовут Тростейн. Я служу в императорской гвардии. Мне поручено взять тебя, заключить в оковы и доставить в Константинополь! Ты вор и изменник!

– Что?! Да как ты смеешь, нурманская собака?! – воскликнул Кевкамен.

Сердце его захолонуло от ужаса. О Господи! Неужели всё провалено, заговор рухнул и его ждёт ослепление?! Да, именно так, базилевс прикажет ослепить его на глазах у черни, на Амастрианской площади! Позор! Бесчестие! Кошмар! Что же делать?!

Он лихорадочно стал думать, как бы спастись.

В холодных серых глазах нурмана полыхнул гнев, он рявкнул:

– Защищайся! – И выхватил из обитых сафьяном ножен огромный меч.

Катаклон отскочил в сторону, резким движением сбросил с плеч плащ и остался в коротком лёгком доспехе с кольчужными рукавами. Он неторопливо достал свой широкий меч и опасливо огляделся.

Они стояли на песчаном полупустынном берегу, немного в стороне от жилых построек. За спиной Кевкамена покачивались на воде рыбацкие лодки и быстроходные скедии.

– Ну, я жду! Или ты струсил, хочешь сбежать? Не выйдет! Или я убью тебя в честном бою, или отведу на дромон. Но сначала ты мне скажешь, куда девал церковную казну из Иерусалима!

– Казну! Какую казну? – искренне удивился Катаклон и вдруг рассмеялся. – Ты меня с кем-то спутал, достопочтимый Тростейн. Я никогда не был в Иерусалиме.

– Рассказывай сказки кому-нибудь другому! Защищайся! Ты надоел мне! Или…

Остриё меча упёрлось Кевкамену в грудь.

– Подожди, подожди, доблестный воин, – опасливо отстраняя грозно блеснувшее перед глазами оружие, Катаклон вложил свой меч обратно в ножны. – Давай разберёмся. Кого ты ищешь? Уверяю тебя, я совсем не тот человек, который тебе нужен. Я спафарокандидат и послан базилевсом на остров с одним важным поручением.

– Ты врёшь, трус! – загремел Тростейн. – Подлый иуда! Ты был казначеем в церкви Двунадесяти Апостолов и сбежал, прихватив с собой церковное золотишко! Почему я должен верить твоим выдумкам?!

«Господи, что делать?! – лихорадочно размышлял Кевкамен. – Этот бык воистину принимает меня за другого. Нет, я не могу открыть ему своё имя и цель своего приезда. Этим я нанесу вред Лихуду и Мономаху, да и себе самому в первую очередь».

– Что, пёс, умолк?! – окликнул его нурман. – Довольно врать! Пошли! Живо! Отдавай мне свой меч!

Рукой в железной перчатке он ударил Кевкамена в плечо. Сам не зная как, молниеносным безотчётным движением юноша вырвал меч из ножен и рубанул нурмана по лицу.

Тростейн с воплем схватился за глаз, между пальцами его захлестала кровь, он зарычал и с яростью метнулся на Катаклона, но Кевкамен, подхватив свой плащ, бегом ринулся вдоль берега.

Ослеплённый дикой болью, зверея от ненависти, нурман орал во всё горло:

– Стой! Держите его!!!

Кевкамен бежал, не разбирая дороги, петляя по каким-то грязным переулкам, наполненным запахом гнилой рыбы, в ушах у него свистел ветер, а наброшенный впопыхах плащ неприятно колыхался за плечами. Перевёл он дух, только когда оторвался от погони и очутился на высокой скале над речным берегом.

Глаза Катаклона заливал пот. Опираясь руками о ствол раскидистой сосны, он долго тяжело, с надрывом, дышал.

В густых лесных зарослях он отсиживался до позднего вечера и только в сумерках рискнул пробраться обратно на пристань. Никем не замеченный, он юркнул на свою кумварию и постучался в камору кормчего.

– Пойди на берег, найми лодку до Митилены. Вот тебе золотой, – запыхавшись, в волнении повелел Катаклон. – С рассветом я должен быть в пути.

Кормчий понял всё без лишних расспросов, да и сверкнувшая перед его глазами золотая монета сделала своё дело.

Поутру Катаклон уже плыл вдоль восточного берега острова, вокруг него дружно работали гребцы, а крепость Мефинма оставалась далеко за спиной, окутанная густым туманом, сошедшим с высоких холмов видного у горизонта малоазийского берега.

Повалившись на дно лодки и плотно закутавшись в плащ, юный спафарокандидат предался короткому отдыху.

…Воспоминания никак не давали Кевкамену покоя. Ворочаясь на дне лодки, он снова и снова воскрешал в мыслях прошлое: своё детство, учёбу в Высшей школе Магнавры, встречи с приятелями.

Их набралось тогда человек двадцать – все они были сыновья и племянники почтенных знатных родителей, девятнадцати-двадцати лет, одетые в одинаковые белые хламиды, с вощаными дощечками в руках.

Нудно и утомительно читал свои лекции уважаемый Константин Лихуд, они узнавали о Кодексе Юстиниана и «Эклогах», об эпистолах покойных базилевсов и их василиках, а после занятий шумной гурьбой высыпали на Месу и на площадь Августеон.

Константин Мономах – высокий стройный муж, старше Катаклона лет на пятнадцать (а может, и больше), провинциал из Далассы, связанный родственными узами с влиятельнейшим родом Склиров, неглупый, честолюбивый, изысканный эстет, друг покойного отца – чем привлёк он к себе внимание тогда ещё совсем ребёнка Кевкамена? Да, пожалуй, в нём была сила обаяния, какая-то особая притягательность.

Ясно припомнил Кевкамен последний день своей учёбы. Тогда приглашённые в дом к Мономаху и оказавшиеся в благоухающем саду вчерашние школяры – он, Неофит и Василий Педиадит – бурно обсуждали открывающиеся перед ними горизонты.

– Я начну службу при дворе, – говорил Василий, худощавый высокорослый безбородый евнух, неведомо как затесавшийся в их компанию. – Где ещё можно обеспечить себе хорошее будущее? Хочу добиться помощи от дяди Константа. У него широкие связи, он патриций, вхож в тронный зал Магнавры. Неплохо было бы получить сан наместника где-нибудь неподалёку от столицы.

– Но, говорят, за должности надо платить большую мзду, – вставил Кевкамен.

Он немного завидовал Педиадиту – уж этого-то устроят куда-нибудь в тёпленькое местечко, хоть он и евнух. Жаль, что у него, Катаклона, нет таких влиятельных покровителей, как дядя Констант.

– Вы оба говорите не о том, – качая головой, возразил умница и любимчик учителей Неофит, маленький щуплый молодой человек с горящим неземным огнём взглядом жгучих чёрных глаз. – Какой смысл думать только о себе? Для того ли просидели мы столько лет в стенах аудиториума? Нет, моя стезя иная. Я хочу… Я должен нести в дальние страны свет христианского учения. Пусть слепцы прозреют, а глухие услышат!

– Это опасное и трудное дело, друг мой, – хмурясь, отговаривал его Василий. – Я понимаю твоё неуёмное желание, вижу, что ты воистину готов жертвовать собой ради торжества православной веры, но подумай: стоят ли эти жертвы твоей драгоценной жизни? Ведь ты можешь послужить здесь… Послужить империи. Империи нужны такие люди, как ты. Работай в библиотеке, пиши свои богословские труды, в этом и будет твоя стезя. А так, – он развёл руками, – погибнуть среди свирепых язычников?.. Нет, мне не понять твоих устремлений, Неофит.

– Равно как мне не понять твоего честолюбия, твоей страсти к возвышению, к карьере, – рассмеялся Неофит. – Но давайте не будем спорить, друзья мои. Всё это – пустой разговор. Каждому из нас Господь предназначил свою дорогу. Пойдёмте лучше в таверну да выпьем доброго хиосского вина.

Кевкамен слушал товарищей с некоторым даже удивлением. Слова «империя», «предназначение», «высокая цель» казались ему совершенно ненужными и пустыми. Об одном думал он и мечтал тогда: обеспечить себе более-менее приличную безбедную жизнь. А иное… Ну где вот они теперь – мечтатели! Один – служит в чине вестарха[68] в далёкой Антиохии[69] на Оронте, другой пропал где-то на Гипанисе[70], среди варваров. А он – он медленно, но верно идёт по дворцовой лестнице. Пусть он пока всего лишь жалкий спафарокандидат, но именно он, один из всех троих, сумел остаться в столице.

А впрочем, всё может измениться, если не получится так, как планируют Константин Лихуд и его сообщники.

…Катаклон приподнялся и сел на скамью. Прикрыв ладонью глаза, он всмотрелся в даль. Впереди, за виноцветной гладью Эгейского моря, проступили серые очертания городских стен. Вот она, Митилена – цель его долгого пути. Напряжённый, натянутый как пружина, Кевкамен вскочил на ноги и велел гребцам ускорить ход.

11

Над городом стояла полуденная жара, было безлюдно, тяжело дышалось, духота вызывала нестерпимую жажду и пот. Во влажном раскалённом воздухе не ощущалось ни дуновения ветерка.

Вдали, за рекой, с гор, красивые очертания которых вырисовывались на фоне сапфирового неба, медленно спускался лёгкий полупрозрачный туман.