Девушка с котом, +/– 10 килограммов. Посвящается тем, кто худеет всю жизнь

Некоторое время кот просто сидел в сторонке и наблюдал, как хозяйка снует взад-вперед, и как в эпицентре кровати постепенно вырастает ворох одежды.

– Ты что, уходишь из дома? – наконец, тревожно мяукнул он.

Юлька загадочно подмигнула коту и ничего не ответила.

Дмитрий Анатольевич несколько раз нервно дернул хвостом. Он не любил сюрпризов и к тому же знал, что от хозяйки можно ожидать чего угодно.

– Лучше сразу расскажи все как есть, – предложил кот. – Ты влезла в крупные долги, и теперь судебные приставы опишут наше имущество?

Юлька остановилась посреди комнаты с пляжными тапочками в руках и озадаченно посмотрела на питомца.

– Ты всего лишь кот. Откуда ты знаешь про судебных приставов?

– Иногда, когда тебя нет дома, я нажимаю кнопку на пульте и включаю телевизор, – неохотно признался Дмитрий Анатольевич. – Днем часто показывают судебные шоу. Но не меняй, пожалуйста, тему разговора. Что случилось?

– Ну, раз ты у меня такой умный, то попробуй догадаться сам.

Кот вспрыгнул на кровать и обнюхал груду вещей, потом залез в пустой открытый чемодан и уселся на клетчатой подкладке.

– На дворе сентябрь, а ты собираешь летние вещи, – констатировал он. – Это значит, что ты уезжаешь куда-то далеко. И точно не на один день, судя по количеству одежды.

– Продолжай, – подбодрила его Юлька.

– Среди вещей я не вижу ни моей переноски, ни запасов кошачьей еды.

– Логично.

– Я не знаю, каких ты еще наломала дров. Но если ты сейчас уедешь одна, без меня, то что же тогда будет со мной?

Дмитрий Анатольевич не скрывал беспокойства, глядя на хозяйку большими желтыми глазами.

Юлька присела рядом, отложила в сторону тапочки и погладила кота.

– Какой же ты все-таки милый, – сказала она. – Не переживай. Конечно, я тебя не брошу. Я уезжаю всего на несколько дней, и всего лишь в Дагомыс. Это не так далеко. Раз уж ты умеешь включать телевизор, то, может быть, знаешь, что это такой город на берегу Черного моря. А пока меня не будет, о тебе позаботится Илья…

– Ой, нет. Только не это!

Кот вздрогнул и прижал к голове уши.

– Может, есть какие-то другие варианты?

– Например?

– Может, у тебя есть какие-нибудь другие мужчины, кроме Ильи?

– Кот, как ты мог обо мне такое подумать??

– Я имею в виду, другие мужчины, которые в состоянии менять наполнитель в лотке и подсыпать мне корм.

Юлька для вида немного подумала.

– По правде сказать, у меня нет других мужчин, – произнесла она, наконец. – Ты и сам это прекрасно знаешь. Чем тебе не угодил Илья?

– Он извращенец, – сообщил кот, скорбно глядя на хозяйку.

– ???

– Знаешь, чем он тут занимался в прошлый раз, когда тебя долго не было?

– Ты имеешь в виду, в начале лета, когда меня на два дня положили в больницу с подозрением на аппендицит?

– Именно.

– Я думала, что он менял тебе наполнитель в лотке и подсыпал корм.

– Да, это он тоже делал, – отмахнулся лапой Дмитрий Анатольевич. – Но не только!

– Господи, кот. Говори уже, не тяни.

– Он включал пылесос!

Кот произнес эти слова с негодованием, его хвост от волнения распушился и увеличился вдвое. Пылесос давно был его заклятым врагом.

Юлька с трудом сохранила серьезное выражение лица.

– Ничего себе! Мне он об этом не рассказывал.

– Именно потому, что он извращенец! Маньяк чистоты! Тыкал щеткой во все углы и все жаловался, как у тебя пыльно под кроватью.

– Так-так…

Юлька немного помрачнела.

– Но ведь и ты, кот, ничего мне об этом не рассказал, когда я вернулась из больницы. Я могу расценивать это, как мелкое предательство?

Дмитрий Анатольевич опустил морду и отвернулся.

– Мне было стыдно.

– Стыдно должно быть мне, раз уж Илья считает, что я – плохая хозяйка. Но тебе-то чего стыдиться?

– Мне бы вообще не хотелось бы об этом говорить…

– Нет уж, объяснись.

– Ну, хорошо, я скажу. Илья пылесосил не только углы! Когда он заметил, что я боюсь пылесоса, он произнес: «Страхи нужны для того, чтобы от них избавляться». А потом специально направил щетку на меня. Загнал в угол! Я чуть не умер от разрыва сердца. В последний момент сумел запрыгнуть на шкаф!

Юлька хотела рассмеяться, но передумала. Она посмотрела на упитанные бока своего питомца, а потом перевела взгляд на высоченный зеркальный шкаф.

– Бедный Дмитрий Анатольевич, – произнесла она. – Иди ко мне, мой котик, давай я тебя обниму. Кое-кто, похоже, слегка повредился умом на теме личностного роста…

– Я просидел на шкафу все время, пока этот твой Илья был здесь, – жалобно мяукал кот, взобравшись на колени к хозяйке. – А когда он ушел, я чуть не отбил лапы, когда решился спрыгнуть вниз. Очень тебя прошу, не оставляй меня с этим человеком!

Юлька вздохнула.

– Бедный Дмитрий Анатольевич, – повторила она. – Я же ничего не знала. Хочешь, я поговорю с Ильей и попрошу его не трогать пылесос? Проблема в том, что у меня, кроме него, действительно нет никого, кто мог бы приехать и позаботиться о тебе…

Продолжая поглаживать кота, Юлька всерьез задумалась. Может быть, попросить присмотреть за ним кого-нибудь из соседей?

За последние десятилетия список жильцов в их доме сильно обновился. Старые соседи, которые знали Юльку буквально с пеленок, либо уже умерли, либо разъехались постепенно кто куда. Их сменило новое поколение жильцов, чьи лица запоминались с трудом. Никто из этих новых людей не спешил сообщить Юльке свое имя при первой встрече, да ей и самой проще было запоминать их не по лицам, а по машинам, припаркованным у подъезда.

К таким соседям уже нельзя было зайти так просто за спичками или солью, максимум – поздороваться с утра на лестничной клетке. Юлька обычно здоровалась первой, просто потому, что привыкла так делать с детства. Но доверить кому-то из этих безликих людей ключи от квартиры и своего любимого кота казалось невозможным.

Конечно же, Юлька вспомнила и про свою самую близкую подругу Милу. Если бы та по-прежнему жила с ней в одном дворе, как в детстве, то за судьбу Дмитрия Анатольевича можно было бы не переживать. Но сейчас у Милы была совсем другая жизнь, и они виделись нечасто. Юлька с трудом представляла, как ее подруга выходит из своего загородного дома, садится в белоснежный BMW и мчится, чтобы вычистить лоток ее коту.

Глава 6

Когда-то давно их с Милой матери работали вместе в леденецком Доме культуры. Юлькина мама была завхозом, а Милина – занималась костюмами, декорациями и прочим художественным оформлением. Обе были давно разведенными, веселыми и компанейскими.

Юлькина мать, которую все коллеги уважительно называли Татьяныванной, была дородной женщиной: при ходьбе ее груди колыхались, словно дрожжевое тесто над краями кадки. Но вот она-то, в отличие от Юльки, совершенно не стеснялась своей полноты, как и того, что любит покушать. Более того – всегда стремилась накормить еще и всех вокруг.

И странное дело – по прошествии многих лет, пытаясь воскресить в памяти свое детство, Юлька понимала, что в ее воспоминаниях почти нет эпизодов с теплыми материнскими объятиями, какими-то разговорами по душам. Только мамины борщи со сметаной, холодец и, конечно же, пироги. Будто бы маму не очень интересовало, что Юлька думает и о чем переживает, главное – чтобы она была сыта. «Ешь, дочка! Без хлеба куска везде тоска!» – это была любимая мамина присказка.

Еще про Татьяну Ивановну часто шутили, что она не только широких телес, но и широкой души человек и что, работая в Доме культуры, отдыхать тоже любит «культурно». А все потому, что по выходным Татьяныванна регулярно пекла целые противни пирогов с капустой, жарила свои знаменитые беляши, – и накрывала у себя столы для местного бомонда: поэтов, художников и музыкантов из народного ансамбля.

Почти каждую субботу их двухкомнатную квартиру, где Юлька жила с мамой и бабушкой, наводняли творческие личности. Они протискивались в узкую прихожую, разувались, гремя ботинками и позвякивая бутылками в пакетах. А потом сидели за раскладным столом в маминой комнате, где стены были увешаны концертными афишами и фотографиями артистов, вели шумные беседы о музыке и литературе, закусывали пирогами и поднимали стаканы в честь гостеприимной хозяйки.

Маленькая Юлька, в отличие от матери, совсем не любила таких гостей, а больше всего ей не нравился звук звякающего стекла.

Сидя с бабушкой в соседней комнате, девочка тревожно прислушивалась, потому что знала: по мере того как убывали напитки на столе, большинство поэтов и художников утрачивали навыки культурного общения. Они переходили на споры о политике и могли даже подраться, не сойдясь во взглядах на какой-нибудь аспект бытия. Тогда грохотали стулья и бились тарелки, бабушка бежала ругаться и грозилась вызвать милицию, ну а Юлька, поджав коленки к подбородку, зажимала уши руками, и сердце ее колотилось в ужасе. Драка взрослых людей – это всегда было очень страшно, и особенно потому, что в этой драке могла пострадать мама.

Ей часто хотелось зайти в соседнюю комнату и громко, строгим голосом сказать всем этим людям: «Уходите! Пошли прочь отсюда!» Пару раз Юлька так и делала, но ее никто не воспринимал всерьез. Подвыпившая мать вообще не обращала на нее внимания, увлеченная разговором с кем-нибудь, а другие гости умилялись сердитой девочке, спрашивали, в каком она классе, или просили рассказать стих.

Заглушить тревогу, смешанную с беспомощностью, Юльке помогали только две вещи: книги и еда. К чтению ее пристрастила бабушка, бывшая учительница начальных классов, ну а еды в доме, само собой, всегда хватало. Юлька придвигала к себе кружку с чаем, тарелку с мамиными пирогами – и раскрывала очередную книгу, чтобы с головой уйти в один из своих «параллельных миров». Туда, где Муми-тролль и Снусмумрик сидели у костра и любовались на звезды, мушкетеры всегда побеждали гвардейцев кардинала, а неукротимая Анжелика одним взглядом покоряла сердца королей и морских пиратов.

Чаще всего это, вроде бы, помогало.

Но настоящее облегчение наступало, когда застолье в соседней комнате заканчивалось и гости один за другим расходились по домам. Тогда Юлька старалась поскорее уложить грузную маму на диван, укрывала ее шерстяным пледом, распахивала форточку, чтобы выветрить запах перегара и мерзкий табачный дым.

Мама быстро засыпала, и в квартире воцарялась блаженная тишина. Юлька брала табуретку, садилась рядом с диваном и подолгу прислушивалась к легкому маминому похрапыванию. Она мечтала, чтобы все эти пьяные субботние посиделки прекратились, иногда ей хотелось этого даже больше, чем похудеть и стать «нормальной».

Но мечты все никак не сбывались, и чем старше становилась Юлька, тем глубже уходила в себя. Ее главными увлечениями по-прежнему оставались еда и книги, и непонятно было, что важнее. В школе она училась средненько и терпеть не могла, когда приходилось отвечать у доски, бежать стометровку на время и вообще хоть как-то привлекать к себе внимание.

Лучше всего Юлька чувствовала себя где-нибудь на задней парте, за спинами у ребят и подальше от учительского взгляда. Однажды она услышала, как их энергичная классная руководительница Руфимия Галактионовна говорит про нее кому-то из педагогов: «Обычная, заурядная девочка, серединка на половинке». И Юлька не обиделась, даже наоборот – вздохнула с облегчением. Нет ничего плохого в том, чтобы быть заурядной, как все. Гораздо хуже, когда ты на виду и сверстники тычут в тебя пальцем, шушукаются и противно хихикают.

***

По этой самой причине Юлька когда-то и представить не могла, что они с Милой станут подругами. Мать Милы, тетя Наташа, любила шить и всегда одевала дочку, как куколку. Мила выходила во двор в новой кофточке, новых лаковых сандаликах и с жемчужной заколкой в густых каштановых волосах – и мгновенно оказывалась в центре всеобщего внимания.

Юлька, которая вечно куталась в вещи, которые сейчас деликатно называют «оверсайз», маячила где-то на заднем плане, в массовке. Для нее было очевидно, что Мила – из числа особенных людей, которым суждено блистать, и что когда та вырастет, то обязательно станет знаменитой актрисой или певицей.

Их дружба началась неожиданно, когда Юльке было лет двенадцать. В тот год Дом культуры закрыли. Сначала говорили, что просто на ремонт, но потом оказалось, что у здания сменился владелец. Новый хозяин обустроил в помещении бар и танцпол. Юлькина мама осталась без работы, ей пришлось наниматься уборщицей за копейки. Денег на щедрые пиры уже не было, и ее прежние друзья, музыканты и поэты, заходили в гости все реже.

И вот, как-то постепенно, незаметно для себя, Татьяныванна пристрастилась пить в одиночку. Теперь по выходным она цедила, рюмку за рюмкой, дешевый самогон, разливаемый в соседнем доме, и при этом почти ничего не ела. Она начала стремительно худеть, и это как раз больше всего пугало Юльку.

Порой, когда выпивка заканчивалась, мать порывалась отправиться за добавкой, хотя уже еле держалась на ногах. Юлька очень старалась ее удержать, но это удавалось не всегда.

Однажды мамино «дефиле» получилось особенно эффектным. Спустившись во двор, мать нетвердой походкой приблизилась к той беседке, где обычно собиралась Юлькина дворовая компания, и попросила у подростков сигарету и огоньку. Юлька, наблюдавшая эту сцену в окно, чуть не сгорела от стыда за мать. Решила, что больше никогда не выйдет во двор: будет сидеть дома с книжками до конца жизни. И очень удивилась, когда спустя некоторое время раздался звонок в дверь, и на пороге она увидела Милу.

«Ты чего не выходишь гулять? Помощь нужна?» – спокойно и даже деловито спросила она, перекатывая во рту жевательную резинку. Юлька растерянно пожала плечами. А Мила, привалившись к дверному косяку, рассказала, что у маминого брата дяди Юры – «та же история»: он даже кодировался два раза, но каждый раз срывался. Однажды бегал по подъезду и ловил зеленого кота, которого никто, кроме самого дяди Юры, не видел.

Юлька не верила своим ушам. Королева двора оказалась не высокомерной звездой, как ей представлялось, а вполне простой и дружелюбной девчонкой. В конце концов, Мила буквально за руку вытащила Юльку в беседку и весь вечер просидела с ней рядом, приобняв за плечи. Ни одной шуточки от дворовых ребят по поводу своей пьяной матери Юлька так и не услышала.

***

Спустя еще год у мамы начались какие-то проблемы с левой грудью. Сначала думали, что просто застудила. Татьяныванна прикладывала к груди капустный лист и прогревалась, сидя перед бабушкиным рефлектором – странным прибором, который озарял комнату мертвенно-синим цветом и излучал, как говорили, какие-то особые лечебные волны.

Но ни капуста, ни волны не помогали.

В декабре она легла в больницу. Говорила, что на чуть-чуть, но потом оказалось – надолго. Юлька после школы навещала мать и моталась по аптекам с бумажками, на которых неразборчивым врачебным почерком были написаны названия лекарств. Лекарства были редкие и часто не находились с первого раза. Жить к тому времени стало совсем голодно, единственным источником дохода была бабушкина пенсия, и они перебивались то картошкой, то макаронами.

Но зато тот Новый год Юлька встречала в гостях у Милы. Ее мать после закрытия Дома культуры начала шить на дому, и дела шли в гору. В тот вечер Юлька впервые в жизни попробовала бутерброды с красной икрой и даже настоящее шампанское: девочкам налили по глоточку. Юлька сидела рядом с Милой и ее родственниками за большим, щедро уставленным праздничным столом, – все веселились, танцевали, жгли бенгальские огни, никто не ссорился и не лез в драку, – и думала о том, что это лучший Новый год в ее жизни.

В марте мама вернулась из больницы домой.

Соседка по лестничной клетке сначала ее не узнала – так сильно Татьяныванна похудела, да и постарела разом лет на десять. Бледная кожа на лице и шее висела тощими некрасивыми складками. А еще у матери выпали волосы, и ей пришлось постричься почти налысо. Теперь она если и выходила из дома, то только в косынке, но это случалось редко: в основном она лежала на диване и спала.

Впрочем, однажды, в разгар лета, мать собралась с силами: оделась, повязала на голову пестрый платок. Вместе с Юлькой, поддерживавшей ее под руку, они приехали на вокзал, купили билеты и еще где-то с полчаса тряслись на электричке, которая привезла их в незнакомую деревушку. Спрашивая дорогу у местных, отыскали маленький домик из потемневших бревен в окружении высокой травы и низко нависших яблонь. В наглухо запечатанных оконцах между стеклами лежал толстый слой желтой ваты.

Дверь открыла крошечная старуха с неприметным лицом. Комната, где она жила, показалась Юльке тесной и унылой, словно щель в полу, несмотря на висевшие в углу золоченые иконы. Старуха взяла деньги, проворно осмотрела мать, напоила ее чаем из горьких трав и продиктовала рецепт от болезни, который та записала в блокнот.

Юлька тоже запомнила этот рецепт. Нужно было брать по две столовых ложки риса, заливать холодной водой и сутки настаивать на подоконнике, обязательно на солнечной стороне, а потом выпивать эту воду и рис тоже съедать. И так – каждый день.

Мама купила килограмм риса и начала лечение.

Но и рис не помог.

К осени маме сделалось хуже, она переставала понимать, что происходит. Ночами вскакивала с дивана, забивалась в угол и кричала, как загнанный зверь. Юлька прибегала, обнимала, успокаивала и укладывала ее обратно в постель. Еще у матери начались приступы болей, которые невозможно было терпеть. Приезжала скорая помощь, врачи делали укол и уходили, оставив пустую ампулку на столе. В больницу маму больше не забирали.

Юлька понимала, что дело плохо. Но она к тому времени уже научилась отстраняться – смотреть на все происходящее как сквозь стекло, не чувствуя. Это был для нее единственный способ, чтобы не сойти с ума от страха и тревоги.

Приходя из школы, Юлька каждый раз спешила в комнату матери, чтобы убедиться, что та жива. Открывала форточку, желая хоть немного выветрить тяжелый запах болезни, давала маме воды, безуспешно пыталась хоть чем-то ее накормить, меняла постельное белье, которое теперь приходилось стелить на клеенку.

Ну а потом Юлька уходила к себе, ложилась животом на кровать и открывала очередную книжку, придвинув поближе тарелку с дешевым печеньем: оно уже давно заменяло ей мамины беляши.

***

В конце сентября мама, наконец, умерла.

После того как обтянутый красным сукном гроб с иссохшим тельцем закопали на кладбище, Юлька с бабушкой вернулись домой. Бабушка к тому времени и сама напоминала сухую былинку: она опиралась на палочку и сжимала в дрожащей руке носовой платок, вытирая бесконечные слезы.

Квартиру их, между тем, внезапно наводнила толпа людей. Поминки организовали тетя Наташа и мамина бывшая начальница, в прошлом заведовавшая Домом культуры. Откуда-то выползли и мамины старые знакомые: поэты, краеведы, музыканты и художники снова пили и закусывали, и все в один голос говорили о том, каким добрым, душевным и гостеприимным человеком была покойная Татьяныванна. Юлька не понимала, где пропадали все эти люди, когда мама была жива и когда ее, может быть, еще можно было как-то спасти.

Взрослые утешали бабушку, которая никого не узнавала, и неловко обнимали Юльку, повторяя, чтобы та «держалась». Юлька догадывалась: от нее ждут, что она будет безутешно горевать, – и с удивлением понимала, что на самом-то деле никакого горя не испытывает. Скорее, наоборот – душу затопило чувство блаженного облечения, а синий огонек тревоги, горевший там все то время, пока мама пила, а потом болела, наконец-то погас.

Наверное, со мной что-то не так, – рассеянно думала Юлька и послушно старалась изобразить на лице скорбь. Даже немного всплакнула, чтобы оправдать ожидания взрослых.

А еще Юльке очень хотелось есть. На поминки купили много вкусной еды, которой в этом доме давно не было. Пока взрослые пили не чокаясь и вспоминали покойную, Юлька с Милой утащили со стола блюдце с колбасной нарезкой, полбатона белого хлеба, коробку апельсинового сока, – и устроили в соседней комнате «праздник живота». Юльке при этом казалось, что она празднует свое освобождение и начало новой жизни.

И новая жизнь действительно началась.

Когда минуло 40 дней, тетя Наташа, пожалев подростка-сироту, наняла за свои деньги двух рабочих – сделать ремонт в бывшей маминой комнате, чтобы Юлька смогла туда переехать. Готовясь к этому грандиозному событию, – ведь она почти все детство жила с бабушкой, и у нее никогда не было собственной комнаты, – Юлька освобождала мамин шкаф от вещей, а Мила ей помогала. Вместе они сложили мамину одежду в несколько больших мешков. Ту, что получше, отдали тете Наташе: портниха находила применение каждому кусочку ткани и всего за неделю сшила Юльке из ее же лоскутов новые шторы, покрывало на диван и чехлы для подушек.

Остальные вещи Юлька в несколько приемов отнесла на помойку. Пакеты, оставляемые около мусорных контейнеров, исчезали быстрее, чем она успевала принести новую партию, но Юлька не испытывала никакого сожаления по этому поводу. Устав от разных невыносимых чувств, она будто взяла и их тоже, сложила вместе с воспоминаниями в плотные темные мешки – и убрала куда-то, в самый дальний отсек своей памяти. И очень надеялась, что открывать этот отсек ей больше никогда не придется.

***

Их дружба с Милой между тем продолжалась. Мила научила Юльку рисовать стрелки на глазах и правильно укладывать челку, а еще, за компанию с ней, сидела на кефирно-яблочной диете. Вместе подруги выкурили на двоих свою первую сигарету, и обе кашляли и смеялись, глядя друг на друга.

А еще они вместе делали уроки, потому что учились в параллельных классах и задавали им примерно одно и то же. Юльке больше всего нравилось писать сочинения, и она могла легко настрочить два текста подряд – для себя и для Милы, зевавшей при виде томов Достоевского. Зато той лучше всех в параллели давались математика, химия и физика. Формулы из учебников, которые Юльке казались иероглифами, ее подруга щелкала, как соленые фисташки, и математичка не знала, что делать: то ли ругать Милу за короткие юбки, то ли хвалить за успеваемость.

В глубине души Юлька по-прежнему считала Милу существом иной, более совершенной расы. Она не переставала удивляться, за что судьба преподнесла ей этот роскошный подарок – их дружбу, – и была предана подруге до кончиков своих вечно обкусанных ногтей.

За Милой ухаживали многие ребята из их параллели, а позже стали появляться и парни постарше. Грозный Димка Зуб, частый гость в местном отделении милиции, тоже частенько поджидал ее у школы – с розами, завернутыми в газету. Невысокий и коренастый, в неизменной пацанской кепке и широких штанах с лампасами, Зуб смотрелся очень колоритно, и старшеклассницы косились на него со смесью ужаса и восторга.

Мила, выйдя на крыльцо, спокойно кивала авторитету, возвышаясь над ним на полголовы. Она принимала цветы, позволяла забрать свою сумку с учебниками и проводить ее до подъезда. Зуб смотрел масляными глазками, все норовил облапать за талию и был явно не против напроситься в гости, но Мила каждый раз отказывала – вежливо, но твердо.

Юлька в таких случаях шла как бы рядом, но в то же время деликатно отставая, а потом незаметно сворачивала к своему дому. Она побаивалась Зуба. А вот его приятель Витька ей нравился: тот занимался каратэ, был веселым и простым в общении, мог эффектно исполнить нижний брейк на школьном дворе, собирая вокруг плотное кольцо зрителей. Юлька, мучительно стесняясь своей полноты, не могла заговорить с ним первой, но часто мечтала, как однажды Витька сам ее заметит и будет вот так же встречать у школы после уроков.

Но мечты снова так и оставались мечтами.

Однажды, уже в выпускном классе, поздним осенним вечером Юлька с Милой сидели на скамейке во дворе, как вдруг Зуб возник перед ними из темноты. От парня на метр разило водкой, глаза его были стеклянными.

Что-то невнятно проговорив, Зуб попытался втиснуться между двумя подругами, а когда обе с визгом вскочили, цепко схватил Милу за талию и усадил к себе на колени. Та впилась Димке в руки острыми ногтями, расцарапав кожу до крови, как-то вывернулась и бросилась бежать. Димка, ругнувшись, поднялся и уже хотел пуститься вдогонку, но тут Юлька, стоявшая сбоку, вдруг вытянула ногу и подставила ему подножку.

Никогда раньше она такого не делала, – может, только наблюдала у пацанов на переменках, – и сама не ожидала от себя такого. И тем не менее, приемчик удался. Споткнувшись об ее ногу, авторитет микрорайона тяжело рухнул на землю и несколько секунд неподвижно лежал лицом вниз. Юльке надо было бы, как и Миле, уносить ноги, но она оцепенела: а вдруг она убила человека?