Кровь и фарфор

Сделал театральную паузу, наслаждаясь вниманием. Глаза медленно обвели собравшихся, на мгновение задержавшись на Ари. Насмешливый, быстрый взгляд, будто проверял, слушает ли самый униженный слушатель.

– Террито-о-о-рия, – продолжил, растягивая слово, – интересное понятие. Принадлежит тем, кто может её удержать. Разве не так?

Пожилой мужчина с седыми висками и умными, усталыми глазами – Риккардо, бывший капитан её отца, – кашлянул в кулак.

– Вито, понимаю твой порыв. Но Луиджи… твой брат… всегда уважал старые договорённости. Война на два фронта опасна, мы можем потерять больше, чем приобрести.

Имя отца, произнесённое вслух в этих стенах, ударило в солнечное сплетение, заставив едва сдержать вздох. Ариэль впилась взглядом в серебряный поднос, чувствуя, как по шее ползут предательские мурашки.

Вито улыбнулся. Медленно, хищно, не отводя взгляд от стакана в руке.

– Мой брат, – произнёс мягко, но в голосе сразу же зазвенела сталь, – наверняка был великим человеком. Сентиментальным. Верил в честное слово и рукопожатие. И посмотрите, где он сейчас. – Не стал указывать на Ари. В этом не было нужды. Каждый и так понимал. – Его методы умерли вместе с ним – и это только моя заслуга. Иначе империя развалилась бы окончательно. Теперь играем по моим правилам, а они довольно просты: сила – это право. И тот, кто боится рискнуть, уже проиграл.

Молодой капитан Массимо, щёголь с острыми чертами лица и слишком быстрыми глазами, поспешно кивнул.

– Полностью согласен, время безродных собак прошло, Вито! Нужно показывать зубы сразу, иначе не поймут!

Ари смотрела на них, и внутренняя дрожь постепенно сменялась ледяным, ясным спокойствием: видела страх в глазах Риккардо, подобострастие в глазах Массимо, холодную расчетливость Вито. Это был не совет, это был театр. И она была на сцене, играя свою роль.

И тут Вито повернулся к ней. Прямо так, обращаясь ко всем, но глядя прямо на неё.

– Многие спрашивают, – сказал задумчиво, – зачем я держу это… напоминание о прошлом. Думают, из жалости? Из сентиментальности к крови брата? – Усмехнулся. – Нет, конечно нет. Ведь я сам уничтожил человека, которого мой отец подобрал с улицы, сделал своим протеже, а потом и главой семьи в обход родных детей. Главой, который практически похоронил всю империю. Сила – не только в том, чтобы уничтожить врага. Сила – в том, чтобы заставить служить себе, сломать. Чтобы все видели: даже плоть и кровь самого Луиджи Коста склоняются перед Скарано. Пьют из моей руки, моют мои полы. – Сделал паузу, позволяя каждому слову впитаться в душную атмосферу. – Это удерживает других от глупых мыслей о мести лучше, чем любая пуля. Это… наглядное пособие по смирению.

В комнате повисла мёртвая тишина. Никто не смотрел на неё – все устремили взгляды на Вито, на стол, в свои стаканы. Стыд и ужас витали в воздухе. Ариэль чувствовала, как лицо горит, но внутри был лишь холод. Ледяная, безудержная ненависть. Он думал, что ломал её, но лишь продолжал ковать из неё оружие.

Совещание продолжалось, но слова уже почти не долетали до сознания. Впитывала лица, жесты, интонации. Риккардо – несогласный, но запуганный. Массимо – подхалим и карьерист. Остальные – нейтральные, готовые склониться на любую сторону сильного. Собирала мозаику, запоминала имена предателей. Когда всё закончилось и мужчины стали расходиться, её отпустили. Ноги затекли от долгого стояния, спина ныла, понесла поднос на кухню, в свой очередной уровень чистилища. Кухня встретила знакомым гулом и жаром. Здесь пахло чесноком, томатами и базиликом – уютными, простыми запахами, никак не вязавшимися с роскошью и жестокостью особняка. Погрузила руки в горячую, мыльную воду, принявшись за бокалы, на которых остались отпечатки пальцев тех, кто решил судьбу отца.

И тут приблизилось что-то тёплое и тихое, пахнущее дрожжами и стиральным порошком.

– На, детка, – прошептал голос, и в руку, под столом, быстро и ловко сунули ещё один кусок хлеба, на этот раз тёплый, только из печи. – Подкрепись, а то видок-то у тебя серый совсем.

Ариэль вздрогнула и резко отдернула руку, словно от огня, хлеб упал на пол. Подняла глаза и увидела немолодую женщину с добрым, усталым лицом и глазами, в которых читалась бесконечная усталость. Лилия, одна из горничных. Первой реакцией стал ледяной ужас. Ловушка. Должна быть ловушка. Вито проверяет её на лояльность, на готовность принимать подачки. Любая доброта здесь казалась ядовитой, смертельной.

– Забери, – прошипела, отшатываясь. – Убери!

Но Лилия не испугалась. Лишь грустно покачала головой, подобрав хлеб и быстро сунув его в карман передника.

– Глазами не стреляй, сокровище, – тихо сказала, делая вид, что вытирает стол рядом. – Себя пожалей. Ему только того и надо, чтоб ты сдулась, как шарик, не давай ему этой радости.

Отошла, занявшись кастрюлями, оставив Ариэль в состоянии полнейшей растерянности. Сердце колотилось где-то в горле. Это не было ловушкой. В глазах Лидии не читалось лукавства – лишь жалость и усталая грусть. Жалость… Это новое чувство обжигало почти так же сильно, как ненависть.

Позже, когда кухня опустела, Лилия снова возникла рядом – на этот раз в подсобке, где Ариэль перебирала старые шторы. Женщина оглянулась, убедившись, что никого нет, и быстрым движением сунула в ладонь не хлеб, а нечто иное: обрывок газеты с нацарапанными карандашом словами.

– Это для тебя, – прошептала, и глаза блестели от страха. – Больше ничего не знаю. Слышала, как Массимо говорил… Скарано боится не старых друзей твоего отца. Боится кого-то из новых, того, кто привёз новый груз из Албании. Кто-то претендует на его место.

Ариэль сжала в кулаке бумажку, ощущая, как та жжёт кожу. Информация. Это было оружие. Первое оружие за долгие месяцы. Посмотрела на Лидию, пытаясь понять мотив. Почему?

Как будто угадав мысли, женщина потупила взгляд.

– Мой внук… он болен. Очень болен. А лекарства стоят как крыло от самолёта. Синьор Луиджи… всегда помогал. Когда мог. – Всхлипнула, смахнула ладонью слезу. – А этот… только обещает. Не прошу ничего. Просто… если когда-нибудь… – не договорила, махнула рукой и выскользнула из подсобки, оставив наедине с обжигающим клочком бумаги и новой, всепоглощающей паранойей.

Могла быть правда. А могла – гениально разыгранная ловушка. Вито способен на такое. Мог использовать болезнь ребёнка, чтобы заставить заманить в западню. Разжала пальцы, разглядела каракули: «Албания. Новый игрок. Конкуренция?». Ни имён, ни деталей, просто намёк. И совершенно непонятно, что делать с этой информацией – союзников в этих стенах не осталось.

Вернувшись в свою каморку Ариэль спрятала бумажку под половицей у кровати. Рядом с засохшим куском хлеба, заточенной скрепкой и вкладышем из модного журнала. Её сокровища, её арсенал нищего.

Она сидела на кровати, обхватив колени руками, и слушала шаги за дверью. Шаги Гейба, его ровное, мерное дыхание. Он был тюремщиком, стражем, живым ошейником. Но теперь всё изменилось. Раньше оставалась пассивной жертвой, объектом в чужой игре, теперь появилась цель. Пусть призрачная, пусть опасная. Предстояло не просто выжить, а наблюдать, собирать информацию. Искать слабые места в броне Вито. Ари посмотрела на щель под дверью, за которой стоял он – неподвижный, безразличный, совершенный в своей роли инструмента.

«Хотите, чтобы я была вашим предупреждением? – промелькнуло в сознании, и впервые за долгое время на губах дрогнуло подобие улыбки – холодной и острой, как лезвие. – Хорошо, я буду. Но не тем, о котором думаете. Буду предупреждением о том, что даже прах может подняться с пола и задушить».

Неделю спустя Ариэль снова оказалась в дежурстве на кухне. Душно было словно в пасти гигантского зверя, вобравшей все запахи: удушливый пар от кипящих кастрюль, резкий уксусный дух маринадов, сладковатую вонь перегретого масла и кислый пот снующих людей. Целенаправленный, упорядоченный хаос, подчинённый одной цели – угодить ненасытному монстру по имени Вито Скарано.

Стояла у раковины, руки, покрасневшие до локтей, погружены в мутную, жирную воду. Мыла бесконечную гору хрустальных бокалов, которые чуть позже наполнят дорогим виском её отца и поднимут за здоровье его убийцы. Каждый блестящий на свету стеклянный лепесток напоминал застывшую слезу. Мыла их один за другим, и казалось, что стирает в порошок собственное прошлое, свою память, свою душу.

– Живее, живее! – пронесся над ухом визгливый голос экономки, синьоры Кармины. – Он хочет, чтобы всё было идеально! Чтобы все эти ублюдки облизывались!

«Он». Всегда «он». Без имени, словно имя Вито стало словом-табу, обозначающим саму суть власти – абсолютной и безжалостной. Лилия, промелькнув мимо с подносом, заставленным канапе, сунула в руку попку от огурца.

– Грызи, пока никто не видит. До ночи не поешь.

Машинально сунула огурец в рот. Он был водянистым и вставал комом в горле. Ари чувствовала себя животным на откорме, её будто готовили к закланию, а готовящийся пир был не праздником – ритуализированным убийством, где главной жертвой предстояло стать ей. Каждая фаршированная оливка, каждый кусочек прошутто на глазах превращался в часть собственной погребальной трапезы.

Из коридора донесся грубый хохот. Двое охранников, начищая до блеска оружие, обсуждали предстоящий вечер.

– Говорят, Скарано выкатит бочки с тем самым виски, что старик Коста в подвалах держал. Для него они были дороже золота!

– А дочку его кто к столу подавать будет? Говорят, она у нас тут всем подносит. Может, и мне поднесёт чего-нибудь горяченького? – Они прыснули похабным смехом.

Ариэль съежилась, стараясь стать меньше, уже, невидимей. Руки сами собой потянулись к подолу платья – тому самому, которое заставила надеть синьора Кармина. Когда-то оно было прекрасным – бледно-голубой шёлк, расшитый серебряными нитями. Надевала последний раз на своё шестнадцатилетие. Отец тогда сказал, что Ари выглядит как лунная фея. Теперь шёлк потёрся, выцветал, на боку красовалось неаккуратное пятно: Луна погасла, от феи осталась лишь жалкая, перепачканная тень.

– Ты – напоминание, – говорила синьора Кармина, застёгивая молнию так туго, что перехватило дыхание. – Напоминание о том, что было и чего больше нет. Держись с достоинством.

Достоинство. Какое может быть достоинство у призрака на поводке?

С наступлением темноты гости начали прибывать, вкатываясь в холл самоуверенными волнами – громкие, жадно оглядывающие захваченные владения. Это не были аристократы старой закалки, друзья отца. Новая порода – грубые, с жирными руками и холодными глазами. Головорезы в дорогих костюмах, дельцы с запахом крови из-под маникюра, подкупленные чиновники с нервными улыбками. Стервятники, слетевшиеся на пир после битвы.

Музыка ударила в уши – громкая, навязчивая, с тяжёлым битом, под который нельзя было танцевать, можно было только трястись. Воздух быстро наполнился сизым дымом сигар, сладковатым парфюмом дорогих женщин и едким, мужским запахом пота и алкоголя. Среди этого безумия, этого вавилонского столпотворения, Вито Скарано гордо высился богом-хозяином. Принимал поздравления и похлопывания по плечу, улыбаясь широко, гостеприимно, но глаза оставались холодными и всевидящими. Не наслаждался праздником, поводил инспекцию, оценивал свою стаю.

Ариэль вытолкнули на арену для тяжелейшей битвы: с тяжёлым серебряным подносом, уставленным бокалами с шампанским, должна была пробираться сквозь толпу, подставлять свой груз под жаждущие руки, чувствовать на себе их взгляды. Пялились без стеснения – с любопытством, презрением, голой, неприкрытой похотью. Кто-то щипал за локоть, когда протягивала бокал. Кто-то нарочно задел бедром, заставляя шампанское расплескаться. Какой-то старый козёл с сигарой в зубах провёл мокрыми губами по запястью, когда подавала закуску.

– Ах, это та самая Коста? – слышался шёпот за спиной. – Ну и что в ней такого? Кости да кожа.

– Зато какая кость, – отвечал другой голос. – Королевских кровей, хе-хе.

Ариэль пыталась стать призраком, раствориться, дышать реже, двигаться плавнее, смотреть в пол. Но оставалась главным экспонатом на этой выставке трофеев Вито. Живым доказательством его абсолютной власти. Будто почувствовав чужие глаза на своей спине, обернулась – молодой парень, лет двадцати с небольшим. Высокий, плечистый, с наглым, привыкшим к безнаказанности лицом. Уже изрядно пьян. Звали Марко. Один из новых, тех, кого Вито привёл с собой, тех, кто рвался вперёд, чтобы доказать преданность. Его взгляд, стеклянный от алкоголя, но от этого не менее острый, прилип. Не просто смотрел – сканировал, оценивал, присваивал. В глазах читалась простая, животная уверенность: это – моё. Потому что могу взять.

Сказал что-то соседу, и оба громко рассмеялись. Бородатый детина, хлопнул Марко по плечу.

– Ты что, и правда тут был, когда старика пришили?

– А то! – Марко выпятил грудь. – Я первым ворвался в кабинет. Дедок сидел за своим столом, как король, а я… я ему прямо в лицо… – сделал выразительный жест рукой, изображая выстрел. – А ковёр там, между прочим, персидский был. Вся кровь на него… Красиво так легла, как узор.

Слова ударили Ариэль с физической силой и она едва не выронила поднос. Перед глазами поплыли красные пятна. Увидела тот самый ковёр – тёмно-бордовый, с золотым узором, который так любил отец и представила его залитым алым, липким…

Отшатнулась, пытаясь уйти, спрятаться, но было поздно – Марко уже шёл к ней. Его внимание полностью приковалось, как охотника к подраненной дичи. С этого момента начался ад: куда бы ни двигалась, он оказывался рядом. «Случайно» задел плечом, едва не опрокинув поднос, «нечаянно» пролил красное вино, и тёмное пятно расползлось по бледному шелку платья, словно кровь, загораживал путь, заставляя останавливаться, пока его руки «для равновесия» ложились на талию, на бёдра, с каждым разом всё наглее, всё грубее.

– Ну что, принцессочка, – прошипел на ухо, наклоняясь так близко, что чувствовался проспиртованный смрад его дыхания. – Небось, соскучилась по мужскому вниманию? Давно тебя никто не трогал-то? Или ты всё ещё нецелованная, хе-хе? Могу исправить эту оплошность.

Пыталась уворачиваться, молчать, сжиматься в комок, сердце колотилось так бешено, что казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Паника, холодная и липкая, поднималась по горлу, Ари искала глазами спасения.

Гейб стоял у стены, в своей обычной позе – неподвижный, бесстрастный. Взгляд скользил по залу, время от времени останавливаясь на ней. Но в глазах не было ни сочувствия, ни гнева, лишь холодная констатация факта: объект подвергается агрессии. Уровень угрозы: средний. Недостаточно для вмешательства. Просто наблюдал, выполнял приказ. Был самой надёжной, самой прочной стеной её тюрьмы. И в этот момент Ариэль возненавидела его за это больше, чем Марко с его пьяными лапами.

Отчаяние охватило с новой силой: просто предмет, игрушка.

И тут Марко, окончательно распалившись молчаливым сопротивлением, решил перейти к решительным действиям. Поймал у большого стола с закусками, его грубые руки, словно тиски, сжали её бёдра, припечатав к краю стола так, что дух захватило от боли. Он впился в неё взглядом, животным и голодным, давя своим весом, давая понять – сопротивление бесполезно.

– Ну куда ты, красавица? – голос стал густым, хриплым. – Давай познакомимся поближе. Я с твоим папочкой хорошо познакомился в своё время. Очень он был… сговорчивый в конце.

Его лицо, красное, потное, с маленькими, свиными глазками, приблизилось и мир сузился до этой отвратительной морды, до грубых рук, до давящей тяжести тела. Где-то играла музыка, смеялись люди, а её прижимали к столу на глазах у всех, и никто не вмешивался. Ари перестала дышать, внутри не осталось ни страха, ни паники. Взгляд метался по сторонам в последней, отчаянной надежде. И увидела, что Габриэль Моро смотрел прямо на них: мышца на скуле дёрнулась, словно через её надзирателя пустили разряд тока.

Гейб не думал. Мысли текли слишком медленно, словно густой сироп, совершенно бесполезные в момент острого кризиса. Тело среагировало раньше сознания, мгновенно обработав данные: Ариэль – крайний стресс, уровень угрозы – критический, Марко – агрессор, неустойчивый, пьяный, прямая опасность. Приоритет: сохранность объекта. Решение: нейтрализовать угрозу.

Моро не бросился – сдвинулся с точки А в точку Б с максимальной эффективностью, без лишнего расхода энергии. Левая рука – молот, закалённый годами уличных драк и последующих тренировок, – нанесла точечный, сокрушительный удар по локтевому суставу Марко, впивавшегося пальцами в бедро Ариэль. Не в лицо, не в ребро – в сустав. Технично и профессионально. Минимальное воздействие для достижения максимального результата: боль, шок, временная недееспособность.

Марко даже не сразу понял, что произошло. Мозг, затуманенный алкоголем и возбуждением, с опозданием в долю секунды зарегистрировал сигнал от нервных окончаний. Глухой, изумлённый стон вырвался из глотки, прежде чем увидел искажённую, неестественно выгнутую руку, которая вдруг перестала слушаться и начала жить своей собственной, ужасной, наполненной болью жизнью.

Тишина упала на зал внезапно, словно стеклянный колпак, даже музыка умерла на меццо-стаккато – диджей замер у пульта, поражённый. Сотни глаз вытаращились на эту маленькую сцену у стола с закусками. Казалось, люди разучились дышать.

А Гейб уже действовал дальше. Лицо не выражало ничего – ни гнева, ни удовлетворения. Было чистым листом, на котором читался лишь холодный расчёт. Взял Марко за шиворот – той же рукой, что только что нанесла удар, – и поволок к выходу. Марко, охваченный шоком и нарастающей волной агонии, почти не сопротивлялся, лишь хрипел и пытался инстинктивно прижать сломанную конечность к груди. Дверь распахнулась и захлопнулась – через несколько секунд Гейб вернулся. На идеально отутюженной рубашке не было ни морщинки, ни пятнышка. Дыхание оставалось ровным, как у спящего ребёнка. Вернулся на свой пост у стены и замер, приняв прежнюю позу – миссия выполнена. Угроза нейтрализована, объект в безопасности.