Хайноре. Книга 2

– Что это за могильник? – Нора поморщилась и крепче сжала свой ножичек в покрасневшей на морозе руке.

Северяне промолчали. Тревожить тишину здесь не хотелось.

Не торопясь и не переставая осматриваться, они подошли к хижине. Бриган дал знак своим охранникам остановится, а сам постучал в дверь, как того требовал обычай, и вернулся к спутникам. Дверь со скрипом открылась. На пороге стояла сухая, низенькая, но прямая, что штык, женщина – с виду старше самого леса. Седая, в сером шерстяном платье, увешанная волчьими клыками и сухими травами, Старая Грима походила на одну из плетельщиц судеб, живущих где-то между миром живых и мертвых. Неподвижное лицо ее напоминало восковую маску, с подтеками складок и морщин, точно у свечи, чей горящий фитилек еще виднелся где-то на дне едва зрячих глаз. До этого Биро был у ведьмы всего один раз – сына конунга на его десятую зиму сюда приводила мать, очень уж она верила в силу потустороннего и просила Гриму наделить ее наследника славным будущим, чтоб ему не пришлось прозябать в тени братьев. Ведьма с тех пор совершенно не изменилась – северянин мог дать на отсечение хоть обе руки.

Жуткие глаза придирчиво осмотрели каждого из пришельцев, точно жизнь слизнули, а потом замерли на Бригане.

– Сын Сирен ко мне пришел со дна морского? – От звука ее вороньего голоса Биро передернуло, как в детстве – тогда он звучал точь-в-точь также.

– Обозналась, ведающая. Я его наследник.

– А. Сын Жрицы. Проходи. Все проходите.

Старуха отошла с порога, Бриган наклонился, чтобы пройти внутрь, и Биро с Норой зашли следом, хотя ноги их, похоже, обоих туда пускать не хотели.

В крохотном домике ведьмы было тепло, даже жарко – яростно горел очаг посреди главной и единственной комнаты, если не считать маленькой, скрытой за пологом каморки, где ведьма, вероятно, сушила свои травы и освежеванные заячьи черепки. Пока братья почтенно ожидали разрешения ведьмы сесть за ее стол, бесстыжая кошка со змеиными глазами уже вовсю расхаживала по дому, будто хозяйка. Биро хмыкнул, надеясь, что Нора его услышит и перестанет неподобающе себя вести, но тщетно – она была слишком увлечена какой-то блестящей приблудой, похожей на большой подсвечник.

– Какая интересная вещичка…

– Чего только северные мужи не приносили мне с морских поединков, – лениво протянула ведающая, зажигая свечи на столе лучиной.

– Надо же… Не знала, что фалавенцы берут с собой в плавание родовые ценности.

– Положи на место, – процедил Бриган, и черноволосая с явной неохотой подчинилась.

– Садитесь, северные дети, – велела Грима, и теперь подчинились они с братом. – Чего хочет от моих глаз будущий конунг?

Бриган сложил руки перед собой и задумался. Похоже, он и сам не знал, что спрашивать у потустороннего. Впрочем, будь Биро на его месте…

– Я не вижу пути, – признался Лис. – Сбился. Заплутал в лесу, пьяный и раненый. Мне нужно снова его увидеть.

Тогда было проще. Был лишь Север и враги, поганые фалавенцы, алчущие чужих земель и власти над ними. Потом они с Бриганом оба познали истинную суть этих материковых тварей, этих ряженых бесов, что словесным медом обольстят любого. Оба они на это попались, только юного, озлобленного и пропитанного завистью Биро Корона схватила с легкостью, а, чтобы обратить на свою сторону Бригана, им потребовалось долгие годы мариновать его в дорогом вине, шелках, девицах и собственном бессилии. Но ничего, северный воздух выдует из него остатки фалавенской порчи. Брат снова увидит путь, а Биро ему в этом поможет, на что хватит сил. Ярок Предатель… останется ли он им до самой смерти?

Этот вопрос вертелся у северянина на языке, когда пронзительный взгляд ведьмы обратился к нему. Биро в ответ помотал головой – не время ему сейчас со своими проблемами докучать. Может, будет еще мирный час, придет сюда один и спросит о самом важном – очистит ли он свое имя или после смерти лежать предателю с псами под столом Воителя? Потому ли мать его бросилась в огонь вместе с отцом, что навеки была запятнана сыновьим предательством? Может, потустороннее ему и ответит.

Старая Грима взяла своими маленькими сухими руками медвежью ладонь Бригана, ткнула острием ритуальной иглы в его палец и принялась обсасывать кровавый надрез, что-то утробно бормоча, будто кошка, дорвавшаяся до лакомства. Биро чуть не прыснул со смеху, краем глаза заметив, с каким лицом на это действо смотрит Нора – омерзение пополам с любопытством.

– Да-а-а, – ведающая облизала потемневшие от крови губы. – Есть, что поправить.

Она по-старчески неторопливо поднялась со стула, повесила над очагом котел и начала готовить какое-то варево: в ход шли травы, дурно пахнущие настои, зола и нечто, чего Биро даже не мог описать. Северяне терпеливо ждали, когда варево будет готово, а Нора наблюдала за всем этим из тени. Она удивительно притихла, внимательно следя за руками ведающей, будто о чем-то задумалась. Биро хотел подойти и спросить, но тут заговорила Грима:

– Это выпьешь, потом уснешь и все увидишь. Но придется ждать. Сон будет долгим.

Бриган принял из рук ведьмы деревянную чашу с подтеками мерзкого варева и залпом осушил. После Грима усадила его перед очагом. Сказала, смотреть в огонь, пока не перестанет видеть, а Биро велела следить за братом, чтобы тот не упал в пламя, когда накроет забытье. Сама же ушла в свою зашторенную каморку и велела не тревожить, иначе потустороннее к ним с ответами не явится.

Бриган долго сидел у огня, выпитое все никак не смаривало его в сон. Задумавшись о своем, Биро чуть не прощелкал момент, когда Лис начал клевать носом, и ему пришлось осторожно опустить брата на спину. Потом он сел за стол и стал ждать.

Ждал. Ждал… ждал…

Так долго ждал, что и сам, уморенный дорогой и теплом очага, забылся полусном. Он видел мать, плывущую на ладье с распущенными волосами немужней девушки. Пытался спросить у нее что-то, ускользающее от разума, но, когда тронул узкое плечо, обернулась уже не мать, а Лира. С лицом темным и мрачным, с глазами пустыми и холодными, как у мертвеца. Она вложила свою руку в его. Биро склонился над зеркально-чистыми водами, не тронутыми бороздой волн, и вместо себя увидел Бригана.

И тут же очнулся – с улицы донесся хриплый каркающий крик. Биро вскочил, стряхивая остатки сна, и бросился на улицу.

Ведающая лежала на заиндевевшем мху возле своей хижины. Из раны на шее текло бурно и влажно, шел пар, подсвеченный лежащей рядом с телом Старой Гримы свечой, все никак не гаснущей в луже крови. Маленькая ножка придавила фитилек к земле. Свеча потухла, почти сразу затихла и ведающая. Нора склонилась над старухой, усердно вытирая свое оружие о ее шерстяное платье.

– Ты… ты что натворила?.. – изумленно прохрипел Биро, разом вдруг потеряв и сон, и голос.

Желтоглазая выпрямилась, жутко усмехаясь окровавленным ртом.

– То, что вам давно следовало, идиотам. Стоит бабе нарядиться в кости, коренья и сухие чресла, как все! Ведьма, пути ведает, знания знает. – Повстанка сунула северянину в руку бумажный сверток. – На, вот, изучи. Уверена, в ее каморке таких бумажек навалом. А еще королевского золотишка.

«Сын конунга здесь», – было нацарапано в письме. Биро перечитал несколько раз, борясь с желанием ударить себя, чтобы, наконец, проснуться. Потом бумагу из его рук выхватил проснувшийся Лис.

– Небось где-то в лесу у них условленное дуплишко. Там записочки и оставляла. – Нора насмешливо улыбнулась. – Для фалавенцев, ежель вы еще не смекнули.

Биро посмотрел на брата, тот был задумчив, мрачен и, похоже, растерян.

Потом они вошли в хижину, откуда разом будто бы выдуло все тепло, и поворошили в каморке. Сверху навалено сухих трав, мешков с луком и картошкой, вяленого мяса. А вот под этим всем и прятались заморские богатства северной ведуньи. Столько здесь всего было, что глаза разбегались, будто жила тут не ведьма, а сорока, таскающая в гнездо все блестящее от слюдяных камешков до явно не островных украшений.

– Может… ей и впрямь это в дань приносили…

– Ага. – Нора снисходительно посмотрела на Биро. – И бумагу ей тоже в дань приносили. На растопку.

– Зачем резала ее? – бесцветным голосом спросил Бриган, до того пугающе молчаливый. – Можно было хорошенько допросить.

Хайноре, наконец, рассказала все с самого начала. Оказывается, пока они с братом послушно выполняли наказы ведьмы, желтоглазая обшарила и облазила все, до чего смогла добраться, и уже заподозрила неладное. Потом Биро с Бриганом уснули, Старая Грима ушла к себе в каморку и что-то долго там делала. Нора прикинулась спящей, а сама краем глаза следила. Ведьма в конце концов тихо вышла из-за шторки и прокралась наружу. Нора смекнула, что Грима, видно, торопилась в лес, послание оставить соколиным плащам. Желтоглазая не будь дурой шмыгнула следом и поймала ее почти у порога, стала допрашивать, куда, мол, она собралась, покуда обряд не кончен, что это за бумажонка у ней в руках. Но ведунья отвечать не стала, сразу кинулась на Хайноре. И той пришлось защищаться.

– Пришлось, значит, – недоверчиво пробормотал Биро. Уж очень он сомневался, что старуха вот просто так на нее кинулась. Кто на кого еще кинулся… Но Нора невозмутимо пожала плечами. Хочешь верь, мол, хочешь морду вороти. Все равно ведунью о том, как все было, теперь не спросишь.

Пока Бриган рылся в вещах мертвой Гримы в поисках еще чего-то полезного или важного, Нора суетливо перебирала колдовские склянки. Открывала их, нюхала, что-то даже брала на язык, сумасшедшая. Биро ни за что бы не рискнул такое пробовать, но их ведьма-повстанка, похоже, знала, что делает, или же сама по себе была просто-напросто совершенно безрассудной – тут с Хайноре всегда сложно было понять наверняка.

– Все не то, все не то… – бормотала.

– Что ты ищешь?

– Не твоего ума забота, – отмахнулась повстанка. – Иди, вон, проследи, чтоб Грима ваша не вздумала воскреснуть.

Хайноре засмеялась своей дурной шутке, а Биро только покачал головой. Он давно уже научился пропускать ее колкости мимо ушей, хотя раньше, когда они только познакомились, северянина это жуть как злило. Нора и чувство вины, глубокое, как Северное море, научили его смирению большему, чем учит фалавенский Отец Всесоздатель своих священников.

Когда они снова вышли на поляну, стало светать. Старуха быстро остыла на морозе, даже лужа крови загустела и пошла инеем.

– Что с ней делать? – спросил Биро.

Конунг посмотрел на тело Гримы. В тени трех фигур, склонившихся над ней, ведающая казалась еще более усохшей.

– Так оставим. Волки придут, сами разберутся.

– Верно, – кивнула Нора. – Обглодают, где надо, фалавенцы и не поймут, от чего старуха преставилась.

Лицо желтоглазой казалось серо-белым в свете занимающегося рассвета, оттого еще ярче на нем горели плохо стертые следы крови.

– А это что? – Биро нахмурился. – Совсем озверела?

– Если бы. Эта дура сама мне пальцы свои кровавые в рот сунула. Уж не знаю, зачем. Язык хотела выдрать?

Северянин помрачнел. Он знал. Как и Бриган, который не стал молчать:

– Ну, принимай поздравления, девка. Теперь ты ее наследница.

– Чего-о-о?

– Того. Ведающие так силу свою передают. Через кровь. Когда помирают. Решила, видно, что ты на ее место отлично сгодишься, такая же погань.

Бриган перешагнул через охладевшую Гриму и уже без должного к этому месту благоговения зашагал прочь. Нора расхохоталась ему вслед, будто слабая на разум, и не переставала смеяться, пока троица не вышла с Поляны Дев обратно в лес. А брат так уверенно шел вперед, что Биро даже задумался спросить – не увидел ли он все-таки во сне тот самый утерянный путь?

Но так и не решился.

Глава 4. Пир и боль

Вестей с материка больше не было – Нарок Младший зазря морозил нос, каждый день по нескольку часов карауля на скале. Груни невесело шутил, что однажды парень так срастется с моряцким рогом, что не отдерешь. Станет, дескать, новым северным божеством – Нарок-Вперед-Смотрящий.

Рунлейв было не до шуток. Старая Грима чуть не отдала ее сына фалавенцам и тем самым едва не лишила Север последней надежды. А мать чуть не погубила сына, да простят ее боги и новый конунг.

Жутко. Одно дело пускать потроха для устрашения, выкладывать дымящимися кишками мистические знаки и рисовать кровью на снегу, как делали далекие предки. Северяне использовали эти ритуалы, чтобы хорошенько запугать фалавенцев. А теперь материковые показали, на что способны… Умаслили одну из старейшин, обратили ее в свою веру, отвернули от Севера и его богов. Вот, что жутко на самом деле. Хуже только, если однажды от горцев отвернутся сами боги, сманенные блеском фалавенских шпилей. Жрица надеялась не дожить до этого злого дня.

После похода к Старой Гриме, три раза ей плюнуть огнем в оба глаза, сын стал еще мрачнее. Он подолгу запирался в ее, а теперь уже своем, кабинете, не просил ни еды, ни меда, сидел там, что-то планировал или просто предавался тяжким думам – Рунлейв не знала. Она лишь продолжала делать то, что делала до его прихода: заботилась о стариках и молодняке, отправляла сильных на охоту, Груни с молодцами велела продолжать дело Эйтрага – расчищать заваленные пещеры в горах. И где только носит безумного сына Зверозуба? Ужели она и его на смерть отослала?.. Две недели… должен вернуться со дня на день.

Однажды Рунлейв столкнулась у кабинета сына с желтоглазой мерзавкой, которая тоже пыталась достучаться до конунга, видно, чтоб носом своим острым поводить. Из любопытства или по поручению материковых хозяев – того жрица не знала. Но Бриган и ее не пускал даже после угроз лишить Север поддержки повстанцев. Тут уж даже жрица поняла, что девка больше болтает, чем правду говорит – едва ли у нее так много власти среди материковых крыс. Увидев мать конунга, гадина принялась потешаться над ее сыном, дескать, засел там слезы лить, а бабам опять все за него решать. Не надоело ль вам, говорит, матушка, птенца своего, что лунь, выхаживать? Пора бы сбросить все на его плечи, пусть принимает ответственность и правит.

Потом желтоглазую сморила лихорадка. Ярок сказал, что, помирая, старая ведунья напоследок вложила в девчонку свою силу – вот, стало быть, тело ее и начинает меняться. Что ж, ежели оно так и есть, то либо потустороннее сожрет эту змею, либо она сбросит шкуру и переродится с полнолунием в глазах. Причудлива судьба, думала жрица, посылая к лихорадочной свою воспитанницу Марну. Ну, одно хорошо – на время недуг избавил их всех от яда, что обильно источала вокруг себя эта де Мельн.

Так они и жили. Сын сидел в своем кабинете, верный пес Ярок, жаждущий то ли искупления, то ли топора-избавителя, стерег его дверь. Маленькая девчушка, невестка Рунлейв, изредка высовывалась из своей комнатки – любопытство или скука гнали ее к общей зале. Иногда она общалась с простыми северянами и даже порывалась, хоть и не без робости, помочь девушкам, но жрицу отчего-то избегала.

Так они и жили, в неопределенности и ожидании. Рунлейв ждала от сына большей помощи, большей деятельности, некогда присущей его отцу, но лезть с наставлениями не торопилась. Чувство вины еще глодало ее за губительный совет идти к Старой Гриме – лучше матери пока помолчать, дать сыну справиться самому.

Все решилось после одной драки, которую устроил Груни и Ярок у кабинета конунга. Волчонок обычно тих и задумчив, но иногда – может, в прилив или полную луну – мороки кусают его под хвост, и тогда Груни способен на многое. К примеру, явиться к кабинету конунга и попытаться войти, хоть Бриган и дал наказ его не беспокоить и гнать пришельцев прочь. Ярок же собирался исполнить наказ во что бы то ни стало. А Груни во что бы то ни стало хотел сей же час видеть нового хозяина островов и испросить, почему он ничего не предпримет во имя свободы Севера. Не затем, дескать, мы тебя ждали, чтоб ты по комнатам, что мышь в погребе, прятался.

Столкнулись два кровных северянина, затеялась драка, на шум сбежались дети, за ними Эгла, должная приглядывать за щенками. Углядев, что там делается, Эгла поспешила в пещерный храм, где жрица по обыкновению обласкивала богов, и позвала ее наверх.

Пока Рунлейв со своими заскорузлыми коленями торопилась, как могла, дело уже разрешилось само. Кое-как доковыляв до кабинета, жрица увидела, как Бриган захлопнул дверь за собой и бунтовщиком. Ярок же вернулся на исходную, утирая из-под носа кровь.

– Что стряслось?

Отрекшийся похрустел плечами, мотнул головой, как недовольный конь, и посмотрел на Рунлейв хмурыми темными глазами.

– Девица захотела внимания конунга, – огрызнулся он, видно задетый бойцовскими навыками Груни. И как не отрекался Ярок от имени и наследия, отцовская гордость из него вряд ли уже куда-то денется.

Плохо, что Груни так себя ведет. Конунгу нужно время, нужно во всем разобраться. А этот воду баламутит. Не дело. А может и дело? Может, так оно и надо? Может, так Бриган наконец решится на что-то?

Но у северных мужей, как водится, все решается или войной, или пирушкой. Поскольку от войны все и без того устали, решено было закатить пир в честь возращения благословленного богами правителя. «Коронация», так это назвал повеселевший Груни. Что ж, препятствовать и лезть с нравоучениями мать к сыну снова не стала, в конце концов, всем им нужен хотя бы короткий отдых.

Устроить пиршество решили в самой большой из пещер под крепостью, общей зале. Затея обрадовала что взрослых, что детей – терпкая мысль о почти забытом прошлом, когда Север был свободен, был Сын Сирен и морские победы, была благословенная вечная битва, а не проклятое рабство.

Жрица велела обустроить все, как было при Биръёрне. Женщины взялись готовить яства, мужчины поставили столы и лавки, принесли из холодных пещер мед и брагу. Брагу в начале осени умельцы заготовили для холодной зимы, но ради такого случая было решено откупорить пару ящиков раньше срока. Северяне были рады суете, Рунлейв видела, как огонь очага отражается в их глаза и улыбках, и благодарила богов за мгновения этой радости, что придаст им сил бороться дальше.

Не прошло и пары часов, как завертелась пирушка. Своды пещеры гудели от голосов и песен, люди плясали, пили и ели, как в былые времена, когда Север ни в чем не нуждался и не ведал тревог. Так бывало, когда морские конунги возвращались с набегов, неся с собой богатства и славу.

К пиру вышла даже юная невеста Бригана – белокожая, золотоволосая красавица. Такой и украшений никаких не надо. Точь-в-точь мать Ярока, какой жрица ее помнила. То-то брат конунга не сводит с нее внимательных глаз.

Бриган усадил леди Оронца и Груни рядом с собой, Ярока устроил подальше. Рунлейв сидела по правую руку от сына и не знала, что испытывает сильнее – тревогу или гордость. Возможно, все вместе. Тревога стала ее спутницей с самого начала бунта, тенью бродила рядом, ела с нею, пила с нею, ложилась вместе с нею в постель почившего конунга. А потом вросла в нее, переплелась с жилами в узлы, и стягивает их, стоит только жрице растревожиться слишком сильно. А может это всего лишь старость.

Молодая брага шла легко, девичьей поступью по свежему мху, ласковой рукой проникала в самое нутро, текла, как вода, но голову кружила не хуже меда. Через пару выпитых в задумчивости и тревоге, кружек жрица ощутила легкость в голове и слабость в теле, хотелось поскорее лечь, забыться сном и видеть в нем счастливое будущее. Сына – властелином на северной земле, леса, богатые дичью, а не соколиными плащами, себя с охапкой золотокудрых внуков, и пускай так много, чтоб даже на коленях не умещались.

Но громкий смех, мужские голоса, бьющиеся о своды пещеры и стрелами возвращающиеся ей в уши, не позволяли Рунлейв заснуть прямо за столом. Через время она поняла, что пирующие перемешались. Ярок и Груни нависали над Бриганом и что-то втолковывали ему на два голоса, как это часто бывает у мужчин – уже позабыв недавнюю драку. Маленькая леди куда-то исчезла, дети играли в центре залы, бросаясь друг в друга обглоданными кроличьими косточками. Жрица хотела встать, чтобы подойти и отругать негодников, но слабые от браги ноги подкосились и снова опустили ее на лавку.

Нет, подумала Рунлейв, не могло ее так от одной браги… не могло… другие вон, ходят, в разуме, в силе, а она… что же это… потравил кто? Кто? Кто?! Ведьма? Девка желтоглазая? Но ее саму вот-вот лихорадка пожрет… нет… что же это тогда?

Надо выпить воды, корень краснухи, разжевать и проглотить сейчас же, пусть все прочистит… Жрица кое-как поднялась, кое-как вышла из-за стола. Никто ее не видел, будто морока, никто не слышал, как она хрипела, пытаясь что-то сказать. Перед глазами вперемешку встали виденья, которые она давно загнала в самую дальнюю даль своего ума – клетки, мечи, смех и ухмылки, синяки на запястьях. Конунг отдает последнюю кровь земле и велит ей словом владыки не бросать северян на поживу Короне. Сын Зверозуба смеется ей в лицо: «Чтоб клан пошел за женщиной? Чтоб я, хочешь ты, послушался слов полоумной?» «Примиримся же, – сказала она, – выпьем и забудем наши разногласия…»

Выпьем и забудем, выпьем и забудем, выпьешь и забудешь, всё забудешь и все тебя забудут, благословенные слезы Гримурха, несущие забвение и…

Жрица плыла среди бегающих вокруг детей, сквозь песни и смех, словно бесплотный дух, но внезапно уперлась лбом во что-то твердое. Рунлейв подняла голову. Перед нею стоял Эйтраг сын Зверозуба, стоял и ухмылялся.

А потом ее разум объяла тьма.

***

Таким я его ни разу не видела, думала Лира, глядя на Биро. Крепкий мёд высек в его глазах искру, заплел язык, сделал своим ненасытным рабом. Он все лил и лил в себя горючую смесь из забродивших ягод и корешков невиданных ей растений. Была бы здесь Альма, она бы точно сказала, что северяне добавили в этот свой мёд, что сделало его таким… таким…

Чушь. Альмы уже нет. Хватит думать, что она есть.

Лира моргнула несколько раз. Ей тоже сталось не по себе после первых глотков. Кисло-сладкая, вяжущая язык брага совсем не походила на тонкие и нежно-пьянящие вина «Королевский сорт» или «Лиловая вишня», которые подавали при дворе. Потому леди Оронца оставила свою кружку недопитой.

Из рассказов сестрицы она знала, что королевские пиршества нередко завершались в кулуарах дворца едва ли не погромами, дуэлями и любовными игрищами. Бароны изменяли своим баронессам, баронессы ютились в нишах с молоденькими служками, а уж что себе дозволяли герцоги с герцогинями даже остроязыкая Алесса говорить сестре постеснялась. Но все это были рассказы, сама Лира так и не успела побывать на подобных балах.

Теперь же она почетная гостья варварской пирушки северян под сводами грубой пещеры, источающей запах сырости и плесени. Наблюдает, как стремительно пьянеют пирующие, как малейшая сдержанность, и без того не слишком этим северянам присущая, сходит с них старой краской – слой за слоем. Мужчины, не стесняясь, зажимают женщин прямо за столом, женщины, не стесняясь, верещат и хохочут, родовитые северные князья с простыми девками, простые мужики с дочерями кланов.

И Биро. Обычно столь сдержанный и спокойный, яростно размахивает руками, что-то втолковывая насупленному пьяному брату, бьет в плечо другого молодого северянина с седой, как у старика, бородой до самой груди. Кажется, его звали Груни Волчонок, и он уже третий раз говорил одну и ту же фразу:

– Вот тебе слово северянина, Лис, там все завалено, ничего не сделано, а она говорила…

Тут, уже в четвертый раз не давая Волчонку договорить свою речь, встревал Биро.

– Да это неважно! Важно другое, брат, надо фалавенцев из Корхайма гнать, надо гнать! Там же есть верные люди… точно есть… должны есть… быть, то есть…

На четвертый раз Валирейн не выдержала и мягко напомнила Биро, что он уже говорил конунгу эти слова. Но северянин неуклюже отмахнулся от леди и снова навис над братом.