Хайноре. Книга 1

Рыжий ничего не ответил, и стало почти совсем тихо, разве что птицы горланили и журчала Масличка.

Порешили идти к академическому городу, Оринтару, названному в честь прадеда нынешнего короля из рода Энлидорнов. Порешили особенно по большаку не идти, там и люди лихие нередкое дело, да и патрули гвардейские, и еще не знаешь, что хуже. Пошли вдоль Маслички то спускаясь к берегу, чтобы получше путь видеть, то брели по лесу, когда берег попадался не хоженый, заболоченный или заросший. Рыжий лис по-прежнему лишний след боялся оставить. Оно и правильно, конечно, когда хоронишься, да только от всех этих колдобин, веток, буреломов у Норы совсем износилось платье, и башмаки хлюпали, а погода шла к осени. Она плакалась, жалилась северянину, давай, мол, хоть в город какой-нибудь зайдем, хоть на секундочку, хоть монетку одну на новое платьишко потратить. А тот отмахивался – потерпи, не здесь. Гаварову тушу наверняка уже нашли, поздно ли, рано ли хвостик с хвостиком свяжут, поздно ли, рано ли искать начнут, и значит в близких Выселкам деревнях лучше следов не оставлять.

Нора повздыхала печально, глядя как пальцы из дырки в башмаках выглядывают, а потом вспомнила вдруг, что давно Отцу за родителей не молилась, а уж за то, что они с добрым Гаваром сделали… Но не она же! Это рыжий его того, кокнул… Только почему она себя и в самом деле подельницей чувствует?..

Брехня! Никакая она не подельница. А как только в какую-нибудь деревню зайдут, она сразу в приоратку пойдет, и пусть рыжий что хочет делает. Пусть хоть лупит на глазах у толпы, хоть ножом угрожает – все равно пойдет. Отцу поклониться – святое дело!

Но покамест светило ей хлюпать по болотам, да жаться к нему ночью, кутаясь в шерстяной плащ. Не так уже и противно было… он большой, теплый и сильный. Ей даже отчего-то спокойнее становилось, когда приходила ночь и пора было укладываться на ночлег, и снова спина к груди, грудь к спине. Иногда, когда сон не шел, она разговаривала с месяцем. Как мол так выходит, месяц месячишко? Почему глаза видели, уши слышали, руки чувствовали – кровь тятькина, мамкины крики, как холодел под пальцами Нейка, точно морозы вдарили… А нутро не верит. Нутро свое говорит. Не злодей он. Всему причина есть. Только вот умом она причину не находила, а снова спрашивать пока боялась. Решила, что потом. Когда у него настроение заладится, может браги снова хлебнет… тогда и спросит.

Она уже знает, ежели настроения у рыжего нет, то лучше вообще всю дорогу молчать. Но иногда Норе становилось совсем скучно, и она все-таки спрашивала.

– Ты вот говорил, что домой хочешь.

– Ну.

– Ещё говорил, что тебя там не ждут…

– Ну?

– А почему не ждут?

Северянин вздыхал удрученно – смирился, видно, понял, что не отстанет.

– Ну вот так вот бывает. Не все щенки в семье желанными рождаются.

Нора охнула, забежала вперед.

– Ого! Это как так? Ужель мать твоя не знала, что от мужиков детишки бывают?

Северянин расхохотался.

– Знала. Но отец мой был из тех, кому бабы не отказывают. Вот и моя мать не смогла.

– Что ж ты, значит, в отца насильником уродился? – осклабилась Нора.

– Ой да кто ж тебя насиловал, поплачь тут ещё, – отмахнулся рыжий. – Так стонала, что весь лес небось слышал.

– Ах ты!..

Нора возмущенно отвернулась, покраснела и больше ничего у него не спрашивала. Понравилось ей, как же! Понравится кому такое! Да даже если понравилось, она все равно ведь не хотела! Она ведь просила, чтоб не трогал! Плакала даже! Понравилось, ишь ты, придумал…

Так они и шли вдоль Маслички, как прокаженные, обходили стороной деревушки. Из-за деревьев как потянет дымком, как защекочут слух отдаленные голоса, так Нора глядит на рыжего жалобно – ну может сейчас уже? Далеко же ушли от Выселок… Северянин рыкнет на нее и все. Нельзя, мол. Окончен разговор.

На третий день хоженый берег кончился, пошли болота и непроходимые заросли, пришлось им подняться к дороге. Это был не большак – узенькая тропка, аккурат, чтоб телега с товаром проходила. Ее местные торгаши придумали, чтобы на большак не соваться, на конвой-то из охраны у мелких купчишек лишних монет не было. Тут и тятька ее ходил, когда в прибрежных деревушках спрос был хороший на шкуры да кости. В общем дорога была почти не опасная – разбойникам тут и поживиться-то нечем было, да и королевские патрули тут не сновали, вот и ходили себе туда-сюда маленькие купеческие возки. Один такой они повстречали на четвертый день. Отец с дочкой. Мужик уже седой, девчонка с виду показалась Норе старше ее – широкобедрая, грудастая, щеки красные, губы пухлые, и косы… ах косы какие, русые, с кулак толщиной. Нора сразу себя щепкой лысой почувствовала.

– Тять, глянь какие идут, – и голос у нее был звонкий, как у девочки. Она сидела в полупустой телеге и болтала босыми ногами. – Уставшие такие, давай возьмем. Эй, ребятушки, куда идете?

Северянин хмуро посмотрел на Нору, та поняла и прикрыла рот.

– До ближайшей деревни, милая девушка, – приветливо отозвался он. – Спасибо, мы уж так дойдем, зачем вам клячу мучить.

– Залезай, мужик, кляча хоть старая, но идет хорошо, – старик-возница махнул рукой. – Айна, шмотье прибери.

Повозка встала, девчонка вскочила, сгребла поклажу в один угол, а потом, хохоча, неуклюже путникам поклонилась.

– Прошу пожалуйста в карету, господа!

Северянин залез первым, а потом притянул за руку Нору. Телегу шатало, как пьяную, девка беспрестанно смеялась и ойкала, но каким-то чудом умудрялась не упасть. Когда они наконец расселись, телега тронулась.

Девка бесстыже разглядывала их во все глаза, отчего Норе совсем не по себе стало. И чего она пялится?.. Ну поношение башмаки, ну и что… и сама не царевна, вон, вообще босая…

– Ой, – пискнула девчонка, глядя на их поклажу, – это у вас что же, всамделишный палаш?!

Северянин меч свой сапогом под мешковину толкнул и улыбнулся – ну простак простаком.

– А как же, госпожа моя, я же с войны недавно вернулся, нам там не всамделишных не выдают.

– Так ты солдат! – восхищенно охнула Айна, и сразу вдруг приосанилась. – С северянами дрался?

– Именно так, именно так, с безбожниками.

Она одернула юбку своего цветастого платья, пряча голые пятки и принялась косу наглаживать, будто растрепалась та. А сама глазками сверкает, тьфу, противно!.. Нора круто отвернулась и уставилась в сторону леса.

– А что это за девушка с тобою, солдатик?

– Сестра моя.

Чего?! Сестра теперь?! Ишь ты! Жена, сестра, а завтра кем буду? Прабабкой?! Она возмущенно посмотрела на рыжего, но тот и глазом не повел.

– А чего неразговорчивая такая?

– Характер дурной у нее.

– Сам ты дурной, – фыркнула Нора.

– Вот и я о чем.

Девка рассмеялась, отец на нее шикнул, мол не докучай людям, дай отдохнуть. Так он им выкроил пару минуток тишины.

– Слышишь, девочка, – шепнула Айна. – Хочешь я тебе свои башмаки отдам? Все равно не ношу, люблю босичком бегать, пока тепло позволяет, меня так мамка с детства приучила. Хочешь отдам? За так. А то уж на твои смотреть больно…

– Не смотри, – огрызнулась Нора, за что получила от северянина локтем в бок.

– Ну не дури, а. Кто от таких щедрых подарков отказывается? Сама всю дорогу ноешь, что идти тяжко. Бери пока предлагают.

– Я что побирушка тебе? Бр-р-ратец.

Рыжий так глянул на нее, так страшно глазами сделал, что Нора было испугалась по привычке, но быстренько опомнилась. Ничего он ей при всех не сделает!

– Глядите, какая госпожа. Бери, сказано. А с доброй девушкой мы как-нибудь рассчитаемся по-свойски.

Эта дура снова захихикала, и снова отец на нее шикнул.

Так у Норы появились новые башмаки. Тоже, конечно, ношеные, но зато без дырок и подошва не протертая. Только широковаты были, но это не беда… Даже как-то настроем потеплела, уже не фыркала на нее, пока ехали и болтали. К вечеру свернули с дороги в лес, откушать, да прилечь до утра, делили харчи, у Айны с отцом хлеб был, мед и водица, северянин достал последнюю головку сыра, что им еще от Гавара осталось, пили, ели, разговоры говорили. Молчавший на дороге Айнов тятька на привале оказался чуть ли не болтливее дочки. И о том спрашивал и о сем, откуда мол путь держите, где родились, слыхали последние вести? а о том слыхали? вот такие дела!

– Ты-то друг, давай расскажи, что там на войне, ужель побили мы иродов?

Нора все глядела на северянина, все боялась, что тот ненароком сорвется, зарычит и выдаст их, но рыжий будто и вовсе позабыл кто такой. Или очень хорошо себя в узде держал.

– Да что тебе сказать, отец, – по-свойски махнул рукой рыжий, заедая хлеб сыром. – Война поутихла, до поры до времени, нас вот, раненых, – погладил себя по перевязанному боку, – домой отпустили, там же в лазаретах на всех не напасешься, а Корона и так поиздержалась, сам понимаешь.

Старик важно кивал, стряхивая крошки с бороды, а дочка его увлеченно слушала и так же увлеченно трескала мед.

– Но ничего, будет наше время, Корона велит, снова пойдем безбожие искоренять. Отец хранит.

– Отец хранит, – хором сказали все.

Вот дает… врет беззастенчиво, предает своих северных богов, Отец его, видите ли, хранит… И даже не запнулся ни разу. Даром что рыжий. Лис проклятый, дурной человек… И снова Нора задумалась, а сама бы как себя повела, ежели бы во вражеской стране оказалась? Солгала бы, чтоб спастись? Поклонилась бы другим богам, присягнула бы другому вождю?

– Эх, все в короле хорошо, – снова начал старик, – Только вот на солдат наших казны не хватает, дороги небезопасные, патрулей бы побольше, а то кляча уже не та, чтоб по этим тропам колдобистым ходить… словом, все не слава Отцу, а однако ж новые приории строятся тут и там, лорды подати дерут, как пух с козы. – Он подался ближе к рыжему, тот кивнул, мол, слушаю: – Ты не подумай, я человек богобоязненный, кажную седмицу хаживаю в приоратки, перстни целую, все, как положено, но сам понимаешь, когда такое было, чтоб Приорат строил золоченые купола, пока страна голодает и воюет?.. Вот при отце нынешнего короля, да хранит Всесоздатель его душу, такого не было…

Северянин закивал:

– Не было, не было.

– Ну вот и я к чему. А сколько беженцев с севера идет? Деревеньки по ту сторону Маслички уже битком забиты, города закрывают на Большой ключ, пускают только по особому распоряжению или бумажке, эвона как.

Северянин жевал, слушал и, видно было, призадумался. И Нора тоже… как им теперь в город попасть? Не пустят же…

Ночью она проснулась оттого, что в спину задуло, а старик с другой стороны костра храпит, точно медведь рычит. И чего так дует? Нора протянула руку за спину, оправила шерстяной плащ, заткнула под бок, и снова улеглась. А потом как вскочит, что ужаленная! Рыжий! Рыжий пропал! Волки унесли! Схватили его королевские гвардейцы! В темницу тащат! Ох-ох-ох! Погодите-ка… дак если б схватили, то и ее тоже… или уж всяко проснулись они, услышали… А девка где? Айна? Куда делись?..

Нора прислушалась и вдруг похолодела телом, будто колодезной водой с головы до пят по зиме облили. А потом резко в жар бросило, жуткий жар, что волосы на всем теле зашевелились, а под кожей будто сам огонь потек, и сердце заходилось боем.

Смех. Смех услышала. Там, в лесу. Недалеко, за деревьями.

И пошла. Не хотела, а пошла, ноги сами повели, ноги в новых башмаках.

Идут себе, ступают по траве, обходят ветки, хорошие башмаки, мягкие, как рысьи лапы. А голоса ближе и ближе, будто навстречу идут.

Шаг, еще, вон за деревьями что-то…

Северянин приходовал ее сзади, задрав подол цветастого платья. Держал руками за крутые бедра, охаживал по мясистому заду, порыкивал азартно, а она хихикает, похрюкивает, постанывает.

– Ой какой ты хороший, какой ты сильный, какой, какой, а… ой, ой, ой… возьмешь меня замуж, солдатик? Так замуж хочу… ну возьми, солдатик… – Он ее за волосы хвать, да как дернет, а та вскрикнет, сильнее щекой к осине прижимаясь, хохочет. – Жестокий ты, не пойду за тебя… а-а-х, хорошо любишь…

Рыжий все трудится, трудится, с нахлестом, жарко, пылко, штаны вот-вот упадут на землю. Точно медведь медведицу кроет. А Нора смотрит, глаз оторвать не может. И хочется уйти, да ноги будто в землю вросли. Смотрит – колени дрожат, смотрит, а в руке нож… Откуда ты, нож-ножичек? Зачем в руку лег?

– Ой, ой, ой, она тут! Она! Сестра!

Северянин обернулся, замер.

– Сдурела что ли…

– Не сестра я ему, – говорит, голоса своего не узнавая, губ, что гнуться в ухмылке, не чувствуя. – А жена.

Глава 5. Зверица

Северянин смеялся как волк – хрипло, рычаще, лицо, исполосованное тонкими царапинами, сочилось кровью, а ему все равно смешно было, и глаза горели, как два потусторонних факела.

– А ты прямо как я. Зверица.

Нора сидела в траве, обессиленная и как будто оглушенная, сама не понимала, что наделала, что сказала, и как вообще тут оказалась, ведь спала недавно… Но вот уже сидит посреди леса, напротив рыжий, привалившись к дереву, тяжело дышит и развязывает перевязку на боку, которая опять почему-то закровила.

– Видишь? Это ты сделала, дикарка. Знала, как бить. Откуда столько ярости в тщедушной девке, а?

Хайноре снова ощутила приток злости, будто речка, вышедшая из берегов, затопила целую деревню.

– Почему сестрой меня назвал?.. – Почему Нора чувствовала, будто ее предали?

Северянин цокнул языком и криво усмехнулся.

– Мы с тобой в Выселках мужем и женой представились, бес знает, откуда идут эти двое, может уже слышали что-то о нас, а так хоть полпути на телеге бы проехали… Кто ж знал, что ты такая ревнивица.

Нора хотела привычно возмутиться, но смолчала. И сама ведь не знала, зачем так сделала и откуда нож достала… Она спрятала лицо в ладонях, думала, заплачет опять, но глаза были сухие, ни слезинки не выдали.

– Что со мной, почему я так…

Рыжий махнул рукой, вытирая повязкой кровь, покривился.

– Вы, бабы, вообще бесом придуманные, он вас и разберет. То рычите, кусаетесь и ненавидите, то ластитесь, что кошки.

– Ты же убивец… мамка, тятька, братик, ты же убил их…

Молчит. Опять. Нора отвернулась, глядя, как муравьишки перебегают старое поваленное дерево. У нее совсем не было сил, даже чтобы говорить, а уж уговаривать и подавно.

– Я того не хотел, – вдруг сказал северянин, и Нора тут же обернулась. Он тоже смотрел в сторону. – Нашло на меня. Очнулся, и чую – вокруг враги. И пелена красная перед глазами. Со мной такое только в бою раньше было.

– Значит… значит не нарочно?..

Северянин глянул на нее в упор, серьезно и жестко.

– Хочешь винить меня – вини. Оправдываться не стану, сам знаю, что виноват. Мести захочешь – пожалуйста, это честно. Я бы тоже мстил. Только голову мне не морочь. Реши сама враг я тебе или нет. – Он подбросил в руке нож, и протянул его Норе. – И либо закончи дело, либо неси этой твоей травы, которая раны заживляет и воняет как падаль.

Нора встала, подошла, глядя на него сверху вниз.

А потом взяла нож и ушла в лес.

Когда они вернулись к костру, телеги и след простыл. Сбежали. Ну хоть поклажу их оставили, видно побоялись, что двое безумцев их преследовать будут.

– Я ее… сильно… ну?..

– Мне больше досталось, – усмехнулся рыжий.

Нора фыркнула.

– Тебе будто понравилось.

Рыжий вдруг обнял ее рукой за шею, сжал, азартно смеясь.

– Люблю схватки с волчицами, – прорычал он. – Давно у меня хорошей драки не было. Ты, конечно, всего лишь баба, не зверь и не воин, но уж хоть что-то.

Нора взвизгнула возмущенно, вывернулась из-под его руки и легонько царапнула северянина за бок, злорадно усмехнулась, когда он с шипением отдернулся.

– Будешь знать, как цепляться ко мне!

– Ах ты стерва… Ну смотри, паршивка. Ты мне всю забаву испортила, я с тебя потом возьму.

Нора насмешливо фыркнула и спрятала нож за поясок:

– Ну, попробуй.

Рыжий упер руки в боки и покачал головой, мол, откуда что берется, но Нора и сама голову теряла от собственной дерзости. Решила – надоело ей дрожать. Хватит. Пусть все вокруг ее теперь боятся. Она вспомнила вдруг, как Айна с криками убегала от нее, вся растрепанная и жалкая, как она сама когда-то перед северянином, и улыбнулась.

Больше не буду такой трусихой.

– Теперь нам путь только по лесу держать. Хорониться будем, – серьезно заговорил северянин, когда они собирали вещи и сворачивали лагерь. – Нас, может, с Выселок уже ищут, теперь и здесь начнут. Плохо дело.

Нора удрученно вздохнула.

– Это все я, верно? Вот же дура дурацкая… А если ты из-за меня домой не вернешься?..

Рыжий посмотрел на нее угрюмо, сморкнулся в сторону.

– И чего мне теперь, придушить тебя что ли?

Нора виновато пожала плечами.

– Не знаю…

– Ну, – сказал. – В расчете будем, – и кивнул на нож.

На том порешили и двинулись в путь.

Эх… все равно гадко ей на душе было. Все испортила. Так бы и впрямь быстрее добрались, на телеге-то. Меду бы кушали, Нора мед любила с детства, особливо если с рогаликами или лепешками, с молочком только-только из-под молодой телочки. Ах, хорошо было…

С рыжим у них как-то само собой все наладилось. По старой колее пошло – он на охоту за дичью, Нора над костром хлопочет, спали вместе спина к груди, грудь к спине, разговоры говорили, смеялись о том и о сем. Однажды она попросилась с ним на охоту, и он не отказал. Даже на любопытство ее отвечать стал, иногда, конечно, нехотя, но хоть как-то. Однако ж на вопросы о том, как он в том лесу оказался и что дальше делать будет, не отвечал. Не надо тебе знать, мол, ни к чему, не проси. Жалко конечно было, но лучше не настаивать, чтоб не злился. Тут уж Нора знала, как с ним можно, а как не надо.

Зато, когда вечерком у костра он рассказывал о северных островах, где родился и рос, Нора слушала, не дыша. Так он красиво говорил! Жестокое место, эти земли. Зимы там суровые, особенно в горах, много-много пухлого снега, каленые ветра, оледенелые дороги, по которым в обычных башмаках наверняка убьешься. По ним в особенных ходят, с когтистой подошвой, и с палками-копьями, они, мол, за лед цепляются. А какие там звери водятся! Северные кошки! Огромные, размером с хорошего коня, шкуры белые-белые, пушистые, но дичь эта сложная, это удача большая или мастерство нужно. Плащи с мехом северной кошки носит только конунг и его жена, так, мол, принято.

– Хочу себе такой плащ, – мечтательно говорила Нора. – Королевой хочу быть.

Северянин так расхохотался, что подавился зайцем.

Словом, хорошо было. Подступала желтая пора, начало холодать, и Нора все чаще и днем ходила, укутавшись в его шерстяной плащ, пахнущий потом, собаками и как будто бы кровью. Рыжий сказал, вот-вот город покажется, Масличка все шире становится, там, мол, тебе и платье новое возьмем, а ему – место на корабле.

– Я тоже хочу место на корабле, – возмутилась Нора, забегая вперед. – Ты что это решил меня тут оставить? Не хочу!

– Чего-о? Сдурела? Со мной собралась что ль?

– Да!

– Нет, девка, сиди уж на своем берегу, там тебя быстро северные ветра сдуют, тщедушную такую.

– Ничего не сдуют! Я не слабая, совсем нет! Я вот тебя, между прочим, даже ножом ударить сдюжила.

Северянин расхохотался.

– Конечно, сдюжила! Тут и годовалый щенок сдюжит, когда у врага в штанах ноги заплетаются и рана в боку еще не заврачевалась. Считай, с божьей помощью сдюжила. А на нашем берегу ваш Отец никого не хранит, у нас свои боги.

– А какие?..

– Огонь и ветер, камни и волны. Мудрецы и убийцы, воители и охотники. Такие, о которых вы уже давно позабыли со своими Приоратами, будь им пусто.

– Вот ты как! А когда с теми сидели, ты сам Отцу поклонился. Ужель твои боги тебя не накажут?

– Уж со своим богом я сам разберусь, – мрачно пробормотал рыжий и сплюнул.

Ну его. Все равно следом пойдет. Не останется она здесь одна, что ей тут теперь, без родни… А там у них жизнь спокойная будет. Никто искать не станет, хозяйство свое заведут, северянин, как и было, так и будет по утрам на охоту ходить, а Нора в доме хозяйничать – это она умеет. А то что холода там суровые… так они лягут как всегда спина к груди, грудь к спине, прижмутся покрепче друг к дружке, и согреются. Все. Так она решила.

И как только она так решила, как только все обдумала и придумала, и как жить будут, и сколько деток нарожают и какое хозяйство заведут – водятся ли там квохталки, растет ли репа? – так сразу заметила, что рыжий совсем на нее не смотрит. Не то, чтобы нос воротит, не то чтобы и взгляда не бросит, но… Раньше дразнил, пугал, пощупать мог, Нора хоть ворчала, хоть пищала, хоть просила не трогать, не обижать ее, но чтоб он совсем перестал… вот если бы ласково, если бы с нежностью… А опосля того, как с Айной тешился, так и вовсе… а может ему такие нравятся, с телесами?.. Но он же Нору ладной звал, он же ее брал… Сам сказал – мужчине надо. Что же ему, уже не надо стало?.. Или это я какая-то не такая?..

Вот призадумалась Хайноре, пригорюнилась, а что если, а как быть, а что делать? И мамки рядом нет, чтоб совета спросить… С деревенскими-то она знала, как обходиться. Вот, завлекла же кузнецкого сына, улыбками, да ужимками, косой длинной, густой… а сейчас… ни косы, ни красы, бледная, платье драное, волосы обрезаны – как завлекать? Этот же дуб толстокожий! и не заметит наверняка ее ужимок, пока в лоб не скажешь… А в лоб она не умела, не научена… это как же так взять и в лоб сказать – на меня, мол, бери всю. Это же как надо, чтоб по-человечески, сначала она ему поулыбается, похихикает, ласковое слово скажет о том, какой он-де сильный, могучий и добрый, он смекнет, цветов насобирает, гребешок какой смастерит, ежели при монетах, то с ярмарки цацку привезет или сладостей, поворкуют потом наедине в поле где-то или в сарае, а потом раз-два и уже любятся. А еще потом женитьба, детки, хозяйство… Батюшка Савиар из деревенской приоратки, конечно, говорил, что-де, сначала свадьба, а потом уже поцелуи, но кто ж его из молодых-то слушал…

Но цветы цветами, а от этого рыжего небось ухаживаний не допросишься. Значит самой как-то надо. А то ведь и впрямь уплывет на корабле без нее…

Сидел он однажды на берегу, глядел в воду и строгал себе бороду отросшую ножом, только неаккуратно как-то, сам себя резал, сам морщился, но продолжал. А Нора воротилась из лесу, заметила и говорит:

– Дай помогу!

Рыжий на нее обернулся, брови нахмурил.

– Ты и тут у нас мастачка что ли?

А Нора приосанилась – ей-то приятно. Значит, он таких девиц умелых не видал еще.

– Могу. А что? Я тятю в город собирала, когда мамка с болезным Нейкой маялась. Тятька не жалился.

Тот хмыкнул, нож тянет.

– Рожу не трогай, пуская такая будет. С боку прибери.

Зачем рожу оставлять, Нора не поняла, но послушалась.

Стала она рядом с ним на коленочки, взяла нож и аккуратненько принялась. Волос у него злой был, жесткий, но острым ножичком хорошо резалось. Рядом Масличка журчит, птички ей в лесу подпевают – ну благодать, а не день.

– А… у тебя жена была?..

– Не до того мне было.

– А до чего?

– Война.

– А-а-а…

Помолчали.

– А любил кого-нибудь?..

– Мы болтать будем, или ты дело сделаешь наконец?

Злится. Не дави, Нора, чай не прыщ. Потерпи.

Закончила, а потом говорит – дай причешу. Рыжий плечами жмет – ну чеши, раз хочешь, все равно потом опять сваляются. И Нора давай ему волосы чесать, пальцами колтуны распутывать, приглаживать ласково-ласково.

– Так… это… любил кого-то?..

– Да чего пристала с глупостью какой-то? Я тебе девица какая или малец малахольный?

– А что любить только девки могут?!

– Отстань, говорю. Не любил, всё.

Не любил, значит… ничего, любовь это наживное, так мамка говорила.

Потом Норка взялась одежку стирать – и свою и его, сама, не ждала, пока скажет. Потом из ягод наварила питья вкусного, как мамка учила, траву пряную в лесу насобирала как раз что б потомить утку в котле – за такую искусицу тятька мамке пальчики целовал. Когда северянин с уткой пришел, нахвалила его, мол, какой умелый охотник. После обеда сидела потом у речки, украдкой на него взгляд бросала, улыбалась, ножки намывала, да так, чтоб северянин видел. А тот развалился под деревом, травинку жует и смотрит, вроде бы на нее, а вроде и дальше, сквозь. А потом спать легли.

Так и на второй день было. И на третий. Нора уже извелась вся – ну как, как с ним?! Как ему сказать, как показать? Что ж он остолоп такой?! Все о своем о чем-то думает, а на Нору не смотрит! И когда на третью ночь они снова ложились спать под сенью старой ели, она взвилась. Вскочила, руки в боки, ногой иголки еловые топчет.

– Дурак! Дурак ты!

Рыжий приподнялся на локте, смотрит хмуро.

– Ты что орешь, дурная? Забыла, что в лесу? С медведем лечь хочешь, что ли, или волком?

– Да лучше с медведем, чем с тобой, кротом слепым!