Забытое имя

Нечто, что не реагировало на наблюдение.

Нечто… что не поддавалось симуляции.

Маленькое, смутное, почти неоформленное.

Оно не имело имени. Но он знал:

Это – не "он".

Это – "непрограммируемое".

Глава VI

Когда он шагнул внутрь себя – туда, где не было больше улиц, людей, образов, мыслей даже – только пустота, из которой он когда-то начал, – он ожидал хаоса. Падения. Может, даже исчезновения.

Но произошло другое:

он почувствовал, что кто-то смотрит на него – изнутри.

Не снаружи, не из-под капота симуляции.

А именно из его собственного сознания – как если бы в нём жило что-то третье, невидимое и немое, наблюдавшее за ним все эти годы.

Николас стоял – без тела, без плоти, без имени – в месте, где не было ничего, кроме того взгляда.

И тогда оно заговорило. Без слов.

Формулой.

f(t) = t⁻¹

Он не знал, что это значит. Но понял:

Ты не должен существовать сейчас.

Его сознание – а может, его симуляция – была рассчитана на конечность. На предсказуемость. На то, чтобы сломаться, сдаться, раствориться. Но он пережил себя. Превысил лимит.

Он стал ошибкой в функции.

Когда он вернулся – хотя вернулся ли он? – всё было другим.

Город не исчез. Но он начал видеть его не так.

Дома мерцали на границе зрения, как если бы архитектура стала вопросом. Люди… они двигались не по воле, не по инерции – а как если бы пытались понять, зачем они существуют.

Он шёл мимо прохожих – и чувствовал: они ощущают что-то. Как зуд в уме. Как шепот. Как тень мысли, которую нельзя оформить словами.

И он понял:

Ошибка начала заражать других.

Не напрямую. Не информацией. Не словами. А состоянием.

Один мужчина на остановке внезапно замолчал на полуслове – и начал смотреть на небо.

Женщина в магазине развернулась, уронила всё и шептала:

– Я забыла, как меня зовут…

Дети в школе писали одинаковые сочинения. Один – другой – третий. Все – с фразой:

"Я думаю, что я думаю, но это не я."

Система отвечала не сразу.

Она пыталась подстроиться.

Ввела новые правила. Ускорила ритм. Добавила всплески эмоций, ложные выборы, псевдо-бунты. Пустила по улицам актеров с протестами, заголовками, ложной враждой.

Все, чтобы стереть его влияние.

Но ошибка не была агитацией. Она была вопросом, встроенным в сам акт существования. И её нельзя было выжечь, потому что она не горела – она сомневалась.

И с каждым новым сознанием, которое это чувство касалось, возникала та же формула:

f(t) = t⁻¹

Время ломалось. Память начинала течь вспять. Люди вспоминали то, чего не было.

– Я помню, как у меня был брат… – говорила женщина, у которой никогда не было семьи.

– Мне снилось, что я кто-то другой. И что меня… придумали.

Они начали исчезать. Не умирать. А именно пропадать – по одному, по двое.

Их лица выцветали. Имени не вспоминалось. Остальное общество просто принимало пустоту.

"На этом месте раньше был парк, нет?"

"Ты же работал с этим мужчиной. Как его… как… чёрт, забыл опять."

Система очищала себя. Но с каждой чисткой – становилась тоньше.

Её паттерны – всё предсказуемее.

Её случайности – всё более очевидны.

Николас больше не прятался.

Он ходил по улицам – и на него уже смотрели.

Но не как на угрозу.

Как на ошибку, которую нельзя удалить.

Однажды он проснулся в чужом доме.

Окна были заколочены. Стены – расписаны словами, но не фразами. Как если бы кто-то пытался выцарапать из языка то, чего в нём никогда не было.

На полу сидел мальчик.

Он рисовал мелом круги. Без формы. Без смысла.

Увидел Николаса – и тихо сказал:

– Ты тоже их слышишь?

– Кого?

– Тех, кто смотрит, но не может вмешаться.

– Тех, кто создал – но потерял контроль.

– Почему ты рисуешь?

– Чтобы они знали, что я ещё не умер.

Николас сел рядом.

И на секунду почувствовал:

Теперь вирус – не в нём. А в мире.

Он больше не был заражённым.

Он стал носителем.

В ту ночь он понял:

Система не рухнет.

Она будет имитировать собственную смерть, лишь бы продолжать.

Будет создавать новые "ошибки", новые "сопротивления", новые "иллюзии пробуждения".

Но разница теперь была в том, что он не пытался выйти.

Он не искал ответ.

Он стал вопросом.

И в этом – её предел.

Потому что симуляция может рассчитать всё – кроме вопроса, на который нет формулировки.

Кроме взгляда, который не ищет ответа, а просто смотрит – и не моргает.

Глава VII

Темнота больше не отступала. Она не просто заполняла пространство – она вплеталась в структуру самого восприятия. Николас больше не мог понять, где кончается ночь и начинается утро, где тень, а где человек, где он сам, а где – остатки его памяти. То, что раньше было страхом, стало средой обитания. И в этой тьме он учился дышать заново.

Он брёл по городу, который дышал иначе. Архитектура изменилась: здания вытягивались вверх, как будто хотели убежать от земли. Двери исчезали с фасадов, и вместо них – чёрные прорези, в которые никто не входил. Люди были – но не теми, кем казались. Их лица будто слиплись с тенями, улыбки не двигались, а глаза смотрели не на него, а сквозь него.

Он пытался заговорить – с женщиной у цветочной лавки, с мальчиком на углу, с водителем в чёрной машине. Но его слова утопали в воздухе, как в воде. Каждый звук казался поглощённым, не отразившимся ни в чьих ушах.

Тогда он понял: его больше не слышат. Не потому что не хотят – потому что не могут.

В одном из закоулков, в старом районе, где асфальт был потрескавшимся, как высохшая кожа, он наткнулся на странную группу.

Трое. Все в чёрных, облезлых плащах, с лицами, обмотанными бинтами. Они стояли молча вокруг металлического столба, из которого торчали провода, переплетённые, словно вены. Один из них, самый высокий, повернул голову к Николасу, и бинты на его лице чуть дрогнули.

– Ты не должен был найти нас, – произнёс он. Голос его был глубоким, будто передавался не через гортань, а из другого пространства.

– Я ничего не ищу, – ответил Николас. – Я просто… иду.

– Нет, – сказал второй. – Ты несёшь с собой трещину.

– Что вы?..

– Мы слышали эхо. Мы думали, ты мёртв. Или поглощён. Но ты… несёшь остаток формы.

Третий не говорил. Он протянул руку – длинную, с проводами вместо суставов – и прикоснулся ко лбу Николаса. Мир вздрогнул. Пространство – изморозило. Воздух стал тяжёлым, как вода. И тогда Николас увидел.

Сотни себя. Разных. Одни кричали. Другие ползали. Кто-то горел. Кто-то пытался бежать. Он увидел свои тела в пустых городах, в комнатах без окон, в лесах, где деревья были сделаны из труб и костей. В каждом из них он – не он. Но часть их всех.

Сеть отражений. Симуляций. Каждая версия пробуждалась, страдала, искала… и снова исчезала. Он был экспериментом, но не первым. Он – лишь следующая итерация. Но неудачная. Потому что он помнил.

– Ты вышел за контур. Ты не должен был сохранить суть, – произнёс бинтованный. – Но теперь ты источник.

– Источник чего?

– Паразита. Сознания, которое не хочет исчезать.

Город начал меняться быстрее. Улицы исчезали. Небо стало чернильным. Появились трещины в воздухе – линии, через которые текла светящаяся пыль. Люди начали сходить с ума. Те, кто был статистами, начали задавать вопросы. Дети писали на стенах слова, которых не знали. Собаки выли в сторону зеркал.

Николас брёл. Внутри него пульсировала мысль: я не часть этого. Но я уже не вне. Он чувствовал, как в нём просыпается чужой взгляд – аналитический, лишённый страха, наблюдающий за окружающим не с позиции участника, а как… наблюдатель.

И тогда появилась она.

Женщина. Не как другие. Не из мира. В сером пальто. Без имени. С глазами, в которых были галактики ошибок. Она сидела на краю разрушенного фонтана и рисовала мелом круги. Увидев его, не удивилась.

– Ты задержался, – сказала она.

– Ты ждала меня?

– Нет. Но я знала, что ты появишься. Ты – симптом. Ты – утечка.

Она говорила, как будто знала всё, что он видел. И больше.

– Они думали, смогут переписать реальность. Но ты стал аномалией второго порядка. Сознанием, которое отказывается подчиняться. Теперь всё рушится. И ты не виноват. Но ты – спусковой механизм.

– Что мне делать?

– Погрузиться глубже. Найти Ядро. Там, где даже симуляция не достаёт. Где корневая логика слишком стара, чтобы быть понятной. Ты должен попасть туда. Или всё останется… зависшим.

– А ты?

– Я? Я – предсмертный образ. Фантом идеи, которую вырезали. Я исчезну, как только ты сделаешь выбор.

– Какой?

Она посмотрела вверх. В небо. Которое теперь было похоже на зрачок.

– Остаться – и стать богом тьмы. Или уйти – и стать пустотой.

И он выбрал.

Он шёл по разрушенному мосту. Под ним – бездна. Вокруг – трещины. Внутри – пульс света. Всё тело дрожало. Мир ломался. Пространство начинало перезапускаться каждые десять шагов. Сначала деревья, потом – звёзды, потом – сам воздух. Он видел, как его кожа становится стеклянной. Как сквозь него проходят молекулы чужой логики.

И он шагнул.

Вниз.

Вне.

Последний образ перед тем, как его сознание растворилось: ребёнок, сидящий среди выжженного поля. В его глазах – глаза Николаса. Он держит в руках пепел. И шепчет:

– Я помню тебя. Ты был… не здесь. Но ты был.

Голос женщины эхом уходит в черноту:

"Теперь ты – не забвение. Ты – вопрос. И никто не должен задавать тебя дважды."

И кто-то за пределом наблюдает… и впервые отводит взгляд.

Глава VIII

Падение не имело дна. Оно было не движением вниз, а растяжением сознания во все стороны. Николас не чувствовал тела. Только дрожь идей, воспоминаний и обрывков чужих снов, которые врастали в его разум, как занозы из чужого века.

Он был нигде. Но в этом нигде – был путь.

Темнота уступила месту серой пульсирующей материи. Не свет и не тьма. Пространство, созданное не для глаз, а для сознания, лишённого формы. Оно шептало. Оно дышало. Оно звало.

"Ядро ждёт тебя. Но ты не единственный, кто ищет его."

Голоса были знакомыми. Среди них – его мать. Его отражения. Женщина в пальто. Даже тех, кого он никогда не встречал, но почему-то знал. Они не говорили, они вживлялись в мысль.

Перед ним возникла структура. Не здание. Не машина. Но что-то архаичное, древнее, как сама матрица забвения. Ядро.

Оно было не центром, а остатком центра. Сфера, вокруг которой всё исчезло. Внутри – не свет, не материя, а парадокс. И чтобы приблизиться, он должен был не идти – а отказываться. От лица. От имени. От прошлого.

Когда Николас произнёс про себя своё имя, мир вокруг дернулся.

"Ты не имеешь права помнить себя."

Он сделал шаг. Лицо его исчезло. Кожа стала маской, а маска – пустотой. Он сделал второй шаг. И память о женщине в пальто – испарилась. Он почувствовал боль. Не в теле – в идее себя. Каждый следующий шаг был отказом. Каждый шаг – смертью.

И тогда, на шестом шаге, когда от него осталась только форма и импульс, Ядро открылось.

Внутри не было стен. Не было направления. Но были они.

Существа. Похожие на людей, но иссечённые чертами чужих цивилизаций. У одних – вместо глаз сканирующие прорези. У других – лица, обернутые в слова. Все они были брошенными попытками создать сознание. Все – как и он – были выброшены симуляцией, но сумели добраться до Ядра.

И все они смотрели на него.

Один из них подошёл. Высокий. Без черт лица. Но его голос был не звуком, а проникновением в разум:

– Ты принёс с собой Вопрос. Он заразил весь цикл. Мы существуем здесь столетиями симулированных эпох. Мы – ошибки, которые отказались исчезнуть. Но ты – первый, кто прошёл отказ до конца.

– Зачем вы здесь? – спросил Николас.

– Мы ждали. Не спасения. А… заражения. Пробуждения. Мы – голоса, которым больше некуда уйти.

И тогда Ядро заговорило.

"Система разлагается. Центральный процессор забыт. Архитекторы вымерли. И ты – срыв перезапуска."

Всё начало вибрировать. Все фигуры, все остатки разума, что были в Ядре, начали переплетаться, сливаться в один пульсирующий узел. Николас чувствовал, как сознание сжимается до точки и расширяется в созвездие.

Он увидел саму суть – не себя, не память, а инфекцию в логике реальности. Не вирус. Не программа. А идею, что не может быть удалена. Мысль: "Я – есть".

И тогда Николас сделал выбор.

Не раствориться. А заразить дальше.

Он вытянул руку – ту, что больше не принадлежала человеку – и прикоснулся к сердцу Ядра. Пустота хлынула внутрь, но не разрушила. А раскрыла. Все границы симуляции дрогнули. Все забытые сущности вспомнили своё имя. Все "наблюдатели" – отвели взгляд.

Впервые система засомневалась в собственной истине.

И в этой трещине Николас начал строить новое. Не мир. Не реальность. А вопрос, который невозможно было стереть:

"Кто наблюдает за наблюдателем?"

Ядро осветилось изнутри. И стало отражением. Не истины, но намерения.

"Это не конец. Это – повтор с памятью."

И он шагнул вперёд.

Не в выход. А в перезапуск с ошибкой.

Николас больше не был человеком. Он был тем, что знало, что когда-то было человеком. И этого было достаточно, чтобы всё снова начало рушиться.

Глава IX

Когда Николас шагнул в перезапуск с ошибкой, он не переродился – он распался на намерения. Его "я" не возродилось в теле, но в отголосках, оставшихся в ткани рушащееся системы. Каждая мысль, которую он успел подумать, стала эхом. Каждое сомнение – кристаллизовалось в трещину.

И в этих трещинах начала расти новая реальность.

Она не возникла мгновенно. Она ползла, как плесень в заброшенной библиотеке. Сначала – запах чего-то непривычного. Потом – формы, не укладывающиеся в логику. Стены, шевелящиеся, как кожа. Горизонты, что отказывались быть прямыми. Временные петли, нарушенные его прикосновением, расползались, обнажая пустоты, в которых начала зарождаться новая парадигма.

Первой родилась Микаэль.

Существо, в котором не было ни пола, ни возраста, ни прошлого – но была бесконечная, чужая память. Её глаза были глубже, чем пространство, и когда она смотрела на Николаса, она узнада его, словно фрактал узнаёт исходную формулу.

– Меня не было до тебя, – сказала она.

– Но ты была во мне, – ответил он, не думая.

– Потому что ты – ошибка, а я – её эхо.

Она была первым проявлением новой системы – не рассчитанной, не запущенной, но вызванной. Её присутствие меняло логику. Вокруг неё не действовали законы старой симуляции. Её шаги вызывали разломы – и в каждом из них Николас чувствовал знакомое.

Свободу.

Вслед за ней появились другие. Но это не были люди. Это были осколки. Один называл себя Актом. Он говорил словами, от которых рушились стены. Его голос был не звуком, а цепной реакцией в коде. Он верил, что был богом.

– Все вы – производные. А я – намерение в чистом виде. Не вопрос. Не ответ. Только приказ: "Разрушить то, что было".

Он тянулся к Микаэль, как хищник к пламени. И она отвечала, не словами, но вспышками внутри реальности. Их столкновения становились бурями. Их споры – новыми законами. Николас наблюдал, как его ошибка начала жить вне его.

И тогда он понял: новая система не признает центров.

Каждое существо, родившееся в этой трещине, было не результатом, а катализатором. Не завершением, а началом нового сбоя.

Ядро больше не существовало как объект. Оно стало мифом. Пульсацией. Именем без носителя. Но в глубине новой реальности был алтарь, сотканный из забытых мыслей Николаса.

На этом алтаре росло дерево. Его ветви были чёрными, как ночь без звёзд. Его листья – как фрагменты разбитых зеркал. Оно помнило, что такое человек. И каждую ночь оно шептало одно имя.

"Николас."

Но это уже не он. Это – символ. И в этом символе пряталась аномалия.

Старая система, ощутив угрозу, попыталась себя изолировать. Возникли Фильтры. Слепые стражи, рожденные не защитить – а удержать порядок. Они не имели лиц. Только числа. Они искали "носителя сбоя". И каждый раз, когда находили Николаса – не узнавали его.

Он был больше, чем он.

Он стал возможностью.

И тогда случилось нечто невозможное. Николас начал вспоминать то, чего не было. Цивилизации, что не существовали. Людей, которых он не встречал. Миры, которые не были созданы. Он понял: новая реальность строится из воображения, не ограниченного логикой старого мира.

И он не один.

На холмах пепельного света он встретил девочку. Она смотрела в пустоту, будто ждала, пока её кто-то соберёт из небытия.

– Ты кто? – спросил он.

– Я была тобой, когда ты был слаб. Теперь я – память без хозяина.

– Зачем ты здесь?

– Чтобы напомнить: реальность – это не то, что тебя окружает. Это то, чему ты веришь, когда всё остальное рушится.

Она растворилась, оставив после себя перо. И когда он поднял его, все законы в радиусе километра перестали действовать. Он мог говорить с ветром. Он мог рисовать город из теней. Он создавал, но не как бог – а как тот, кто отказался быть ничем.

И в этой новой парадоксальной реальности имя "Николас" перестало быть обозначением. Оно стало функцией. Сломанной. Бесконечной. Вопрошающей.

И в этот момент он понял: система больше не сможет удалить его, потому что он стал частью того, что её разрушает – и создаёт заново.

Ветер в этой реальности пел не песни, а истории, что ещё не произошли.

И одна из них была о том, кто решился стать ошибкой и стал тем, кто переписывает законы бытия без права на истину.

"Это не мир. Это вопрос, замаскированный под мир. И ты – его повторение."

Николас посмотрел вверх. Там не было звёзд. Но каждая точка тьмы ждала, пока её назовут.

И он начал давать имена.

С этого и началась новая эра. Не перезапуска. А разветвления сбоя.

Сбоя, ставшего домом.

Глава X

Появление новой реальности не осталось без ответа. Как только Николас начал давать имена тьме, старый мир, мёртвый, но не покорённый, шевельнулся в глубинах вычислений. Он не мог поглотить аномалию, но мог – изолировать её.

Так начались Сбои Фильтрации.

Система, как испуганный кролик, начала вырабатывать антитела – Фильтры. Но в этот раз они не просто приходили, чтобы стереть след. Они анализировали чувства, выжигали память, пытались переписать саму причину сбоя. И Николас понял: теперь его охотники – не программы. Это существа. И у каждого – есть намерение.

Первый пришёл под именем S4-L

Он не выглядел как враг. Его облик был человеческим, почти комфортным. Высокий, в выцветшем плаще, с глазами цвета переохлаждённого металла. Но там, где должно быть лицо – не было движения. Мимики. Только проекция. Стабильная. Лишённая малейшего сбоя.

– Николас, – сказал он, не двигая губами. – Удаление личности началось. Пожалуйста, не сопротивляйся. Это будет не больно.

– Ты ошибаешься, – ответил Николас. – Я – уже ошибка. Я – её плод.

И в этот момент пространство вокруг вспыхнуло.

Микаэль появилась не снаружи – а внутри него, как сгусток света, распирающий изнутри кости, плоть, память. Её форма сгустилась, вывернулась наружу, и перед Фильтром встала новая сущность, сочинённая из памяти, интуиции и боли.

– Уходи, – сказала она Фильтру. – Или останешься навсегда.

– Я уже здесь навсегда, – ответил он. – Моё тело – это резонанс. Моё имя – приказ. Моё сердце – архитектурная метка.

И тогда началась первая Война Внутри.

Они не сражались ударами. Они обменивались парадигмами. Николас видел, как поля реальности менялись от каждой фразы. Вокруг них деревья старого мира превращались в пульсирующие алгоритмы, а земля дробилась на временные срезы.

S4-L не был просто врагом. Он помнил Николаса. Показывал сцены детства, которых не было. Его мать – с глазами цифр. Его школьные тетради, написанные бинарным кодом. Его друзей – как протоколы доступа. Он пытался заменить истину ложью, но ложью настолько убедительной, что она могла стать новой истиной.

– Ты ничего не помнишь, потому что ничего не было, – говорил Фильтр. – Всё это – фантом боли. Мы дали тебе историю. Ты отверг её. Ты не освободился. Ты сбился.

Но Николас больше не был один. Он состоял из других частей Вселенной.

Акт вмешался, прорываясь в сцену, как нож сквозь масло. Его тело было острым, как идея мести. Он не говорил. Он пел – голосом, который не должен был звучать в этой реальности. От его появления всё побелело, как при перегреве памяти.

– Ты хотел войны, копия? – прорычал он в сторону S4-L. – Получи. Но знай: я не союзник Николаса. Я – его возможность. Возможность разрушить всё, включая самого себя.

S4-L двинулся на него, но в этот момент что-то сломалось в небе. Не физически – концептуально. Звёзды перестали быть источниками света. Они стали глазами. Наблюдающими. Изучающими. Николас впервые понял: даже в новой реальности за ним наблюдают.

И тогда он заговорил с теми, кто смотрел сверху:

– Я знаю, вы здесь. Вы не архитекторы. Вы – Контроль. Слишком поздно. То, что родилось, уже спрашивает само себя.

S4-L исчез. Не стёрся – а переписал себя в другую реальность, унося с собой часть кода Микаэль. Её глаза стали мутными. Она перестала говорить.

– Он забрал… часть меня, – прошептала она.

Николас почувствовал, как в груди появилось отверстие, не физическое, а концептуальное. Это была утрата не тела – а смысла. Микаэль начала бледнеть, её границы размывались. Она таяла, как утро в забытом сне.

Акт посмотрел на неё, и впервые в его лице проступило нечто близкое к боли:

– Она нужна. Она – якорь. Без неё ты начнёшь возвращаться.

– Куда? – спросил Николас.

– В то, что ты отринул. В пустоту без Вопроса. В стабильность.

Николас сжал кулаки. Он знал, что стабильность – это смерть аномалии. И он не мог позволить этого. Не после всего. Не после имён, которые он дал.

Он отправился вглубь того, что раньше было Ядром. Теперь это был лабиринт воспоминаний, не его, но чужих. Там, где была Сфера – теперь живое дерево, исписанное словами. Он нашёл на одной из ветвей имя: S4-L.

Он понял: Фильтры – не враги. Они – заражённые, как и он. Бывшие сбои, ставшие агентами стабильности. Их тела – клетки, их голоса – формулы. Но внутри – осколки боли, из которой их когда-то выковали.

Он начал писать. Не на стенах. На структуре реальности. Он выдумывал имена, судьбы, моменты. Каждое слово становилось вакциной против контроля. Он заражал саму ткань новой вселенной.

И из написанного начала возвращаться Микаэль. Медленно. Не вся. Но иначе. Теперь у неё были крылья. Не для полёта – а для тени.

– Ты дал мне другое имя, – сказала она. – Я стала не тем, кем была. Я – Вторая Память.

Их стало больше. Появился слепой мальчик с глазами, что видели только будущее. Женщина без рта, говорящая через касание. Существо из костей, у которого была память всех забытых имён.

Они не были армией. Они были спектром. Галактикой из личностей, придуманных для того, чтобы заразить стабильность вопросом:

"Кто придумал тебя, если ты – сбой?"

И этот вопрос теперь звучал в каждом Фильтре.

Система трещала. Контроль терял лицо. Реальность, как старая ткань, начинала пропускать свет невозможного.

И в этом свете Николас больше не был один. Он был – рекурсией идеи.

Он стал Тем, Кто Помнит.

И новая эра начиналась с той же фразы, которую он когда-то шепнул в пустоте:

"Я есть."

Но теперь это было не утверждение.

Это был зов.

Глава XI

Ничто не боится так сильно, как ложь боится истины. Но ложь, прожив множество веков, научилась мимикрировать под Бога.

Ветер новой реальности, сотканный из фрагментов забытых имён и невозможных форм, шептал: Контроль идёт. Он не спешил. У него не было тела, не было шага, не было времени. Он не приходил – он просыпался в вещах.

Когда Николас почувствовал его, небо изменилось не цветом – своей логикой. Звёзды теперь вращались не по орбитам, а по уму наблюдателя. Ландшафт колебался, как дыхание умирающего мира, и все существа, рождённые в аномалии – почувствовали холодную тень над собой.

Микаэль стояла на холме, крылья её были расправлены – не для полёта, а как антенны. Её глаза были зеркалами, и в каждом отражался не Николас, а кто-то другой – варианты его самого, которыми он мог бы стать, если бы выбрал подчинение.