Птица Забвения

Сердце всё ещё бешено колотилось, но теперь к трепету примешалась острая, почти болезненная жажда. Он нашёл её. Он доказал, что отец был прав. Но что теперь? Одно дело – найти миф. Другое – понять, что с ним делать.

Он оглядел парк. Сумерки сгущались, превращая заросли в сплошную чёрную стену. Здесь ему больше нечего было делать.

С трудом оторвавшись от колодца, он побрёл назад, к выходу, по той же тропе. Его мысли путались, перескакивая с научных терминов на обрывки отцовских дневников, на мифы и суеверия.

Он не заметил, как вышел из парка, как прошёл через безлюдные улочки и очутился на платформе. Он молча сидел в электричке, уставившись в своё отражение в тёмном окне. В глазах человека, который только что видел призрака. Или нечто большее.

Он машинально сунул руку в карман куртки, чтобы достать проездной.

И наткнулся на пустоту.

Он замер, затем начал обыскивать все карманы, сначала спокойно, потом всё более лихорадочно. Ключи. Ключи от квартиры, от университетского кабинета, от почтового ящика. Все на одной связке, с брелоком в виде маленького бинокля – подарок от отца.

Их не было.

Он перерыл всё. Портфель, карманы брюк, внутренний карман пиджака. Ничего.

Он сидел, ошеломлённый, пытаясь вспомнить. Он точно брал их с утра. Закрывал квартиру. Они должны были быть здесь.

И тогда до него дошло. Первое исчезновение. Смешное и раздражающее. Он почти рассмеялся, горько и безнадёжно. Неужели это плата? Неужели за одно лишь прикосновение к тайне нужно сразу чем-то заплатить?

Он посмотрел на своё бледное отражение в стекле. И впервые за долгое время в его глазах, помимо растерянности и страха, мелькнул огонёк того самого старого, одержимого любопытства.

Глава 5. Первое исчезновение

Электричка, раскачиваясь на стыках рельсов, мерно увозила его прочь от парка Сэйрю-эн, но ощущение ирреальности не отпускало. Кэйта продолжал механически ощупывать карманы, хотя разум уже смирился с потерей. Пустота в правом кармане куртки была зияющей и необъяснимой. Он мысленно прокручивал утро: звонок будильника, душ, завтрак. Точный, выверенный ритуал. Ключи всегда лежали на полке в прихожей. Он точно взял их, точно положил в карман и точно защёлкнул замок, выходя из квартиры. Он даже слышал их привычный металлический перезвон в кармане, когда шёл по улице к станции.

А теперь их не было.

Он закрыл глаза, пытаясь унять лёгкую тошноту, подкатывающую к горлу. Это была не просто досада из-за потери вещи. Это было чувство нарушения порядка, крошечная трещина в фундаменте его реальности. Как если бы пропала не связка ключей, а уверенность в том, что законы физики работают неизменно.

«Ты просто устал, – пытался он убедить себя, глядя на мелькающие за окном огни. – Рассеянность. Возраст. Переутомление».

Рациональные объяснения выстраивались в аккуратный ряд, но где-то в глубине, в том самом месте, где ещё теплилось детское чувство чуда, шептало что-то другое. Он вспомнил безмолвный взгляд птицы. Полную, абсолютную тишину вокруг неё. И холодок пробежал по спине.

Он вышел на своей станции и побрёл домой, чувствуя себя не в своей тарелке. Город, обычно такой предсказуемый и знакомый, казался ему сегодня чужим. Тени между домами были гуще, звуки – приглушённее. Он ловил себя на том, что оборачивается, будто ожидая увидеть в толпе что-то знакомое и одновременно пугающее.

Дверь в его подъезд оказалась незапертой – редкая удача. Он поднялся на свой этаж и замер перед квартирой №304. Он потянулся к карману за ключами, которых не было, и горькая усмешка вырвалась у него наружу. Ирония ситуации была бы даже забавной, если бы не была так досадна.

Пришлось звонить домоуправлению. Пожилой смотритель Танака (не тот, коллега отца, а просто однофамилец с вечно недовольным лицом) явился через полчаса, ворча что-то под нос о нерадивых жильцах, вечно теряющих ключи. Он не без труда отыскал нужный ключ в огромной связке и с громким щелчком открыл дверь.

– В следующий раз потеряете – вызывайте слесаря за свой счёт, – буркнул он, удаляясь по коридору. Кэйта кивнул и зашёл в квартиру. Тишина встретила его как старого знакомого, но сегодня она показалась ему громче обычного. Он включил свет в прихожей и первым делом бросил взгляд на полку.

Пусто. Конечно. Он же взял их утром.

Он прошелся по квартире, проверяя самые невероятные места – холодильник, книжные полки, пространство под диваном. Ничего. Ощущение беспокойства росло, превращаясь в навязчивую идею. Он снова и снова прокручивал в голове маршрут: дом – станция – электричка – та станция – парк – обратно. Может, выронил в парке? Или в вагоне?

Он даже позвонил в бюро находок на станции, с которой уезжал. Вежливый женский голос ответил, что никаких ключей сегодня не сдавали.

В конце концов, он сдался. Сел на стул на кухне и уставился на стену. Он чувствовал себя не просто рассеянным профессором. Он чувствовал себя обманутым. Ограбленным. У него забрали не просто кусок металла. У него забрали часть его рутины, его контроля, его предсказуемого мира.

Он встал, чтобы налить себе воды, и его взгляд упал на проигрыватель. Пластинка Coltrane всё ещё лежала на нём. Он машинально опустил иглу. Тишину квартиры нарушили первые аккорды «Say It (Over and Over Again)».

Но сегодня музыка не несла утешения. Она звучала как насмешка. Бесконечное повторение одной и той же мелодии, того же самого дня, тех же самых потерь. Over and over again.

Он резко снял иглу. Резкий скрежет прорезал тишину, и затем снова воцарилась тишина. Глубокая, всепоглощающая.

И в этой тишине он вдруг осознал кое-что ещё. Пропали не только ключи. Пропало то чувство – то щемящее, болезненное, но такое живое чувство вины перед отцом, что гнало его сегодня в тот парк. Оно было с ним всё утро, оно жгло изнутри, когда он листал дневники. А теперь… теперь его не было. На его месте была лишь плоская, тупая усталость и лёгкое недоумение.

Как будто птица забрала не только ключи. Как будто она выклевала и унесла с собой саму память о той боли, что заставила его искать её.

Он подошёл к окну и распахнул створку. Ночной воздух был холодным и свежим. Он высунулся наружу, глядя на огни города, на тёмный силуэт крыши соседнего дома.

И тогда он увидел её. На холодном бетоне перил его балкона, в пяти метрах от него, сидела она. Та самая пепельно-серая птица. Она сидела неподвижно, повернув голову в его сторону. Её чёрные глаза отражали уличные огни, но сами казались абсолютно пустыми.

Она не испугалась его движения. Не улетела. Она просто сидела и смотрела. Молча.

Кэйта не шевелился, затаив дыхание. Он боялся, что малейшее движение спугнёт её. Но частью ему хотелось закричать, схватить что-то тяжёлое и запустить в это безмолвное, непостижимое существо, которое украло его ключи и теперь явилось насладиться результатом.

Они смотрели друг на друга через оконный проём – человек и птица. Две реальности, столкнувшиеся в одной точке.

Наконец, Кэйта медленно, очень медленно, отступил назад, вглубь комнаты. Он не сводил с неё глаз. Она продолжала сидеть неподвижно.

Он дошёл до выключателя и щёлкнул им, гася свет в комнате. Теперь его фигура не была видна на фоне освещённого окна.

Он стоял в темноте и смотрел на безмолвного гостя на его балконе.

Прошло пять минут. Десять. Птица не двигалась.

И тогда Кэйта понял, что это только начало. Что исчезновение ключей – это всего лишь первая ниточка, которую потянули, чтобы начать распутывать весь клубок его жизни.

Он повернулся и пошёл в спальню, оставив птицу на балконе. Он лёг в кровать и уставился в потолок, слушая тиканье часов в гостиной.

Впервые за много лет он боялся наступления следующего дня.

Часть 2: Призрачный спутник Глава 6. Пассажир на подоконнике

Утро пришло не с солнечными лучами, а с плотным серым светом, просачивающимся сквозь облака и грязное стекло балкона. Кэйта проснулся с тяжелой головой и ощущением, что его сон был не отдыхом, а продолжением того же напряжённого бдения. Он лежал несколько минут, прислушиваясь. В квартире царила тишина, нарушаемая лишь мерным тиканьем часов. Ни шелеста крыльев, ни стука по стеклу.

Он поднялся с кровати, движимый смесью страха и жгучего любопытства. Ноги сами понесли его к занавешенной стеклянной двери, ведущей на балкон. Он замедлил шаг, затаил дыхание и медленно, очень медленно раздвинул край шторы.

Она была там.

Сидела на том же самом месте, на холодном бетонном ограждении балкона, спиной к нему. Пепельно-серые перья сливались с цветом утреннего неба, делая её похожей на продолжение перил, на странный архитектурный изыск. Она не двигалась. Казалось, не дышала. Просто существовала.

Кэйта отпустил штору и отступил на шаг. Его первым импульсом было схватить фотоаппарат – наконец-то доказательство! Но тут же он вспомнил вчерашнюю попытку и её безразличную реакцию. Что, если она исчезнет снова? Исчезнет навсегда? Или, что хуже, проявит какую-то иную, неизвестную реакцию?

Нет. Фотография не имела значения. Никакой научный журнал не поверил бы в это без образца, без тела. А мысль о том, чтобы причинить ей вред, вызывала у него почти физическое отвращение. Это было бы святотатством. Убийством мифа.

Он наблюдал за ней из темноты комнаты, как когда-то в детстве наблюдал за редкими птицами в лесу – с замиранием сердца, боясь спугнуть. Но та птица не была пугливой. Она была… равнодушной. Её присутствие на его балконе не было навязчивым или угрожающим. Оно было фактом. Как дождь или ветер.

Он приготовил кофе, стараясь двигаться как можно тише, хотя понимал абсурдность этой предосторожности. Если она способна была чувствовать вибрации его шагов через бетон и стекло, то уж шум кипящего чайника точно не стал бы для неё проблемой.

С чашкой в руках он вернулся к своему наблюдательному пункту у шторы. Птица не изменила положения. Она смотрела на серый городской пейзаж – на крыши, на телевизионные антенны, на клубы пара, поднимающиеся из вентиляции соседнего ресторана. Её взгляд был направлен наружу, но Кэйте снова почудилось, что она видит не это. Что она смотрит на что-то иное, невидимое ему.

«Чего ты хочешь?» – мысленно спросил он её. – «Почему ты здесь?»

Ответом была лишь тишина.

Он попробовал представить, что её здесь нет. Что он просто выпивает утренний кофе в одиночестве, как делал это тысячу раз до этого. Но не мог. Ее молчаливое присутствие меняло всё. Наполняло комнату напряжением, словно перед грозой. Каждый предмет – диван, книги, проигрыватель – казался приглушённым, менее реальным на её фоне.

Он вспомнил записи отца. «Она не поёт, не издаёт звуков при взмахе крыльев. Её присутствие ощущается как безмолвная дыра в пространстве». Точно. Именно дыра. Не пустота, а нечто, что поглощало звук, свет, сам смысл происходящего вокруг.

Он медленно, демонстративно поднял чашку кофе к губам, сделал глоток. Горячая жидкость обожгла язык, вернув на мгновение ощущение реальности. Он – здесь. Он – жив. Она – там. И она… что?

Внезапно птица повернула голову. Не резко, а плавно, с тем же церемониальным спокойствием, что и в парке. Её чёрные глаза уставились прямо на него, на тёмную щель между шторами. Она знала, что он там. Всегда знала.

Кэйта замер с чашкой у губ, не в силах пошевелиться. Его сердце бешено заколотилось. Казалось, даже тиканье часов стихло, поглощённое её безмолвием.

Она смотрела на него несколько секунд, которые показались вечностью. Затем так же медленно повернула голову обратно, к городу, словно ничего не произошло. Её внимание снова было поглощено видом из окна.

Кэйта выдохнул, дрожащей рукой поставив чашку на стол. Он чувствовал себя так, будто прошёл через невидимый барьер, получил молчаливое разрешение на наблюдение.

Прошёл час. Птица не двигалась с места. Кэйта понимал, что опаздывает в университет. У него была лекция в десять. Он снова отменил её, послав декану лаконичное SMS о внезапной болезни. Он не мог уйти. Не сейчас. Не тогда, когда она была здесь.

Он провёл утро, перемещаясь между кухней и своим наблюдательным постом. Он пытался читать – не мог. Пытался разобрать почту – мысли путались. Все его существо было сосредоточено на безмолвной фигуре за стеклом.

К полудню накрапыл дождь. Мелкие капли застучали по крыше, по стеклам, заплясали на перилах балкона. Птица не улетела. Она сидела неподвижно, и капли скатывались с её гладких перьев, не оставляя следа. Она казалась невосприимчивой к стихиям, к времени, ко всему.

И тогда Кэйта совершил необдуманный поступок. Медленно, давая ей время среагировать, он подошёл к стеклянной двери и положил ладонь на холодное стекло, прямо напротив нее.

Она снова повернула голову. Посмотрела на его руку за стеклом. Затем медленно подняла взгляд на его лицо.

И в этот миг он не просто увидел пустоту. В глубине этих чёрных глаз ему почудилось что-то древнее, нечеловеческое, бесконечно далёкое. Не злоба и не доброта. Скорее… любопытство? Нет, не совсем. Скорее, взгляд коллекционера, рассматривающего новый, интересный экспонат.

Дождь усиливался. Она внезапно встряхнулась – первое движение, которое он от неё увидел, кроме поворота головы. Легкое, едва заметное движение, с которого слетели капли воды. А затем она просто исчезла. Не улетела – растворилась в серой пелене дождя, словно её и не было.

Кэйта стоял, прижав ладонь к стеклу на том месте, где только что была она. На бетоне не осталось ни единого признака её присутствия – ни пера, ни влажного пятна.

Он отступил от окна. В квартире было тихо. Слишком тихо. Даже дождь за окном казался приглушённым, как будто часть звука исчезла вместе с ней.

Он был один. Снова один.

Но всё было иначе. Теперь он знал, что одиночество было иллюзией. Она могла вернуться в любой момент. И, похоже, она уже начала что-то собирать.

Глава 7. Джаз в баре «The Blind Owl»

Вечер опустился на Токио, размывая контуры зданий и превращая огни рекламных вывесок в цветные пятна на мокром асфальте. Кэйта брёл по улицам без цели, механически переставляя ноги. Мысли путались, навязчиво возвращаясь к безмолвной птице на балконе, к пропавшим ключам, к ощущению зияющей пустоты в кармане и в памяти. Ему нужно было говорить. Не с коллегами, не с деканом, а с кем-то, кто… не спросит отчёта, не потребует рациональных объяснений.

И тогда он вспомнил. Вспомнил странную рекомендацию, данную ему много лет назад ещё отцом, в один из тех редких вечеров, когда он был особенно оживлён и говорил не только о птицах. «Если почувствуешь, что земля уходит из-под ног, сынок, найди «Слепую Сову». Спроси там Марико. Она не даст ответов, но задаст правильные вопросы.» Тогда он не придал этим словам значения, списав их на поэтическую метафору или очередную странность увлечённого человека.

Теперь же это место всплыло в памяти с кристальной чёткостью. «The Blind Owl». Джаз-бар в одном из неудобных переулков недалеко от его дома.

Он свернул с оживлённой улицы в узкий, слабо освещённый проход между двумя старыми зданиями. Воздух здесь пах влажным бетоном, жареным маслом из вентиляции соседней закусочной и чем-то ещё – сладковатым запахом цветущей глицинии, хотя сезон для неё давно прошёл. В конце переулка мерцала неоновая вывеска – силуэт совы с саксофоном вместо головы. «The Blind Owl».

Лестница вниз была узкой и крутой, ступени потёрты до блеска бесчисленными посетителями. Дверь – массивной, деревянной, с глазком. Он толкнул её, и его встретила волна тёплого, густого воздуха, пахнущего старым деревом, сигаретным дымом, кожей и, конечно же, джазом. Звуки саксофона – не Coltrane, что-то более старое, более меланхоличное – обволакивали его, как плед.

Бар был крошечным. Несколько столиков вдоль стены, длинная стойка из тёмного дерева и сцена в глубине, где трио – пианист, контрабасист и барабанщик – негромко импровизировало. Свет был приглушённым, основным источником освещения были лампы под абажурами на столиках и подсветка за стойкой.

За стойкой стояла женщина. Ей можно было дать и пятьдесят, и шестьдесят – время, казалось, оставило на её лице не морщины, а намёки, тени былого. Волосы, убранные в небрежный пучок, были седыми, но в них ещё проглядывали пряди чёрного. Она медленно, с почти ритуальной точностью, протирала бокал тряпкой, её движения были плавными и экономичными. Это была Марико.

Кэйта робко подошёл к стойке и занял один из высоких стульев. Он чувствовал себя не в своей тарелке, своим городским костюмом и растерянным видом выдавая в себе чужака.

Марико подняла на него глаза. Они были тёмными, почти чёрными, и невероятно спокойными.

– Что-то крепкое, – выдохнул Кэйта, не зная, что ещё сказать.

Она молча кивнула, отложила бокал и налила ему виски в толстый стакан, не спрашивая, какое именно. Поставила перед ним без единого слова.

Он сделал большой глоток. Алкоголь обжёг горло, но помог немного прийти в себя.

– Меня зовут Кэйта Кисимото, – сказал он, не зная, с чего начать. – Мой отец… Возможно, вы его знали. Орнитолог. Кисимото.

Марико на мгновение замерла, потом медленно кивнула, поставив локти на стойку.

– Так. Сын искателя тишины. Он говорил, что ты когда-нибудь придёшь. Ждал. Жаль, что не дождался.

Её голос был низким, хрипловатым, как будто подёрнутым дымом тех сигарет, что она, вероятно, курила много лет назад.

Кэйта почувствовал, как по его спине пробежали мурашки. Отец говорил с ней о нём.

– Он… он искал одну птицу. Всю жизнь.

– Все мы ищем свою птицу, – парировала Марико, снова принимаясь

ротирать бокалы. – Одни – чтобы поймать. Другие – чтобы услышать её пение. Твой отец… он хотел понять её молчание.

Кэйта уставился на неё. Это было поразительно точное определение.

– Я… я, кажется, нашёл её.

Он не планировал говорить об этом. Собирался ходить вокруг да около, намекнуть. Но слова вырвались сами, подгоняемые алкоголем и потребностью хоть с кем-то разделить это невероятное бремя.

Марико не выразила ни малейшего удивления. Она лишь поставила бокал и внимательно посмотрела на него.

– И какого цвета её тишина, профессор?

Вопрос повис в воздухе, абсурдный и пронзительно точный. Кэйта замер с открытым ртом, пытаясь найти ответ.

– Она… серая. Пепельная. И очень, очень холодная. Она сидела у меня на балконе. Смотрела на меня. И… вещи начали пропадать.

Он рассказал ей всё. О парке, о колодце, о беззвучном исчезновении, о пропавших ключах. О том, как она смотрела на него сквозь стекло. Слова лились потоком, сбивчиво, бессвязно. Он ждал, что она рассмеётся, пожалеет его или предложит вызвать врача.

Но Марико слушала. Внимательно, не перебивая. Когда он закончил, она налила ему ещё виски.

– Ключи – это просто ключи, – произнесла она наконец. – Они открывают двери. Но какие двери ты сам закрыл, чтобы они понадобились тебе сейчас?

Кэйта моргнул, не понимая.

– Я не… Я просто потерял их.

– Мы ничего не теряем просто так, – она покачала головой, и в её глазах мелькнула тень чего-то древнего и печального. – Всё, что уходит, забирается для чего-то. На стройматериалы.

– Стройматериалы? – эхо повторил он.

– Для гнезда, – сказала Марико просто, как если бы объясняла очевидную истину. – Всё должно где-то гнездиться. Даже тишина. Особенно тишина.

Она отвернулась, чтобы обслужить другого посетителя, оставив Кэйту наедине с его мыслями и с гуляющими по коже мурашками. Её слова не были ответом. Они были новым, ещё более пугающим вопросом.

Он допил своё виски, слушая, как саксофон за сценой выводит грустную, одинокую мелодию. Он пришёл сюда в поисках утешения, а нашёл лишь новую загадку. Но странным образом это было именно то, что ему было нужно.

Он бросил деньги на стойку и направился к выходу. На пороге он обернулся. Марико снова смотрела на него своими спокойными, всевидящими глазами.

– Она вернётся? – спросил он, уже зная ответ.

– Она никогда и не уходила, – сказала Марико. – Ты просто перестал её замечать. А теперь снова начал. Такова уж её природа.

Кэйта вышел на холодный ночной воздух. Дождь кончился. Он задрал голову и посмотрел на небо, на редкие звёзды, пробивающиеся сквозь световое загрязнение города.

И где-то глубоко внутри, в той самой пустоте, что оставили после себя пропавшие ключи, что-то шевельнулось. Не страх. Не смятение.

Предвкушение.

Глава 8. Вопросы без ответов

Ночь прошла беспокойно. Слова Марико эхом отдавались в его сознании, смешиваясь с образом птицы и зияющей пустотой на месте ключей. «Какого цвета её тишина?» «Всё, что уходит, забирается для чего-то. На стройматериалы.» «Для гнезда.»

Он ворочался в постели, пытаясь найти логику в этих обрывках. Стройматериалы. Гнездо. Что это могло значить? Птицы вьют гнёзда из веток, травинок, перьев… не из ключей. Не из воспоминаний. Это было абсурдно. Похоже на суеверие, на миф, который Танака-человек-архив мог бы записать в свою коллекцию странностей.

Но рациональное объяснение больше не приносило утешения. Оно казалось плоским, бумажным щитом против чего-то настоящего, пугающего и огромного.

Утром он снова подошёл к окну с затаённым, смешанным чувством страха и надежды. Балкон был пуст. Лишь капли ночного дождя поблёскивали на перилах в первых лучах солнца. Облегчение, которое он почувствовал, было густо замешано на разочаровании. Он уже привык к её молчаливому присутствию, к этому странному, напряжённому ожиданию.

Он принял душ, пытаясь смыть с себя остатки бессонной ночи. Вода была горячей, почти обжигающей, но он всё равно чувствовал лёгкий, постоянный холодок где-то в глубине груди. Как будто внутри него поселилась крошечная частица той безмолвной пустоты, что окружала птицу.

За завтраком он попытался читать свежую научную периодику. Статья о миграционных путях куликов в Арктике. Обычно это поглощало его целиком. Сегодня же слова плясали перед глазами, не складываясь в смысл. Его мозг, заточенный на анализ и систематизацию, отказывался работать. Он видел лишь пепельно-серые перья и чёрные, бездонные глаза.

Внезапно он отложил журнал. Мысль пришла резко и ясно. Человек-архив. Танака. Бывший коллега отца. Тот самый, что когда-то дал его отцу последнюю зацепку о парке Сэйрю-эн. Если кто и мог знать что-то о «гнёздах из снов и теней», так это он.