Полная версия
– Нет, – ответил я.
– Отлично, – продолжил он, – а где журналист?
– Он пропал, – сказал я, посмотрев Жене в глаза.
– Что-о? … То есть, как пропал? Тут лес кругом, – кричал на меня Женя.
– Я откуда знаю как. Пропал и всё. Нет его! – крикнул я Жене в ответ.
– Блин, этого не может быть, просто не может, – тихо сказал Женя, смотря куда-то в пустоту.
Я увидел страх и у него в глазах. Сев рядом с ним, я уставился в землю. Саша плача попросила, чтобы я ей сказал, что всё будет хорошо. Я выполнил её просьбу, но сам даже боялся об этом думать. Видимо, по моему взгляду она поняла, что я не верю в это, и в истерике стала кричать, зовя на помощь. Сорвав голос и ничего не добившись, она села рядом с нами и вновь заплакала.
Я осмотрел ногу Жени. Щиколотка опухла и была сизого цвета. Идти он не мог, учитывая бурелом и поваленные деревья. Я попробовал его нести. Ничего хорошего из этого не вышло. Как только я помог ему подняться и попробовал сделать первый шаг, он сразу стал кричать и ругаться, когда его вывихнутая нога задела дерево. Да и идти-то было некуда. Я помог Жене сесть, а сам сел рядом с Сашей.
– Ты родителям сказала, куда едешь? – спросил я её.
– Да, – продолжая плакать, ответила она.
– А ты, Женя? – обратился я к нему.
– Ага, сам только на это и надеюсь, – сквозь зубы сказал он.
– Да, и у журналиста жена знает, куда мы поехали. Так что искать нас будут, – постарался я успокоить всех и в первую очередь себя.
До сумерек мы просидели в состоянии потрясения. Угасающий дневной свет превращал не так давно ещё зелёные ветви елей в чёрные контуры на бледном небе, которое через некоторое время стало стремительно темнеть. Пока ещё не забрезжили первые звёзды, я стал кричать о помощи, но бесполезно. Измотанная, уставшая и выплакавшая все слёзы Саша попросила меня не кричать. Я вновь сел рядом с ней, и она, свернувшись калачиком, забылась тревожным сном, сложив голову мне на колени. Женя стонал рядом, периодически впадая в дремотное состояние.
Я же не мог спать. Мысли о том, как прожить эту ночь, сменялись теми, что сейчас делают мои родители. О том, что я еду в зону, я сказал только матери. Я отгонял от себя мысль, предательски закрадывающуюся ко мне в сознание, что я больше её не увижу. Совесть не давала мне покоя. Я снова вспомнил наш скандал с ней, вспомнил мои обидные слова в её адрес, и невыносимое чувство вины стало терзать моё сердце. «Так глупо, – подумал я, – поругался-то из-за пустяка». Но слова сказаны, а прощение не попрошено. В отношениях осталась недосказанность и молчаливое напряжение. Я даже боялся подумать о том, что так всё и останется. Мне не хотелось, чтобы эта недосказанность и обида были последними воспоминаниями моей матери обо мне. Уход близкого человека из жизни переживать всегда легче, когда последние воспоминания о нём не связаны со ссорой, обидой или болью. А брошенные в запале бранные слова всю жизнь будут терзать и угнетать того, кто остался жить. Если бы знать наперёд, что всё так сложится. Думать о том, что мы останемся в этом лесу, в этой зоне, не хотелось. Но окружающий нас мрак леса невольно наталкивал на эти мысли.
До этого случая ночь в лесу я проводил только в детстве, пару раз вместе с отцом. Воспоминания об этом практически стёрлись, и я даже не помню, было ли мне тогда страшно. Но сейчас, находясь в кромешной тьме, мне было очень страшно. Ужасал не столько сам лес, сколько осознание того, что мы заблудились и окружает нас непроглядная ночь. Она была чёрная, как тушь. Сияние звёзд давало мне слабую надежду, но не свет. Тонкий серп стареющей луны так же не спасал от тёмной ночи. На расстоянии одного метра ничего не было видно. Со всех сторон раздавались звуки леса. Каждая надломившаяся веточка рисовала картины того, что к нам подходят волки или ещё бог весть знает что.
Я посмотрел на Сашу и вспомнил, что это была её идея найти эту зону. «Зачем только предложила?» – подумал я, начиная испытывать к ней лёгкую злость. Я снова вспомнил про мать, и сердце моё заныло, когда я представил её опечаленное лицо. Причём виноват в этом был именно я. Именно я, повернувшись к ней спиной, ушёл, хлопнув дверью и заставив её терзать себя. «Если бы только возможно было повернуть время вспять», – подумал я. Сидя в этом мрачном лесу, я обещал себе, что больше никогда не скажу ей ничего обидного, лишь бы только можно было выбраться отсюда. Только сидя в этой непроходимой чаще и ясно представляя, что я могу отсюда никогда не выбраться, я понял всю важность последних слов, которые мы говорим друг другу, и важность тех отношений, которые мы оставляем после своего ухода.
Я вспомнил журналиста и его жену. Вспомнил её взгляд и понял, что и она была зла на него, когда он решил ехать с нами. И виноваты в этом были мы. Из-за нас он пропал, и из-за нас его жена будет всю жизнь винить себя за то последнее чувство, с которым она отпустила мужа.
Ночь была бесконечно длинна и ужасна. От каждого звука в лесу останавливалось сердце и перехватывало дыхание. Мне казалось, что я сойду с ума от неведения того, что происходит вокруг. Жуткий страх не давал мне возможности заснуть. Саша, видимо чувствуя защиту во мне, спала рядом, периодически просыпаясь и вскакивая. Женя простонал всю ночь. К нашему счастью, никого из диких животных к нам не привлекло. Воя волков я тоже не услышал. Но и без него было не по себе. Каждая минута растягивалась, превращаясь в часы. Было невыносимо сидеть вот так, в полной темноте, не зная, который час и когда наступит рассвет. Мне казалось, что я никогда его не дождусь. Час за часом я сидел, уставившись в непроглядную темень вокруг меня. Что я пережил за эту ночь, словами не описать. Это был один сплошной страх, растянувшийся на целую вечность. Когда ночное небо наконец-то стало приобретать матовые оттенки, а звёзды растворяться в нём, я начал различать контуры поваленных вокруг деревьев. Тьма постепенно рассеивалась, и я увидел, что нас по-прежнему окружает сплошная стена из стволов старых елей. Восходящее солнце разбудило птиц, и их неугомонный щебет успокоил меня, как ничто другое.
Я не понял, как заснул. Стресс, в котором я пребывал всю ночь, прошёл, и обессиленный я провалился в сон. Меня разбудила Саша. Её веки были опухшими от слёз, глаза уставшими, несмотря на то, что всю ночь она спала. Мы перекусили бутербродами (у каждого в рюкзаке был сухой паёк) и чаем из термоса.
Часть дня мы кричали, зовя на помощь, но безрезультатно, как и вчера. Я залез на макушку ели, но увидел лишь лес, который простирался до самого горизонта и, дюны рядом с нами. Телефоны не включались. Я решил обойти дюны по окружности, в надежде, что найду тропинку. На силу уговорив Сашу остаться с Женей, я положил у кромки леса, в том месте, откуда вышел, рюкзак Жени и пошёл вдоль дюн.
Вчера мне показалось, что они занимают небольшую площадь. Но сегодня, пока я шёл, у меня стало складываться впечатление, что им нет конца. Пейзаж на протяжении нескольких часов не менялся – слева от меня были дюны, справа – лес. Сколько бы я ни шёл, все было одинаковым, и никакого намека на тропинки. Когда солнце достигло зенита и стало медленно клониться к горизонту, я стал волноваться, так и не видя рюкзака. Тревога с каждым шагом все больше проникала в меня. Паника постепенно стала просыпаться во мне. Воображение уже рисовало контуры грядущей ночи, которую мне придется провести одному. Невзгоды всё-таки легче переносятся, когда ты не один. Я не выдержал и стал звать Сашу, от истерики сорвав голос на фальцет. Но, как и прежде, на все мои крики мне отвечала только тишина. Я закусил губу и чуть не зашёлся в крике. Быстро взбежав на вершину первой дюны, я посмотрел кругом. Первое, о чём я подумал, когда увидел раскинувшийся передо мной ландшафт, это то, что я, не сходя с места, сойду с ума. К несчастью, я в полном сознании, которое стремительно заполнял ужас, продолжал стоять на вершине дюны и смотреть на окружавший меня кошмар. Бесконечный океан белого песка убегал вперед и терялся на горизонте. Эта песчаная тюрьма прямой линией расходилась в обе стороны, возможно сливаясь где-то вдали с кромкой леса.
В полном исступлении я спустился с дюны, сел рядом с елью и впервые в жизни не знал, что мне делать. То, что я увидел, не могло происходить в реальности, во всяком случае, я не мог в это поверить. Я убеждал себя, что я сплю и сон очень реален. Скоро я проснусь, и всё исчезнет сразу. Но шли часы, а дюны и лес продолжали оставаться той единственной реальностью, которая меня окружала. Я заорал в панике, зовя на помощь, пока не охрип. Но в лесу продолжали лишь петь птицы. Решив двигаться дальше вдоль леса, я провел в пути ещё несколько однообразных часов. Рюкзака Жени я так и не увидел. От страха в животе всё крутило и сводило от холода. Выбившись из сил, я зашёл в лес, сел около старой ели и в одиночестве стал ждать захода солнца.
Пока ещё не наступили сумерки, я достал из рюкзака блокнот с ручкой и решил всё записать с самого начала. Вновь вспомнив о матери, я сделал первую надпись: «Мама, прости меня». Я знал, что она будет молиться за меня. Сколько я себя помню, она постоянно ходила в церковь. Я же, напротив, никогда не верил в Бога, но сейчас, когда я заканчиваю своё повествование, дописывая последние строки в догорающем закате и ожидая приближения ещё одной ночи в этом лесу, я молю лишь об одном: «Господи! Помоги мне…»
«Отчаяние – это страх без надежды»
Рене Декарт