Я нормальный

– А давайте в «ножички»! – предложила Лиза, когда все уже были изрядно веселы.

– Ты что, с ума сошла! Мы же все пьяные! – засмеялась одна из ее подруг.

– Ну и что! – Лиза уже рылась в ящике стола в поисках подходящего ножа. – Страшно? Трусихи!

Мне было не страшно. Мне было весело. Потому что смеялась она. Потому что впервые за долгое время я чувствовала себя живой, частью чего-то настоящего.

–Я не боюсь! – выпалила я первая.

Мы играли. Закончилось все одновременно трагично и по-идиотски: нож соскользнул и воткнулся мне в ладонь. Была дикая, обжигающая боль, но мы с Лизой почему-то не могли остановить истерический хохот. Подружки в панике вызвали скорую.

Но мне было не больно и не страшно. Мне было… весело. Потому что эта боль была хоть каким-то, но настоящим, осязаемым чувством. А что рубашка в крови… Ничего, отстирается.

Приехала скорая, наложили швы. Мое настроение от этого не ухудшилось. Закончилось все отлично – настоящим приключением. Я чувствовала себя героиней какого-то безумного романа.

Все последующие дни мы с Лизой стали неразлучны. Я стала пропадать у нее дома. Лишь бы не возвращаться в свою пресную жизнь. Леша давно уже не обращал на меня внимания. Наверное, уже другую нашел. Иначе мы бы не ругались так постоянно. «Ну и ладно, – думала я. – Теперь у меня есть Лиза. Она меня понимает. С ней я почти что нормальная».

В цеху настало время отпусков. Нас осталось двое: я и закройщик, который работал только до шести вечера. И когда он уходил, становилось так тихо и безмерно, что остальные четыре часа я кайфовала, включала свою любимую аудиокнигу.

В один из таких дней меня будто обухом по голове ударило. Приступ. Я хочу, чтобы он убил меня. Финкой или саблей, неважно. Пытаюсь переключиться, но мой взгляд мечется между секатором и его карманом, откуда он обычно достает финку. У меня почти истерика. Я не пойду в магазин. Там ножи. Вызвала такси. Листья зеленые, куст с желтыми листьями. Зеленый лес, бордовое пятно куста. Водитель прибавил скорости. Ударь водителя. Названия магазинов. Читаю мысленно. В портфеле карандаш, воткни его в глаз. Деревья. Тошнит. Машина с баннером. Фонарь, мы едем на трассе. Вылези из машины. Переключаюсь на мысль о ток-шоу. Карандаш в горле. В машине зарядка. Она светится. Остановка, она железная. Душно. Стекло не опускается. Разбей стекло. Асфальт серый. Здание сиреневое. Помогите. Убейте меня. Цветы «Союз». В шоу серия про ребенка, который хочет уйти от своей мамы в другую семью. Она режет руки. Ей спокойно. Я постепенно успокаиваюсь. Теперь не тошнит. Мне не жарко. Запах бензина. Челюсти перестают сжиматься. Пульс успокоился. Я вернулась домой в прострации. Паника ушла, оставив за собой только пыльный, покрытый трещинами мир. Открываю дверь. Свет не включаю – сейчас каждое лишнее движение отдается тяжестью в конечностях.

– Яна! Что с тобой? – его голос доносился будто из-под толщи воды, искаженный и далекий. Леша стоял надо мной, его лицо было искажено гримасой чистого ужаса.

– Все ненастоящее, – прошептала я, чувствуя, как комната снова начинает уплывать из-под меня. – И я не настоящая. Дотронься до меня. Я настоящая?

– Да. Да, ты настоящая, я настоящий, все настоящее, – шептал он, обнимая меня, и его объятия были единственным, что имело вес, плотность и смысл в этом расползающемся на куски мире.

После того случая приступы стали накатывать чаще. Они могли накрыть в душном вагоне метро, за монотонным гулом швейной машинки, даже во время разговора с Лизой. Мир на мгновение выключался, превращаясь в картонную декорацию, а я оставалась одна в леденящем ужасе абсолютного одиночества, в паническом страхе перед безумием. Лиза стала отдаляться, находить предлоги не встречаться. Я чувствовала это.

– Все, хватит, – сказал Леша тихо, но так, что в его голосе впервые зазвучала непоколебимая сталь. – Я больше не могу на это смотреть. Я не знаю, как тебе помочь. Но я знаю, кто поможет.

Он достал из кармана смятую визитку.

–Я нашел специалиста. Записал тебя. На завтра.

Я молчала. Монстр внутри, прожорливый и шепчущий, тут же подсказал: «Он хочет от тебя избавиться. Сдать с рук на руки. Ты ему в тягость. Лиза была права, говоря, что все мужики – козлы».

– Я не пойду, – мой голос прозвучал плоско и глухо, как из старого динамика.

– Тогда я уйду, – он не спорил. Он просто констатировал факт. В его словах не было злости или раздражения. Была только усталая, выжженная боль. И именно эта боль пробила насквозь толщу льда и нереальности. Я увидела в его глазах не отвращение, а чистый, неподдельный страх. Страх меня потерять.

И я поняла самое страшное: меня – нет. А Леша – есть. Он – настоящий, не бутафория, как в магазинах.

На следующий день он ждал меня в коридоре, пока я сидела в кабинете и пыталась объяснить незнакомой женщине в белом халате, что такое – жить в аквариуме. Я говорила сбивчиво, с паузами: о внезапных провалах в небытие, о том, что мир ненастоящий, о слепой ярости, которая приходит из ниоткуда, о пустоте и о том, как я всю жизнь копирую чужие жизни, потому что у меня под масками ничего нет.

– То, что вы описываете – эмоциональные качели, эпизоды потери связи с собой и реальностью, хроническое чувство опустошенности, интенсивный страх быть брошенной – очень характерно для пограничного расстройства личности, – мягко сказала врач.

Я в растерянном непонимании уставилась на нее.

– Чувство нереальности – это частый защитный механизм психики, – продолжила она. – Так ваше сознание пытается защититься от непереносимых, слишком сильных эмоций. Оно как бы «отключает» реальность, чтобы не сломаться окончательно. Это не сумасшествие. Это способ выживания, который когда-то помог вам, а теперь мешает жить. И его можно изменить. Но мне важно другое. Почему вы не обратились за помощью раньше?

Я посмотрела в окно, на уходящие вдаль крыши домов и тихо, почти беззвучно, выдохнула:

– Я думала… так у всех.

Это не мелочи

Офисная работа для многих – настоящая адская пытка. Моя пытка начинается с неверного оформления документов. Отступ должен быть один и двадцать пять. Не двадцать шесть! Сложно было выставить? Вдох. Выдох. Я вношу правки. Мой взгляд упал на вешалку у двери. Её поставили не так. Опять это уборщица. Теперь мой день окончательно испорчен. Начинается бесконечный кошмар.

Начальник сказал мне, что я слишком медленно работаю. Он не понимает, что я сбился со счета. Руки нужно обработать семь раз. Обязательно ровно семь. Если сделать больше – все валится из рук. Если меньше – подхвачу заразу. Ему легко говорить, он ничего не считает. Бухгалтерию ведут другие люди, проекты тоже. Он настоящий счастливчик, баловень судьбы.

Этот рассказ я пишу для Лизы по ее особой просьбе. Она собирает разные истории совершенно незнакомых людей. Разговор с начальником занял ровно две минуты сорок девять секунд. Я иду мыть руки у туалетного слива. Коллеги смеются, показывают пальцем у виска. Но они ошибаются в слове «отчет». Кто здесь сумасшедший? Добавляю это последнее предложение для счета.

В принтере неожиданно закончилась бумага, мне пришлось идти. Чуть не столкнулся с той взбалмошной девчонкой из отдела. Еще немного, и она пролила бы на меня кофе. Интересно, сколько чашек она выпивает за день? Но мне не до этого, скоро уже домой. Сорок девять шагов ровно до моей машины. Кто-то оставил на двери противную царапину.

Мне пришлось ехать в автосалон, чтобы найти хороший сервис. В итоге я нашел только шиномонтаж через сорок шесть минут. Я подъехал к самому входу, но не зашел внутрь. Там четверо парней курили у мусорки и смотрели. Я громко крикнул: «Молодые люди! Подскажите, пожалуйста!» Один из них позвал своего шефа. Я улыбнулся и показал свою царапину.

Ремонтник сначала сказал мне, что можно просто закрасить обычным маркером. Я твердо ответил, чтобы сделали все точно так, как я сказал. Он пожал плечами, молча взял ключи от моей машины. Я целый час стоял на этой парковке и терпеливо ждал. Они курили, смотрели на меня и тихо смеялись. Наконец машину выкатили, я заплатил и уехал.

Мой дом – это мой собственный лабиринт из строгих неукоснительных правил. Выключатели проверяются ровно пять раз перед отходом ко сну. Конфорки на плите я проверяю, считая всегда до четырех. Я прекрасно знаю, что они выключены, я только что проверял. Но если не сделать этого – обязательно случится пожар. Все сгорит, и будет только моя вина.

Застелил постель с математической точностью. Все уголки должны быть идеально подогнаны под строгие геометрические формы. Ни одной морщинки не может остаться на поверхности. Ровно семь раз я проверяю натяжение простыни. Это магическое число является единственно верным для меня. Меньше попыток будет недостаточно, а больше – уже слишком. Я не лягу спать до полного достижения идеала.

Я выключаю везде свет, тщательно проверяю каждый выключатель. Моя рука пять раз касается каждой кнопки. Тьма должна быть абсолютной и окончательной. Я возвращаюсь и проверяю снова, я не уверен до конца. Холодильник гудит слишком громко, поэтому я щелкаю его выключателем. Счет продолжается, пока тревога не стихнет внутри. Я должен быть абсолютно уверен, что все выключено.

Я медленно иду в душ, где вода почти кипит. Я тщательно мою руки семь раз подряд. Потом все тело с тем же самым счетом. Кожа краснеет и сильно горит, но это очищение. Я чувствую, как смываю невидимую липкую грязь. Она стекает в слив, унося весь мой день. После этого я чистый и могу лечь спать.

Я ложусь спать, и мой вечерний ритуал наконец полностью завершен. Мое тело аккуратно вытягивается по линиям идеально заправленной простыни. Бесконечный внутренний счет прекращается, тревога отступает до следующего утра. Я закрываю глаза, и вокруг меня наступает полная тишина. Все сделано абсолютно правильно, все находится на своих местах. Завтра все начнется сначала, но сейчас – полный непоколебимый покой.

Моя подруга Лиза внимательно прочитала весь текст, и на ее лице промелькнула все та же снисходительная и оскорбительная усмешка: «Чтобы количество слов было одинаковым… – повторила она мои собственные слова, задумчиво покачивая листком в руке. – Ну, это же просто какие-то… незначительные мелочи жизни. Ты ведь действительно так серьезно заморачивался по этому совершенно пустяковому поводу прямо сейчас?»

Я почувствовал, как по моей спине побежал очень неприятный ледяной холодок. Вся та боль, все непонимание этого долгого дня сжалось в один тугой комок прямо у меня в горле. Она не увидела ровно ничего особенного. Ни моих усилий, ни скрытого смысла. Я уже хотел развернуться и молча уйти, но она вдруг спросила, чисто из вежливости:

«И… много их там, этих слов? В каждом абзаце?» – тихо и с насмешкой спросила она. Я внимательно посмотрел на нее, и впервые за весь этот долгий и трудный вечер внутри меня воцарился полный, абсолютный порядок. Вся моя тревога внезапно стихла. Я твердо знал единственный верный ответ: «Пятьдесят пять». Ее улыбка замерла на мгновение и затем медленно, будто нехотя, сползла с ее обворожительного прекрасного лица.

Она снова взглянула на текст, на эти ровные столбцы абзацев, и на ее лице появилось настоящее недоумение, смешанное с легким шоком. Она наконец-то все увидела в тот момент. Я повернулся и молча вышел, бросив на прощание уже ненужное, но единственное, что она могла бы в итоге понять: «Это была вся моя душа. Это не мелочи».

момент. Я понять: " Это была вся моя душа. Это не мелочи ”

Иногда мне снятся кошмары

Мир разделился на «до» и «после» в один солнечный пыльный день, который по всем законам мироздания должен был быть счастливым. Воздух во дворе был густым и вкусным, пах жареным мясом с соседских балконов, тополиным пухом и раскаленным асфальтом. Лето стояло в самом разгаре, пахнущее спелыми ягодами и свободой. Мне было семь лет, и весь мир умещался в пределах нашего двора – этого замкнутого пространства из пятиэтажек, ржавых качелей и заветной опасной стройки.

Мы играли в прятки с Вовой из соседнего подъезда. Он был моей полярной противоположностью – худой, звонкий, как медный колокольчик, вечно в движении. Его смех – беззаботный, с легкой хрипотцой, потому что он всегда бежал быстрее всех, дышал глубже – был последним нормальным, чистым звуком в моей жизни.

Стройка была нашим запретным плодом. Старый заброшенный дом, который давно должны были снести, но все никак не могли. Для нас это был не объект смерти, а территория приключений – с грудами битого кирпича, таинственными темными проемами бывших окон и главной ценностью – штабелями бетонных плит, лежащих на обочине. Они были нашими крепостями, космическими кораблями, скалами.