История Греции. Том 10

Задержка в марше Фойбиды повлекла за собой последствия не менее значительные, чем неожиданные. Прямая линия из Пелопоннеса в Олинф проходила через территорию Фив; проход, который фиванцы, каковы бы ни были их желания, не были достаточно сильны, чтобы запретить, хотя они заключили союз с Олинфом, [134] и хотя было объявлено, что ни один фиванский гражданин не должен присоединяться к лакедемонским силам. Евдамид, отправившись в мгновение ока, прошёл через Беотию без остановки, по пути во Фракию. Но было известно, что его брат Фойбида последует за ним; и на этом факте филолаконская партия в Фивах организовала заговор.

Они получили от эфоров и от антифиванских настроений Агесилая тайные приказы Фойбиде, чтобы он сотрудничал с ними в любом партийном движении, которое они могли бы найти возможность осуществить; [135] и когда он остановился со своим [p. 59] отрядом возле гимнасия неподалёку от стен, они согласовали дела как с ним, так и между собой. Леонтиад, Гипат и Архий были лидерами партии в Фивах, благосклонной к Спарте; партии, безусловно, находившейся в меньшинстве, но всё же могущественной и в этот момент настолько усиленной безграничным преобладанием спартанского имени, что сам Леонтиад был одним из полемархов города. Лидерами антиспартанских, или преобладающих настроений в Фивах – которые включали большинство богатых и активных граждан, тех, кто последовательно занимал должности гиппархов или командиров кавалерии, [136] – были Исмений и Андроклид. Первый, в частности, самый выдающийся, а также способнейший руководитель недавней войны против Спарты, теперь находился на должности полемарха совместно со своим соперником Леонтиадом.

Пока Исмений, ненавидя спартанцев, держался в стороне от Фойбиды, Леонтиад усердно ухаживал за ним и завоевал его доверие. В день Фесмофорий, [137] религиозного праздника, отмечаемого женщинами отдельно от мужчин, во время которого акрополь или Кадмея были посвящены их исключительному использованию, – Фойбида, делая вид, что завершил свою остановку, выступил в поход, как бы направляясь во Фракию; казалось, огибая стены Фив, но не заходя в них. Сенат фактически собрался в портике агоры, и жара летнего полудня выгнала всех с улиц, когда Леонтиад, украдкой уйдя из Сената, поспешил верхом, чтобы догнать Фойбиду, заставил его развернуться и провёл лакедемонян прямо к Кадмее; ворота которой, как и ворота города, были открыты по его приказу как полемарха. На улицах не было не только граждан, но даже никого в Кадмее; ни одному мужчине не разрешалось присутствовать на женских Фесмофориях; так что Фойбида и его армия овладели Кадмеей без малейшего сопротивления. В то же время они завладели приобретением едва ли менее важным – личностями всех собравшихся фиванских женщин; которые служили заложниками за спокойное подчинение, каким бы неохотным оно ни было, граждан в городе внизу. Леонтиад передал Фойбиде ключи от ворот, а затем спустился в город, приказав, чтобы никто не поднимался без его приказа. [138]

Собравшийся Сенат с ужасом услышал о занятии акрополя Фойбидой. Прежде чем можно было провести какое-либо обсуждение среди сенаторов, Леонтиад вернулся, чтобы занять своё место. Лохаги и вооружённые граждане его партии, которым он заранее отдал приказы, стояли рядом. «Сенаторы (сказал он), не пугайтесь известия, что спартанцы в Кадмее; ибо они заверяют нас, что у них нет враждебных намерений против кого-либо, кто не стремится к войне против них. Но я, как полемарх, уполномочен законом арестовать любого, чьё поведение явно и капитально преступно. Соответственно, я арестовываю этого человека Исмения, как великого подстрекателя войны. Вперёд, капитаны и солдаты, схватите его и уведите туда, куда вам приказано». Исмений был соответственно схвачен и поспешно уведён [p. 61] как пленник в Кадмею; в то время как сенаторы, поражённые и запуганные, не оказали сопротивления. Те из них, кто был сторонниками арестованного полемарха, и многие даже из более нейтральных членов, покинули Сенат и разошлись по домам, благодаря судьбу за то, что ушли живыми. Триста из них, включая Андроклида, Пелопида, Мелона и других, искали спасения в добровольном изгнании в Афины; после чего остаток Сената, теперь состоящий из немногих или вовсе никого, кроме филоспартанских сторонников, принял решение формально отстранить Исмения и назначить нового полемарха на его место. [139]

Этот акт насильственного произвола против Исменида достойно дополняет захват Терамена Критием [140] двадцатью двумя годами ранее в афинском Сенате при Тридцати тиранах. Пугающий сам по себе, он, вероятно, сопровождался подобными же действиями против других представителей той же партии. Внезапный взрыв и полный успех заговора, устроенного самим главой исполнительной власти – самым неудержимым из всех заговорщиков, – присутствие Фойбида в Кадмее и покорного Сената в городе, арест или бегство Исменида и всех его ведущих сторонников – было более чем достаточно, чтобы сломить всякий дух сопротивления у граждан, чьей первой заботой, вероятно, было вызволить своих жен и дочерей из-под стражи лакедемонян в Кадмее. Имея такую цену для предложения, Леонтиад мог легче вырвать подчинение и, вероятно, добился народного голосования, утверждающего новый режим, союз со Спартой и продолжение оккупации акрополя. Устроив первое утверждение своей власти, он без промедления отправился в Спарту, чтобы сообщить, что «порядок воцарился» в Фивах.

Известие о захвате Кадмеи и перевороте в Фивах было встречено в Спарте с величайшим изумлением, а также смешанным чувством стыда и удовлетворения. По всей Греции, вероятно, оно вызвало больший резонанс, чем любое событие со времен битвы при Эгоспотамах. С точки зрения признанного международного права Греции это было вопиющее злодеяние, для которого у Спарты не было и тени оправдания. Оно было [стр. 62] даже хуже, чем внезапный захват Платеи фиванцами перед Пелопоннесской войной, который хотя бы допускал частичное оправдание в том, что война в любом случае была неизбежна; тогда как в данном случае фиванцы не сделали и не угрожали сделать ничего, что нарушало бы Анталкидов мир. Это действие было осуждено возмущенным мнением всей Греции, неохотно признаваемым даже филолаконским Ксенофонтом [141]. Но в то же время оно стало огромным усилением спартанской мощи. Оно было достигнуто с выдающимся мастерством и успехом, и Фойбид по праву мог утверждать, что нанес Спарте самый значительный удар со времен Эгоспотам, избавив ее от одного из двух по-настоящему грозных врагов [142].

Тем не менее, вместо благодарности в Спарте он стал объектом гнева и осуждения как со стороны эфоров, так и граждан в целом. Все были рады возложить на него позор за это деяние и объявить, что он действовал без приказа. Даже эфоры, которые тайно заранее уполномочили его сотрудничать с фиванской группировкой, – несомненно, не давая никаких конкретных указаний, – теперь с негодованием от него открестились. Только Агесилай встал на его защиту, утверждая, что единственный вопрос заключался в том, был ли его поступок в Фивах вреден или полезен для Спарты. Если первое – он заслуживал наказания; если второе – всегда законно оказать услугу, даже экспромтом и без предварительных приказов.

Судя по этому критерию, вердикт не вызывал сомнений. Ибо каждый в Спарте понимал, насколько выгоден был сам этот акт; и понимал это еще лучше, когда Леонтиад прибыл в город, смиренно умоляя и щедро суля. В своей речи перед собравшимися эфорами и Сенатом он сначала напомнил им, насколько враждебны были до сих пор Фивы под руководством Исменида и только что свергнутой партии – и как постоянно они тревожились, опасаясь, что Фивы силой восстановят Беотийский союз. «Теперь (добавил он) ваши страхи могут прекратиться; только позаботьтесь поддержать наше правительство так же, как мы позаботимся исполнять ваши приказы. В будущем вам останется лишь отправить нам короткое послание, чтобы получить любую требуемую услугу [143]». По настоянию Агесилая лакедемоняне постановили сохранить свой гарнизон в Кадмее, поддержать Леонтиада и его соратников в управлении Фивами и предать Исменида суду. Однако в то же время, как некое искупление перед мнением Греции, они вынесли Фойбиду порицание, отстранили его от командования и даже приговорили к штрафу. Однако штраф, скорее всего, так и не был взыскан; ибо впоследствии, по поведению Сфодрия, мы увидим, что недовольство Фойбидом, если поначалу и было искренним, точно долго не продлилось.

То, что лакедемоняне одновременно осудили Фойбида и удержали Кадмею, отмечалось как вопиющее противоречие. Тем не менее, не следует забывать, что, evacuй они Кадмею, партия Леонтиада в Фивах, которая скомпрометировала себя ради Спарты и собственного возвышения, была бы безвозвратно принесена в жертву. Подобное оправдание, если это можно назвать оправданием, нельзя применить к их обращению с Исменидом, которого они предали суду в Фивах перед трибуналом из трех лакедемонских комиссаров и по одному представителю от каждого союзного города. Его обвиняли, вероятно, Леонтиад и другие его враги, в том, что он вступил в дружбу и заговор с персидским царем во вред Греции [144], – в том, что он получил часть персидских денег, привезенных в Грецию родосцем Тимократом, – и в том, что он был истинным виновником войны, потрясавшей Грецию с 395 г. до н. э. вплоть до Анталкидова мира. После тщетной защиты он был осужден и казнен. Если бы этот приговор был вынесен ему его политическими противниками как следствие их внутренней победы, это было бы слишком в духе греческой партийной борьбы, чтобы требовать особого замечания. Но особенно отвратителен здесь совершенный лакедемонянами подлог судебной процедуры и панэллинских притязаний. У них не было ни малейшего права судить Исменида как преступника вообще, тем более – как преступника за союз с персидским царем, когда они сами всего пять лет назад действовали не просто как союзники, но даже как орудия этого монарха, навязывая Анталкидов мир. Если Исменид получил деньги от одного персидского сатрапа, то спартанец Анталкид точно так же воспользовался другим – и с той же целью ведения войны в Греции. Настоящим мотивом спартанцев, несомненно, была месть этому выдающемуся фиванцу за то, что он поднял против них войну, начавшуюся в 395 г. до н. э. Но издевательство над правосудием, которым прикрывалась эта месть, и наглость наказания в нем как измены того же самого иностранного союза, с которым они сами демонстративно отождествляли себя, придают всему происшедшему еще большую чудовищность.

Теперь Леонтиад и его сторонники утвердились у власти в Фивах, с лакедемонским гарнизоном в Кадмее, поддерживающим их и исполняющим их приказы. Некогда гордые Фивы были включены в состав лакедемонской конфедерации. Теперь Спарта могла с удвоенной энергией вести свою Олинфскую экспедицию. Евдамид и Аминта, хотя и сдерживали рост Олинфского союза, не были достаточно сильны, чтобы подавить его, так что требовались более крупные силы, и ранее утвержденный контингент в десять тысяч человек был немедленно призван под командование Телевтия, брата Агесилая. Новый полководец, человек весьма обходительных манер, вскоре выступил во главе этой большой армии, включавшей многих фиванских гоплитов и всадников, предоставленных новыми правителями в их безоговорочном служении Спарте. Он отправил вперед послов к Аминте в Македонию, призывая его к самым решительным действиям для возвращения македонских городов, присоединившихся к олинфянам, – а также к Дерде, правителю области Верхней Македонии под названием Элимея, приглашая его к сотрудничеству против этого наглого города, который, как он утверждал, скоро распространит свою власть от приморского региона вглубь страны, если его не остановить [145].

Хотя лакедемоняне господствовали повсюду и имели свободные руки, – хотя Телевтий был способным военачальником с мощными силами, – и хотя Дерд присоединился с четырьмястами отличных македонских всадников, – однако покорение Олинфа оказалось нелегкой задачей. [146] Особенно многочисленной и эффективной была олинфская конница. Хотя они не могли противостоять Телевтию в открытом бою или остановить его продвижение, тем не менее в стычке у городских ворот они разгромили лакедемонскую и фиванскую конницу, внесли замешательство даже в ряды пехоты и были близки к полной победе, если бы Дерд со своей конницей на другом фланге не отвлек их, вынудив вернуться для защиты города. Телевтий, оставшись хозяином поля боя, продолжал опустошать олинфские земли в течение лета, на что олинфяне отвечали частыми набегами на города, союзные с ним. [147]

В следующую весну олинфяне потерпели несколько частичных поражений, особенно одно близ Аполлонии от Дерда. Они все больше замыкались в своих стенах, так что Телевтий стал уверен в себе и начал их презирать. В таком настроении он однажды утром увидел отряд олинфской конницы, переправившийся через реку близ города и спокойно движущийся к лакедемонскому лагерю. Возмущенный такой дерзостью, Телевтий приказал Тлемониду с пельтастами рассеять их; олинфяне начали медленно отступать, а пельтасты бросились в погоню, даже когда те переправились обратно через реку. Как только олинфяне увидели, что половина пельтастов перешла реку, они внезапно развернулись, яростно атаковали и обратили их в бегство, убив командира Тлемонида и около сотни других. Все это происходило на глазах у Телевтия, который полностью потерял самообладание. Схватив оружие, он поспешил вперед, чтобы прикрыть беглецов гоплитами, одновременно приказав всем своим войскам – гоплитам, пельтастам и всадникам – также наступать. Но олинфяне, снова отступая, заманили его к городу с такой безрассудной поспешностью, что многие из его солдат, взойдя на холм, где стоял город, вплотную приблизились к стенам. [148] Тут же на них обрушился град метательных снарядов, заставивший их отступить в беспорядке; тогда олинфяне снова выступили, вероятно, сразу из нескольких ворот, и атаковали сначала конницей и пельтастами, затем гоплитами. Лакедемоняне и их союзники, потрясенные первой атакой, не смогли устоять перед сомкнутым строем последних; сам Телевтий, сражавшийся в первых рядах, был убит, и его гибель стала сигналом к бегству всех вокруг. Вся осадная армия рассеялась и бежала в разных направлениях – в Аканф, в Спартол, в Потидею, в Аполлонию. Преследование олинфян было настолько энергичным и эффективным, что потери беглецов оказались огромными. Фактически вся армия была уничтожена; [149] вероятно, многие из союзников, которым удалось спастись, потеряли боевой дух и разошлись по домам.

В другое время столь решительная победа, возможно, отпугнула бы лакедемонян от дальнейших действий и спасла Олинф. Но теперь они настолько прочно господствовали повсюду, что думали лишь о том, чтобы смыть позолоту еще более впечатляющей демонстрацией силы. [стр. 67] Их царь Агесиполий был поставлен во главе экспедиции самого крупного масштаба; его имя вызвало горячее сотрудничество союзников, как людьми, так и деньгами. Он выступил в поход с тридцатью спартанскими советниками, как когда-то Агесилай в Азию; кроме того, с ним шли отборные молодые добровольцы из периэков, незаконнорожденных сыновей спартанцев, а также чужеземцев или граждан, лишившихся прав из-за бедности, принятых в качестве друзей более богатых спартанцев для прохождения суровой ликурговой подготовки. [150] Аминта и Дерд также были побуждены к большим усилиям, чем прежде, так что Агесиполий, получив их подкрепления по пути через Македонию, смог предстать перед Олинфом с подавляющей силой и запереть граждан в их стенах. Затем он завершил опустошение их земель, начатое Телевтием, и даже взял Торону штурмом. Однако сильная летняя жара вскоре вызвала у него лихорадку, которая оказалась смертельной через неделю; хотя он приказал перенести себя для отдыха в тенистую рощу с чистыми водами близ храма Диониса в Афитисе. Его тело погрузили в мед и доставили в Спарту, где похоронили с положенными почестями. [151]

Полибиад, сменивший Агесиполия в командовании, вел войну с неослабевающей энергией; и олинфяне, лишенные как собственных продуктов, так и импорта, вскоре оказались в таком отчаянном положении, что были вынуждены просить мира. Они были обязаны распустить свою федерацию и вступить в лакедемонский союз как полноправные члены, с обязанностью служить Спарте. [152] После роспуска Олинфского союза входящие в него греческие города были поодиночке включены в число союзников Спарты, в то время как приморские города Македонии лишились своего греческого защитника и снова перешли под власть Аминты.

Как роспуск этой растущей конфедерации, так и восстановление приморской Македонии стали серьезными потерями для греческого мира. Никогда еще оружие Спарты не использовалось столь пагубно и безосновательно. То, что в Халкидском полуострове, на границе Эллады с неэллинскими племенами, формировалась мощная греческая конфедерация, было событием огромной пользы для всего эллинского мира. Она могла бы стать оплотом Греции против соседних македонцев и фракийцев, за счет которых, если бы и были завоевания, они бы осуществлялись. То, что Олинф не угнетал своих греческих соседей, – что принципы ее конфедерации были самыми равноправными, щедрыми и привлекательными, – что она применяла не больше принуждения, чем было необходимо для преодоления неосознанного инстинкта городской автономии, – и что сами города, подчинявшиеся этому инстинкту, вскоре убедились бы в выгодах, которые конфедерация приносила каждому из них, – все это подтверждается настоятельностью просьб аканфян, умолявших Спарту не дать конфедерации времени проявить себя. Только вмешательство Спарты могло разрушить это свободное и благотворное начинание; лишь случайность, что в течение трех лет, с 382 по 379 год до н. э., она находилась на пике своего могущества и имела совершенно свободные руки, с фиванской Кадмеей под своим гарнизоном. Такое процветание длилось недолго. Уже через несколько месяцев после капитуляции Олинфа Кадмея была отбита фиванскими изгнанниками, развязавшими такую яростную войну против Спарты, что та оказалась не в состоянии вмешиваться в дела Олинфа, – как мы увидим далее, когда она отказалась вмешаться в Фессалию, чтобы защитить фессалийские города от Ясона Ферского. [стр. 69] Если бы Олинфская конфедерация развивалась естественным путем, она, возможно, объединила бы все греческие города вокруг себя в гармоничном действии, сохранив побережье за союзом свободных и самоуправляющихся общин, ограничив македонских царей внутренними территориями. Но Спарта применила свою внешнюю силу, одновременно непреодолимую и зловещую, чтобы помешать этим тенденциям и сорвать тот спасительный переход – от дробной автономии и разрозненных действий к целостной и равной автономии с коллективными действиями, – к которому стремился Олинф. Она обеспечила победу Аминте и подготовила ту необходимую основу, на которой его сын Филипп впоследствии возвысился, чтобы подчинить не только Олинф, но и Аканф, Аполлонию и большую часть греческого мира, низведя их до общего уровня зависимости. Многие из тех аканфян, которые отвергли благо равного партнерства и свободного общения с греками и соседями, позже убедились, как беспомощны были их собственные стены против македонских соседей, и оказались в том всеобщем рабстве, которое безрассудство их отцов навлекло на них. По Анталкидову миру Спарта предала азиатских греков Персии; подавив Олинфскую конфедерацию, она фактически предала фракийских греков македонским царям. Больше никогда не представится возможности укрепить эллинизм на прочной, объединенной и самостоятельной основе вокруг берегов Термейского залива.

Пока продолжалась Олинфская экспедиция, лакедемоняне под предводительством Агесилая проводили ещё одну интервенцию внутри Пелопоннеса – против города Флиунта. Уже упоминалось, что некоторые изгнанники этого города недавно были возвращены по прямому приказу Спарты. Правящая партия Флиунта одновременно приняла постановление о возвращении конфискованного имущества этих изгнанников, возмещая из государственной казны тем, кто его купил, уплаченную ими сумму, и оставляя все спорные вопросы на усмотрение суда. [153]

Возвратившиеся изгнанники вновь прибыли в Спарту с жалобой на то, что не могут добиться справедливого возврата своей собственности; что городские суды находятся в руках их противников, [стр. 70] многие из которых сами являются заинтересованными покупателями и отказывают им в праве апеллировать к какой-либо внешней и беспристрастной инстанции; и что даже в самом городе есть немало людей, считающих их обиженными. Эти утверждения, вероятно, в той или иной степени соответствовали истине. В то же время обращение к Спарте, отменяющее независимость Флиунта, настолько разозлило правящих флиунтцев, что они наложили штраф на всех подавших апелляцию. Последние же рассматривали это как новый повод усилить свои жалобы в Спарте и как дополнительное доказательство антиспартанских настроений, а также самоуправства со стороны флиунтских правителей. [154]

Их дело горячо поддержал Агесилай, у которого были личные гостеприимственные связи с некоторыми из изгнанников; тогда как его коллега, царь Агесиполид, по-видимому, находился в хороших отношениях с правящей партией Флиунта – получил от них активную помощь людьми и деньгами для своей Олинфской экспедиции – и публично благодарил их за преданность Спарте. [155] Флиунтское правительство, воодушевлённое засвидетельствованной Агесиполидом верностью, полагало, что стоит на твёрдой почве и что против них не будет применена спартанская сила. Однако явное расположение Агесиполида, в тот момент находившегося во Фракии, скорее сыграло против них в глазах Агесилая – в силу обычного соперничества между двумя спартанскими царями. Несмотря на протесты многих в Спарте, выступавших против войны с городом, насчитывающим пять тысяч граждан, ради выгоды горстки изгнанников, он не только поддержал объявление эфорами войны Флиунту, но и принял командование армией. [156]

Собрав войско и получив благоприятные предзнаменования по пограничным жертвоприношениям, Агесилай с обычной для него быстротой двинулся к Флиунту, отвергнув просьбы и подкуп со стороны флиунтских послов, встретивших его на пути, и резко заявив, что правительство уже однажды обмануло Спарту, и что он не удовлетворится ничем, кроме сдачи акрополя. Получив отказ, он подступил к городу и блокировал его circumvallation (кольцевой стеной). Осаждённые защищались [стр. 71] с решительным мужеством и стойкостью под руководством гражданина по имени Дельфион, который с отрядом из трёхсот отборных воинов постоянно охранял все ключевые точки и даже беспокоил осаждающих частыми вылазками. По общегородскому постановлению каждому гражданину был установлен половинный паёк хлеба, благодаря чему осада затянулась вдвое дольше, чем предполагал Агесилай, исходя из информации изгнанников о запасах продовольствия. Однако постепенно голод дал о себе знать; число перебежчиков из города увеличилось, особенно среди тех, кто симпатизировал изгнанникам или не был настроен резко против них. Агесилай поощрял дезертирство, обеспечивая перебежчиков продовольствием и зачисляя их в ряды флиунтских эмигрантов на спартанской стороне.

Наконец, после примерно года блокады [157] запасы в городе иссякли, и осаждённые вынуждены были просить у Агесилая разрешения отправить послов в Спарту для переговоров о капитуляции. Агесилай удовлетворил их просьбу, но, раздражённый тем, что они подчиняются Спарте, а не ему лично, отправил запрос эфорам с просьбой предоставить ему право диктовать условия. Тем временем он удвоил бдительность вокруг города, но, несмотря на это, Дельфиону и одному из его самых деятельных помощников удалось бежать в этот последний момент.

Флиунт был вынужден сдаться на милость Агесилая, который назначил Совет Ста (половина – из изгнанников, половина – из оставшихся в городе), наделённый абсолютной властью над жизнью и смертью всех граждан и уполномоченный разработать новую конституцию для будущего управления городом. До выполнения этой задачи он оставил в акрополе гарнизон с обеспеченным шестимесячным жалованьем. [158]

Будь жив Агесиполид, флиунтцы, возможно, получили бы более мягкие условия. Как именно управляла всемогущая гекатонтархия, назначенная по прихоти Агесилая, [159] мы [стр. 72] не знаем. Однако все предположения неблагоприятны, учитывая, что их положение и власть были аналогичны положению тридцати тиранов в Афинах и лисандровым декархиям в других местах.

Капитуляция Олинфа перед Полибиадом и Флиунта перед Агесилаем, по-видимому, произошли почти одновременно.

Глава LXXVII.

ОТ ПОКОРЕНИЯ ОЛИНФА ЛАКЕДЕМОНЯНАМИ ДО КОНГРЕССА В СПАРТЕ И ЧАСТИЧНОГО МИРА В 371 ГОДУ ДО Н.Э.

К началу 379 года до н. э. власть лакедемонян на суше достигла невиданного ранее могущества. На море их флот был лишь умеренно силён, и, по-видимому, они делили господство над мелкими островами с Афинами, тогда как более крупные острова (насколько можно судить) оставались независимыми от обоих. Однако вся материковая Греция, как внутри Пелопоннеса, так и за его пределами – за исключением Аргоса, Аттики и, возможно, наиболее могущественных фессалийских городов – теперь входила в союз, зависимый от Спарты. Её оккупация Фив, где стоял спартанский гарнизон, а власть принадлежала местной олигархии из её сторонников, казалось, делала её империю неуязвимой для успешного нападения, в то время как победоносное завершение войны против Олинфа повсюду вселяло тревожное осознание её далеко простирающейся мощи. Её союзники – во многих случаях управляемые спартанскими гармостами и олигархиями, чья власть опиралась на Спарту – были гораздо более зависимы от неё, чем во времена Пелопоннесской войны.