История Греции. Том 5

Глава XLV.

ДЕЙСТВИЯ СОЮЗА ПОД ГЛАВЕНСТВОМ АФИН. – ПЕРВОЕ ОБРАЗОВАНИЕ И БЫСТРОЕ РАСШИРЕНИЕ АФИНСКОЙ ИМПЕРИИ.

Последствия образования Делосского союза. – Разделение греческой политики между Спартой и Афинами. – Различие между Делосским союзом под предводительством Афин и Афинской империей, возникшей из него. – Склонность смешивать эти два понятия и приписывать Афинам далеко идущие честолюбивые планы. – Первые годы после образования Делосского союза были для Афин временем активных усилий. – Наше скудное знание о них. – Необходимость продолжать борьбу с персами даже после битв при Платеях и Микале. Эта необходимость стала причиной как добровольного создания Делосского союза, так и морского усиления Афин. – Делосский союз – скреплён клятвой всех участников – вечный и безусловный – не допускающий выхода или уклонения. – Принудительная санкция Афин, строго осуществляемая в согласии с общим синодом. – Постепенное изменение в отношениях союзников – замена личной службы денежными взносами, требовавшаяся самими союзниками, соответствовавшая интересам и настроениям Афин. – Перемена в положении и в настроениях Афин. – Растущая непопулярность Афин во всей Греции – её причины. – Делосский синод – постепенно теряет значение и исчезает. – Преимущества и заслуги афинян по сравнению с прочими членами Делосского союза. – Первый сбор дани, установленный Делосским синодом – оценка Аристида. – События между 476–466 гг. до н. э. – Эион – Скирос – Карист. – Афины как защитники Эгейского моря от пиратов. – Герой Тезей. – Первый мятеж среди членов Делосского союза – Наксос восстаёт и вновь покорён. – Действия Афин и союза против Персии. – Поражение персов Кимоном при реке Эвримедон. – Восстание Фасоса против Делосского союза. – Осада Фасоса афинянами под командованием Кимона. – Рудники во Фракии. – Первая попытка Афин основать город при Эннеа Годой на Стримоне выше Эиона. Попытка проваливается, поселенцы перебиты. – Подчинение Фасоса после двухлетней блокады – он разоружён и лишён укреплений. – Обращение фасосцев к Спарте за помощью – помощь обещана, но не оказана – намёк на враждебность между Спартой и Афинами. – Суд и оправдание Кимона в Афинах. – Значительное усиление афинской мощи.

События в Средней Греции между 470–464 гг. до н. э. Фивы и беотийские города. Упадок влияния Фив. – Спарта восстанавливает и поддерживает господство Фив над малыми беотийскими городами. – События в Пелопоннесе – Аркадия – Элида и др. – Ужасное землетрясение в Спарте, 464 г. до н. э. – Восстание илотов. – Лакедемоняне призывают союзников на помощь против восставших илотов. – Поход афинян под командованием Кимона в Лаконию для оказания помощи. – Недоверие, возникшее у лакедемонян к афинским союзникам, которые были отосланы из Лаконии. Недовольство и перемена политики в Афинах. – Афины разрывают союз со Спартой и заключают союз с Аргосом. Положение Аргоса – его завоевание Микен и других городов. – Мегара становится союзницей Афин. Растущая ненависть Коринфа и соседних пелопоннесских государств к Афинам. – Энергичные одновременные действия афинян – на Кипре, в Финикии, Египте и Греции – они строят первую «Длинную стену» от Мегары до Нисеи. – Война Афин против Коринфа, Эгины и др. Полный разгром эгинского флота. – Афиняне осаждают Эгину – коринфяне, эпидаврийцы и др. разбиты афинянами под командованием Миронида. – Проект Длинных стен между Афинами и Пиреем – поддержан Периклом, отвергнут Кимоном – политические распри в Афинах – важность Длинных стен. – Поход лакедемонян в Беотию – они восстанавливают господство Фив. – Намерение спартанской армии в Беотии угрожать Афинам и поддержать афинскую олигархическую партию, выступавшую против Длинных стен. – Битва при Танагре – поражение афинян. – Последствия битвы – великодушное поведение Кимона – он возвращён из изгнания. – Компромисс и примирение между соперничающими лидерами и партиями в Афинах. – Победа при Энофитах, одержанная афинянами – они приобретают господство над всей Беотией, Фокидой и Локридой. – Завершение строительства Длинных стен. – Завоевание Эгины, которая разоружена, лишена укреплений и обложена данью. – Афиняне впервые обплывают Пелопоннес – их операции в Коринфском заливе. – Поражение и потери афинян в Египте. – Восставшие илоты в Лаконии капитулируют и покидают страну. – Пятилетнее перемирие между Афинами и лакедемонянами, заключённое благодаря влиянию Кимона. – Новые экспедиции Кимона против Персии. – Смерть Кимона на Кипре – победы афинского флота – его возвращение. – Больше афиняне не предпринимали походов против Персии – между ними заключено соглашение. – Ошибки и преувеличения относительно этого соглашения – сомнения в его исторической достоверности. Обсуждение этих сомнений – подтверждающие намёки у Фукидида. – Фукидид, сын Мелесия, сменяет Кимона как главный противник Перикла. – Перенос общего фонда союза с Делоса в Афины. – Постепенное превращение союза в Афинскую империю. – Перенос фонда был предложен самосцами. – Положение Афин с многочисленными союзами как сухопутных, так и морских государств. – Начало неудач и упадка могущества Афин. – Восстание Беотии против Афин – поражение афинян при Коронейе – они покидают Беотию. – Восстание Фокиды, Локриды, Эвбеи и Мегары: вторжение пелопоннесцев в Аттику под предводительством спартанского царя Плейстоанакта. – Эвбея вновь завоёвана Периклом. – Унижение и уныние Афин. – Заключение Тридцатилетнего перемирия. – Ослабление афинской мощи. – Вражда между Афинами и Мегарой.

Глава XLVI.

КОНСТИТУЦИОННЫЕ И СУДЕБНЫЕ ИЗМЕНЕНИЯ В АФИНАХ ПРИ ПЕРИКЛЕ.

Первое установление демократической судебной системы в Афинах. – Объединение административных и судебных функций в одних руках в ранних Афинах – значительные полномочия магистратов, а также ареопага. – Магистраты, как правило, состоятельные люди – олигархические тенденции ареопага – рост демократических настроений среди большинства граждан. – Политические партии в Афинах. – Перикл и Эфиальт – демократы: Кимон – олигарх или консерватор. – Демократические дикастерии, или суды присяжных, учреждённые Периклом и Эфиальтом. – Как были организованы эти дикастерии. – Введение и регулярная выплата жалования дикастам. – Магистраты лишены судебных и ограничены административными функциями.

Ареопаг – его древность – полурелигиозный характер – широкая и неопределённая контролирующая власть. – Обширные полномочия ареопага, частично злоупотребляемые, стали противоречить настроениям народа после Персидского вторжения. – Новые интересы и тенденции, развивавшиеся тогда в Афинах. – Ареопаг – центр действий консервативной партии и Кимона. – Противостояние между Кимоном и Периклом – унаследованное от их отцов. – Характер и деятельность Перикла. – Сдержанность, философские и деловые привычки Перикла – его малое стремление заискивать перед народом – меньший демагог, чем Кимон. – Эфиальт, принадлежавший к демократической партии и изначально равный по влиянию Периклу.

Усилия Эфиальта против злоупотреблений магистратов. – Кимон и его партия, более влиятельные, чем Эфиальт и Перикл, до момента, когда афинские войска были отозваны из Лакедемона. – Остракизм Кимона. – Меры, проведённые Эфиальтом и Периклом для ограничения власти ареопага, а также отдельных магистратов. – Учреждение оплачиваемых дикастерий. – Разделение судебных и административных функций. – Убийство Эфиальта консервативной партией. – Начало великого возвышения Перикла после смерти Эфиальта. Компромисс между ним и Кимоном. – Блестящий успех Афин и эпоха их максимального могущества.

Другие конституционные изменения. – Номофилаки. – Номотеты – различие между законами и псефизмами, или особыми постановлениями – процесс принятия и отмены законов. – Процедура создания или отмены законов уподоблялась судебному разбирательству. – Графе параномон – обвинение против автора незаконных или неконституционных предложений. – Действие графе параномон. – Консервативный дух, в котором она была создана. – Ограничение новых предложений и неограниченной инициативы каждого гражданина. – Злоупотребление графе параномон впоследствии. – Она часто использовалась как простой способ отмены существующего закона – без личных претензий к его автору.

Численность и жалование дикастов, установленные Периклом. – Афинская демократия, созданная Периклом, оставалась в основном неизменной вплоть до потери Афинами независимости – за исключением временных перерывов при Четырёхстах и Тридцати. – Работа многочисленных дикастерий – их большая численность необходима для исключения подкупа или запугивания – подверженность отдельных магистратов коррупции. – Афинские дикастерии представляли собой суд присяжных в самом широком масштабе – демонстрируя как его достоинства, так и [p. xvi] недостатки в преувеличенной форме. – Похвалы, обычно воздаваемые теории суда присяжных, ещё более применимы к афинским дикастериям. – Несовершенства суда присяжных – преувеличенные в процедуре дикастерий.

Мощное влияние дикастерий на развитие интеллекта и чувств отдельных граждан. – Необходимость обучения красноречию – рост профессиональных учителей риторики – профессиональных составителей речей для других. – Риторы и софисты. – Полемика Сократа, самого софиста, против софистов вообще. – Софисты и риторы были естественным продуктом эпохи и демократии. – Дикастерии состояли не исключительно из бедняков, но из средних и бедных граждан без разбора.

[стр. 1]

Часть II.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИЧЕСКОЙ ГРЕЦИИ.

Глава XXXVIII.

ОТ БИТВЫ ПРИ МАРАФОНЕ ДО ПОХОДА КСЕРКСА ПРОТИВ ГРЕЦИИ.

В предпоследней главе предыдущего тома я описал афинскую победу при Марафоне, поражение персидского полководца Датиса и возвращение его войска через Эгейское море к берегам Азии. Ему было приказано покорить как Эретрию, так и Афины – приказ, который он отчасти выполнил успешно, о чём свидетельствовала вереница эретрийских пленных, доставленных в Сузы, – но который остался неисполненным в отношении города, наиболее ненавистного Дарию. Вместо того чтобы утолить свою месть на афинянах, персидский царь вынужден был выслушать рассказ о позорном поражении. Его гнев против афинян разгорелся ещё сильнее, и он начал энергичные приготовления к новому нападению на них, а также на Грецию в целом. Решив собрать все силы своей империи, он приказал сатрапам и наместникам по всей Азии подготовить войска, лошадей, корабли – как военные, так и транспортные. В течение целых трёх лет империя была взбудоражена этой грандиозной мобилизацией, и Дарий намеревался лично возглавить поход против Греции. [1]

[стр. 2]

Его решимость не поколебало даже восстание египтян, вспыхнувшее как раз тогда, когда приготовления были завершены. Он собирался одновременно предпринять два предприятия – завоевание Греции и возвращение Египта, – но был застигнут смертью после тридцатишестилетнего правления. В качестве предосторожности перед этим походом он назначил своим преемником Ксеркса, своего сына от Атоссы, поскольку влияние царицы обеспечило ему предпочтение перед старшим братом Артабазаном, сыном Дария от первой жены, рождённым ещё до того, как тот стал царём. Выбор правящего монарха не был оспорен, и Ксеркс взошёл на престол без сопротивления. [2] Стоит отметить, что, хотя в персидской царской семье мы встретим несколько случаев жестокости и злодеяний, здесь нет ничего похожего на систематическое братоубийство, считавшееся необходимым для гарантии престолонаследия в Турции и других восточных империях.

Яростный гнев против Афин, ставший преобладающим чувством в душе Дария, остался неутолённым к моменту его смерти, и для афинян было счастьем, что корона перешла к принцу, не только менее упорно враждебному, но и во всех отношениях уступавшему отцу. Ксеркс, лично самый красивый [3] и величественный человек среди огромного войска, которое он повёл против Греции, по характеру был робок и малодушен, не говоря уже о таких недостатках, как тщеславие, ребячливое самодовольство и неспособность к трезвой оценке, которые он в той или иной степени разделял со всеми персидскими царями. И всё же мы увидим, что даже под его руководством вторжение в Грецию едва не увенчалось успехом – и вполне могло бы полностью преуспеть, будь он одарён мужественным нравом или пылал бы яростной ненавистью, как его отец.

Вступив на престол, Ксеркс обнаружил, что силы империи активно готовятся к походу согласно приказам Дария, за исключением Египта, где бушевало восстание. Его первой задачей было вновь покорить эту страну, и для этой цели огромная военная мощь, уже собранная, оказалась более чем достаточной. Египет был усмирён и приведён в гораздо более жёсткую зависимость, чем прежде: можно предположить, что дань была увеличена, как и численность персидского гарнизона, содержавшегося за счёт поборов с местного населения. Сатрапом был назначен Ахемен, брат Ксеркса.

Но поначалу Ксеркс не был столь же решителен в продолжении замыслов покойного отца против Греции. По крайней мере, так утверждает Геродот, изображающий Мардония главным подстрекателем вторжения – отчасти из жажды военных подвигов, отчасти из желания получить завоёванные земли в качестве сатрапии для себя. Недостатка в греческих советниках, подкреплявших его рекомендации как обещаниями помощи, так и религиозными доводами, не было. Знатный род Алевадов из Лариссы (и, возможно, других городов Фессалии) был так рьяно предан этому делу, что его главные представители прибыли в Сузы, чтобы предложить лёгкое занятие этой пограничной территории Эллады. В то же время изгнанные Писистратиды из Афин продолжали настойчиво добиваться своего возвращения во главе персидского войска. На сей раз они привезли с собой в Сузы нового помощника – священнослужителя-мистагога Ономакрита, человека, стяжавшего немалую славу не собственными пророчествами, а собиранием, систематизацией, толкованием и распространением пророческих стихов, приписываемых древнему прорицателю и поэту Мусею. Тридцать лет назад, в годы расцвета Писистратидов, он жил в Афинах, пользуясь доверием Гиппарха и будучи его советником в толковании этих почитаемых текстов. Однако, будучи пойман поэтом Ласом из Гермионы на подлоге – вставке собственных сочинений, – он был с позором изгнан Гиппархом. Но теперь сами Писистратиды, находясь в изгнании, забыли или простили эту провинность и привезли Ономакрита с его пророчествами в Сузы, представив его как оракула, чтобы повлиять на решение Ксеркса. С этой целью его вставки (или умолчания) были соответствующим образом отредактированы: представ перед персидским царём, он с особым ударением декламировал различные обнадёживающие предсказания, в которых переправа через Геллеспонт и триумфальное шествие варварского войска в Грецию изображались как предопределённые судьбой, тщательно умалчивая о тех, что сулили бедствия и позор. По крайней мере, так уверяет нас Геродот, [4] ревностно отстаивавший авторитет Бакида, Мусея и других греческих пророков, чьи стихи были в ходу. Религиозные увещевания Ономакрита и предложение политического сотрудничества со стороны Алевадов позволили Мардонию успешно преодолеть нерешительность своего господина. Впрочем, нетрудно было показать, учитывая тогдашние представления, что новый персидский царь обязан был расширить границы империи ради собственной чести. [5] Завоевательный импульс, идущий от первого основателя, ещё не иссяк; оскорбления, нанесённые афинянами, оставались неотмщёнными. И в дополнение к этим двум стимулам Мардоний рисовал заманчивую картину Европы как будущего владения: «Это прекраснейшая земля в мире, изобилующая плодовыми деревьями всякого рода, слишком ценная, чтобы принадлежать кому-либо, кроме персидских царей». [6] Пятнадцатью годами ранее милетянин Аристагор, [7] умоляя спартанцев помочь ионийскому восстанию, преувеличивал богатство и плодородие Азии в противовес бедности Греции – контраст, менее далёкий от истины, чем картина, представленная Мардонием. [стр. 5]

Убежденный таким образом изменить свои первоначальные взгляды, Ксеркс созвал собрание главных персидских советников и объявил им свое решение вторгнуться в Грецию. Он изложил смешанные мотивы мести и стремления к расширению власти, которые побуждали его, и представил завоевание Греции как шаг к покорению всей Европы, так что Персидская империя станет столь же обширной, как эфир Зевса, и достигнет пределов пути солнца.

По поводу этого вторжения, теперь объявленного и готовящегося совершиться, мы должны особенно отметить историческую манеру и концепцию нашего главного информатора – Геродота. Вторжение Ксеркса в Грецию и окончательный отпор его силам составляют всю тему его последних трех книг и главную цель всей его истории, к которой ведет предшествующее изложение. Среди этих предшествующих событий, несомненно, есть многие, имеющие самостоятельную важность и интерес, изложенные столь подробно, что они кажутся равноценными и даже главными, так что нить истории на время теряется из виду. Однако мы обнаружим, если рассмотрим крупные разделы его труда, опуская временные многословия в деталях, что эта нить никогда не теряется в сознании самого историка: внимательный читатель может проследить ее от предисловия и следующего за ним рассказа о Крезе как первом варварском завоевателе ионийских греков – вплоть до полного раскрытия его темы, «Graecia Barbariae lento collisa duello», в походе Ксеркса.

Эта экспедиция, как кульминация его исторического замысла, не только изложена более пространно и последовательно, чем любые предшествующие события, но и предварена необычайной торжественностью религиозного и поэтического сопровождения, так что [стр. 6] седьмая книга Геродота во многих моментах напоминает нам вторую книгу «Илиады». Вероятно, также, если бы до нас дошли утраченные греческие эпосы, мы обнаружили бы и другие случаи, когда воображение историка бессознательно сближалось с ними. Сон, посланный богами, чтобы напугать Ксеркса, когда он собирался отказаться от своего замысла, – а также обширный перечень народов и знаменитых личностей, входящих в персидское войско, – имеют явные параллели в «Илиаде». И Геродот, кажется, с удовольствием представляет поход против Греции как антитезу походу Атридов против Трои.

Он проникает во внутренние переживания Ксеркса с такой же легкостью, как Гомер – в переживания Агамемнона, и вводит «совет Зевса» как не менее прямой, особый и решающий, чем в «Илиаде» и «Одиссее»: [8] хотя божество у Геродота, в сравнении с Гомером, стремится стать нейтральным, а не мужским или женским, и сохраняет лишь ревнивые инстинкты правителя, лишенные человеческих аппетитов, страстей и капризов. Кроме того, оно действует главным образом как централизованная или, по крайней мере, однородная сила, в отличие от разрозненного множества действующих лиц, заметного в гомеровской теологии.

Религиозная идея, так часто встречающаяся у Геродота в других местах – что божество ревниво и враждебно к чрезмерному счастью или неумеренным желаниям человека, – вплетена в его рассказ о Ксерксе как постоянная мораль и как главная причина позорного финала: ибо мы обнаружим по мере изложения, что историк, с той почтенной откровенностью, которую Плутарх называет его «злонамеренностью», не приписывает своим соотечественникам больших заслуг в личной храбрости, чем они заслуживают, и не пытается скрыть многочисленные возможности поражения, которые открыло их неумелое руководство. [стр. 7]

Я уже упоминал, что Ксеркс описывается как изначально не склонный к этому предприятию и лишь подстрекаемый к нему уговорами Мардония: вероятно, это было подлинным персидским убеждением, ибо вина за столь великое бедствие естественно перекладывалась с монарха на какого-нибудь злокозненного советника. [10]

Как только Ксеркс, уступив уговорам, объявил собранным персидским вельможам свое решение перекинуть мост через Геллеспонт и двинуться на завоевание Греции и Европы, Мардоний изображается как горячий сторонник этого плана, превозносящий огромную мощь [11] Персии и принижающий ионийцев в Европе – так он их называл – как настолько бедных и разобщенных, что успех не только гарантирован, но и легок.

Против безрассудства этого военачальника – злого гения Ксеркса – мы видим противопоставленными благоразумие и долгий опыт Артабана, брата покойного Дария и, следовательно, дяди монарха. Возраст и родство этого персидского Нестора придают ему смелости взять на себя опасную задачу оспорить решение, которое Ксеркс, хотя и притворялся, что приглашает мнения других, уже объявил как окончательно принятое. [стр. 8]

Речь, которую Геродот вкладывает в уста Артабана, – это речь вдумчивого и религиозного грека: она начинается с греческого представления о необходимости выслушивать и сопоставлять противоположные мнения перед любым окончательным решением, – упрекает Мардония за ложное принижение греков и втягивание своего господина в личную опасность, – указывает на вероятность того, что греки, если одержат победу на море, придут и разрушат мост, по которому Ксеркс переправился через Геллеспонт, – напоминает последнему о неминуемой опасности, которой подверглись Дарий и его армия в Скифии из-за разрушения моста через Дунай, предотвращенного лишь благодаря Гистиэю и его влиянию. Эти благоразумные соображения дополнительно усиливаются указанием на ревнивую враждебность божества к чрезмерной человеческой власти. [12]

Нетерпеливый монарх заставляет своего дядю замолчать тоном оскорбления и угрозы; тем не менее, вопреки себе, он настолько сильно поддается его увещеваниям, что к вечеру они постепенно меняют его решение и заставляют отказаться от замысла. В этом новом расположении духа он засыпает, и ему является сон: высокий, величественный муж стоит над ним, осуждает его перемену мнения и властно приказывает ему продолжать предприятие, как было объявлено. Несмотря на этот сон, Ксеркс все еще придерживается измененного намерения, собирает на следующее утро совет и, извинившись за свои гневные слова в адрес Артабана, к их великой радости сообщает, что принимает его рекомендации и отказывается от похода против Греции. Но в следующую ночь, едва Ксеркс засыпает, тот же сон и тот же образ вновь являются ему, повторяя прежнее повеление в выражениях ужасающей угрозы. Монарх, в сильном испуге, вскакивает с постели и посылает за Артабаном, которому рассказывает о дважды повторенном видении и божественном повелении, запрещающем ему менять решение. «Если (говорит он) это есть непреложная воля Бога, чтобы поход против Греции был исполнен, то то же видение явится и тебе, при условии, что ты наденешь мои одежды, сядешь на мой трон и уснешь в моей постели». [13] Не без неохоты, [стр. 9] Артабан подчиняется этому приказу (ибо для любого перса было государственной изменой сидеть на царском троне [14]), но в конце концов соглашается, ожидая доказать Ксерксу, что сну не стоит придавать значения. «Многие сны (говорит он) не божественного происхождения, а всего лишь блуждающие образы того, о чем мы думали днем; этот сон, каков бы он ни был, не будет настолько глуп, чтобы принять меня за царя, даже если я буду в царских одеждах и постели; но если он продолжит являться тебе, я сам признаю его божественным». [15]

Соответственно, Артабана усаживают на царский трон и укладывают в постель, и, едва он засыпает, тот же самый образ является и ему, говоря: «Ты ли это, кто отговаривает Ксеркса, под предлогом заботы о его безопасности, от похода на Грецию? Ксеркс уже был предупрежден о том, что постигнет его, если он ослушается, и ты тоже не избежишь, ни теперь, ни в будущем, за попытки отвратить то, что должно и будет свершено». С этими словами видение принимает угрожающий вид, как будто собираясь выжечь глаза Артабана раскаленным железом, и спящий в ужасе просыпается, спеша к Ксерксу. «До сих пор, о царь, я советовал тебе довольствоваться той огромной державой, из-за которой все люди считают тебя счастливым; но теперь, когда божественное побуждение стало явным и когда гибель свыше уготована грекам, я тоже меняю свое мнение и советую тебе вести персов, как велит Бог, дабы ничто не было упущено с твоей стороны в том, что Бог вручает тебе». [16]

[стр. 10] Таким образом, Геродот изображает происхождение великого похода Ксеркса: отчасти в безрассудстве Мардония, который получает горькую расплату на поле битвы при Платеях, – но еще более под влиянием «зловредного Онейроса», посланного богами – как во второй книге «Илиады» – чтобы обмануть Ксеркса и даже преодолеть страхом его сомнения и сомнения Артабана. Боги, решив – как в случаях Астиага, Поликрата и других – что Персидская держава должна подвергнуться унижению и отражению от рук греков, принуждают персидского монарха к гибельному предприятию вопреки его лучшему суждению. Такое религиозное воображение не следует считать особенностью Геродота, но общим для него и его современников вообще, как греков, так и персов, хотя особенно стимулированным у греков обилием их эпической или квазиисторической поэзии: видоизменяясь в каждом отдельном рассказчике, оно служит связующим звеном, а также исходной причиной великих событий истории. В качестве причины этого похода, несравненно величайшего факта и самого плодотворного в последствиях на протяжении политической карьеры как греков, так и персов, ничто меньшее, чем особое вмешательство богов, не удовлетворило бы чувства ни одного из народов.