МЕЖДУ СЛОЯМИ

Роберт Сперанский

МЕЖДУ СЛОЯМИ

Данная книга является художественным произведением, не пропагандирует и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным, и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещённых действий. Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет. Пожалуйста, обратитесь к врачу для получения помощи и борьбы с зависимостью.

АНДРЕЙ

Суета большого аэропорта навевала на меня грусть. Грусть от так быстро закончившихся двух отпускных недель, которые я провёл хоть и в одиночестве, поскольку моя половина не смогла оформить отпуск на своей работе под «горящую путёвку» в Анталию, но полных солнца, моря и полной беззаботности. В этой залитой горячим, южным солнцем стране из моей головы разом вылетели заботы, проблемы и весь ментальный мусор нашего чертового времени, когда не знаешь, что день грядущий тебе готовит.

– Сделайте, пожалуйста, чёрный кофе! – попросил я бармена, отдавая ему последние не потраченные мною турецкие лиры, в очередной раз дивясь дикому ценнику в аэропортах.

Присев с чашкой кофе у столика, который был расположен впритык к большому панорамному окну, выходящему на лётное поле, я стал смотреть на самолёты, напоминавших мне больших серебристых рыб. До объявления посадки оставались какие то минуты. С обратным рейсом мне повезло. Сюда я добирался нашим «Аэрофлотом», который в силу известных обстоятельств и закрытых аэропортов юга России при следовании в Турецкую республику вынужден был делать большой круг через воздушное пространство Казахстана. Обратный полет будет выполнять компания , имеющая право пролёта воздушным коридором через территорию Европы, так что согласно расписанию путешествие до родного Петербурга у меня займёт около четырёх часов вместо шести. Это не могло не радовать, учитывая малую комфортность чартеров, снующих в период курортного сезона между нашей северной столицей и турецким побережьем на манер извозчиков, сжигая оставшийся небольшой моторесурс взятых в аренду бортов.

– Рassengers on the flight to St. Petersburg are kindly requested to board! – на ломанном английском произнесла диспетчер.

Одновременно на большом табло находящегося недалеко от меня выхода загорелся номер моего рейса. Бросив ещё один взгляд на лётное поле, я подхватил свою сумку и пошёл на посадку. Поскольку отдыхать в этот раз мне довелось одному, то вещей я взял с собой самый необходимый минимум, которого мне вполне хватило на неделю с небольшим проживания в отеле. Отсутствие багажа, который был неизменным спутником наших совместных с женой путешествий, позволяло экономить время после приземления. Обычно около часа мы тратили на ожидание заветного своего кофра, который следовало ещё распознать под защитной плёнкой среди множества его собратьев, едущих по резиновой ленте транспортёра.

У выхода на посадку уже сформировалась очередь из соотечественников, которые, несмотря на то, что неторопливые турецкие служащие аэропорта ещё даже не появились за своими стойками для сверки паспортов и посадочных талонов, уже находились в обычном предполётном волнении, вытягивая шеи и озирались то на табло с номером рейса, то в поисках медлительных проверяющих. Я не стал увеличивать этот поток страждущих поскорее добраться до самолётного чрева и присел на свободное кресло неподалёку в этом же секторе зала ожидания. С учётом моего туристического опыта спешить на посадку не следовало, место моё, зафиксированное в посадочном талоне, никуда не денется. Да, впрочем, с учётом моего одиночества, мне совершенно безразлично на каком именно месте я буду скучать четыре часа полёта. Отметив большое количество маленьких детей, которых доставали как обычно своей мелочной опекой неугомонные родители, я поморщился, предположив, что в салоне непременно попадётся ребёнок, который несмотря на потуги сопровождающих его, непременно весь полет будет заходиться истошным плачем, и его так и не удастся унять до самой посадки. Однако, припомнив, что при себе у меня есть плотные беспроводные наушники, я отогнал эту мысль. Объем находящихся в памяти телефона музыкальных композиций и аудиокниг с лихом покрывал полётное время.

Наконец то суетящаяся толпа иссякла, и я практически последним подошёл к стойке. Густо накрашенная девица, равнодушно глянув на меня, просканировала посадочный талон и сунула его в мой паспорт. Я неспешно проследовал по длинному посадочному рукаву, нырнул в овал входной двери, где опять-таки предъявил таким же, как и предыдущая, девицам в очередной раз свой посадник и, повинуясь их жесту, проследовал в заднюю часть салона. Как я и предполагал салон уже был спокоен, так как улеглась неизбежная в тесноте эконом-класса стандартного Айрбаса суета и толкотня, связанная с поиском мест и раскладкой многочисленной ручной клади по полкам. В последнее время летающие старались впихнуть в эту кладь максимум своего барахла, так что практически все пространство полок уже было занято. Не мудрствуя лукаво, я затолкнул свою сумку под сиденье, и сразу отыскав и защёлкнув ремень безопасности, воткнул в уши горошины наушников, включил случайный выбор мелодий и под их аккомпанемент стал наблюдать неизбежную предполётную процедуру демонстрации бортпроводниками правил пользования кислородными масками и спасательными жилетами.

Попетляв, как обычно, по разметке лётного поля, самолёт выкатился в начало взлетно-посадочной полосы и замер, выжидая своей очереди на взлёт. Моторы загудели, переходя на форсаж, все быстрее и быстрее застучали колеса шасси по стыкам бетонных плит. Самолёт в апогее «скорости принятия решения» приподнялся на кончиках напрягшихся крыльев и оторвался от гостеприимной турецкой земли.

Шёл третий час полёта. Мерно гудели двигатели. Пассажиры уже закончили своё суетное движение по салону в оба конца, где находились туалетные кабины, уже были развезены традиционные напитки. С учётом новой политики авиакомпаний, экономивших буквально на всем, ждать какого-то обеда или перекуса не приходилось. Правда, можно было приобрести за свой счёт какие-то шоколадки, булочки, кофе и прочую ерунду. Однако ценник на неё был выше аэропортного, соответствуя высоте полёта.

За все это время я перепробовал все игры, доступные мне на гаджете в оффлайне и сейчас, экономя заряд, просто слушал музыку. Ведь с учётом того, что шли мы по графику, скоро пилот объявит о снижении, а там пережив неизбежные волнительные минуты, связанные с заходом на посадку в родное Пулково, можно считать себя уже дома и , выведя телефон из полётного режима, звонить жене, которая должна встречать меня на нашем авто.

– Our plane is starting to descend and will land in twenty minutes…– прошепелявил динамик голосом пилота, как будто рот у него был набит горячей кашей.

Меня всегда удивляло, как пилоты всех компаний умудряются коверкать до неузнаваемости простые английские фразы. Создавалось впечатление, что языка они не знают вовсе, а читают текст с бумажки, написанный по английски на своём родном языке.

Уши, как обычно немного заложило, когда самолёт начал снижение, так что пришлось сглатывать, убирая эту заложенность. Замелькал в иллюминаторе кисель облаков, после которого стало видно землю. Стояло лето, везде была зелень, уступающая конечно по яркости южной, однако ж при виде её меня охватило сладкое чувство, которое каждый раз я испытываю возвращаясь Питер.

По мере снижения скоро станут видны дома, дороги, по которым снуют автомобили. Процедура привычная, однако каждый раз не менее волнительная, наверное из-за того, что большинство аварий случается именно в процессе взлёта и посадки.

Место мне досталось около иллюминатора, хотя я на этом при регистрации не настаивал, так что процесс приземления разворачивался перед моими глазами. Вот поползли из своих пазов закрылки, тормозя скорость самолёта, бухнули выходя из своих гондол шасси. Внизу тянулись уже предместья Петербурга, на горизонте искрилась гладь Финского залива.

Но что это?! Закрылки опять встают в лётное положение, двигатели резко переходят на форсаж, самолёт заваливается в крен глубокого виража. Уши закладывает напрочь, поэтому разобрать, что там шепелявит в динамиках голос пилота нет никакой возможности. Ясно, что наш борт по какой-то причине уходит на второй круг! А что это за причина, черт его знает! Я чувствую, как у меня все холодеет внутри. Думаю, что и у всех пассажиров похожее чувство. Но пока эмоции ни у кого ещё не выплеснулись наружу. Нет ещё самого страшного, что может произойти – паники! Не дай Бог! Тогда вся эта сотня людей, пристёгнутая к своим креслам, станет неуправляемой. Я лично такого, слава Богу, не наблюдал, но читать об этом и видеть видеоролики в интернете доводилось!

Раздаётся гулкий удар по корпусу, сердце моё заходится в бешеном аллюре. Неужели все?!! Сейчас несколько мгновений и страшный удар о землю! А дальше чернота! Я подавляю желание вскочить и куда то бежать. Но слышу как в салоне поднимается гомон, начинается то, чего я так опасался. Хотя, какая теперь уже разница! Самолёт сильно трясёт, остаётся удивляться, как он не развалится от этих судорог. Хочется закрыть глаза, но адреналин бушует в крови, я смотрю в окно как заворожённый. Самолёт хоть и трясётся, но продолжает лететь, даже с небольшим набором высоты. Чувствуется, что он с большим трудом заходит в вираж и направляется в сторону моря… Что?! Тянет на вынужденную?! Залив мелкий, в принципе это возможно… Я застывшими глазами сморю в окно. Сколько да развязки? Минута, две, десять....

БЕРК

Что и говорить, хоть курортный сезон и является основным для заработка, особенно когда ты гоняешь чартер по одному и тому же маршруту, но иногда на тебя, как на пилота, хотя по должности ты уже не рядовой пилот, а командир воздушного судна, наваливается такая усталость, густо перемешанная с однообразием каждодневной рутинной работы, что хочется послать все к Аллаху, уйти в отставку и осесть в родном городишке на средиземноморском побережье. А затем, отдохнув какой – нибудь месяц, вложить наколенные на лётной работе деньги в небольшой отельчик, линии этак на второй, третьей от моря и давать кратковременный приют тем же туристам, что сейчас копошатся в моем Айрбасе.

Я вздохнул и перевёл взгляд со здания аэропорта, рядом с которым уродливым бетонным грибом возвышалась диспетчерская вышка и обратился ко второму пилоту, Догану:

– Что там по погоде? В этой русской северной столице?

Доган перелистнул полётный журнал и, скользнув глазами по заполненным им же строчкам, ответил:

– Прогноз благоприятный, у русских всего девятнадцать выше ноля на сегодня, ветер умеренный. Процент перемены заданных условий не больше десяти. По эшелону возможно, как обычно, в районе Балкан турбуленция! Может потрясти! А так все в пределах нормы, босс.

– Девятнадцать! – я передёрнул плечами. – Как они могут жить в таком холоде! Хотя , учитывая нашу жару, да ещё в пик сезона, иногда хочется побыть в прохладе!

До стандартной процедуры окончания рассадки пассажиров и начала рулежки оставалось буквально пару минут. Я надвинул один наушник на ухо, придвинул микрофон ближе к губам и вызвал диспетчера:

– Вышка! Я борт Би Эй двадцать два – два ноля! Рассадка закончена, готов начать рулежку!

Диспетчер взял паузу, видимо сверяясь с очерёдностью взлёта с полосы, потом ответил также по – турецки ( борт свой, зачем ломать язык этим чертовым инглишем):

– Би Эй двадцать два – два ноля! Начинайте рулежку, сектор ожидания седьмой! Впереди Вас Си Дабл Ю тринадцать сорок «Балтик»!

Я кивнул Догану, он также нацепил на себя поплотнее наушники, рука моя немного увеличила обороты двигателей, самолёт мягко тронулся с места стоянки по начерченному на бетонных плитах поля сектору выезда к взлётно – посадочной.

Стоящий боком к нам борт со светло зелёной надписью по борту « Baltic» покатился, увеличивая скорость, по полосе, ему уже дали добро на взлёт. Мы плавно встали на его место, чётко остановившись у стартовых полос. « Балтик» уже оторвался от земли и набирал высоту в мареве синего турецкого неба. От бетонных плит дышало жаром, горячий воздух, казалось, зримо уходил в небо как от печки, отчего силуэт взлетевшего самолёта дрожал в этом мареве.

– Борт Би Эй двадцать два два ноля! Взлёт разрешаю! – буркнул диспетчер в наушнике.

Похоже им тоже достаётся в эту пору, как и нам пилотам. Ну что ж, каждому своё. Хотя на мой вкус, лучше уж летать, чем просиживать задницу в диспечерской, наблюдая каждую смену, как это делают другие. Рука привычно переводит рычаги управления тягой двигателей в форсаж. Самолёт напрягается, сдерживаемый схваченными намертво тормозными колодками шасси. Все, пора! Колеса свободны, мы резко срываемся с места, набирая скорость.

Доган монотонно отсчитывает цифры набора скорости, пока не произносит стандартное:

– Скорость принятия решения!

На нашем языке это означает отрыв от земли или отказ от этой затеи, то есть движки на ноль и катиться, подтормаживая, до конца полосы. Но автоматика молчит, все системы высвечивают зелёным. Так что я мягко двигаю джойстиком управления на себя, дальше бортовой компьютер начинает согласно программе выставлять угол закрылок, обеспечивая самый эффективный угол набора высоты. Что и говорить в современности работа пилота здорово упростилась, благодаря тому, что теперь каждый борт напичкан электроникой. Но как и автомобиль, самолёт пока ещё не способен двигаться сам себе по всей дистанции. Пока мы ещё нужны как придатки к этим, с каждым годом все более самостоятельным, механизмам.

Выполнив все процедуры и заняв через тридцать минут свой эшелон, я киваю Догану, чтобы он брал управление на себя, стаскиваю наушники и несколько минут смотрю на гладь расстилающегося перед нами средиземноморья. Буквально через три часа его сменят холодные воды Балтики, если их будет видно. Ведь на севере постоянно низкая облачность, и иногда море видно только на заходе на посадочную глиссаду.

Впереди у меня час с лишним отдыха. По инструкции взлёт и посадка – это обязанность командира экипажа. Практически весь полет самолёт тащит автоматика, контролируемая вторым пилотом. Конечно, я могу в любое время вмешаться и взять управление на себя, если это будет диктоваться необходимостью. Но когда такая необходимость возникала, я уже и не помню…

После того как девчонки – стюардессы принесли нам обед, чего были лишены пассажиры в салоне, я позволил себе воспользоваться привилегией командира и подремать немного, наказав Догану разбудить меня, когда мы будем заходить над Прибалтикой в коридор, предназначенный для входа в зону ответственности русской диспетчерской службы. Привычка сразу засыпать выработалась у меня уже давно, я только смежил веки, как сразу же провалился в сонное забытье. Я заметил, что когда я спал вот так – урывками в своём пилотском кресле, мне обычно ничего не снилось, я как – будто падал в космическую черноту. Но на этот раз перед моим внутренним взором мелькали какие – то разноцветные бесформенные пятна, похожие толи на раскрашенные облака, толи на картины модных когда – то абстракционистов.

– Берк! Просыпайтесь! – сквозь вату сна услышал я и мгновенно открыл глаза.

– Вышка Таллинна передаёт нас башне Пскова, – пояснил Доган, когда я окончательно приходя в себя, сладко потянулся в кресле.

– Отлично, Доган! Работаем!

– Вышка Псков! Я борт Эй Би двадцать два два ноля, вхожу в Вашу зону, занимаю эшелон девять тысяч пятьсот! – по английски говорю я диспетчеру русской вышки.

– Я, Псков, борт Эй Би двадцать два ноля. Слышимость четыре! Доберите пятьсот! – раздаётся в наушниках.

– Я, борт Эй Би двадцать два ноля, добираю пятьсот! – эхом откликаюсь я, беря джойстик на себя.

Ну теперь до порта назначения осталось лететь чуть меньше часа, да и то минут сорок займёт снижение, вход в зону ожидания и заход на глиссаду полосы их Пулково.

Несмотря на то, что у русских уже несколько лет проблемы с воздушным движением, а особенно на юге, а сейчас уже и в Москве, этот коридор над Европой пока нареканий не вызывал. Так что до Петербурга мы дошли совершенно спокойно в штатном режиме, а потом начали стандартные процедуры снижения и захода на посадку.

– Пулково, я борт Эй Би двадцать два два ноля! Занял глиссаду, держу Ваш маяк, прошу подтвердить посадку!

– Я, Пулково, посадку разрешаю! Полоса вторая!

Ну теперь уже осталось отработать бортовому компьютеру, который проведёт самолёт по глиссаде и на пеленге маяков аэропорта, опустит самолёт на полосу. Пассажиры, конечно, могут похлопать после того как шасси забарабанят по плитам полосы, но немногие из них знают, что посадка в обычных условиях идёт в автоматическом режиме, а пилот только контролирует процесс. Хотя не исключено, что многие уже знают об этом, а хлопая после удачного приземления, просто выпускают нервный пар.

– Всем бортам в районе Пулково! У нас воздушная атака! Аэропорт закрыт на посадку! Всем уход на запасные аэродромы!

Крик диспетчера в наушниках был настолько неожиданным, что до меня не сразу дошёл смысл сказанного. Черт побери! Неужели теперь проблемы у русских уже и на Севере страны!

– Доган! Шасси убрать! Закрылки в положение ноль! Тяга на двигатели! – командую я, лихорадочно осматривая пространство через стекла кабины.

– Пулково! Я борт Эй Би двадцать два ноля! Вас понял! Ухожу в аэропорт Пскова! – отчитываюсь я диспетчеру, и закладываю глубокий вираж на запад.

Принимая экстренные команды относительно нового эшелона и захода в зону запасного аэропорта, я продолжаю, как и Доган, во все глаза осматривать нашу полусферу. Все вроде спокойно, может, хвала Аллаху, пронесёт! Черт дери этих русских с их проблемами! За такие штуки нам не доплачивают!

Доган весь покрылся потом, он, да как впрочем и я, первый раз в такой переделке.

– Спокойно, парень! Сейчас зайдём в зону Пскова, потопчемся в квадрате ожидания, все будет нормально… – цежу я ему сквозь зубы.

Тот только кивает в ответ, но я вижу, как я его продолжает трясти, как побелели костяшки его пальцев на параллельном джойстике управления.

Удар по корпусу, казалось, просто разорвал мне и без того натянутые нервы.

– Что это?! Берк! – вне себя кричит Доган.

– Проверка всех систем! – командую я ему, стараясь не обращать внимание на истерику.

– Отказ правого двигателя! Отработала система пожаротушения! Теряем горючее, ограничен запас хода руля высоты! – с теми же истерическими нотками докладывает Доган.

Дело плохо! Очевидно мы столкнулись с одним из чертовых беспилотников, что сейчас шастают по русскому небу. При заходе на посадку такое, учитывая высоту, на которой они летают, это вполне вероятно!

– Доган! Выпустить шасси! Будем садиться на вынужденную! И, черт тебя возьми, перестань ты визжать!

Второй пилот затыкается, тычет пальцев в кнопки.

– Шасси вышли! – глухо докладывает он.

Так! Теперь главная задача! Куда опустить мой чертов Айрбас, под нами сейчас окраина города с густо натыканными многоэтажными домами. Доворачиваю ещё немного джойстиком, прямо по курсу оказывается гладь их моря, которые русские называют Финским заливом.

– Доган! Садимся на воду! Доклад по системам!

Он смотрит по многочисленным шкалам и циферблатам:

– Падение мощности! Видимо задеты лопатки на движке! Утечка горючего прекратилась после переключения топливного насоса на резервный бак!

– Через несколько минут вынужденная посадка на воду, пассажиров по аварийному расписанию! – кричу в микрофон стюардессам.

Всем хорош этот джойстик управления, но только не в таких ситуациях! Сейчас больше бы подошёл старый добрый штурвал, в который можно вцепиться с любой силой. Здесь же, черт побери, нужно контролировать каждое своё движение! Это требует чудовищной концентрации, ведь эта штука реагирует на даже лёгкие непроизвольные движения руки.

Под брюхом самолёта тянется уже прибрежный лес. Кругом эти чертовы сосны! Надо как то зайти параллельно берегу. Нам говорили, конечно, что залив мелкий, но черт его знает, может, как раз в этом месте нашему самолёту хватит глубины, чтобы пойти на корм рыбам!

– Закрылки на тридцать градусов! – командую Догану и тут же думаю, не слишком ли сильное будет при таком угле торможение, учитывая, что идём на одном полудохлом движке.

Сейчас главное не зарыться носом! Главное плюхнуться на воду брюхом, этот самый нос перед водой задравши!

Перед глазами зарябила водная поверхность залива.

– Десять метров, пять! – кричит Доган.

Мягко тяну джойстик на себя, нос немного задирается. В этот же момент раздаётся чудовищный удар в подбрюшье. Главное, чтобы наш Айрбас не развалился! Стекла кабины заливает волной. Привязные ремни, кажется, сейчас просто лопнут от напряжения.

Ещё удар! Что это – дно?! Чудовищный треск… Похоже вывернуло стойки шасси. Я хорошо прикладываюсь головой о боковое стекло. В голове выключается свет..

ДОГАН

« О, господи, как же разламывается голова! Хотя, это, наверное, скорее всего, добрый знак! Раз я чувствую головную боль, то я, скорее всего, хвала Всевышнему, жив!» – думал я, по – прежнему не решаясь раскрыть глаза, которые по какой то детской привычке я закрыл в самый критичный момент нашей посадки на морскую поверхность.

Но болела у меня не только голова, ломило грудь, в которую, как я помнил перед тем как отключиться, впились привязные ремни, болела поясница. В общем, хватит этих детских страхов, пора открывать очи, какая бы картина перед ними не предстала!

Я по – прежнему сидел в своём кресле второго пилота в кабине нашего Айрбаса. Повернув голову налево, я увидел Берка, голова которого бессильно свесилась на грудь, лицо его было мертвенно – бледно. Я протянул руку и попытался прощупать у него на шее пульс. Но тщетно… Командир нашего судна совершил свой последний полет. Черт! Надо как – то встать, осмотреть салон, оценить обстановку, наверняка кто – то нуждается в помощи. С кончиной Берка обязанности командира теперь перешли ко мне. Голова моя понемногу начинала соображать. Так! Во-первых радио! Сначала включу аварийный маяк. Щёлкаю кнопкой красного цвета. Аварийный маяк снабжён автономным источником питания, так что должен заработать. Да, работает! Лампочка с характерным красным же светом, мигая, показывает, что маяк запущен. Так теперь дальше, что с судном?! Смотрю в окно – метрах в двухстах виден берег с нагромождением огромных серых камней. Наверное, и на дне их хватает, не оттого ли при посадке был такой страшный удар? Может, стойки шасси попали под водой в такую вот каменюку, или удар пришёлся в брюхо самолёта или по плоскостям крыльев. По крайней мере, после этого удара я и отключился. Насколько мне позволяет высота моего положения я вижу, что уровень воды находится где – то в районе кока ( нос самолёта – прим. Авт.). Значит, правильно нам давали информацию о том, что русское море здесь мелкое. Отщёлкиваю замки привязных ремней, осторожно по сантиметру поднимаюсь с кресла. Несмотря на боль, со мною вроде бы более – менее все в порядке, по крайней мере, не чувствую ни переломов, ни сильных ушибов. Хотя, вполне возможно, что я пока ещё в состоянии шока, и настоящая боль придёт потом. Наклоняюсь к Берку и убеждаюсь окончательно, что он мёртв.

Знакомы мы были не так давно, начали работать в паре на этой машине только в этом сезоне. Но он мне нравился, да и пилот был классный, что и показала эта его последняя посадка… Ну ладно, довольно лирики! Он уже, может быть в джаннате ( рай – мусульманск. – прим. Авт). А мне следует позаботиться о живых. О том, что в салоне есть живые пассажиры я не сомневался. Если уж я уцелел в такой самой опасной части самолёта, какой является пилотская кабина, то в салоне должно быть много выживших!

Я, все также осторожно, подхожу к двери, с усилием жму на ручку замка, дверь распахивается, и вместе с её открытием мне в уши врываются крики, стоны и нестерпимо громкая разноголосица находящейся в панике толпы.

Где же наши проводницы?! Наверное, сами ещё не оправились от шока, Так, надо как – то эту толпу успокоить! Я шарю рукой по стене, где должен находится закрепленный микрофон. Да вот он, на своём месте! Да, будет ли работать? Может аккумуляторным батареям от того удара при посадке пришёл конец? Тут я замечаю, что горят несколько потолочных плафонов. Значит, питание ещё пока есть. Пальцем я сдвигаю рычажок, кручу колёсико на максимальную громкость, и, стараясь заглушить этот нестерпимый какофонический вой в салоне, но вместе с тем, контролируя, чтобы мой голос звучал уверенно, говорю:

– Calm down! – и тут же, вспомнив, что практически все в пассажирском салоне русские, добавляю. – Спокойно!

Крики затихают, ближайшие ко мне пассажиры, по – прежнему сидящие пристёгнутыми в креслах, с изумлением смотрят на меня, как на мертвеца, вылезшего из могилы.