Терапия для тех, кого недолюбили

Екатерина Рудакова

Терапия для тех, кого недолюбили

Глава 1

Рассказ первый: Сломанный компас: как найти свой путь.

Часть I: Тень надежды.

Глава 1: Воскресный ритуал

Луч света, пробившийся сквозь щель между шторами, медленно проплывал по стене, освещая кружащиеся в воздухе пылинки. Они двигались в тихом, гипнотическом танце, словно отмечали начало еще одного воскресенья. В квартире царила идеальная, звенящая тишина, нарушаемая лишь размеренным тиканьем напольных часов в гостиной.

Аня стояла у большого окна, согревая ладони о керамическую кружку с уже остывшим кофе. За стеклом просыпался город, но здесь, на девятом этаже, она чувствовала себя в своем коконе, где все было знакомо, предсказуемо и безопасно. Книги, аккуратно расставленные на полке, немного потертый плед на спинке кресла, даже этот утренний свет – все было ее, выстраданное и родное.

Но с каждым движением солнечного зайчика по стене внутри нее нарастало знакомое напряжение. Приближалось время воскресного ритуала.

Ее взгляд снова и снова возвращался к мобильному телефону, лежавшему на журнальном столике. Обычный черный прямоугольник, который в эти минуты казался порталом в другую реальность. Реальность, где она снова превращалась в маленькую девочку, жадно ищущую одобрения в глазах самого важного человека.

«А вдруг сегодня? – шептал внутри тихий, но настойчивый голос. – Вдруг в этот раз все будет по-другому? Может, она услышит? Спросит наконец, как я? По-настоящему спросит?»

Она знала, что это мазохизм. Сотни разговоров, закончившихся одинаково – тихой внутренней дрожью и горечью. Но надежда, эта цепкая и живучая тварь, поднимала голову снова и снова.

На кухне послышались шаги. Максим, ее муж, появился на пороге, сонный и растрепанный. Его взгляд сразу нашел ее у окна, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на жалость.

– Опять звонить собираешься? – спросил он мягко, подходя ближе. Аня лишь кивнула, с силой сжимая кружку в ладонях. – Любимая, ну зачем ты это делаешь? – в его голосе не было упрека, только усталое понимание. – Опять потом весь день как в воду опущенная ходить будешь. Может, просто не стоит?

Он не понимал. Не мог понять. Для него семья была надежным тылом, а не минным полем, на которое он вынужден был выходить каждую неделю. Его совет был логичным, но для нее – невозможным. Не позвонить – значило совершить предательство. Предать ту маленькую девочку внутри, которая все еще верила, что мама ее любит. И предать саму маму, бросить ее одну в ее мире, полном болей, плохой погоды и чужих историй.

– Я должна, – выдохнула она, отворачиваясь к окну. – Она же ждет. Максим только вздохнул, подошел и обнял ее сзади, прижавшись подбородком к макушке. – Ладно. Только пожалуйста, не принимай близко к сердцу. Все что угодно. Обещаешь? – Обещаю, – солгала она, чувствуя, как комок подкатывает к горлу.

Он ушел готовить завтрак, оставив ее наедине с телефоном. Представление должно было играться без свидетелей.

Аня сделала глубокий вдох, как перед прыжком с высоты. Пальцы сами набрали знакомый до боли номер. Она зажмурилась. Сердце, предательски сорвавшись с места, принялось глухо и часто стучать где-то в горле. Весь ее мир сузился до гудков в трубке.

Один. Два. Три… «Возьми трубку. Не бери. Возьми. Не бери…»

Щелчок. – Алло? – знакомый, немного хриплый от утренних сигарет голос. – Мам, привет! – собственный голос прозвучал для Ани странно-бодро и фальшиво. – Как ты?

Из трубки послышался привычный усталый вздох, который она слышала каждое воскресенье на протяжении последних десяти лет. – А, это ты. Да как я… Встала, кофе сварила. Спина ноет, погода меняется.

Аня прикрыла глаза, мысленно заканчивая за матери фразу. Она знала этот монолог наизусть. Боли, погода, соседи, политика – все было важнее того, что происходило в жизни дочери.

– А у тебя что? – вдруг спросила мать, и у Ани замерло сердце. Неужели? Неужели сегодня? Она сделала маленький вдох, собираясь с духом, чтобы поделиться радостью – ее наконец-то повысили на работе, она так долго этого ждала.

– Мам, ты не поверишь! Меня… – Ой, знаешь, что рассказали? – перебила ее мать. – Про ту женщину, помнишь, из соседнего подъезда? Рыжую такую, с той самой таксой… Так вот ее дочь…

Голос в трубке продолжал звучать, но Аня уже перестала слушать. Она медленно опустилась на ближайший стул, чувствуя, как что-то маленькое и хрупкое внутри нее сжимается в тугой, болезненный комок. Она снова была той девочкой с косичками, которая принесла рисунок из школы, а мама, не взглянув, сунула его в стопку газет со словами: «Иди, помой руки, ужинать будем».

Она смотрела в окно, видя, как луч света теперь касается подоконника, и слушала, слушала без конца о чужой дочери, ее карьере, ее идеальном муже и детях. Десять минут. Ровно десять минут монолога.

Потом на другом конце провода наступила пауза. Мать, видимо, ждала ответа. – Да, ясно… – тихо сказала Аня. – Ну ладно, мам, я тогда пойду. Береги себя. – Ага. Ты тоже. Не простудись там, на улице ветрено.

Она положила телефон на стол. Тишина в квартире вдруг стала гулкой и тяжелой, давящей на уши. Из кухни доносился запах жареных тостов и звук льющегося в кружку кофе – обычная воскресная идиллия, которая теперь казалась ей чужой и далекой.

Не было злости. Не было даже обиды. Была какая-то глубокая, всепоглощающая печаль. Печаль по тому, чего никогда не случится.

Максим выглянул из-за угла, держа в руках две тарелки. – Все нормально? – осторожно спросил он. Аня кивнула, не в силах произнести ни слова. Она поднялась и прошла в спальню, закрыв за собой дверь.

В приглушенной тишине комнаты она подошла к зеркалу и посмотрела на свое отражение. Тридцатилетняя женщина с усталыми глазами и следами разочарования вокруг губ. Взрослая женщина с собственной жизнью, карьерой, мужем. И все же в глубине этих глаз все еще жила та самая девочка, которая так и не дождалась, когда мама посмотрит на ее рисунок.

В тот момент она наконец-то поняла. Поняла не умом, а всем своим существом, что все эти годы она разговаривала с глухой стеной, надеясь услышать эхо.

Первая слеза скатилась по щеке тихо и незаметно. Потом вторая. Она не пыталась их смахнуть. Это были слезы не о матери. Это были слезы прощания. Она хоронила надежду. Ту самую, детскую, наивную, что однажды мама обернется, увидит ее – настоящую – и улыбнется ей той самой улыбкой, которой она ждала всю жизнь.

Снаружи послышался осторожный стук в дверь. – Ань? Ты там как? Тосты остывают…

– Сейчас выйду! – голос прозвучал неожиданно твердо.

Она глубоко вдохнула, вытерла лицо и посмотрела на свое отражение уже другими глазами. Что-то внутри перевернулось, сломалось и встало на новые рельсы.

Стало пусто. А потом, как это ни странно, – светло и просторно. Как будто она сняла с плеч тяжелый, мокрый плащ, который таскала на себе годы.

Она повернулась к двери, чтобы выйти к мужу и к своей жизни. К жизни, в которой отныне будет на одного человека меньше, от которого зависит ее счастье.

Глава 2: Эхо детства

Тишина спальни была обманчивой. За закрытыми веками, в том месте, где прячутся самые старые воспоминания, вдруг ожила картинка – такая яркая и четкая, что сердце Ани сжалось от неожиданной боли. Она не просто вспоминала. Она снова там.

Жара. Лето пахло асфальтом, раскаленным металлом горки и сладкой ватой. Ей семь. Она сидит на корточках под раскидистым тополем во дворе и старательно выводит что-то мелом на асфальте. Не просто каляки-маляки. Нет. Это картина. Самая главная картина в ее жизни.

Она рисовала маму. Не такую, как обычно – уставшую, с серьезным лицом, – а улыбающуюся. С лучами вокруг глаз. И себя, маленькую, держащую эту маму за руку. А над ними – огромное, доброе солнце с глазами и улыбкой. Она вложила в этот рисунок всю свою любовь, все свое детское обожание, всю надежду на то, что мама наконец-то увидит, какая она, Анечка, на самом деле замечательная.