Полная версия
Исчезнувший свидетель
Она ехала.
К призраку в зеркале.
К женщине, которая знает всё.
К последней надежде.
Глава 4. Тень в прошлом
Дождь не утихал. Он лил, как будто пытался смыть с города не только грязь, но и память. Анна ехала по Профсоюзной, держа руль обеими руками – не потому, что дорога была скользкой, а потому, что внутри всё дрожало. Мысли крутились, как пленка в старом проекторе: кадр за кадром – прошлое, которое она десять лет пыталась похоронить.
«Совпадение?» – спрашивала она себя.
«Или система работает по одному сценарию?»
Она знала ответ. Глубоко внутри – знала.
10 лет назад. Март 2015 года.
Она была моложе. Неопытнее. Глупее, как она теперь думала. Тогда ей казалось, что правда – это то, что пишут в законах. Что система – это то, что защищает слабых. Что прокуратура – это храм справедливости.
Её первое самостоятельное дело – «Дело о контрабанде медоборудования». Звучало скучно. На деле – взрывоопасно. В цепочке оказались не только таможенники, но и главврач крупной городской больницы, и депутат районной думы, и… владелец частной клиники «МедСпас» – Аркадий Викторович Белов.
Свидетель – бухгалтер клиники, Игорь Марченко. Тридцать два года. Женат. Двое детей. Пришёл сам. Принёс флешку. Сказал: «Я больше не могу молчать. Они убивают людей. Не пистолетами. Счётами».
Он объяснил: оборудование, закупленное за бюджетные миллионы, числилось в документах, но физически отсутствовало. Вместо томографов – пустые коробки. Вместо анализаторов – списанные приборы из 90-х. Люди умирали – не от болезней. От лжи.
Анна тогда вела допрос. Её руки дрожали – не от страха, а от азарта. Она чувствовала: это – её шанс. Её прорыв. Её правда.
Марченко дал показания. Полные. Подробные. С цифрами. С именами. С датами. Он подписал каждую страницу. Улыбнулся ей на прощание: «Спасибо, что выслушали. Теперь – всё будет по-честному».
Он вышел из здания прокуратуры в 17:23.
Исчез.
Без крови. Без камер. Без следов.
Следующие три дня – кошмар.
Анна бегала по отделам. Требовала проверить камеры. Вызвала кинологов. Опросила таксистов. Даже обошла все ближайшие подворотни – как будто он мог спрятаться там, как ребёнок в прятки.
Ничего.
На четвёртый день – пришёл приказ: «Приостановить розыскные мероприятия. Отсутствуют признаки насильственного исчезновения».
Она ворвалась к Морозову – тогда он был только заместителем начальника отдела.
– Он дал показания! Он назвал имена! Его украли!
Морозов смотрел на неё с усталым сочувствием.
– Волкова, ты хорошая следователь. Но ты не понимаешь одну вещь: в нашей работе есть дела, которые нельзя выиграть. Потому что против тебя – не преступник. А система. И система всегда сильнее.
– Это не ответ! – кричала она. – Это – предательство!
– Нет, – сказал он тихо. – Это – выживание.
Она написала рапорт. Требовала возбудить уголовное дело по статье 126 – похищение человека. Ей отказали. Мотивировка: «Отсутствие доказательств противоправных действий третьих лиц».
Через неделю – дело закрыли. Официально: «Свидетель добровольно изменил место жительства. Розыск прекращён».
Анна получила выговор. Формулировка: «Нарушение субординации. Неподобающее поведение. Создание напряжённости в коллективе».
Она плакала. В первый и последний раз за всю карьеру. Плакала в туалете, сидя на холодном полу, сжимая в руках фотографию Марченко – ту, что он дал ей «на память». На ней – он с детьми. Улыбается. Счастливый.
«Теперь – всё будет по-честному».
Ложь. Первая ложь, которую она позволила себе поверить.
Сегодня. 2025 год.
Анна подъехала к дому №87 по улице Профсоюзная. Пятиэтажка 60-х годов. Обшарпанная штукатурка. Ржавые балконы. Во дворе – детская площадка, пустая, как её надежды десятилетней давности.
Она припарковалась. Вышла. Поднялась на третий этаж. Квартира 34.
Дверь – с массивным замком. Но рядом – следы свежего взлома. Царапины. Сколы. Кто-то был здесь. Недавно.
Она достала перчатки. Достучалась. Тишина.
Потом – открыла дверь своим ключом (спецпропуск следователя позволял входить в пустующие квартиры при подозрении на угрозу).
Внутри – запустение.
Мебель – вывезена. Шторы – сняты. На полу – пыль и окурки. Но… на подоконнике – детская книга. Яркая обложка. «Сказки Пушкина».
Анна подошла. Открыла.
Страницы – вырваны. Все, где есть «У лукоморья дуб зелёный». Только одна строчка осталась – на полях, карандашом:
«Они придут за тобой следующей. Беги. Или стань тенью».
Подпись – инициалы: Л.С.
Лариса Семёнова.
Она была здесь. И ушла. И оставила послание – ей.
Анна сжала книгу в руках. Сердце билось, как молот. Это не просто совпадение. Это – повторение. Та же схема. Те же методы. Те же слова.
Исчез свидетель. Закрыли дело. Предупредили следователя.
Только тогда – она была новичком. А теперь – опасна.
Потому что знает: система не меняется. Она – учится. Учится убивать тише. Прятать глубже. Запугивать умнее.
Она села на подоконник. Открыла телефон. Набрала номер архива.
– Мне нужны все материалы по делу №734-15. «Контрабанда медоборудования». Особенно – личное дело свидетеля Марченко. И… – она сделала паузу, – записи камер наблюдения за 17 марта 2015 года. Улица Пушкина, 14. Прокуратура.
– Это архивные данные, – ответили ей. – Нужен запрос.
– Запрос уже отправлен, – сказала она. – Приоритет «Альфа». Лично для заместителя генпрокурора.
Она соврала. Но знала: через час запрос всё равно появится – она сама его оформит.
Потом – открыла облако Рощина снова. Зашла в папку «Mirror». Перечитала шифр:
«Найди дом, где поёт петух на крыше.
Найди окно, где свет не гаснет никогда.
Найди дверь, на которой нарисована бабочка».
Она вспомнила: в том деле, десять лет назад, у Марченко в кабинете висела картина – деревенский дом. На крыше – флюгер-петух. На рамке – надпись: «Дом, где я был счастлив».
Она тогда не придала значения.
Теперь – понимала: это была подсказка. Первый ключ. Первый шифр. Первое предупреждение.
Система работает по одному сценарию.
Она не просто убирает свидетелей.
Она оставляет следы. Для тех, кто умеет читать.
Для тех, кто не боится смотреть в прошлое.
Анна встала. Положила книгу в сумку. Вышла из квартиры. Закрыла дверь.
На лестничной клетке – тень. Не от света. От человека.
Она резко обернулась.
Пусто.
Но… на стене – свежая надпись маркером:
«Ты опоздала. Как тогда».
Анна сжала кулаки. Не от страха. От ярости.
Они играют с ней. Как с мышью. Как с добычей. Как с тенью, которую можно стереть одним движением.
Но она – не Марченко. Не Рощин. Не Лариса.
Она – Анна Волкова. Следователь. Женщина, которая уже однажды позволила системе победить.
Больше – не позволит.
Пусть играют. Пусть прячутся. Пусть шифруют правду в детских стихах.
Она найдёт их.
Даже если для этого ей придётся стать тенью.
Тенью, которая помнит.
Тенью, которая мстит.
Тенью, которая – не исчезнет.
Глава 5. Женщина в сером пальто
Утро началось с тишины. Не той, что приносит покой – а той, что давит. Тишина, в которой слышно, как стучит сердце. Как скрипят половицы. Как дышит кто-то за стеной.
Анна не спала всю ночь. Она сидела у окна, сжимая в руках детскую книгу с вырванными страницами, и перечитывала шифр Рощина. «Найди дом, где поёт петух на крыше…» – флюгер. «Окно, где свет не гаснет никогда» – возможно, церковь? Или… маяк? «Дверь с бабочкой» – Лариса. Только она.
Она знала: Лариса Семёнова – не просто бывшая секретарша. Она – ключ. Последний человек, который видел Рощина живым. Последний, кому он доверял. И, возможно, последний, кто ещё может говорить.
Но сначала – нужно было найти её.
Адрес: улица Ленинградская, д. 47, кв. 12.
Последняя известная регистрация Ларисы – под именем Елены Владимировны Котовой. Пенсионерка. Инвалид 2-й группы. Оформлена два года назад. Фото в базе – чужое. Паспорт – поддельный, но качественный. Сделан профессионально. Не на коленке в подвале, а в цеху, где работают те, кто имеет доступ к бланкам ФМС.
Анна приехала в 8:30. Дом – старый, кирпичный, с облупившейся краской и запахом капусты и пыли. Подъезд – без лифта. На двери – звонок, обмотанный изолентой. Рядом – записка, приклеенная скотчем:
«Не звоните. Не стучите. Не оставляйте записки.
Если вы – свой, вы знаете, что делать.
Если нет – уходите. Пока живы».
Анна не звонила. Не стучала. Просто села на ступеньку напротив. Ждала.
Через час – дверь приоткрылась. На цепочке. Из щели – глаз. Серый. Напуганный. Но – внимательный.
– Вы – Волкова? – прошептал голос.
– Да.
– Откуда вы знаете, что я здесь?
– Рощин оставил след. В облаке. В стихах. В книге. Он сказал: «Ищите её. Она знает всё».
Дверь закрылась. Потом – звук снимающейся цепочки. Дверь открылась.
Перед Анной стояла женщина лет сорока. Худая. Бледная. Волосы – коротко острижены, седина у корней. Глаза – глубоко запавшие, с синяками, как будто она не спала месяцами. На запястье – татуировка. Синяя бабочка. Та самая.
– Заходите, – сказала она. – И закройте за собой. Трижды. У меня – особый замок.
Анна вошла. Закрыла. Трижды повернула ключ. Последний – с хрустом, как будто замок был не просто механизмом, а живым существом, которое запоминает каждого, кто входит.
Квартира – маленькая. Однокомнатная. Завешана плотными шторами. Ни одного зеркала. Ни одной фотографии. На столе – радиоприёмник, бутылка воды, хлеб, лекарства. На полу – матрас. На стене – распечатанные листы с расписанием движения поездов, автобусов, самолётов. Как будто она готовилась к бегству. Каждый день.
– Вы – Лариса? – спросила Анна.
– Теперь – Елена, – ответила женщина. – Но… да. Я – Лариса Семёнова. Бывшая секретарь Алексея Петровича. Последняя, кто ему верил. И последняя, кто его предала.
– Вы не предавали его.
– Предала, – сказала Лариса, садясь на матрас. – Я знала, что он собирается дать показания. Я просила его не делать этого. Говорила: «Они тебя не убьют. Они сделают хуже. Они сделают так, что ты сам пожелаешь смерти». Он не послушал. И… я не осталась с ним. Я сбежала. Как трусиха.
Она замолчала. Потёрла глаза.
– Почему вы звонили ему за минуту до исчезновения? – спросила Анна.
– Потому что я знала – это конец. Я получила сообщение. Анонимное. Только три слова: «Сегодня. 12:00. Тех. этаж». Я поняла – его заберут. Я хотела предупредить. Хотела… дать шанс. Но он не ответил. Возможно, уже не мог.
– Кто прислал сообщение?
– Не знаю. Номер – одноразовый. Как и мой тогда.
– Кто «они»?
Лариса посмотрела на Анну. В её глазах – не страх. Не отчаяние. Что-то хуже. Принятие.
– Вы думаете, это люди? – спросила она. – Нет. Это – система. Машина. Она не имеет лица. Не имеет имени. Она просто… есть. И она знает всё. Каждый ваш шаг. Каждый ваш звонок. Каждый ваш вдох.
Она встала. Подошла к окну. Не отодвигая шторы – просто приложила ладонь к ткани.
– Они знают, когда ты дышишь, – прошептала она. – Когда ты спишь. Когда ты плачешь. Когда ты молишься. Они не следят за тобой – они проживают тебя. Ты – открытая книга. Для них.
– Зачем вы тогда оставили книгу? Зачем – шифр? Зачем – подсказки?
– Потому что Алексей просил, – сказала Лариса. – Он сказал: «Если я исчезну – найди того, кто не боится. Кто не сдаётся. Кто помнит». Я не знала, кто это. Пока не увидела вас в аптеке. Вы смотрели в камеру – как он. С тем же взглядом. С тем же огнём.
Она отошла от окна. Подошла к книжному шкафу. Открыла потайную панель. Достала папку. Положила перед Анной.
– Здесь – всё. Что он собрал. Что я сохранила. Что они не успели уничтожить.
Анна открыла папку.
Внутри – фотографии. Распечатки звонков. Схемы переводов. Аудиозаписи. И – список имён. Не просто чиновников. Не просто бизнесменов. Судьи. Генералы. Депутаты. Даже – один из заместителей генпрокурора.
– Это… – Анна не могла подобрать слов.
– Это – «Старший брат», – сказала Лариса. – Тот, кто отдаёт приказы. Кто решает – кто живёт, а кто исчезает. Кто управляет системой из тени.
– Почему вы не отдали это раньше?
– Потому что не было вас, – ответила Лариса. – Я ждала. Года. Месяцы. Дни. Я знала: если отдам не тому – это умрёт. И я – вместе с ним. А вы… вы – другая. Вы – как он. Вы не боитесь.
– Я боюсь, – сказала Анна. – Просто я боюсь больше – молчать.
Лариса улыбнулась. Впервые. Слабо. Горько.
– Тогда… вы – наша последняя надежда.
Они говорили три часа.
Лариса рассказала всё. Как работала у Рощина. Как начала замечать странности – исчезновение документов, внезапные отмены встреч, звонки без номера. Как однажды нашла в его кабинете диктофон – с записью, где незнакомый голос говорит: «Если он заговорит – сделайте так, чтобы его не стало. Без крови. Без камер. Без следов».
Она рассказала, как Рощин начал меняться. Стал замкнутым. Начал пить. Потом – бросил. Потом – начал писать дневник. Не в блокноте. В облаке. Под псевдонимом. Потому что знал: бумажное – сожгут. А цифровое – можно спрятать.
– Он говорил: «Правда должна быть в воздухе. Там, где они не смогут её поймать», – сказала Лариса.
Она рассказала, как он дал ей ключ – не к сейфу, а к шифру. Сказал: «Если что-то случится – передай тому, кто спросит про Пушкина».
– Почему Пушкин? – спросила Анна.
– Потому что это – наше детство, – ответила Лариса. – Мы росли в одном детдоме. Читали Пушкина вслух. Учили наизусть. Он говорил: «Стихи – это единственное, что нельзя украсть. Их можно только подарить».
Когда Анна собиралась уходить, Лариса остановила её.
– Возьмите это, – сказала она, протягивая флешку. – Там – копия всего. И… ещё кое-что. Запись. Последняя. Он сделал её ночью, перед допросом. Для вас.
– Для меня?
– Он знал, что вы придёте. Он всегда знал.
Анна взяла флешку. Сжала в кулаке.
– Что вы будете делать? – спросила она.
– Ждать, – ответила Лариса. – Здесь. В тени. Пока вы не закончите. Или… пока они не найдут меня.
– Я вернусь.
– Не возвращайтесь, – сказала Лариса. – Если я не открою – значит, меня уже нет. Идите дальше. Не оглядывайтесь. И… не забывайте Пушкина.
На улице – снова дождь. Анна села в машину. Вставила флешку в ноутбук. Открыла файл.
Видео.
Рощин. Усталый. Небритый. Но – спокойный. Как будто уже принял решение.
«Анна, если вы это смотрите – значит, Лариса нашла вас. Значит – вы на правильном пути.
Я не прошу вас мстить. Не прошу – рисковать. Прошу только одного: не дайте правде исчезнуть.
Они думают, что могут стереть нас. Наших имён. Наших лиц. Наших слов.
Но они не понимают: правда – не в документах. Не в записях. Не в доказательствах.
Правда – в тех, кто помнит.
Помните меня.
Помните их.
И – не дайте им выиграть».
Видео закончилось.
Анна закрыла ноутбук. Посмотрела на дом. На окно, где за шторами сидела женщина, которая боится дышать.
Она завела двигатель.
«Они знают, когда ты дышишь».
Пусть знают.
Пусть слышат.
Пусть боятся.
Потому что теперь – она не одна.
Теперь – она знает.
И она – не исчезнет.
Глава 6. Код из детства
Дождь наконец-то прекратился. Но небо не прояснилось – оно просто замерло, как будто набираясь сил для нового удара. Анна сидела за кухонным столом, разложив перед собой всё, что дала ей Лариса: распечатки, схемы, список имён, флешку с видео Рощина – и детскую книгу с вырванными страницами. На обложке – золотой дуб, кот учёный, русалка, плещущая хвостом. «Сказки А.С. Пушкина». Издано в 1987 году. Тираж – 500 тысяч. Но эта – особенная. Потому что в ней – не сказки. А ключи.
Она перечитывала строки, которые Рощин оставил в облаке:
«Найди дом, где поёт петух на крыше.
Найди окно, где свет не гаснет никогда.
Найди дверь, на которой нарисована бабочка».
Просто? Кажется – да. Поэтично? Безусловно. Но за этим – система. Логика. Шифр. И – смертельная опасность.
Анна знала: одна она не справится. Нужен человек, который умеет читать между строк. Не как следователь. Как филолог. Как поэт. Как… он.
Он жил на другом конце Москвы – в старом доме на Чистых прудах, в квартире с высокими потолками, книжными шкафами до самого верха и запахом кофе, табака и старой бумаги. Его звали Дмитрий Воронцов. Лингвист. Специалист по семиотике и криптографии в древнерусских текстах. Автор трёх монографий и десятка скандальных статей о «политической поэтике власти». И – её бывший любовник. Тот, кто ушёл семь лет назад, сказав: «Ты любишь правду больше, чем меня. И это – правильно. Но я не могу быть вторым».
Она не звонила ему с тех пор.
Сегодня – позвонила.
Он ответил на третий гудок.
– Анна? – его голос не изменился. Тот же бархат. Та же лёгкая ирония. Та же боль – где-то глубоко, под кожей.
– Мне нужна твоя помощь, – сказала она. – Срочно. И… это не просто.
Он помолчал. Потом – тихо:
– Приезжай. Я буду ждать.
Она приехала через час.
Дмитрий открыл дверь в джинсах и свитере с дыркой на локте. Волосы – чуть длиннее, чем раньше. Глаза – всё так же серые, с зелёными искорками. Он не обнял её. Не поцеловал. Просто кивнул – как старому другу, с которым не надо объяснять.
– Проходи. Кофе уже варится.
Она вошла. Всё – как прежде. Те же книги. Те же гравюры на стенах. Та же кружка с трещиной – та самая, из которой она пила кофе в их последнее утро вместе.
Она положила книгу на стол.
– Мне нужно расшифровать это.
Он взял книгу. Перелистал. Остановился на пустых страницах.
– Пушкин?
– Да. Но не просто Пушкин. Шифр. Основанный на его текстах. Возможно – на детских воспоминаниях. Автор – Алексей Рощин. Бывший замминистра. Исчез три дня назад. Оставил это – как карту.
Дмитрий поднял глаза.
– Тот самый Рощин? Дело «Северный поток-2.0»?
– Тот самый.
– Ты ввязалась не в детектив, Анна. Ты ввязалась в войну.
– Я знаю.
Он поставил перед ней кофе. Сел напротив. Открыл ноутбук.
– Рассказывай всё. С самого начала.
Она рассказала. Про показания. Про звонок за минуту до исчезновения. Про Ларису. Про шифр. Про «дом с петухом», «окно со светом», «дверь с бабочкой».
Дмитрий слушал, не перебивая. Иногда – делал пометки. Иногда – закрывал глаза – как будто слышал не слова, а ритм. Музыку. Смысл.
– Это не просто шифр, – сказал он, когда она закончила. – Это – память. Он кодирует не информацию. Он кодирует места. Места из детства. Из детдома. Где они с Ларисой росли. Где читали Пушкина. Где мечтали о будущем.
– Ты можешь расшифровать?
– Могу. Но мне нужен контекст. Мне нужны их воспоминания. Их личные ассоциации. Без этого – это просто красивые строки.
– У меня есть дневник Рощина. Цифровой. Там – упоминания о детстве. О детдоме. О Пушкине.
– Дай.
Она передала ему флешку. Он скопировал файлы. Открыл папку «Diary». Начал читать.
Через полчаса – поднял голову.
– Есть. Я нашёл зацепку.
Он развернул экран к Анне.
Запись от 12.06.2023:
«Снился детдом. Крыльцо с облупившейся красной краской. Петух на крыше – не флюгер, а игрушка. Деревянная. Мы с Ларкой её сделали на уроке труда. Учительница сказала: “Этот петух будет петь громче всех”. Мы повесили его на чердак. Он до сих пор там?»
– Вот он – «дом, где поёт петух на крыше», – сказал Дмитрий. – Не буквально. Не флюгер. А игрушка. Деревянный петух. На чердаке детдома.
– Где этот детдом?
– Подожди. Сначала – следующая строка.
Он пролистал дальше.
Запись от 05.09.2024:
«Лариса прислала фото. Окно в старом корпусе. “Помнишь, как мы сидели здесь ночами? Свет не выключали никогда – чтобы не бояться темноты”. Да, помню. Особенно – окно на третьем этаже. С трещиной в стекле. Форма – как месяц».
– «Окно, где свет не гаснет никогда» – это оно, – сказал Дмитрий. – Окно в детдоме. С трещиной в форме месяца. Значит – здание сохранилось. Или… его часть.
– А «дверь с бабочкой»?
Дмитрий улыбнулся.
– Это – самое простое. Вспомни татуировку Ларисы. Синяя бабочка. Она – не просто украшение. Она – символ. Для них. Для неё и Рощина. Значит – дверь, на которой она что-то нарисовала. Или оставила след.
Он открыл карту. Ввёл запрос: «детский дом, закрытый, Ленинградская область, 1990-е».
Система выдала несколько вариантов. Один – выделил красным.
Детский дом №7 «Радуга». Закрыт в 1998 году. Сейчас – заброшен. Находится в 12 км от Выборга. Рядом – озеро. Лес. И… дом отдыха «Сосновый бор» – тоже заброшен с 2005 года.
– Почему именно он? – спросила Анна.
– Потому что, – сказал Дмитрий, открывая архивные фото, – на крыше чердака – деревянный петух. Висит до сих пор. А на третьем этаже – окно с трещиной в форме полумесяца. И… – он увеличил фото, – на двери подвала – граффити. Синяя бабочка. Нарисована баллончиком. Датировано 2001 годом. Подпись: «Л. + А».
Анна замерла.
– Это они.
– Да. Это – их карта. Их память. Их последний ключ.
Он повернулся к ней.
– Там – архив. Я уверен. Он спрятал его там. Потому что знал: никто не будет искать правду в разрухе. В пыли. В детских воспоминаниях.
– Почему – в доме отдыха? Не в детдоме?
– Потому что, – сказал Дмитрий, открывая новую запись Рощина, – «дом отдыха – это маска. Под ним – бункер. Советский. Закрытый. Там – хранили всё, что не должно было увидеть солнце. Теперь – хранит мою правду».
Анна встала.
– Я еду туда.
– Я с тобой, – сказал Дмитрий.
Она посмотрела на него.
– Ты не обязан.
– Я знаю, – ответил он. – Но ты не справишься одна. Там – не просто архив. Там – ловушка. Он это знал. И оставил шифр не только для тебя. Но и для меня. Потому что знал: ты придёшь ко мне. Как всегда.
Она не ответила. Просто кивнула.
Они выехали в 18:00. Машина – его старый «Ниссан Патфайндер», с запасом топлива, спальниками, фонарями и оружием (Анна настояла). На заднем сиденье – ноутбук, принтер, сканер, и… книга Пушкина.
Дорога – три с половиной часа. Молчание – почти всё время. Только иногда – вопросы. Только иногда – взгляды. Только иногда – руки, случайно соприкасающиеся на руле.
Он не спрашивал, почему она позвала именно его.
Она не спрашивала, почему он согласился.
Они оба знали ответ.
В 21:40 они подъехали к указателю: «Дом отдыха “Сосновый бор”. 2 км».
Дорога – заросла. Ворота – сорваны. Здание – тонуло в темноте. Только луна выхватывала из мрака очертания крыльца, балконов, окон… и деревянного петуха на крыше чердака.
– Он здесь, – прошептала Анна.
Они вышли из машины. Включили фонари. Подошли к зданию.
На двери подвала – синяя бабочка. Яркая. Свежая. Как будто нарисована вчера.
– Это не граффити 2001 года, – сказал Дмитрий. – Это – знак. Для нас.
Анна достала пистолет.
– Пошли.
Они спустились в подвал. Воздух – сырой, тяжёлый, с запахом плесени и железа. На стене – ржавая дверь. С кодовым замком.
Дмитрий подошёл. Посмотрел на циферблат.
– Нужен код.
– Из стихов? – спросила Анна.
– Да. Но какой?
Он открыл книгу. Перелистал. Остановился на «Руслане и Людмиле».
«У лукоморья дуб зелёный;
Златая цепь на дубе том…»
– «Златая цепь» – это не просто образ, – сказал он. – Это – число. В старославянской гематрии. Каждая буква – цифра. «Златая» – З=8, Л=13, А=1, Т=20, А=1, Я=11. Сумма – 54. «Цепь» – Ц=24, Е=6, П=17, Ь=0. Сумма – 47. 54 и 47. Но… не подходит.
Он пробовал другие строки. Другие суммы. Ничего.
Анна вдруг вспомнила.
– Последняя строка в его дневнике. Перед исчезновением. «Прощайте. Или – до встречи. В другом мире. Где правда не прячется в облаках».
– «Не прячется в облаках» – это мы уже использовали, – сказал Дмитрий.
– Нет. «В другом мире». Что, если… это – дата?
Она достала телефон. Открыла календарь.
– 14 марта. День рождения дочери. Он использовал её как пароль. Что, если… «другой мир» – это её мир? Мир, где она живёт? Питер?
– 14.03? – Дмитрий ввёл: 1403.
Замок щёлкнул.
Дверь медленно открылась.
Перед ними – коридор. Светящиеся лампы аварийного освещения. Металлические двери по бокам. И – в конце – одна. С табличкой:
«Архив. Вход только по спецпропуску. Охрана – 24/7».
Но охраны не было.
Только тишина.
И запах бумаги.
И пыли.
И… свежей крови.
Глава 7. Кровь на снегу
Холод бил в лицо, как нож. Не мороз – не тот, что щиплет уши и заставляет дрожать пальцы. Это был холод места. Тот, что въедается в кости, в память, в душу. Холод забвения. Холод смерти.
