Исчезнувший свидетель

Вячеслав Гот

Исчезнувший свидетель

Исчезнувший свидетель

Глава 1. Последнее показание

Утро началось с дождя. Мелкого, навязчивого, того самого, что не смывает грязь, а лишь размазывает её по асфальту, превращая город в зеркало с трещинами. Анна Волкова поднялась по ступеням здания прокуратуры, не открывая зонта. Ей нравилось чувствовать капли на лице – это будило, напоминало, что она живая. Живая в мире, где правда давно перестала быть живой сама по себе – её нужно было выкапывать, как труп из-под земли, и даже тогда – никто не гарантировал, что это будет её труп.

В кармане пальто – флешка. Последняя. С записью показаний Алексея Рощина. Бывшего заместителя министра финансов. Ключевого свидетеля по делу «Северный поток-2.0», как его окрестили в СМИ. Дело, которое уже три года балансирует на грани закрытия – то из-за отсутствия доказательств, то из-за «непреодолимых обстоятельств», то из-за внезапной смерти свидетелей. Трое за два года. Один – самоубийство в СИЗО. Второй – автокатастрофа на пустой трассе. Третий – инфаркт в сауне. Все – мужчины. Все – знали слишком много.

Рощин – четвёртый. И, возможно, последний.

Анна вошла в здание, кивнула охраннику – старому знакомому по имени Гриша, который знал её с тех пор, как она пришла сюда стажёром. Он не спросил, как дела. Просто посмотрел ей в глаза и тихо сказал:

– Осторожнее сегодня, Волкова. Ветер дует не с той стороны.

Она не ответила. Только чуть приподняла уголки губ – в благодарность или в предупреждение, даже сама не знала. Прошла по коридору, минуя кабинеты, где уже слышались голоса, звонки, шум принтеров. Здесь всё дышало рутиной. Но сегодня – не рутина. Сегодня – последний шанс.

Кабинет №307. Заперт. Как всегда, когда идёт допрос особой важности. На двери – табличка: «Техническое совещание». Ложь, придуманная для секретарш, уборщиц и случайных прохожих. Внутри – правда. Та самая, что может стоить жизни.

Анна открыла дверь ключом. Внутри – полумрак. Жалюзи опущены. Стол, два стула, диктофон, бутылка воды, стакан. И он.

Алексей Рощин.

Сорок восемь лет. Высокий, подтянутый, седина на висках – не от возраста, а от стресса. Глаза – серые, холодные, но сегодня в них мелькало что-то иное. Не страх. Не отчаяние. Скорее – решимость. Последняя.

– Доброе утро, Алексей Петрович, – сказала Анна, снимая пальто и вешая его на вешалку. – Вы готовы?

Он кивнул. Не улыбнулся. Не пожал руку. Просто кивнул – как будто они не впервые виделись, а продолжали разговор, прерванный вчера.

– Я думал, вы не придёте, – сказал он негромко. – После вчерашнего звонка… я думал, вас остановят.

– Меня не остановили, – ответила Анна, включая диктофон. – Потому что я не просила разрешения. Я просто пришла.

Она села напротив него. Положила блокнот. Ручку. Флешку рядом – на всякий случай. Хотя диктофон записывал всё. Всё – до последнего слова.

– Начнём с того, что вы не рассказали вчера, – сказала она. – С того, что вы утаили. С того, что, по вашим же словам, «может всё изменить».

Рощин глубоко вздохнул. Потёр виски. Посмотрел в окно – сквозь жалюзи, сквозь дождь, сквозь город, который он когда-то помогал строить – и разрушать.

– Я не утаивал, – сказал он. – Я ждал. Ждал, когда вы поймёте, что это не просто коррупционная схема. Это – система. Машина. Она не ломается. Она пожирает тех, кто пытается её остановить.

– Я знаю, – сказала Анна. – Я видела, что она сделала с другими.

– Тогда вы должны понимать: если я скажу всё – меня не станет. Не через месяц. Не через неделю. Сегодня. Завтра. В ближайшие часы.

– Я тоже это понимаю, – ответила она. – Но если вы не скажете – система останется. И пожрёт ещё сотни. Тысячи. Не только вас. Не только меня.

Он молчал. Долго. Минуту. Две. Диктофон тихо шуршал плёнкой. За окном – капли стучали по стеклу, как пальцы по крышке гроба.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Я расскажу. Но вы должны записать всё. Каждое слово. Каждое имя. Каждую дату. Потому что это – последнее, что я скажу в своей жизни.

Анна кивнула. Нажала на диктофоне кнопку «пауза». Выключила. Потом снова включила – чтобы он знал: запись идёт.

– Начнём с начала, – сказала она. – С того, как вы впервые поняли, что попали не в команду, а в ловушку.

Рощин закрыл глаза. И начал говорить.

Он говорил три часа.

Три часа без перерыва. Без воды. Без пауз. Только иногда – глубокий вдох, как будто ему не хватало воздуха. Иногда – дрожь в голосе. Но он не плакал. Не кричал. Не молил. Он – свидетельствовал.

Он рассказал о встрече в загородном клубе «Берёзка» – закрытом, элитном, без вывески, без адреса в интернете. О том, как ему предложили «вступительный взнос» – не деньги, а молчание. О том, как он подписал документы, не читая – потому что «все так делают». О том, как потом понял: подписал не бумаги – приговор самому себе.

Он назвал имена. Не вымышленные. Не псевдонимы. Настоящие. С отчествами. С должностями. С адресами. С номерами телефонов, которые, по его словам, «работают только по понедельникам, с 18:00 до 19:00».

Он рассказал о схемах откатов – не через офшоры, а через детские дома, через фонды помощи ветеранам, через церковные приходы. О том, как миллиарды «исчезали» в благотворительности – и появлялись в швейцарских счетах.

Он описал встречу с «человеком без лица» – так он его называл. Тот, кто приходил в кабинет без предупреждения. Без документов. Без имени. Говорил тихо. Улыбался. И уходил – оставляя на столе конверт. Внутри – фотографии. Его дочери. На школьном дворе. В кафе. В театре. Подписи: «Хорошая девочка. Жаль, если что-то случится».

Он говорил о том, как пытался уйти. Подал в отставку. Получил «награду» – орден и квартиру в центре. И предупреждение: «Ты всё ещё один из нас. Даже если снял погоны».

Он назвал фамилию того, кто отдал приказ «зачистить» первых свидетелей. Не по должности – по прозвищу: «Старший брат». И добавил: «Он не в правительстве. Он – над ним».

Он рассказал о «чёрном архиве» – не в облаке, не на флешке, а в железном сейфе, спрятанном в подвале заброшенного НИИ под Питером. Там – оригиналы. Подписи. Аудиозаписи. Видео. Всё, что может обрушить систему.

– Там есть запись, – сказал он, глядя Анне прямо в глаза, – где он говорит: «Если кто-то начнёт болтать – сделайте так, чтобы его не стало. Тихо. Без крови. Без камер. Как будто его и не было».

Анна чувствовала, как по спине бежит холод. Она не верила в совпадения. Эти слова – те же, что были произнесены в ушко второму свидетелю перед его «аварией». Запись была у неё – украденная у оперативника, который потом «случайно» упал с лестницы и сломал позвоночник.

– Почему вы решили говорить именно сейчас? – спросила она, когда он замолчал.

– Потому что больше не могу, – ответил он. – Потому что каждую ночь вижу их лица. Потому что моя дочь спрашивает: «Папа, ты хороший человек?» – и я не могу ответить. Потому что… – он замялся, – потому что я знаю: если я умру молча – я умру предателем. А если скажу – умру человеком.

Он встал. Подошёл к окну. Потрогал жалюзи.

– Вы всё записали?

– Всё, – сказала Анна. – Каждое слово.

– Тогда… – он повернулся к ней. – Спасибо. Вы – последняя, кому я доверяю.

Она не знала, что ответить. Просто кивнула.

Он вышел первым. Анна – следом. В коридоре – никого. Только шаги. Эхо. Дверь лифта открылась. Он вошёл. Обернулся.

– Если меня не станет – ищите её. Она знает всё.

– Кого? – спросила Анна.

Но двери лифта закрылись. Ответа не было.

Она вернулась в кабинет. Выключила диктофон. Вынула кассету. Положила в конверт. Запечатала. Написала на нём: «Лично в руки генеральному прокурору. Вскрыть только в случае моей смерти».

Потом – флешку. Скопировала всё. Удалила оригинал с диктофона. Спрятала флешку в потайной карман сумки.

Прошло три часа.

В 14:17 ей позвонил дежурный.

– Волкова? Рощин не вышел из здания. Камеры его не зафиксировали. Охрана говорит – он сел в лифт, но на первом этаже не вышел. Лифт остановился на техническом этаже. Там – аварийный выход. Через него – на крышу соседнего здания. Потом – в переулок. Камер нет.

– Вы его искали?

– Да. Нигде нет. Ни в здании. Ни на улице. Ни в ближайших кафе. Телефон – выключен. Машина – на парковке. Ключи – в ней.

– Значит, его забрали, – сказала Анна.

– Или он сбежал, – предположил дежурный.

– Он не сбежал, – ответила она. – Его похитили.

Без крови. Без камер. Без следов.

Как и обещали в той записи.

Вечером Анна сидела у себя дома. Шторы задёрнуты. Свет – только настольная лампа. Перед ней – распечатка показаний. Флешка. И записка, которую она нашла в своём почтовом ящике – без конверта, без адреса.

«Вы сделали ошибку. Теперь вы – следующая.

Молчание – золото. Слово – смерть.

P.S. Ваша кошка очень мила. Особенно, когда спит на подоконнике».

Анна встала. Подошла к окну. Задернула шторы плотнее.

Потом достала из сейфа пистолет. Проверила обойму. Положила на тумбочку – рядом с кроватью.

Она знала: с этого момента – она не следователь.

Она – мишень.

И единственный свидетель.

Глава 2. След простуженный

Дождь не прекращался. Он шёл уже третий день – упорный, мелкий, как будто небо плакало тихо, не навзрыд, а со стыдом. Анна Волкова сидела за своим столом, положив руки на распечатку показаний Рощина. Бумага была тёплой от её ладоней – будто впитывала её пульс. На экране монитора – статичное изображение с камер наблюдения: лифт. Этаж 3. Двери открываются. Рощин входит. Двери закрываются. И больше – ничего. Ни на первом этаже. Ни на техническом. Ни на крыше. Ни в подвале. Как будто он растворился в воздухе.

Как будто его и не было.

В 9:47 утра в её кабинет вошёл начальник – Леонид Петрович Морозов. Высокий, подтянутый, с лицом, выточенным из гранита. Глаза – без эмоций. Голос – без интонаций. Он положил на стол чашку кофе. Чёрного. Без сахара. Её любимый.

– Пей, – сказал он. – Ты выглядишь так, будто не спала.

Она не ответила. Просто взяла чашку. Кофе был слишком горячим. Она поставила его обратно.

– Ты знаешь, почему я здесь? – спросил Морозов.

– Потому что Рощин исчез, – сказала она. – И вы хотите, чтобы я закрыла глаза.

– Нет, – он покачал головой. – Я хочу, чтобы ты открыла глаза. Посмотри вокруг, Волкова. Ты не в детективе. Ты – в системе. А система не терпит героев. Особенно – героинь.

Он обошёл стол, остановился у окна. Посмотрел на серое небо.

– Его исчезновение – это не преступление. Это – решение. Политическое. Юридическое. Человеческое, если хочешь. Он знал слишком много. Говорил слишком громко. И слишком поздно понял, что молчание – не трусость, а выживание.

– Он дал показания, – сказала Анна. – Под присягой. В стенах прокуратуры. Это – не просто слова. Это – доказательства.

– Доказательства? – Морозов усмехнулся. – Ты сама веришь в это? Доказательства – это то, что можно предъявить в суде. А то, что дал Рощин – это бред сумасшедшего. Паранойя. Месть системе, которая его «предала». Никто не поверит. Никто не захочет верить.

Он повернулся к ней. В его глазах – не злоба. Не угроза. Что-то хуже. Сожаление.

– Лучше бы он умер, – сказал он тихо. – Честно. От инфаркта. От пули. От несчастного случая. Тогда бы мы похоронили его с почестями. Поставили памятник. Написали статью в газету. А так… – он развёл руками. – Исчез. Как собака. Как предатель. Как человек, который не понял: в этой игре нельзя менять правила.

Анна сжала кулаки под столом. Она знала Морозова десять лет. Он был её наставником. Учил, как вести допрос. Как читать лица. Как молчать, когда нужно. Но сегодня – впервые – она видела в нём не учителя. А часть той самой системы, о которой говорил Рощин.

– Я не могу остановиться, – сказала она. – Он дал показания мне. Я – ответственное лицо. Я обязана найти его. Или хотя бы – выяснить, что с ним случилось.

Морозов долго смотрел на неё. Потом подошёл к двери. Остановился на пороге.

– Тогда знай: если ты пойдёшь дальше – ты пойдёшь одна. Без поддержки. Без ресурсов. Без защиты. И если что-то случится – никто не придёт на помощь. Потому что ты сама выберешь – быть вне системы.

Он вышел. Закрыл дверь. Тихо. Аккуратно. Как будто боялся разбудить спящего зверя.

Анна не стала ждать. Она открыла базу данных оперативной связи. Ввела номер Рощина. Запросила логи звонков за последние 24 часа.

Система выдала: «Последний исходящий вызов – 11:59. Длительность – 8 секунд. Номер получателя – не определён. Статус – не отвечено».

Один звонок. За минуту до исчезновения.

Восемь секунд.

Она распечатала лог. Приложила к распечатке показаний. Потом – позвонила в технический отдел.

– Мне нужно восстановить аудио этого звонка, – сказала она. – Даже если он не состоялся. Даже если это гудки. Мне нужно всё.

– Это невозможно, – ответил инженер. – Номер не определён. Соединение не установлено. Нет записи.

– Тогда найдите, откуда этот номер звонил ему. За последние сутки. Может, он кому-то звонил – и тот перезвонил.

– Это займёт время.

– У меня его нет.

Она положила трубку. Встала. Прошлась по кабинету. Мысли – как осколки стекла. Острые. Режущие.

Зачем звонить за минуту до исчезновения? Кому? Зачем восемь секунд? Почему не ответили?

Она открыла личное дело Рощина. Листала страницы. Фотографии. Справки. Выписки. Допросы. И – вдруг – остановилась.

На последней странице – приписка от руки. Карандашом. Почти стёртая. Но читаемая:

«Если что-то пойдёт не так – звони 7-33. Она поймёт».

Ни имени. Ни фамилии. Только цифры. И слово «она».

Анна переписала цифры на листок. Набрала внутренний номер архива.

– Мне нужны все дела, где встречается комбинация «7-33». Любой контекст. Любой год. Любой человек.

– Это может быть что угодно, – возразила архивариус. – Код подразделения. Номер кабинета. Шифр дела.

– Мне всё равно. Просто найдите.

Она положила трубку. Снова посмотрела на лог звонка.

11:59. 8 секунд. Неизвестный номер.

Внезапно – мысль. Она открыла базу данных камер наблюдения. Выбрала временной интервал: 11:58–12:00. Запросила записи со всех камер в радиусе 50 метров от здания прокуратуры.

Система зависла. Потом – выдала: «Нет данных. Камеры отключены на техническое обслуживание».

– Враньё, – прошептала Анна.

Она знала: техническое обслуживание камер проводится только по ночам. И только по заявке. А заявок не было.

Кто-то отключил камеры. Целенаправленно. За минуту до исчезновения.

В 16:30 ей позвонил техник.

– Мы нашли кое-что, – сказал он. – Номер, с которого пытались дозвониться Рощину – он зарегистрирован на одноразовую SIM-карту. Куплена в киоске у метро «Кузнецкий мост». Оплата – наличные. Без паспорта. Но… – он замялся, – мы смогли восстановить входящие звонки на этот номер. За последние сутки.

– И?

– Один звонок. В 03:17 ночью. С городского номера. Мы пробили его. Это – телефонная будка. На улице Пятницкой. Рядом с церковью.

Анна записала адрес. Поблагодарила. Положила трубку.

Телефонная будка. Ночью. Кто звонит из телефонной будки в три часа ночи? Шпион? Параноик? Или человек, который боится, что его прослушивают?

Она открыла карту Москвы. Нашла улицу Пятницкую. Церковь. Будку. Рядом – старый доходный дом. Кафе «У старого мельника». Цветочный магазин. И – аптека.

Аптека.

Она вспомнила: в показаниях Рощин упоминал, что перед допросом купил лекарство от головной боли. В аптеке. Недалеко от прокуратуры.

Она открыла базу видеозаписей аптек города. Запросила записи за вчерашний день. Фильтр: мужчина, 45–55 лет, темное пальто, очки.

Через двадцать минут – совпадение.

Аптека «Фармация №73». Улица Пятницкая. 18:42. Рощин. Без охраны. Без машины. Покупает «Цитрамон». Расплачивается наличными. Смотрит в камеру – как будто знает, что его снимают.

Но главное – не это.

Когда он выходит – за ним, через три шага, идёт женщина. Серое пальто. Капюшон. Лица не видно. Но походка – лёгкая. Молодая. И – в руке – телефон. Тот самый, с которого потом позвонили ему за минуту до исчезновения.

Анна замерла.

«Если что-то пойдёт не так – звони 7-33. Она поймёт».

7-33.

Аптека №73.

Совпадение?

Не бывает совпадений.

В 19:00 Анна вышла из здания. Дождь усилился. Она не взяла зонт. Прошла два квартала. Села в машину. Включила навигатор. Ввела адрес: ул. Пятницкая, д. 17.

Ехала молча. С мыслями, которые крутились, как шестерёнки в часах, отсчитывающих последние минуты.

Она не знала, кто эта женщина. Не знала, зачем она звонила Рощину. Не знала, жива ли она вообще.

Но знала одно: это – первая зацепка.

И она не остановится.

Даже если система скажет: «Лучше бы он умер».

Даже если начальник предупредит: «Ты идёшь одна».

Даже если след простужен – и кашляет кровью.

Она пойдёт до конца.

Потому что теперь – это не дело.

Это – месть.

За правду.

За свидетеля.

За себя.

Глава 3. Призрак в зеркале

Дождь стучал по крыше машины, как пальцы по крышке пианино – не мелодия, а предупреждение. Анна ехала по Пятницкой, включив дальний свет – не потому, что было темно, а потому, что хотелось видеть дальше, чем позволяла реальность. За рулём – её старый «Форд Мондео», с царапинами на капоте и запахом кофе и пистолетной смазки. На пассажирском сиденье – распечатка кадра с камеры аптеки. Женщина в сером пальто. Лица не видно. Но рука – с телефоном – запечатлена чётко. Как будто камера знала: это – ключ.

Она припарковалась у обочины, в сотне метров от аптеки. Не стала подходить сразу. Сидела. Смотрела. Запоминала. Людей. Машины. Окна. Двери. Особенно – двери. Та, из которой вышла женщина, вела не в аптеку, а в подъезд старого доходного дома – кирпичного, с лепниной, с балконами, с историей, написанной в трещинах на стенах.

Кто ты? Почему ты звонила ему? Почему – за минуту до исчезновения?

Анна достала телефон. Набрала номер технического отдела – того самого, что помог ей с звонком.

– Мне нужен доступ к личному облаку Рощина, – сказала она. – Всем его аккаунтам. Фото, документы, заметки, черновики. Всё.

– Это незаконно, – ответил техник. – Без санкции суда…

– У него исчез человек, – перебила она. – Ключевой свидетель. Если ты не поможешь – я найду того, кто поможет. И тогда – ты объяснишь прокурору, почему отказал.

Техник вздохнул.

– Дай мне час.

Она положила трубку. Вышла из машины. Подошла к аптеке. Зашла. Заказала бутылку воды. Пока кассир искала сдачу, Анна незаметно скользнула взглядом по камерам. Четыре. Все работают. Одна – направлена прямо на дверь подъезда.

– Можно запись за вчера? «С 18:30 до 19:00?» —спросила она, показывая служебное удостоверение.

Кассир побледнела.

– Я… я не имею права…

– Тогда позови директора.

Через пять минут Анна сидела в кабинете директора аптеки – пожилой женщины с добрыми глазами и твёрдым голосом.

– Я не могу дать вам запись без запроса, – сказала она. – Но… могу сказать, что эта женщина – приходила сюда трижды за последнюю неделю. Всегда – вечером. Всегда – одна. Покупала только чай. И всегда – смотрела на часы.

– Вы запомнили её лицо?

– Нет. Капюшон. Шарф. Но… – она замялась, – у неё была татуировка. На запястье. Когда она расплачивалась – я видела. Бабочка. Синяя.

Анна кивнула. Поблагодарила. Ушла.

Бабочка. Синяя. На запястье.

Она села в машину. Открыла базу розыска. Ввела: татуировка, бабочка, синяя, женщина, 25–35 лет. Система выдала 17 совпадений. Одно – с фотографией. Лицо размыто. Но запястье – видно. Та же бабочка. Имя: Лариса Семёнова. Бывшая секретарь Минфина. Уволена три года назад. Причина: «личное решение». Последнее место жительства – неизвестно.

Секретарь Рощина.

Анна сжала руль. Сердце билось чаще. Это не случайность. Это – цепочка.

В 21:17 ей пришло сообщение от техника:

«Нашёл. Облако – Google. Логин: “[e-mail]”. Пароль – дата рождения дочери (14.03.2001). Заходил последний раз – вчера, в 23:47. Есть папка “Diary”. Только текст. Без фото. Без видео. Но… там много. Очень много».

Анна открыла ноутбук. Ввела логин. Пароль. Система вошла.

Перед ней – список файлов. По датам. Последняя запись – вчера, 23:42.

Она кликнула.

14.05.2025, 23:42

Если ты это читаешь – меня уже нет. Или я – не я. Они умеют ломать людей. Не костями. Не болью. А тишиной. Тишина – их оружие. Они отнимают у тебя звуки: голос ребёнка, шум дождя, смех жены. Оставляют только эхо. Эхо собственного страха.

Я не герой. Я – трус. Я молчал, когда нужно было кричать. Я подписывал, когда нужно было рвать. Я улыбался, когда хотел плакать. Я предал тех, кто мне доверял. Предал себя. Предал правду.

Но теперь – всё. Я дал показания. Полные. Честные. Без купюр. Я знаю, что это – приговор. Но лучше умереть человеком, чем жить тенью.

Если меня не станет – ищите её. Она знает всё. Она – единственная, кому я доверял до конца. Даже больше, чем себе. Она – моя совесть. Моя память. Моя надежда.

Не пытайтесь найти меня. Меня уже нет. Ищите её. Только она может открыть то, что я спрятал. Только она знает, где лежит “чёрный ящик”.

Прощайте. Или – до встречи. В другом мире. Где правда не прячется в облаках.

А.Р.

Анна перечитала трижды. Каждый раз – мурашки. Он писал это, зная, что умрёт. Или – что его сделают мёртвым для мира.

«Она знает всё».

Кто она?

Не жена – та умерла пять лет назад. Не дочь – та живёт в Питере, учится в консерватории, не знает отца с тринадцати лет. Не любовница – Рощин не был из тех, кто заводит романы на стороне. Он был из тех, кто прячет чувства глубже, чем деньги.

Анна пролистала другие записи. Месяцы. Годы. Страхи. Сомнения. Имена. Даты. Схемы. Но – ни одного упоминания «её» по имени. Только – «она». «Она сказала…» «Она предупредила…» «Она боится…» «Она – единственная, кто понимает».

Одна запись – от 03.03.2024:

Сегодня она сказала: «Ты играешь в шахматы с дьяволом. И думаешь, что король спасёт тебя. Но дьявол играет без фигур. Он сжигает доску».

Я не понял тогда. Теперь – понимаю.

Другая – от 17.11.2024:

Она плакала. Впервые за все годы. Сказала: «Если ты начнёшь – они убьют тебя не сразу. Они убьют всё, что ты любишь. Потом – тебя».

Я спросил: «А если я не начну?»

Она ответила: «Тогда убьют меня».

Анна замерла.

«Тогда убьют меня».

Значит – «она» – тоже в опасности.

И, возможно, уже мертва.

Она вернулась к файловой структуре. В папке «Diary» – ещё одна скрытая папка. Название: «Mirror». Защищена паролем.

Анна ввела дату рождения дочери – не подошло. Ввела дату свадьбы – не подошло. Ввела «чёрный ящик» – не подошло.

Потом – вспомнила фразу из последней записи: «Где правда не прячется в облаках».

Она ввела: «not_in_clouds».

Система открылась.

Внутри – один файл. Название: «Ключ.txt».

Она кликнула.

Ключ – не в словах. Ключ – в детстве.

Помнишь, как мы читали Пушкина? Как ты смеялась, когда я путал строки?

«У лукоморья дуб зелёный…» – это не сказка. Это – карта.

Каждая строчка – шаг. Каждое слово – направление.

Найди дом, где поёт петух на крыше.

Найди окно, где свет не гаснет никогда.

Найди дверь, на которой нарисована бабочка.

Там – она.

И там – правда.

Анна откинулась на спинку кресла. Сердце колотилось. Это – шифр. Поэтический. Детский. Но – смертельно серьёзный.

«У лукоморья дуб зелёный…»

Рощин и «она» – читали Пушкина вместе. Значит – они знали друг друга давно. С детства? С института? С работы?

«Дом, где поёт петух на крыше» – возможно, дом с флюгером-петухом. Их в Москве – десятки. Но…

«Окно, где свет не гаснет никогда» – возможно, церковь? Больница? Или… музей?

«Дверь с бабочкой» – татуировка Ларисы. Та самая, синяя бабочка.

Значит – Лариса Семёнова – и есть «она»?

Но почему тогда Рощин не назвал её имени? Почему – загадки? Почему – стихи?

Потому что он знал: если его поймают – заставят говорить. А стихи… стихи нельзя вырвать пытками. Их можно только понять.

И понять может только тот, кто знает их историю.

Анна закрыла ноутбук. Посмотрела на часы. 23:08.

Она набрала номер Ларисы Семёновой – из базы. Автоответчик: «Абонент временно недоступен».

Набрала адрес последней регистрации – улица Профсоюзная, дом 87. Забила в навигатор.

Завела двигатель.

Дождь хлестал по стеклу. Фары выхватывали из темноты мокрые стволы деревьев, пустые остановки, силуэты прохожих – как призраки.