bannerbanner
Истеричка
Истеричка

Полная версия

Истеричка

Текст
Aудио

0

0
Язык: Русский
Год издания: 2023
Добавлена:
Серия «Женские трагедии»
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 5

Истеричка

1

Лиза выбросилась из окна сто лет назад. Ей было девятнадцать или двадцать, не помню точно, но это и не важно. Всё, похоронили девочку. Какие еще вопросы? Сколько можно сидеть и обсуждать: самоубийство это было или не самоубийство.

Мы, видите ли, сомневаемся. И у нас, разумеется, есть причины. Во-первых, у Лизы был маленький сын, во-вторых, хороший муж, и, в-третьих, она не оставила записки. Не удосужилась черкнуть. Но самое-то главное! Она не умерла. Точнее умерла, но не сразу. Лиза пришла в сознание и говорила, что не помнит, как сорвалась.

А какое, скажите, нам дело? Какое нам дело до Лизы? Кто мы вообще такие? Мы, по сути, случайные люди, всего лишь несчастные однокурсники и совсем не друзья. На творческих факультетах не бывает друзей. Мы друг друга терпеть не можем и никогда не трудились скрывать свою неприязнь. Нет, наша компания не клубок змей, мы журналисты, для нашей профессии вполне нормально друг друга немножко не любить.

Трагедия случилась в марте, это был очень холодный март високосного, кстати, года. Я помню этот март прекрасно: сквозняки, усталость, «никто меня не любит» и ничего хорошего. Весна была поздней, солнце являлось с утра до обеда, а к вечеру снова лупили морозы. Все ждали весну, всем казалось, весна что-то изменит, мы раздраженно слушали прогноз погоды и психовали: «Когда же уже, ну когда закончится эта чертова зима?»

Нервишки сдавали у многих, народ ругался, дрался, напивался, но худо-бедно все терпели. А Лиза шагнула с балкона. Асфальт был во льду, пятого этажа оказалось вполне достаточно, чтобы разбиться.

«Насмерть! – кричала какая-то бабка. – Насмерть!» Соседи, которые столпились возле тела, думали, что скорая повезла Лизу в морг. А нет, оказалось, не насмерть. Лизу отвезли в больницу, там она прожила еще месяц.

Весь этот март, пока врачи работали, мы дружно помалкивали. Боялись лишний раз спросить: «Ну? Как там Лиза?» Все вели себя так, как будто Лиза лежит с аппендицитом, и переломчик позвоночника у нее совсем-совсем легенький. И я молчала, что-то не позволяло мне открывать рот, я не хотела распугать своим ядовитым языком те силы, которые вытаскивают людей из реанимации.

И потом! Потом, когда Лиза умерла, мы тоже молчали. Похороны обошлись без истерик, без долгих рыданий, мы делали вид, как будто эти похороны не имеют к нам прямого отношения. Какая-то девушка, вроде бы с нашего факультета, когда-то прыгнула с какого-то там этажа…

Сейчас понятно: это был тихий шок, он сопровождал наши первые встречи со смертью. Нам было тогда восемнадцать, мы еще до конца не поверили, что человек смертен, нас это удивляло, язык немел от удивления.

Но время прошло, и лет через пять всех неожиданно прорвало.

Теперь каждый раз, как только двое или трое из нас попадают за один стол, разговор обязательно выезжает на Лизу. И это странно, это попахивает каким-то садизмом: мы заказываем чашку кофе или бокал пива, грызем фисташки, кидаем пару дежурных фраз, и уже перед вторым подходом официанта кто-нибудь начинает вспоминать похороны.

Мы хорошо запомнили эти похороны. Мама подходила к гробу, поправляла Лизе белую косынку, с таким лицом она косынку поправляла, как будто дочь ее лежала не в гробу, а выступала на школьном концерте. Лет десять мы мусолим эти похороны. За это время многое поменялось в нашей жизни, из дешевых кафе мы пересели в дорогие рестораны, но Лизу таскаем с собой.

Мы роемся в ее трагедии, как в собственном шкафу. Нам хочется еще, еще разок перетряхнуть ее выдрипистые шляпки, ее зеленые перчатки, в которых узкая ладонь казалась лягушачьей лапкой, а плащ, ее широкий черный плащ, летел по лестнице, и наша пыль и грязь к нему не приставали, загадочным каким-то образом… И сумочка! Мы все, оказывается, помним, какая у Лизы была сумочка – лаковая, красная, в ней еле-еле помещалась тетрадь с конспектами, расческа и помада… И каблучки мы помним, Лиза всегда носила шпильку, даже беременная. Ее живот мы тоже в покое не оставляем, он казался большим… «Вы помните, какой огромный был у нее живот?» – «Не такой уж огромный, это только казалось». Лиза была невысокой и хрупкой, со своим животом она была похожа на молоденькую кошку, которая нагуляла в первый раз.

Все это мы перетираем с радостью, и даже с наслаждением. И наслаждение оттого острее, что эта сада-маза приправлена тонкой горечью. Горькое все чувствуют, но никто не признается. Мы никогда не говорим друг другу, что думаем на самом деле.

2

Большое счастье, что мы встречаемся нечасто, на бегу и почти всегда случайно. Сегодня объявился Бражник. Был у нас такой мальчик, восхищенный и загадочный, ходил все время с книжечкой. «Сто дней Содома» называлась книжка, Маркиз де Сад ребенку нравился. Но обошлось. Сегодня Бражник – доктор философии в Александрийском почему-то университете. В городе оказался проездом, Бражник всегда проездом и, слава богу, редко мне звонит.

– Дорогая моя! – как ни странно, он был рад меня слышать. – Не прячься, не выдумывай никаких срочных дел, нам обязательно нужно встретиться…

Я хотела сбежать, как раз собиралась придумать срочное дело, но не успела.

– Возможно, ты этого и не заметила, – он сказал, – но третья мировая уже началась, мир катится в очередную пропасть, и кто его знает, свидимся мы еще или нет…

Раз такие дела, то я, конечно, согласилась поболтать. Но перед выездом на всякий случай позвонила Аллочке.

– Бражник в городе, – я ее предупредила, – зовет на кофе. А я боюсь встречаться тет-а-тет с этим маньяком…

– Не могу говорить, – она мне ответила, – я в офисе. Я ничего не слышу!

Аллочка, если позвонить ей на работу, всегда говорит таким голосом, как будто ей зажали нос прищепкой. Она работает в банке, у них так принято, они там все гундят, и Аллочке требуется некоторое время, чтобы перейти на обычный человеческий тон.

– … ты, конечно, со своими барскими замашками не сможешь себе такого представить, но я тебе сообщаю: мой офис занимает целый этаж, нас тут набили двести человек. Да, вот такой вот у нас крутой банк, что мы все как овцы сидим в одном загоне. К твоему сведению, я стою в очереди на принтер уже десять минут, а мой начальник – латентный гомосексуалист, я сегодня в новом платье, а он в упор его не видит. Он хочет, чтобы я в свой единственный выходной пробежала десять километров на банковской спартакиаде.

– Что, правда? – я не поверила.

– Да, а что ты удивляешься? Что ты сразу стонешь? Это у нас называется новая корпоративная политика. А ты звонишь мне со своими глупостями… Ты вообще в курсе, куда все катится? Человечество попало в офисное рабство…

Аллочка гундела недолго. Она всегда сначала немного погундит, чтобы вернуть себе самоуважение, а потом возьмет и забронирует столик в каком-нибудь скучном, но респектабельном месте.

На этот раз она взяла отдельный кабинет для некурящих в новом китайском ресторане. Старый центр, швейцар-китаец в костюме тибетского монаха, вид из окна на городской собор, и все официантки в кимоно…

Когда Лиза была жива, мы в такие места не ходили. Все наши гулянки проходили в общаге, иногда прямо на крыше. В теплые дни мальчики выползали туда с гитарами. Нет, это была не самодеятельность, мы просто немножко пили водку и немножко пели русский рок, тогда он был как раз на пике.

Меня отпевали в громадине храма,

Была я невеста, прекрасная дама…

ДДТ, «Белая птица», альбом 1996 года. Эту песню часто пел Саня Синицкий. Он считается главным виновником всего, что случилось с Лизой. К нему она рвалась в тот мартовский вечер, а муж не пускал, муж запер ее в квартире, поэтому она и дернулась на балкон. Синицкий в это время отмечал свой день рождения, какая-то левая баба сидела рядом с ним… Он пел все ту же песню, только уже не для Лизы.

Душа моя рядом летала и пела,

А люди, не веря, смотрели на тело…

Вот так вот.

Мы не любим Синицкого, и поэтому во время каждой эксгумации долго-долго его грызем. Но забегать вперед не буду, до Синицкого еще доберутся.

Ресторан «Шанхай» находится рядом с вокзалом, поэтому Бражник приехал сразу с чемоданом. И не таким уж страшным он показался мне маньяком. Он распушился, он где-то хорошо и вкусно питался все эти годы, он стал похож на белого холеного кота. Пальтишко терракот на нем висело непринужденно, на шее вместо бабочки была повязана красная арафатка. Представляю, как он удивился, когда увидел Чернушкину.

Чернушкину никто не приглашал, понятия не имею, как она оказалась у нас за столом. У нее всегда был талант чуять попой, в нашей профессии это очень ценное качество, и Чернушкиной оно пригодилось. Она сейчас работает в областной Думе, то ли командует пресс-центром, то ли баллотируется… Не знаю точно, я двести лет не видела Чернушкину.

Раньше это была мелкая, очень худая, резкая девушка, которая все время что-то объявляла с кафедры. Последний раз мы с ней случайно встретились через пару дней после нашего выпускного. Чернушкина околачивалась возле Думы.

«Ищу работу», – она сказала. «Какую?» – я спросила. Она и глазом не моргнула, говорит: «В начальство. Хочу в начальство, куда же мне еще идти?»

С тех пор мы не виделись. Но время от времени ко мне на фейсбук приходят странные посты, Чернушкина вешает умные мысли из какого-то цитатника. Предпочитает классиков, вчера она выдала из Бальзака: «В мире, где все горбаты, стройность считается недостатком». Между классиками проскочило что-то личное: «Я не люблю людей, которые… чего-то там такое из себя…». К чему это все? Не знаю. Возможно, все просто: Чернушкина любит цитаты, но утверждать не берусь.

Мои друзья потешались над китайским меню, лапшичку, уточку им не хотелось, они заказывали «что-нибудь такое», а я немного опаздывала. Застряла в пробке, и всего-то в двух шагах, мне нужно было протащиться метров пятьсот вверх по набережной и повернуть к собору, «Шанхай» как раз напротив. С дороги видно и черные купола, и золотые кресты, но ползти до них пришлось минут двадцать. Потом я сделал кружочек вокруг церкви, потому что не могла найти себе парковку. Белая пятерка БМВ раскорячилась на два места, но я протиснулась, припарковалась рядом с батюшкой и перешла дорогу. У входа в ресторан стоял переодетый «шаулинец», он поклонился и ударил в гонг.

Полчаса… Обратите внимание, я опоздала всего на полчаса, но за это время мои друзья успели проскочить официальную часть. Никого не парило, что там в Думе, что там в банке, как там у Бражника в Египте… Когда я вошла, они уже обсуждали, как Лиза, бедная, стояла на балконе.

3

Откуда они могли знать, как она там стояла? Никто не видел, никто не стоял рядом с ней, но все успели пристроить Лизу в свои душещипательные очерки о молодых самоубийцах. Публике нравится душещипательное, и мы стараемся, щипаем.

Мы сочиняли, как нежная хрупкая девочка дрожала на ледяном ветру (действительно, был сильный ветер), как она залезала на стул (мы сомневались, на стул ли она залезала), как посмотрела вниз на мужа, муж в это время вышел из подъезда… Она ему сказала, это слышали свидетели, Лиза предупредила: «Я сейчас прыгну». Она произнесла это спокойно, без визга, только повысила голос, чтобы ее было слышно внизу. «Я сейчас прыгну» – и все, больше она ничего не говорила.

Муж повернулся. Он был уравновешенным человеком, все так и говорили про него: уравновешенный – но именно в эту минуту, когда смотрел на свой балкон, задравши голову, на пятый, он не выдержал. Кто-то из особо одаренных уверял, что муж кричал: «Я убью его!» Или: «Я убью тебя!» Но нет, такого он не кричал, это всего лишь наши затертые штампы. На самом деле муж сказал ей: «Истеричка! Истеричка! Истеричка!» У него сорвалось три раза, свидетели сошлись в подсчетах. А потом уже Лиза отпустила руки и полетела.

Все говорят «выбросилась из окна», но для Лизы это слишком вульгарно. Я всегда говорю «полетела». Когда Лиза шагала в воздух, она хотела вверх, не вниз, а вверх.

Это не совсем понятно с точки зрения бытовой логики, и тяжело поверить, что Лиза вдруг забыла закон земного притяжения. Поэтому Аллочка надо мной каждый раз смеется, когда я говорю «полетела».

– Да! – я сразу начинаю упираться. – Она забыла! Такое бывает. Бывают в жизни молодой красивой женщины такие ситуации, когда она не помнит ни про какое притяжение…

Я не первый раз пытаюсь объяснить свою версию, но меня все время перебивают. Журналисты любят друг друга перебивать, для нас это нормально. Потому что нам совсем неважно кого-то услышать, никто не хочет слушать – все хотят сказать.

– Никуда она не полетела, начнем с этого, – перебила меня Чернушкина.

– Подождите! – я еще раз попыталась. – Если человек прыгает с балкона это не значит, что он хочет умереть…

Мне не дали закончить, может, оно и к лучшему, конечно.

Чернушкина напирала:

– Девушка выбросилась из окна с пятого этажа при свидетелях. Как это называется? Стандартное самоубийство. Безусловно, в состоянии аффекта. Разумеется, у Лизы было помутнение. Нормальная женщина никогда…

– Дайте, дайте мне сказать!

Бражник протиснулся, руку вытянул вверх, как в школе, и сразу пальцами, как связкой колокольчиков, начал трясти – это его старая привычка.

– У меня был случай, – он спешил сообщить. – Представляете? Погнулся ключ от квартиры. А сделать новый я забыл, мне было некогда, и я все думал: завтра, завтра… И вот в один прекрасный день я прихожу домой, вставляю ключ в замок, начинаю поворачивать и чувствую: сейчас сломается…

– При чем здесь ключ? – не поняла Чернушкина. – Мы говорим про балкон.

– Притом, дорогая моя, притом! Я же понимал, что ключ сломается. Нажимаю – не идет, если нажать сильнее – сломается. Это же было очевидно! И ты не поверишь, я его уже почти вытащил, но вдруг в какую-то секунду мою руку как будто кто-то заставил – и я повернул! Знал, говорю же тебе, знал, что ключ сломается, но повернул. Ключ, конечно, остался в замке. А дело было ночью, в чужом городе… Пришлось бежать куда-то, искать мужика с пилой, подняли шум на весь подъезд…

Аллочка смотрела на Бражника прямо, не отрываясь, и между делом хлопала ресницами. Со стороны могло показаться, что она очень внимательно слушает. На самом деле Аллочка просто хлопает ресницами, она всегда так делала, ресницы у Аллочки длинные и создают иллюзию некой эмоциональной реакции.

– Я все равно не понимаю, – она сказала, – это какая же такая любовь должна на голову свалиться, чтобы женщина превратила себя в Анну Каренину? Взяла – и сиганула из окна?

Вопрос традиционный, и в этом месте, каким бы ни был наш состав, мы дружно начинаем ухмыляться.

– Ох! Да какая ж там любовь!

– Любовь… – я тоже делаю глумливое лицо и обычно добавляю: – Едрит твое налево!

– Это с кем? С Санечкой что ли любовь? – морщит лобик Чернушкина. – Да он по жизни озабоченный! За кем он только ни таскался…

Чернушкиной повезло, она вышла замуж за надежного соратника по партии с целью продолжения рода и оптимизации народного хозяйства. Любовь и все, что с этой скользкой темой связано, Чернушкину никогда не беспокоило.

А вот Аллочка еще ждала, ждала, бесстыдница, каких-то неожиданных страстей, хотя была чудесно замужем и, в отличие от некоторых, получала и кофе в постель, и завтрак в постель, и ужин тоже в постель.

Аллочкин муж очень любит готовить и балует ее вкусненьким. Она переедает, толстеет немножко, но в глубине души мечтает, что будут, будут у нее и прыжки в мешках, и бег с препятствиями…

Конечно, в этом она признаваться не стала и сразу со всеми вместе закивала и начала оправдываться:

– А я и не сказала, что любовь! Я говорю: какая уж тут может быть любовь? Какая уж?!..

– Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда!

Это Чернушкина. Прокукарекала свою любимую цитатку и плечиком, и сразу плечиком задергала. На первом курсе она где-то подцепила этот тезис и так вот до сих пор не излечилась. Откуда, из каких борделей это фраза, Чернушкина не выясняла. А меня немножко замутило, когда я снова это все услышала.

– Водички! – я попросила официантку. – Можно мне водички?

– Нет, Лиза, конечно, увлеклась, – Бражник сделал корректировку, – Лиза, безусловно, влюбилась. Я бы лучше сказал: вошла в роль. Вы же знаете, она не сразу поступила к нам на факультет, один год она училась в театральном, и в ней было очень много актерства…

– Я же говорю, – вставила Аллочка, – Анну Каренину обчиталась.

– Да! Может быть! Серьезный муж и молоденький любовник – это же такой простенький классический сюжет…

Бражник был знаком с Лизой ближе всех, он, как обычно, захотел нам выдать сразу все и побыстрее, но его перебила Чернушкина.

– Какой был муж! Какой был муж! – она застонала. – Богатый! Высокий! С квартирой…

– Богатый муж! – Бражник усмехнулся. – Дорогая, ты в своем репертуаре! Поверь мне, милочка, Лиза никогда всерьез к деньгам не относилась, и если бы не мать…

– Не трогай маму! – Чернушкина его обрезала. – Мать – святое!

– Вы же помните Лизу! Она была очень легкомысленная, вы все считали ее избалованной дурочкой…

– Ничего мы не считали! – Аллочка начала отвираться.

– Да ладно, – он улыбнулся, – Лиза действительно была легкомысленной, но эта легкость ей шла. Вы знаете, мы с ней частенько заходили в книжный, и она, не глядя на цену, покупала очень дорогие книжки. Она всегда так легко расставалась с деньгами…

Я никогда не понимала, как Бражнику удается сочетать финансы с тонкими вещами. В каждую сентиментальную историю он умудряется вставить приход и расход.

– Но если все-таки любовь, то почему… – это у меня вырвалось.

Не знаю, как я могла о таком подумать, какие-то остатки романтизма проскочили.

– Что? – меня переспросили.

– Что, что? Я не расслышал…

– Ничего, – я спохватилась вовремя и снова попросила: – Воды! Воды!

В итоге версию с любовью мы сразу отметаем. Люди мы все травмированные, и нам очень сложно простить третьим лицам малейшую претензию на это чувство.

4

Размазать Синицкого – обязательный пункт в нашем протоколе. Поливать Синицкого всегда приятно, поэтому мы быстро заводимся и начинаем орать.

– Мажор сопливый! – запевает Чернушкина. – Маменькин сынок! Вы в курсе, что он в парикмахерскую ходил каждую неделю? Все чего-то себе ровнял, все ровнял…

– Мне всегда казалось, – Бражник приступает аккуратно, – мне всегда казалось, что в этом человеке есть какая-то подлость…

– А я его недавно видела, – Аллочка заулыбалась, – он был в черных ботинках! Черные ботинки под белые брюки – такое фу-у-у…

– Дебил! Купил диплом – и тот не смог нормально защитить!

Мне нравится, как Чернушкина ругается. Особенно удачно у нее выходит «Идиот!» «Идиот» она проговаривает по буквам – и сразу глазки у нее идут навыкат. Но я то! Я ведь тоже живой человек! Я тоже хочу лягнуть Синицкого. Да с удовольствием! И палочку китайскую в ладонь ему насквозь. Но, к сожалению, я не очень хорошо помню этого человека.

Он рассыпается на мелкие запчасти: блондинчик, слащавенький, темные очки, барсетка, зипповская зажигалка, пару раз пытался мне подкурить… И гитара, гитару я помню. И что любил ДДТ, и песню похоронную, которую он часто пел, я тоже запомнила.

Свеча догорела, упало кадило,

Земля, застонав, превращалась в могилу.

Я прыгнула в небо за смелой синицей,

Теперь я на воле, я белая птица…

«Птица-а-а-а-а-а-а» – он тянул вполне прилично, как будто резал воздух, а потом распускал это «а» широко… И все, больше ничего от Синицкого не осталось, поэтому мне трудно сообразить, какую, ну какую статейку ему припаять. Я слишком долго думала, Чернушкина меня опередила.

– Фуфло мужик! – она прекрасно справилась. – Когда Лизкин муж его отметелил – ой, мама! Как он сразу перессал…

– Я слышал, – Бражник немножко мнется, – не знаю, говорить об этом или нет…

Бражник всегда немножко помнется, помнется, а потом возьмет и выдаст какую-нибудь невинную похабень.

– Говори! – мы его подгоняем. – Говори!

– … есть версия, – он теребит салфеточку, – что Лизу очень привлекал его размер.

– Хьхи!

Аллочка до сих пор хихикает над такими вещами, счастливая, но Бражник говорит вполне серьезно.

– Синицкий был уверен, что он единственный мачо на весь наш курс. Он очень гордился своим размером. Размером своего… – Бражник начал звенеть пальцами, подыскивая слово: – Как это сейчас культурно называется?

Я хотела подсказать, он сам выкрутился.

– Органа! – он сказал и руку вверх, и палец пистолетом. – Я замечал, что в туалете он всегда слишком далеко стоял от писсуара и все вытряхивал, вытряхивал…

– Бражник! – Чернушкина дернула плечиком. – Я ем!

Чернушкина трясет кудряшками и дергает плечом. Это не тик, она всегда так делает, если ей что-то не нравится.

– Да, извини, – Бражник улыбнулся коварно, еще как коварно, – я знаю, тебе неприятно. Мне тоже было не очень приятно на него смотреть, когда он там стоял – вытряхивал. Я думаю, он просто хотел лишний раз продемонстрировать…

Бражник надеялся испортить Чернушкиной аппетит. Но это мало кому удается, аппетит у нее всегда был хороший. Она ела много, быстро и никогда не толстела. Уплела целый тазик черной холодной лапши – и хоть бы что.

– Я ем! – она повторяла. – Я ем!

– Да, да, прости.

Бражник кивал понимающе и ладонь, конечно, к сердцу прижимал. Я сразу поняла: теперь он целый вечер будет гнуть свою линию про размер.

– Но я же видел, как девки за ним бегали! То одна рыдала! То другая! Синицкий был в себе очень уверен, он думал, что у него самый большой…

– Бражник, хватит, – Чернушкину слегка подтрясывало, – ну правда, хватит!

– Да как же ты не понимаешь? Я же не просто так об этом говорю. У них же отношения строились на сексе! А в сексе, милочка моя, если ты не в курсе, любая ерунда может сыграть свою роль…

– Бражник! – Чернушкина тряхнула кудряшками. – Тебе давно пора жениться! Ты не тяни, не запускай, надо как-то уже успокоиться, как-то вылечить поскорее все твои детские комплексы…

Бражник сделал наивные глаза, он очень хорошо умеет это делать.

– Да? – он спросил. – Ты так считаешь?

– Точно тебе говорю! Женись, Бражник! Тебя еще можно спасти.

Чернушкина немножко нагрубила, она всегда была резкой. А между прочим, я разглядела у Бражника на пальце интересный камешек. Он носит изумруд в прямоугольной оправе, почти такой же, как у меня. Он тоже сразу же подсек мое колечко, взял меня за пальчики и промурчал, что наши камешки от чего-то там такого страшного нас защищают.

5

Лиза и Синицкий – это сочетание мне отдаленно что-то напоминает… Шампанское с водкой, скорее всего, – смесь дикая, бессмысленная, и химические реакции в этом коктейле проходят также стремительно. За столом вот это мое тонкое наблюдение звучит немного проще.

И как же быстро они успели снюхаться! – Аллочка читает мои мысли.

Мы все удивляемся этому обстоятельству и сразу начинаем сопоставлять события, подсчитываем сроки.

– На первом курсе Лиза была беременная, – Аллочка рассуждает, – весной она родила…

– В феврале, – Чернушкина поправила, – я знаю точно, ребенок был февральский.

– Хорошо, в феврале родила, летом каникулы, а осенью она уже с Синицким. Я даже знаю, в какой день…

Аллочка хотела поделиться, но пока она моргала, Бражник прошмыгнул вперед.

– Я помню, помню! – он засуетился. – Я помню странный эпизод… На лекции по философии, нам читали Ницше. – Он уточнил: – Вы тоже должны эту лекцию помнить!

– Естественно, мы помним, – Чернушкина усмехнулась, – Бражник, даже и не сомневайся.

– Вы все пропускали, а я был на каждой паре…

– Пушистик! – я его погладила по спинке.

– Это было еще зимой, – он улыбнулся, – у Лизы был уже большой живот, но платья она всегда носила короткие. Она никогда не прятала свои ножки. Вы помните, какие у Лизы были ножки?

Бражник прищурился хитро, как фокусник, и я увидела, я вместе с ним тоже увидела Лизу и вспомнила ножки.

– Точеные ножки в черных колготках.

– У нее было платье такого цвета, как шоколад. Из мягкой ткани… – Бражник показывал пальцами, как будто щупал сукно. – Ткань похожа на мех. Какая-то чудесная шерсть! Мне все время хотелось потрогать…

– Ангорка, – Аллочка прогундела, – тогда все рынки были завалены китайской ангоркой.

– Наверно…

Бражник закрыл глаза, чтобы вспоминалось лучше, он стал похож на грустного кота.

– И что-то такое летящее на ней всегда висело, платок или палантин… А вы еще все подбегали к ней, я помню, помню, вы просили потрогать живот, чтобы загадать желание. Что вы там загадывали-то? А? Вот дурочки…

– Я не трогала живот, – говорю, – я была в ужасе от живота! Восемнадцать лет – какие дети?

– Ближе к теме! – Чернушкина подстегнула.

– Так вот, рассказываю. На этой лекции Лиза сидела рядом с Синицким. И что удивительно, до этого он никогда не приближался к ней и вдруг садится рядом и сразу начинает ее отвлекать. Я даже знаю, над чем они смеялись! Он рисовал меня с хлыстом, я тогда увлекался Маркизом де Садом, и этот засранец…

На страницу:
2 из 5