После тридцати

Она окинула взглядом спальню в последний раз. Это было прощание. Не с мужем – с иллюзией, в которой она жила все эти годы. С иллюзией любви, стабильности и счастливого будущего.

Они вышли из подъезда в промозглый полдень. Алина села в старенькую, видавшую виды иномарку Кати, и та тронулась с места.

– Главное – не оглядываться, – сказала Катя, будто угадав ее мысли. – Впереди только лучшее. Поверь мне. После дождя всегда бывает радуга. Даже если этот дождь из говна и палок.

Алина не ответила. Она смотрела в боковое стекло и видела, как уплывает назад ее прежняя жизнь – роскошная, нарядная и абсолютно фальшивая, как декорация.

Квартира Кати была полной противоположностью ее аскетичного жилища с Андреем. Здесь пахло пирогами, красками и детством. Повсюду были разбросаны игрушки, на стенах висели яркие, наивные рисунки Вани, на полках теснились книги, сувениры из поездок и горшки с комнатными растениями. Здесь было тесно, уютно и по-настоящему.

– Ваня у мамы, так что можем реветь вволю, – объявила Катя, запирая дверь. – Размещайся. Диван раскладывается. Ванная там, полотенца в шкафу. Чайник уже кипячу.

Алина поставила сумку посреди комнаты и беспомощно огляделась. Этот милый хаос давил на нее, вызывая панику. Здесь не было ни одного прямого угла, ни одного предмета, стоящего строго на своем месте. Здесь была жизнь, настоящая, неуправляемая, и она была к ней не готова.

– Я… я, пожалуй, прилягу, – сказала она.

– Ложись, – кивнула Катя. – Я тебя не трону. Поспи. Тебе сейчас только это и нужно.

Алина не стала раскладывать диван, просто упала на него лицом в подушку. Она не спала. Она лежала и слушала, как на кухне звенит посуда, как Катя разговаривает по телефону с клиентом, договариваясь о встрече. Обычная жизнь. Которая шла без нее.

Вечером Катя накормила ее пельменями и заставила выпить ромашковый чай. Алина ела механически, не чувствуя вкуса. Потом Катя усадила ее перед телевизором и включили какой-то старый, дурацкий комедийный сериал. Алина не смеялась. Она сидела, укутавшись в плед, и смотрела в экран пустыми глазами.

Поздно вечером зазвонил ее телефон. На экране горело имя «Андрей». Алина вздрогнула и уронила телефон, словно обожглась.

– Дай сюда, – Катя подхватила аппарат. – Алло? – ее голос стал ледяным и опасным. – А, здравствуйте, многоуважаемый папаша. Освободились от воспитания будущего наследника? Что тебе нужно? Она не может подойти… Нет, я не передам… Знаешь, что ты можешь сделать? Ты можешь идти… ой, да очень далеко. И не звонить сюда больше. Все вопросы – через нашего адвоката. Какого адвоката? А вот какого-нибудь очень злого и беспринципного. Спокойной ночи.

Она положила телефон на стол и удовлетворенно хмыкнула.

– Приехал, видимо, домой, а птичка-то улетела. Теперь пусть понервничает. Молодец, что не стала с ним говорить. Сейчас он будет давить на жалость, рассказывать, как он запутался, как он несчастен, как он хочет все исправить. Бла-бла-бла. Стандартная программа самцов, попавшихся на измене.

Алина молчала. Глупая, слабая часть ее все же ждала этого звонка. Ждала, что он скажет, что это был ужасный розыгрыш, что он передумал, что он любит только ее. Но он не любил. И это было единственной правдой.

Ночью, в темноте, на неудобном раскладном диване, ее снова накрыло. Она тихо плакала, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Катю. Слезы текли по вискам и капали на чужую подушку. Она чувствовала себя такой одинокой, такой ненужной, такой выброшенной за борт жизни. Ей было тридцать лет. Ее брак рухнул. Ее карьера была под угрозой – кто будет всерьез воспринимать женщину, которую бросили ради молоденькой? Ее тело менялось, предавая ее, обрастая ненужными килограммами и морщинами. Впереди была только пустота.

Она встала и на цыпочках прошла в крошечную ванную. Включила свет и вздрогнула от своего отражения. Запухшее, бледное лицо. Красные, опухшие глаза. Растрепанные волосы. В этом человеке из зеркала не было и следа от той ухоженной, уверенной в себе женщины, которой она была всего вчера утром.

Она подошла ближе, упершись руками в раковину. Она всматривалась в свое лицо, ища в нем то, что могло так разонравиться Андрею. Вот они, морщинки. Глубже, чем вчера. Вот второй подбородок, намечающийся от слез и стресса. Дряблая кожа на шее. Она была развалом. Руиной.

«Взрослая женщина», – снова прозвучал в памяти его голос. Да, именно. Взрослая, немолодая, никому не нужная женщина, которую променяли на свеженькое, молодое тело, способное родить ему сына.

Она тихо ахнула, отшатнулась от зеркала и опустилась на крышку унитаза, снова рыдая, уже беззвучно, сотрясаясь всем телом от беззвучных, удушающих спазм. Депрессия, темная и липкая, как смола, затягивала ее с головой. Она не видела выхода. Не видела смысла вставать с этого дивана, жить дальше, что-то менять.

Она была сломлена. И самое ужасное, что она сама себя в этом винила. Недостаточно красивой. Недостаточно молодой. Недостаточно интересной. Не смогла удержать. Не смогла родить. Не смогла стать той, кого бы не предали.

Она вернулась в комнату и упала на диван. За окном медленно светало. Начинался новый день. Первый день ее жизни после Андрея. После тридцати. Он был серым, безнадежным и пугающим. Она закрыла глаза, желая только одного – чтобы это все оказалось дурным сном. Но это был не сон. Это была ее новая, горькая реальность.

Глава 3

Дни сливались в одно бесформенное, серое пятно, лишенное смысла и временных ориентиров. Алина жила на раскладном диване Кати, как потерпевшая кораблекрушение на крошечном необитаемом островке посреди океана собственного горя. Она почти не вставала, не отвечала на звонки с работы, игнорировала сообщения от немногих подруг, которые, видимо, уже успели узнать о ее позоре.

Ее мир сузился до размеров этой заставленной комнаты: до дивана, до экрана телевизора, который вечно работал на фоне, показывая какие-то бессмысленные сериалы, и до холодильника, который стал ее главным врагом и единственным утешителем.

Депрессия, которую она поначалу ощущала как острую, режущую боль, теперь превратилась в нечто иное – тяжелое, вязкое, аморфное существо, которое поселилось у нее внутри, пожирая ее по кусочкам. Она не плакала больше. Слезы иссякли, оставив после себя пустыню абсолютного безразличия. Ей было все равно. На все.

Катя пыталась бороться с этим. Она будила Алину по утрам, заставляла ее принять душ, готовила завтраки. Но Алина выполняла все это механически, как запрограммированный робот, а потом снова возвращалась на диван, завернувшись в плед, и уставлялась в телевизор, не видя и не слыша ничего.

– Аля, ну давай хоть куда-нибудь сходим. В кино? На прогулку? – уговаривала ее Катя вечером, возвращаясь с работы.

– Не хочу, – глухо отвечала Алина, отворачиваясь к стене.

– Так нельзя. Ты сгниешь тут заживо.

– Уже сгнила.

Единственным, что хоть как-то отвлекало ее от невыносимой реальности, была еда. Вернее, не еда, а сам процесс поглощения пищи. Это был животный, инстинктивный порыв заткнуть ту дыру, что зияла у нее внутри, залить хоть чем-то ту черную пустоту, которая разъедала ее изнутри.

Она ела все подряд, без разбора, не испытывая голода, не получая удовольствия от вкуса. Целые пачки печенья, банки соленых огурцов, хлеб, обильно намазанный шоколадной пастой, остатки вчерашнего ужина. Она наедалась до тошноты, до тяжести в желудке, которая хоть как-то отвлекала от тяжести на душе. Потом ей становилось плохо, она лежала, страдая от изжоги и ненависти к себе, и давала себе слово больше никогда этого не делать.

Но проходило несколько часов, и она снова брела к холодильнику, движимая слепой, неконтролируемой силой. Ее тело, и без того начавшее изменять ей еще до кризиса, теперь мстило ей с удвоенной силой. Кожа стала сальной, на лице высыпали прыщики от сладкого и жирного, весы, на которые она все же встала однажды утром, показали пугающую, невозможную цифру. Она прибавила почти пять килограммов за эти несколько недель. Пять килограммов стыда, отчаяния и потери контроля.

Однажды утром Катя, уходя на встречу с заказчиком, положила ей на тумбочку листок с номером телефона.

– Это мой знакомый, хороший психолог. Позвони ему, Аля. Договорись о встрече. Тебе нужна помощь. Профессиональная.

Алина молча взяла листок и сунула его под подушку. Она не верила, что какие-то разговоры смогут помочь. Ее боль была слишком физической, слишком реальной.

Она пыталась читать, чтобы отвлечься, но буквы расплывались перед глазами, не складываясь в слова. Она включала музыку, но любая мелодия казалась ей чужой и раздражающей. Даже сон не был спасением – она просыпалась посреди ночи от собственного храпа, который появился из-за лишнего веса, и лежала в темноте, слушая, как храпит на раскладушке Ваня, которого Катя забрала от матери, и чувствовала себя в ловушке в этой чужой, слишком тесной и слишком шумной жизни.

Единственным, что хоть как-то цепляло ее внимание, были звонки от Андрея. Он звонил раз в несколько дней, настойчиво и холодно. Катя сначала брала трубку и отшивала его, но однажды Алина все же взяла телефон сама. Ей вдруг показалось, что она должна услышать его голос. Что, может быть, в нем она найдет хоть каплю того, что чувствовала сама.

– Ну что, одумалась? – спросил он без предисловий. – Готова к цивилизованному диалогу?

Его голос был ровным, деловым. В нем не было ни капли сожаления или вины.

– Что ты хочешь, Андрей? – устало спросила она.

– Я хочу решить вопрос с квартирой. Ты понимаешь, что тебе там больше не жить? Тебе нужно съезжать. Я готов предложить тебе денежную компенсацию. Вполне адекватную.

– Ты выгоняешь меня из моего дома? – прошептала она, чувствуя, как ком подкатывает к горлу.

– Это не твой дом, Алина, – холодно парировал он. – Юридически он принадлежит моей матери. А морально… Морально он никогда не был твоим, если уж на то пошло. Ты просто в нем жила. А теперь ситуация изменилась. Мне нужно думать о будущем. О своем ребенке.

Каждое его слово было ударом ножа. Холодным, точным, безжалостным.

– Ты не можешь так поступить, – слабо попыталась она возразить.

– Могу. И поступаю. Я отправлю тебе на почту проект соглашения. И номер счета для перевода денег. Изучи. Если устроит – подпишем и разойдемся мирно. Если нет… – он сделал паузу, и в его голосе прозвучала явная угроза, – тогда будем решать все через суд. А там, сама понимаешь, ты можешь остаться и без денег. У тебя же есть работа, ты самостоятельная женщина. А у Вики… у Вики скоро будет ребенок на руках.

Он положил трубку. Алина сидела с телефоном в руке и смотрела в стену. В ее голове звенело. Он не просто бросил ее. Он вычеркивал ее из своей жизни с беспощадной эффективностью, как стирают ненужные файлы с компьютера. Их общий дом, их общая история, семь лет жизни – все это превращалось в «адекватную денежную компенсацию».

В тот вечер она снова наелась до отвала. Катя принесла домой пиццу, и Алина умяла почти целую одну, заедая ее шоколадными пряниками и запивая сладкой газировкой. Потом ей стало плохо, и она всю ночь пролежала в ванной, мучаясь от приступов тошноты и ненависти к себе.

Наутро она проснулась с единственной ясной мыслью за все эти недели: она не может больше так жить. Она не может оставаться у Кати, быть обузой, наблюдать, как Ваня смотрит на нее испуганными глазами, как Катя старается не шуметь по утрам, чтобы не разбудить ее. Она не может больше есть этот пищевой мусор, от которого ей физически плохо. Она не может позволить Андрею так с собой поступить.

Это была не надежда. Это было отчаяние, дошедшее до самой своей черной точки и оттолкнувшееся от нее. Жить так, как сейчас, было уже нельзя. Значит, нужно было что-то менять. Пусть даже через силу, через не могу, через боль.

Она дождалась, когда Катя уведет Ваню в сад, и залезла в интернет на своем телефоне. Она искала варианты съемного жилья. Цены шокировали ее. Те деньги, что она зарабатывала, и даже те, что предлагал Андрей в качестве «компенсации», почти полностью уходили бы на аренду даже скромной квартиры в приличном районе. Но выбора не было.

Она отправила несколько заявок, договорилась о просмотрах. Потом, сделав глубокий вдох, набрала номер своего начальника.

– Владимир Петрович, здравствуйте, это Алина Сергеевна, – сказала она, стараясь, чтобы ее голос не дрожал.

– Алина! Наконец-то! – в трубке послышался его раздраженный голос. – Я уже думал, вы в коме лежите! Где вы пропадаете? У нас горят все сроки по проекту «Солнечный»! Клиент негодует!

– Я знаю. Извините. У меня… семейные обстоятельства. Я выхожу с понедельника.

– С понедельника? Да вы, дорогая моя, вообще оху… извините, вы в своем уме? Проект должен быть сдан вчера! У вас есть сегодня и завтра, чтобы привести себя в чувство и явиться на работу! Иначе ищите себе другую работу! Понятно?

Он бросил трубку. Алина опустила телефон. Давление. Дедлайны. Кричащий начальник. Казалось, что ее старая жизнь, жизнь успешного PR-менеджера, была у кого-то другого. Сейчас же мысль о том, чтобы надеть блейзер, накраситься и пойти делать вид, что она управляет чьим-то имиджем, казалась ей абсурдной и невыполнимой. Она не могла управлять даже своим собственным.

Но приказ был отдан. Угроза увольнения подействовала. Она не могла позволить себе потерять работу. Теперь это было вопросом выживания.

В субботу она поехала на просмотры. Это было болезненно и унизительно. Большинство квартир оказывались либо ужасными трущобами с затхлым запахом и кривыми стенами, либо стоили как крыло от самолета. Агенты смотрели на нее свысока, видя ее помятый вид и отсутствие энтузиазма.

И вот, последний вариант. Маленькая студия в панельной пятиэтажке на окраине. Дом был старый, обшарпанный, лифт не работал. Но когда она поднялась на четвертый этаж и зашла внутрь, ее почему-то не охватило отчаяние.

Квартира была крошечной. Одна комната, совмещенная с кухней, санузел с протекающим краном, балкон с ржавыми перилами. Но она была пустой и чистой. И что самое главное – абсолютно чужой. Здесь не было ни одного уголка, который бы напоминал ей о прошлой жизни. Здесь не витал дух Андрея, не стояла их общая мебель, не висели их общие фотографии.

Хозяйка, пожилая женщина с усталыми глазами, сказала:

– Снимаю одна. Муж умер, дети разъехались. Тихо тут. Соседи не шумные. Только подниматься высоко, лифта нет.

– Я возьму, – неожиданно для себя сказала Алина.

Она почти не торговалась. Отдала задаток, забрала ключи и вышла на улицу, чувствуя странное опустошение. У нее теперь было свое жилье. Ее новая берлога. Место, где можно спрятаться от всего мира и зализывать раны.

В воскресенье, когда Катя ушла с Ваней в зоопарк, Алина собрала свои вещи. Их оказалось до смешного мало. Одна сумка и пара коробок. Она не стала брать почти ничего из того, что напоминало ей о прошлой жизни. Ни платьев, ни книг, ни безделушек. Только самое необходимое.

Она оставила Кате записку: «Кать, я съехала. Спасибо за все. Ты спасла мне жизнь. Я тебя люблю. Не звони сегодня, мне нужно побыть одной. Завтра выйду на работу. Обещаю». И уехала на такси в свою новую, жалкую жизнь.

Первая ночь в студии была самой страшной в ее жизни. Она легла на голый матрас, который нашла в чулане, укрылась своим пальто и лежала, глядя в потолок. Дом был тихим, но эта тишина была иной – неблагополучной, зловещей. Слышно было, как где-то капает вода, как скрипят половицы у соседей сверху, как воет чья-то собака во дворе. Она чувствовала себя заключенной в камере-одиночке. Одинокой, никому не нужной, выброшенной на свалку.

Утром ее разбудил резкий звонок будильника. Сегодня был понедельник. День, когда она должна была вернуться к работе. К своей старой жизни, которая теперь казалась такой же чужой, как и эта квартира.

Она заставила себя встать, принять ледяной душ – бойлер еще не включили – и посмотреть в маленькое зеркальце в ванной. Отражение было пугающим. Опухшее, бледное лицо. Мешки под глазами. Волосы, потерявшие блеск и жизненную силу. И тело… тело, которое она с ненавистью ощущала под грубой тканью старого джемпера. Оно было чужим, раздутым, некрасивым.

Она не стала завтракать. Мысль о еде вызывала у нее отвращение. Вчерашний приступ обжорства и последующее раскаяние сделали свое дело. Она дала себе слово больше никогда не есть. Никогда. Это был единственный аспект ее жизни, который она могла хоть как-то контролировать.

Дорога на работу в переполненной маршрутке была пыткой. Она чувствовала на себе взгляды людей, ей казалось, что все видят ее позор, ее неудачу, ее лишние килограммы. Она вошла в знакомое здание офиса, и ее охватила паника. Все здесь было таким же – блестящие полы, запах кофе, голоса коллег – но она была другой. Сломленной.

Ее появление в отделе вызвало легкое замешательство. Коллеги бросали на нее быстрые, любопытные взгляды, тут же отводя глаза. Кто-то пробормотал «привет», кто-то сделал вид, что не заметил ее. Она была позером, изгоем, женой, которую бросили. В мире успешных и амбициозных это было клеймом.

Владимир Петрович, ее начальник, вызвал ее к себе сразу же.

– Ну, наконец-то, – он не предложил ей сесть, окинул ее критическим взглядом. – Выглядите, мягко говоря, неважно. Надеюсь, семейные обстоятельства разрешились?

– Да, – соврала она, глядя в пол.

– Прекрасно. Тогда вот вам папка по проекту «Солнечный». Клиент ждет презентацию послезавтра. И он крайне недоволен задержкой. Так что работайте без выходных. И приведите себя в порядок, ради бога. Вы же лицо компании.

Она взяла папку и вышла, чувствуя себя униженной и подавленной. За своим столом она попыталась погрузиться в работу, но цифры и тексты расплывались перед глазами. Она не могла сосредоточиться. Мысли постоянно возвращались к Андрею, к его холодному голосу, к той девчонке, которая носит его ребенка, к ее убогой квартирке, к ее телу, которое она ненавидела.

В обеденный перерыв коллеги пошли в столовую, но она осталась на месте, сказав, что не голодна. На самом деле, мысль о еде вызывала у нее физическую тошноту. Она сидела и смотрела в монитор, ничего не видя.

К концу дня голова раскалывалась от голода и усталости. Она еле добралась до своей студии, завалилась на матрас и пролежала так несколько часов, в полной темноте, слушая, как за стеной плачет ребенок, а сверху ругается пьяная парочка.

Потом ее снова потянуло к еде. К этому единственному доступному утешению. Она встала и пошла в единственный работающий поблизости магазин – круглосуточный супермаркет с запыленными витринами и скудным ассортиментом. Она набрала корзину всего самого вредного: чипсов, шоколадных батончиков, печенья, пачку замороженных пельменей. Ей было противно самой себе, но она не могла остановиться.

Вернувшись домой, она включила телевизор, нашла какой-то идиотский сериал и начала есть. Механически, не чувствуя вкуса, запивая все это сладкой газировкой. Она ела, пока не почувствовала знакомую, давящую тяжесть в желудке и приступ самоотвращения.

Она доплелась до ванной и посмотрела в зеркало. Ее лицо было красным, опухшим, глаза пустыми. На губах остались крошки от печенья. Она выглядела жалко и отталкивающе.

И тогда ее вырвало.

Она стояла на коленях перед унитазом, рыдая и давясь, чувствуя едкий вкус желчи и шоколада во рту. Это было дно. Самое настоящее, физическое, осязаемое дно. Она, успешная, красивая, ухоженная Алина, лежала на голом полу в ванной в дешевой съемной квартире и рыдала над унитазом, потому что не могла контролировать свое собственное тело.

Когда приступ прошел, она отползла от унитаза и прислонилась спиной к холодной кафельной стене. Слез больше не было. Была только ледяная, кристальная ясность. Так больше нельзя. Или она сейчас же позвонит Кате и попросит приехать за ней, или она умрет здесь, в этом забвении, и ее найдут только через месяц по запаху.

Она поднялась, умыла ледяной водой лицо и посмотрела на свое отражение. В глазах, красных от слез, появилась какая-то искра. Искра злости. Не на Андрея, не на ту девчонку, не на начальника. На саму себя.

Она вышла из ванной, собрала все свои запасы еды в пакет, завязала его намертво и выбросила в мусорный бак на улице. Потом вернулась, села на матрас и, взяв телефон, нашла тот самый смятый листок с номером психолога, который дала ей Катя.

Ее пальцы дрожали, когда она набирала номер. Прогремело несколько гудков.

– Алло, – ответил спокойный, приятный мужской голос.

– Здравствуйте, – голос Алины сорвался на шепот. – Мне… мне нужна помощь. Меня зовут Алина. Мне посоветовала вас обратиться Катя.

Она договорилась о встрече на послезавтра. Положила телефон и обхватила себя за плечи. Снаружи было слышно, как воет ветер и где-то далеко проезжает машина. В ее крошечной, убогой студии было холодно, одиноко и страшно.

Но впервые за долгие недели она сделала шаг. Маленький, неуверенный, но шаг. Не к прошлой жизни, которой больше не существовало. А к какой-то новой, неизвестной и пугающей. Шаг в темноту. Шаг навстречу себе самой – той, которую ей теперь предстояло заново открыть и, возможно, даже полюбить.

Глава 4

Ветер злости, подувший в ней в ту ночь, оказался кратковременным шквалом. К утру он стих, оставив после себя привычную, убаюкивающую апатию. Мысль о визите к психологу казалась теперь абсурдной и пугающей. Что она скажет незнакомому человеку? Как будет вслух произносить эти унизительные, жалкие слова: «Меня бросили. Я теперь живу одна. Я толстая и несчастная»? Нет, уж лучше тихо умирать в одиночестве.

Но данное себе слово выйти на работу оказалось тем якорем, который не давал ей полностью утонуть. Увольнение сейчас было бы равно смертному приговору. Она должна была держаться.

Утро вторника началось с новой пытки – необходимо было найти в своем скудном гардеробе что-то, во что можно было втиснуться и что хоть отдаленно напоминало бы офисный стиль. Все вещи, привезенные от Кати, сидели на ней откровенно плохо, полня и уродую. После десяти минут мучительных примерок и сдержанных слез она остановилась на темном, свободном сарафане и пиджаке. Это скрывало худшие излишки, но делало ее похожей на мешок.

Дорога до офиса и подъем на лифте были похожи на путь на эшафот. Каждый встречный взгляд коллег ей казался оценивающим, осуждающим, насмешливым. Она чувствовала себя голой, выставленной на всеобщее обозрение со всеми своими недостатками и неудачами.

Она замерла на пороге своего отдела, сжимая потрепанную папку с проектом «Солнечный». Все были на своих местах, поглощенные работой. Тишину нарушал только стук клавиатур и негромкие телефонные разговоры. Ее стол стоял нетронутым, как памятник ее былой компетентности.

Сделав глубокий вдох, она рванула к своему креслу, как преступник к укрытию, стараясь не встречаться ни с чьими глазами. Она включила компьютер, и монитор озарил ее лицо холодным синим светом. Первые полчаса она просто сидела, пытаясь заставить свой мозг работать, сконцентрироваться на цифрах, графиках, текстах. Но мысли упрямо расползались, как ртуть.

«Он сейчас с ней. Наверное, покупают кроватку. Или выбирают имя. Андрей всегда хотел сына… А я… я сижу здесь и пытаюсь продать миру какую-то дурацкую жилую концепцию, пока моя собственная жизнь рассыпалась в прах».

Она с силой тряхнула головой, пытаясь отогнать наваждение. Нужно работать. Владимир Петрович не шутил. Она открыла файл с презентацией и с ужасом поняла, что не помнит ровным счетом ничего из того, что делала до своего тридцатилетия. Все знания, весь опыт, вся ее профессиональная хватка будто испарились, оставив после себя вакуум и панику.

Она попыталась читать, но буквы плясали перед глазами. Она попробовала составить отчет, но не могла сложить два предложения. В голове была одна сплошная, оглушающая тревога. Она чувствовала, как ее сердце колотится где-то в горле, а ладони стали ледяными и влажными.

– Алина, привет! – раздался над ее ухом бодрый голос.

Она вздрогнула и резко обернулась. Рядом стояла Маша, коллега из соседнего отдела, молодая, яркая, пахнущая дорогими духами и беззаботностью. – Ты где пропадала? Мы все за тебя переживали!

В ее глазах читалось неподдельное любопытство, приправленное ложной заботой. Алина знала, что новость о ее разводе уже разнеслась по всему офису со скоростью лесного пожара.

– Болела, – буркнула Алина, отворачиваясь к монитору.

– Слышала, ты с «Солнечным» везешь? – не унималась Маша, опускаясь на край ее стола. – Это ж вообще жесть, этот клиент. Он мне в прошлом квартале все нервы вымотал. Ты как? Справишься?

Ее тон был сладким, но в каждом слове чувствовался ядовитый подтекст: «Справишься ли ты в твоем состоянии? Не провалишь ли?»

– Справлюсь, – сквозь зубы ответила Алина.

– Ну, если что, обращайся! – Маша лучезарно улыбнулась и поплыла прочь, оставив за собой шлейф аромата и усилившуюся тревогу.