В ритме 103

В ритме 103

Кибер Док

Корректор Ольга Владимировна Кармадонова

© Кибер Док, 2025

ISBN 978-5-0067-8255-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Все персонажи, события и организации в этом тексте являются вымышленными. Любые совпадения с реальными людьми, живыми или умершими, а также с реальными событиями – случайны и непреднамеренны.

Пролог

Я не мечтал стать врачом с детства. Не играл в доктора, не носился по двору с игрушечным фонендоскопом, не смотрел сериалы про скорую с блестящими глазами.

Я просто искал своё место. И однажды попал на скорую.

Не как герой, а как человек, которому было интересно – что там, за дверями, где стучат, когда страшно. Где дышат в лицо, когда перестаёт биться сердце. Где рука дрожит не от страха, а от адреналина. Где каждое «ещё чуть-чуть» – не про километры, а про жизнь.

Меня не тянуло в ординатуру, не манила частная клиника с бахилами и кофе на ресепшене. Я остался тут, в подъездах, в грязных квартирах, в лифтах, в снегу, в крике, в тишине после крика.

Почему?

Потому что здесь – по-настоящему. Потому что в этой работе нет фальши. Либо ты рядом, либо тебя нет. Либо ты помогаешь, либо уходишь с пустыми руками.

Скорая – это не просто про медицину. Это про выносливость. Про людей. Про юмор, который спасает не меньше физраствора. Про руки, которые держат, когда трясёт. Про молчание, в котором больше смысла, чем в тысячах слов.

Я не стал лучше всех. Но я остался. И если ты читаешь это – значит, ты тоже остался. Или готов остаться.

И тогда, может быть, эта книга – для тебя.

Меня зовут Кибер Док. Но я не сразу им стал.

Глава 1. Первый вызов: Начало пути

Впервые в форме, сердце бьётся в такт,

В мир скорой помощи – первый мой контракт.

В руках дрожит укладка, лист в глазах плывёт,

Но рядом напарник – поддержит и поймёт.

Сирена режет воздух, миг – и вот он – старт,

В пути к тому, кто ждёт, кто верит в нас.

И каждый вызов – новый шаг вперёд,

В ритме 103 мой первый полёт.

Я приехал на подстанцию раньше времени. Минут за двадцать до смены. Как учили – «Все приходят за полчаса, так принято».

На мне была новенькая форма. Синяя, как небо над городом, и такая же холодная. Куртка чуть большевата, штаны жесткие, ботинки скрипят. На груди бейджик с фамилией. На лице – табличка: «новенький».

Коллеги в комнате отдыха с интересом смотрят. Я вошёл и почувствовал, как взгляд каждого вонзается в спину.

– А этот кто?

– Новый?

– А чего такой молодой?

– Медбрат, что ли?

Пошел в аптеку, встал за столиком и нашел наш ящик, раскрыл список: что должно быть в укладке. Прям по протоколу. Растворы, системы, шприцы, препараты, инструменты. Всё строго.

Начал разбирать с чувством обречённости. Что-то найду, что-то забуду, потом огребу.

Рядом появился парень.

– Ты чё, сам укладку решил проверить? Я думал, врачи этим не занимаются.

Поднял глаза. Стоит фельдшер, лет 25—30, небритый, в форме с налётом «я тут не первый год».

– Я – Вова. Будем вместе, – сказал и начал пополнять укладку. – Отдыхай, Док, первый день – не геройствуй. Я покажу всё.

И он показал. Спокойно, без высокомерия. Разложил, проверил, объяснил. Что, зачем, куда, почему и почему нельзя иначе.

– Вот тут адреналин, морфин и другие наркотики у тебя в кармане. А вот тут – то, что тебе реально пригодится чаще всего – салфетка с аммиаком, бинт и перекись, – усмехнулся.

Когда закончили с укладкой, пошли к машине.

– У нас «Машка». Форд. Симпатичная, шустрая. Мотор у неё не хуже, чем у некоторых реаниматологов. Сейчас покажу.

Открыл дверь. Машина – чистая. Полы вымыты. Сторонних запахов нет. Предыдущая бригада постаралась. Красавчики.

Пошли по кругу.

Смотрю, травматологический набор на месте. Шины, воротники, жгуты. Детский и взрослый реанимационные полный комплект.

– Вот этот, детский, главное не потеряй. Его потом искать – это как педиатра ночью вызвать.

Заряд дефибриллятора полный.

– Потренируешься потом, как работать с ним. Если будет возможность – сказал Вова.

ЭКГ – работает, бумага есть.

Открываю отсек с кислородным баллоном, КРИ—1 полный. Манометр чётко держит.

– Машина готова, – бормочу себе под нос.

Вова кивает:

– Ну вот и всё, Док. Ждём вызов. Надеюсь, ты есть не хочешь – потому что как только поешь, сразу поедем.

Сел в кабину. Сердце в груди как в турбине. Всё новое. Всё впервые. И это не учебка, не симуляция, не манекен. Это – жизнь. Настоящая. И я в ней – врач.

Впереди будет вызов. Первый. Настоящий. С пациентом. С болью. С последствиями. А пока – тишина.

Диспетчер по громкоговорителю щёлкает, как предвестник будущего.

– 212-й. Выезд.

Настал наш черёд. Проверяю данные и повод к вызову.

Мужчина, 64 года. Боль за грудиной. Подозрение на острый коронарный синдром. Встретят.

Олег, наш водитель, запускает Машку, как будто это боевой шаттл.

– Ну что, Док, пристёгивайся. В бой.

И мы поехали.

Двор стандартный. Девятиэтажка с облупленным подъездом. Нас встречает женщина в халате. Растрёпанная, бледная.

– Это мой муж… Он сказал, что в груди печёт, лёг на диван… И молчит… Пожалуйста…

Проходим внутрь. Квартира маленькая, с запахом лекарств, еды и чего-то тревожного. Мужчина на диване. Пот катится по лицу. Он не кричит – он будто выдохся.

– Здравствуйте. Я врач. Как вас зовут?

– Игорь… – с трудом.

– Сейчас мы всё сделаем. Дышите ровно. Всё под контролем.

Давление низкое. Электроды – на грудь. Кабели – в ЭКГ.

На экране медленно прорисовывается спинка кошки – будто сердце оставляет автограф. Виден подъём в нужных отведениях: II, III, aVF. Картина ясна, как день – это инфаркт, и удар пришёлся снизу.

– Вов, давай морфин и нитроглицерин – говорю тихо.

Передаю ему ампулу.

– Уже. Кубик морфина. Давление держится, боль ушла.

Я весь в цифрах. Мы решаем везти.

– Срочно, ближайшая кардиология. Времени очень мало, не потянет дальнюю дорогу.

Мужик был тяжёлый – не фигурально, а буквально. Килограмм под сто двадцать, не меньше. Поднять его вдвоём – как тумбу из бетона двигать. Вова только глянул на него, выругался сквозь зубы и пошёл искать помощников.

Нашлись четверо – двое из соседей, один охранник и парень из соседнего подъезда. Подошли, переглянулись, подсунули руки под спину и ноги. Поднимать пришлось медленно, с чувством, чтобы не выронить – на носилки укладывали, будто сейф без ручек.

Спустили аккуратно, шаг за шагом, держась за поручни. Каталка встретила его с металлическим лязгом, будто сама почувствовала вес задачи.

Монитор – рядом. Я – у головы.

– Док… Не дайте мне умереть…

– Не дам.

А сам вжимаюсь в кресло. Монитор пищит. Пульс высокий, сердце бьётся слишком быстро. Плохой признак, думаю я. Я слежу за дыханием, давлением, ЭКГ. Готов на всё.

Олег лавирует между машинами, рёв сирены режет пространство.

Мы влетаем в приёмное отделение кардиореанимации – каталка грохочет по кафельному полу, двери распахиваются и на нас уже идёт она.

Молодая, лет тридцати, в форме чуть мятой, но чистой. Белый халат распахнут, под ним – зелёные хирургические штаны и футболка, волосы собраны в высокий хвост, из-за чего кажется строже, чем есть. В руке планшет, на лице – абсолютная собранность, будто каждая секунда её жизни расписана и подчинена ритму чужих сердец. Глаза внимательные, серо-зелёные, смотрят прямо, без паники, но с чётким: «Что у вас?»

Шла быстро, но не суетно – как человек, который уже не первый раз встречает смерть у дверей и знает, как её обогнать.

– Инфаркт, нижняя стенка, морфин, нитраты, – говорю я. – Давление низкое.

– В реанимацию. Срочно, – сказал кардиолог. И нас отпустили.

Пациента увозят. Я стою как вкопанный. Вова хлопает по плечу:

– Вот и всё, Док. Первый вызов. Первый инфаркт.

– Как думаешь, он выживет?

– Хрен его знает. Но мы сделали всё, что могли.

И мы уходим, Машка ждёт.

Через пару часов мы снова оказались в той же больнице. Привезли бабушку с давлением – ничего серьёзного. Просто пожилая женщина, испугалась, вызвала. Бывает. Обычное отделение, обычный приём. Всё спокойно.

Пациента передали, расписались. Можно было уходить. Но я задержался. Посмотрел на коридор, что вёл в сторону кардиологии. На табличку «Кардиологическое отделение». И что-то внутри щёлкнуло.

– Вова, я на минутку, – сказал, указывая глазами.

Он кивнул, ничего не спросив.

Я пошёл.

В приёмном на посту сидела медсестра, смотрела в экран. Я подошёл ближе.

– Простите… я врач скорой. Мы сегодня привозили мужчину. Инфаркт, 64 года. Игорь… Можно узнать, как он?

Она подняла глаза. Немного удивилась, потом посмотрела в список.

– Игорь Николаевич? Его привозили днём.

– Да. Мы. С инфарктом.

Пауза. Она не хотела говорить. Потом всё-таки сказала.

– Он скончался. Через час после поступления.

Просто. Спокойно. Как констатация факта. Без пафоса, без эмоций.

А я будто провалился.

Всё, что мы делали, все уколы, таблетки, сирена, ЭКГ. Все мои «не дам умереть». Всё – не спасло. Всё – не помогло.

Я кивнул.

– Спасибо.

Повернулся и пошёл обратно. Шаги глухо отдавались в коридоре, ставшем вдруг длиннее и темнее. В груди нарастала тяжесть – будто внутри завели бетонный миксер, перемалывающий мысли и надежды. И вот оно пришло: осознание, горькое и простое – не каждое усилие приводит к победе.

Вова уже курил у Машки.

– Ну, чё?

– Не дожил. Через час умер.

Он долго молчал. Потом только сказал:

– Бывает. Привыкай, это жизнь.

Сел в кабину.

Закрыл дверь.

И вдруг я понял: это не просто работа. Это не просто вызовы. Это смерть, которая дышит рядом.

Я ещё не понял, кто из нас с ней в союзе. Но уже знал точно: у этой жизни – свой ритм. И он называется «103».

Что вообще мог сделать человек до приезда скорой помощи?

Наверное, базовые вещи.

Ишемия – это когда органу не хватает крови. А значит – кислорода.

Сердце работает без перерывов, день за днём, и каждая его клетка зависит от непрерывного кровотока. Коронарные артерии – как шланги, подающие жизнь. Стоит одному из них сузиться или закупориться – и всё, кровь не поступает. Это и есть ишемия.

Сначала клетки страдают. Молчат, терпят. Но долго без кислорода не проживёшь – максимум несколько десятков минут. Без вмешательства ишемия быстро переходит в некроз – то есть в смерть части сердечной мышцы. Это уже инфаркт.

Боль – это крик этих клеток, их последняя попытка позвать на помощь.

Если успеешь – можно спасти.

Если нет – часть сердца умрёт. Навсегда.

Обычно всё начинается с фразы: «Мне что-то тяжело дышать». Или: «Болит грудь, как будто плиту положили». Эта боль не резкая. Она тупая. Тяжёлая. Иногда отдаёт в левую руку, в шею, в спину. Может быть рвота, головокружение, пот, слабость. И – страх. Очень характерный, особенный. Такой страх, который нельзя сыграть. Когда человек понимает: сейчас может быть всё.

В этот момент рядом может не быть врача. Но может быть кто-то, кто не растеряется. Кто будет знать, что делать. И иногда этого достаточно, чтобы дождаться нас. До спасения.

Прежде всего, нужно усадить человека. Не класть. Именно усадить в полусидячее положение, чтобы облегчить дыхание и снизить нагрузку на сердце. Затем – обеспечить доступ воздуха. Расстегнуть одежду, открыть окно, выключить всё лишнее. Тишина и спокойствие – важнее, чем любое лекарство.

Кормить и поить нельзя. Даже обычной водой. При ухудшении состояния это может только навредить. Лучше просто быть рядом. Держать за руку. Говорить. Следить за дыханием.

Если человек не дышит. Что делать?

Ты подходишь – а человек лежит. Молчит. Не шевелится. И ты не знаешь, жив он или нет.

Не паникуй. Проверь три главных признака жизни:

– Сознание

– Дыхание

– Кровообращение (пульс)

Если он в сознании – он жив. Если не реагирует – проверяй дальше. Спокойно и по порядку.

Сначала – безопасность

Оцени, не рискуешь ли ты сам. Электричество, газ, обрушение, вода, пламя, машины – всё, что может убить тебя тоже. Ты никому не поможешь, если сам ляжешь рядом.

Проверка сознания

Потряси человека за плечи. Громко скажи:

– Эй! Вы меня слышите? Что с вами?

Если не отвечает, не шевелится – считай, сознания нет. Следующий шаг – дыхание.

Проверка дыхания

Открой дыхательные пути:

– Одну руку на лоб, двумя пальцами второй – за подбородок.

– Аккуратно запрокинь голову (если нет подозрения на травму шеи).

– Подними подбородок вверх.

Теперь наклонись щекой и ухом ко рту и носу:

– Слушай: есть ли звук дыхания?

– Чувствуй: идёт ли тёплый воздух на твою щёку?

– Смотри: поднимается ли грудная клетка?

10 секунд на всё. Не больше.

Если человек не дышит – вызывай скорую и начинай реанимацию.

Как вызвать помощь

Если рядом кто-то есть – обратись лично:

– Вы, в чёрной куртке! Человек не дышит, вызывайте скорую по 112! Потом подойдите и скажите мне, что вызвали!

Если никого – звони сам. На громкой связи. Говори чётко:

– Где ты?

– Что произошло?

– Сколько пострадавших?

– Что ты делаешь сейчас?

Как делать сердечно-лёгочную реанимацию

Если человек не дышит – начинай. Без ожиданий, без сомнений. Каждая секунда решает.

– Положи его на твёрдую поверхность, на спину.

– Найди середину грудной клетки.

– Одну ладонь на грудину, вторую – сверху. Замок. Руки прямые.

– Дави весом тела строго вниз, перпендикулярно.

– Глубина – 5—6 см

– Частота – 100—120 раз в минуту

30 надавливаний → 2 вдоха.

Как делать вдохи

После 30 нажатий – 2 вдоха «рот-в-рот»:

– Запрокинь голову. Подними подбородок.

– Зажми нос.

– Обхвати рот пострадавшего губами.

– Сделай обычный вдох и медленно выдыхай в него 1 секунду.

– Грудная клетка должна подняться – значит, воздух зашёл.

– Дай ему пассивно выдохнуть и повтори второй вдох.

Всё вместе – не более 10 секунд.

Если «рот-в-рот» невозможен – делай «рот-в-нос»: зажми рот, дуй в нос.

Если нет желания или навыков делать вдохи – делай только нажатия. Это всё равно даёт шанс.

Главное – не останавливаться

Чередуй 30 нажатий и 2 вдоха. Без пауз. Перерывы между нажатиями – максимум 10 секунд.

Если устал – зови на помощь и меняйтесь каждые 2 минуты. Это нормально. Даже профи не тянут в одиночку.

Когда можно остановиться?

Реанимацию продолжают до:

– Приезда скорой и передачи её врачам.

– Появления признаков жизни: дыхание, кашель, движения.

– Полного физического истощения (если ты один).

Остановить СЛР можно только если:

– Есть явные признаки смерти (трупное окоченение, разложение, травмы, несовместимые с жизнью).

– Ты знаешь, что человек долго и неизлечимо болен, и остановка – это финал, а не случайность.

Что может пойти не так?

Ошибки – часть жизни. Но лучше знать заранее:

– Руки не на том месте – не будет эффекта.

– Давишь слишком слабо – не поможет.

– Давишь слишком сильно – можно сломать рёбра (это не смертельно, хуже – бездействие).

– Перерывы длиннее 10 секунд – эффективность падает.

– Вдохи без подъёма грудной клетки – воздух не туда.

Это сложно?

Да. Это страшно. Это тяжело. Это ответственность.

Но это спасает жизни.

И ты способен это сделать.

Глава 2. Рождение Кибер Дока

С тех пор прошло два года.

Не помню момента, когда всё стало привычным. Не было ни чёткой даты, ни особенного вызова. Просто однажды заметил: я больше не путаюсь в алгоритмах, не теряю укладку, не вздрагиваю от сирены. И смерть уже не парализует – я принимаю её как часть маршрута.

За это время было многое. Смерти, слёзы, крики, нелепые вызовы и настоящие трагедии. Ночи, когда катали одного бессознательного за другим. Смены, в которых часами сидели без движения, глядя в тёмный подъезд. Люди, что держали за руку, и те, кто не успел сказать ни слова.

Я изменился. Стал тише. Усталость легла внутри, как осадок. Но движения стали чётче. Решения – быстрее. И, пожалуй, я стал ближе к себе.

Вызов пришёл вечером – а значит, всё будет либо тихо, либо хреново. Обычно без середины.

Сижу в машине, держу в руках тёплый термос – кофе уже выдохся. Вова рядом уткнулся в телефон, листает «Авито» – ищет зимнюю резину на свой старенький «Форд». Мы молчим. Не потому, что нечего сказать, а потому, что под конец смены всё уже сказано. Просто сидим, ждём, когда система «103» скажет «домой».

Диспетчер объявляет:

– Бригада 212-я.

Смотрю в планшет. Девушка, 31 год. Угроза суицида. На подоконнике, 22 этаж. Плачет, дверь закрыта изнутри, вызвана бригада МЧС.

Мы переглядываемся. Я кладу термос обратно, Вова вздыхает:

– Поехали. Надеюсь, лифт работает.

Погода мерзкая. Мелкий снег шлёпает по лицу. Дом новый, белый.

Внутри – консьержка лет шестидесяти. Смотрит на нас, как будто мы с балкона залезли. В глазах ни приветствия, ни интереса – одна тревожная бдительность.

– Вы куда? – спрашивает недоверчиво.

Мы проходим мимо, не сбавляя шаг.

– А вы точно скорая? – доносится вдогонку. – А к кому? А что случилось?

Не отвечаем. Не обязаны. Мы сюда не для бесед.

Я беру укладку, Вова – реанимационный набор. Олег остаётся у машины, чтобы ждать следующей команды.

Лифт работает.

– Ну, слава богу, – шепчет Вова. – Ещё бы 22 этажа на себе пёр, я бы прыгнул вместо неё.

У двери уже ждёт мать. Встретила нас так, будто сама не верит, что мы пришли. Стоит вся перекошенная от страха – глаза распухшие, лицо бледное, в одной руке телефон, в другой – скомканный носовой платок. Плачет, дёргается, не находит себе места. На ней – халат, наспех накинутый поверх домашней футболки, и мужские ботинки на босу ногу, явно не по размеру. Видно, выбежала как была.

– Она… Она в комнате. Закрылась. Мы стучим, она не открывает. Говорит, что ей не нужен никто. И что она хочет к нему.

– К кому?

– К сыну. Он умер в ноябре. Лейкемия. Семь лет. У нас были надежды, химию прошли, всё шло к ремиссии. А потом – рецидив. И две недели в хосписе.

Я смотрю на Вову. Он не говорит ни слова. Просто ставим набор рядом. Слов здесь не надо.

Подходим к двери. За ней тишина. Потом – лёгкие всхлипы. Я стучу пальцами, не кулаком, мягко.

– Это скорая. Я врач. Мы не враги. Можно поговорить?

Ответа нет. Только ветер за окном. Мы не слышим её – значит, окно открыто. Значит, она на подоконнике.

– Я просто посижу здесь. Не буду лезть, не буду заставлять. Я тоже не всё понимаю, если честно. Но я рядом.

Я присел у двери, опёрся на стену. Вова молча отходит назад, чтобы не мешать. Это мой раунд. Диалог – тонкая материя. Тут не по алгоритму. Тут по сердцу.

– Я не хочу жить, – раздаётся глухо. Женский голос. Спокойный. Уставший, как будто произносит это не впервые.

– Можно. Не жить. День. Два. Но остаться. Просто быть. А потом – видно будет.

– Я не хочу быть. Я не могу.

– Слушай… я понимаю. Правда. Бывает так, что не хочется вообще ничего – ни говорить, ни дышать, ни быть. Но, знаешь, я тоже не просто так здесь. Не просто потому, что это моя работа. Я тоже иногда задаю себе вопрос, зачем всё это? Но, может, мы оба здесь не случайно. Может, есть причина. Есть цель. Даже если сейчас она не видна, это не значит, что её нет. Давай просто поговорим.

Молчание. Потом тихий щелчок, поворот замка.

Вова напрягается, я жестом показываю – спокойно.

Дверь открывается.

Она стоит босая. В тонкой майке. На запястьях – свежие порезы. На подоконнике плюшевый мишка. Окно открыто. За ним Москва. Мигает где-то здание банка, как чужая планета.

– Можно я закрою окно?

Она кивает. Я медленно прохожу мимо, не приближаясь. Закрываю. Воздух становится тише. Почти тёплым.

– Спасибо, – говорит она.

– Не за что. Хочешь, посижу немного? Без осмотров. Без диагнозов.

– Посиди…

Мы сидели на полу напротив друг друга. Я у стены, она на подоконнике, но уже не на краю. На коленях мишка. Она перебирала лапы игрушке, только без слов.

– Знаешь, – сказала она вдруг, – когда ты врач, все думают, что ты сильный. Что ты не ломаешься.

– У Вас медобразование?

– Анестезиолог. Детская реанимация. Мы с сыном лежали в одной больнице, пока он был жив. Я дежурила там же, через этаж. Потом перевели в хоспис.

– И Вы всё это время работали?

– А куда деваться? У нас с мужем ипотека, няня и только одна зарплата. Он ушёл. Сказал, не может больше. Я осталась одна.

Я не знал, что сказать. Только кивнул. Бывает, что слова – это мусор. Лучше просто быть. Просто слушать.

– Последние три дня он почти не открывал глаз. Только улыбался, когда я касалась его руки. А в ночь, когда он умер, я была на дежурстве. Он ушёл без меня. И я даже не простилась.

Она говорит спокойно. Голос ровный, даже без надрыва. Но по глазам видно: там внутри такой шторм, что, если бы был звук у нас бы посыпались окна.

– Я не врач больше, – добавила она. – Я просто оболочка. Пустая. У меня больше нет никакой цели. Даже пепел от сына – в колбе. Я иногда сижу и думаю: а вдруг и мне туда?

Вова заглянул в комнату, тихо, на цыпочках. Я махнул – не вмешиваться.

Он снова исчез.

Я решил не лечить. Не уговаривать. Просто побыть рядом.

– Я не знаю, зачем я здесь, – сказал я. – Может, чтобы ты не умерла. А может, чтобы ты потом, через пару лет, кого-то ещё отговорила. Знаешь, как это работает? По цепочке. Один человек остаётся – и спасает другого. А потом ещё одного. А потом вдруг оказывается, что ты была звеном в чьей-то судьбе.

Она впервые улыбнулась. Улыбка была как царапина на стекле – лёгкая, почти незаметная, но ты сразу видишь: здесь больно.

– Ты думаешь, я смогу кому-то помочь, если я сама… ну…

– Я думаю, что ты уже помогаешь. Просто тем, что жива.

Мы просидели так, наверное, минут двадцать. Не было слёз. Не было истерик. Только разговор. Мягкий. Почти тёплый. Как если бы двое замёрзших делили один шарф на двоих.

Потом пришёл участковый. За ним двое из МЧС. Я вышел к ним, объяснил, что форсажа не нужно. Дверь открыта, окно закрыто, никто никуда не полезет.

Потом приехала психбригада. Молодая врач, в очках и с хриплым голосом, вежливо, без давления, предложила проехать с ними.

Девушка, её звали Лена – согласилась. Без споров. Просто устало встала, обула тапочки и пошла. Плюшевого мишку взяла с собой.

Я провожал её до лифта.

– Ты ведь приедешь обратно домой? – спросил я.

Она кивнула.

– Не знаю, когда. Но постараюсь.

И ушла.

Когда всё закончилось, мы с Вовой стояли у машины, курили на морозе.

– Ну, Док, ты, конечно, на болтовне вытянул.

– Я сам на грани. Устал. Если бы она прыгнула – я бы, наверное, тоже сломался.

– Все ломаются. Главное – не разбиться.

Он затушил окурок, сел в кабину и добавил:

– Поехали. Тут ещё полгорода умирать собирается.

А я остался ещё на минуту.

Посмотрел вверх. 22 этаж. Свет в её окне горел. И мне почему-то стало тепло.

Я сидел в тёплой кабине, пока Вова ковырялся в своем телефоне, а диспетчер молчал.

Смена шла дальше: вызовы, люди, давление, боль, нервы. Всё по кругу.

Но внутри… Внутри было ощущение, будто из меня вылили всё. Как воду из чайника. Пусто, горячо, гудит в ушах. Ни сил, ни мыслей. Просто хочется выключиться.

Я устал. По-настоящему. Не от физических нагрузок, а от лиц, от слов, от бесконечного «спасай».

В один момент мне показалось, что если бы она шагнула, я бы не выдержал. Не в том смысле, что ушёл бы за ней. А в том, что сломался бы.

Но она не шагнула, она осталась, и значит, я выдержал.

Значит, где-то внутри меня всё ещё есть этот стержень. Невидимый, но живой. Он гнётся, но не ломается. Он шепчет, когда всё орёт. Он не даёт мне упасть.

А значит… Я справлюсь.

Высотка в небе, двадцать второй этаж,