Сборник рассказов. Мистика. Готика

Он заказал шампанское «Советское» – пробка выстрелила под своды с веселым звоном.

– Гришенька, смотри! – шепнула Валентина, указывая на официанта.

Тот ставил перед ними вазу с крымскими персиками, обёрнутыми в рижский вафельный лист.

– Этот юноша… Точь-в-точь наш попутчик! Он самый, что…

Она не договорила. Тот же разрез глаз. И родинка над бровью.

Официант вежливо улыбнулся, поправляя белоснежные манжеты:

– Комплимент от шефа. Персики, как ваши щёчки, сударыня.

Валентина замерла. Рука сама потянулась к новому ридикюлю, купленному взамен украденного. Она узнала лёгкий запах необычного парфюма, который витал вокруг официанта.

– Вы… давно здесь работаете? – спросила она, стараясь, чтобы голос не показывал волнение.

– Сто лет как минимум, – рассмеялся он. И скрылся за резной ширмой.

Григорий, разломив персик, не заметил ни её бледности, ни дрожи в пальцах.

– Ешь, Валюша. Они божественны.

И тут же шум ресторана стих.

Пузатая радиола в лакированном корпусе, стоявшая на изогнутых хромированных ножках у окна, вдруг хрипло взорвалась голосом диктора:

– Внимание! Экстренное сообщение! Теплоход «Котовский» потерпел крушение… Затонул в акватории порта… Многочисленные жертвы… Спасательные работы…

Голос захлебнулся.

Радиола захрипела – будто ей горло перехватили – и умолкла.

Тишина. Лишь где-то упала ложка, звякнув о паркет.

Григорий побледнел, как скатерть.

Валентина бессознательно сжала новую сумочку. Их билеты… были на этот рейс.

Капелька персикового варенья упала с её пальца на белоснежную ткань, расплываясь кровавым пятнышком.

За окном мелькнула еле уловима тень.

Моя Валентина осталась жить. А потом появилась я – любительница пыльных книг и будущая писательница ваших загадочных историй.

«Ой, да ерунда! Выдумки!» – скажут многие.

Не торопитесь с выводами. Не позволяйте себя называть экспертами в тех делах, о которых ничего не знаете.

Просто спуститесь после часа ночи в подвал. Пыльный, сырой, что когда-то давно построили под старой четырёхэтажной сталинкой. Не включайте свет.

Я думаю, у вас в душе висят вопросы – острые, неудобные, те, что днём стыдно выговорить.

Задайте их. Вслух. В темноту.

А потом – замрите. Слушайте.

Скрип трубы? Шорох крыс? Капля воды? Нет.

Вы получите ответ. Тихий. Чёткий. Без эха.

Прямо в основание черепа. Обещаю.

«Эх, милая мамочка…»

Как вспомню наши шаманские ритуалы!

Стоило тебе шепнуть заговор над грядкой, повязать на плетень тряпицу с угольком да щепоткой соли – и лук вымахивал по пояс. Помидоры – ни пятнышка чёрной гнили, у Людки за забором челюсть сводило. А огурцов… огурцов набирали вёдрами, хрустящих, пахнущих утренней росой. Соседи ахали: «У Валентины рука легкая!»

Ага. Легкая…

Помнишь, как через два дома батьку Степана лечили? Того, что чуть не отдал концы после нашего «знахарства». Притащили его родственники – синий уже, еле дышит. Ты тогда сказала:

– От водки душа уходит? Сейчас вернём!

Принесла из чулана склянку с густой, пахнущей сырой земляной жижей:

– Зелье от самого Хранителя погоста. Выгонит дьявольскую сивуху!

А после одним махом влили ему в рот.

Мужичок аж забился, глаза выкатил, будто не водку из него вышибает, а саму душу. Три дня потом клялся, что к нему в избу ангелы в белых халатах приходили, а из печи леший ручищами махал, норовил за полы ухватить. Чуть концы не отдал. Но сработало.

Как отрезало: больше за бутылку не хватался. Только по большим праздникам – стопку, да и ту с запаской. Всё на печь поглядывал…

– Ваша магия, Валентина, – крестился он, завидя тебя, – страшная штука…

Так Хранитель погоста знает, как лечить. Через смерть.

– Мам, а мам…

Моя Ольга, дочь, копается в углу – катает клубки, сидя на полу, расставляет игрушки. Детские сказки, клубочные дороги…

– А всё-таки, как ты думаешь, что же это такое? Когда головы-то в зеркале нет? Туман, и всё… Не может же так быть! Не показалось же это мне?

– Нет, не показалось, – строго смотрит она на меня. Она теперь заботливая бабушка.

– Тут и причина разная может быть. У кого-то действительно нет души – тогда и лица не видно. Как без души-то улыбаться? Другие вскоре умрут – просто ещё не знают час своей смерти и как бы наполовину уже за чертой. Вот и не видно их глаз, туман стелется в зеркале.

Она замолкает, поправляет тёплую шаль на плечах.

– Ну а некоторые… и вовсе не люди. Прячутся под маской человеческой. То есть люди-то они, люди… только живут дольше. Намного дольше, чем мы с тобой проживём.

Я замираю.

– Старики так говорили, когда я ещё пешком под стол ходила. Вот и услышала, как прабабушка с тёткой шептались про помещика… Говорили, что триста лет уже живёт. Или больше. Со времён Петра…

Я замираю. Казалось, слушала бы эти рассказы вечно… Господи, как же мне не хватает мамочки сейчас.

– А с помещиком-то что случилось? Видно же – не стареет.

– Да… правильно ты заметила. Вскоре, после того разговора, за границу уехал по срочному делу и не вернулся. Может, и сейчас там живёт – в Париже где-нибудь, в особняке. Зеркала антикварные расставил… Да и ходит в зеркальных коридорах между мирами. Кто его знает…

Вспоминаю мамочкины рассказы до сих пор. Они как бриллианты, которые ложатся строками в моих романах.

А способность видеть… моя горячо любимая Валентина получила уже после моего рождения – от бабки Филимоны. Вот если бы не она – не читали бы вы сейчас сотни удивительных историй. Ни за что.

Григорий, с которым моя Валентина прожила 20 счастливых лет, умер от рака крови. Десять лет боролись. Он с Валентиной только и жил ради неё. Но смерть забрала чудесного человека…

А вот мой отец вовсе таким не был. Устроил погром, когда я была ещё маленькой, и напугал меня до смерти. Вот и перестала я щебетать – только заикаться. И врачи крест на мне поставили: «Что уж тут поделать, вылечить эту напасть невозможно».

Стала моя Валентина искать хоть какую-то возможность всё исправить. Говорить-то я начала ещё в шесть месяцев, удивив всех вокруг. А тут – замолчала. Подсказали добрые люди: «Колдунья есть в деревне, только старая уже, за 90, и никого уже не принимает».

А Валентина поехала.

Филимона посмотрела на неё и сказала:

– Только тебя жду. Я умереть не могу. Вылечу твою девчонку, но в обмен на то, что силу свою передам – так как без этого умереть не смогу спокойно.

На том и порешили. Мать согласилась силу Филимоны взять, а я защебетала, как райская птичка. Может, и мне отчасти что-то передалось – этого я сказать вам не могу. Так как Филимона вскоре умерла, толком ничему не научив мою мать.

Потом она уже сама разбиралась со своим даром. То людям помогала, события всегда знала, что будут впереди, огорчалась страшно. По большей части – молчала.

Когда дочка подросла и стала подростком, я увидела соседа, который жил в квартире напротив. Полный, грузный мужчина, который всегда тяжело дышал, поднимаясь по лестнице. Ну, добрый – до невозможности. Улыбался и здоровался, желал хорошего дня. Мне было приятно с ним жить на одной лестничной площадке.

И вот в один из дней, когда я его увидела, лицо мне его показалось несколько размытым и каким-то тёмным. Глаза – как в тумане. В голове прозвучали слова: «Он уже не жилец. Умрёт.»

Как-то не по себе стало. Ну что мне сейчас сказать человеку? «Ты умрёшь через несколько часов»? Ну, разве это нормально? Я смолчала.

А на завтра соседи стали ходить по квартирам, деньги собирать. «Сергей Владимирович помер».

Вот так-то проявляется мой дар. Видишь – а сказать не можешь. А помочь – тем более.

Много странных историй происходило. Но это – по меркам общества странных. Для меня же они стали как будто обыденными, хоть и продолжали удивлять. Что-то, конечно, можно узнать наперёд: карты кинуть, в зеркало глянуть, на воду заклинания шептать… Но путь не ясен – всё как в дымке, да ещё с многовариантностью событий. А какой уж вариант выберется – тут сам чёрт ногу сломит.

Вот и произошёл тот особенный случай, которому нет объяснений по сей день.

Собирались мы часто – три подруги: две Ольги да я. Хоть становись между ними и желания загадывай! Две Ольги-блондинки, красавицы, высоченные, привлекательные – мужчины вслед оглядываются, с ума сходят. А я – маленькая пигалица, некрасивая, зато харизматичная. Да, пожалуй, умнее их в два раза. Но это, впрочем, не суть…

Решили погадать. Поставили свечу, зеркало мамино. Я посадила их двоих и кружусь вокруг, свеча в руке, молитву читаю. И вот, неожиданно – электричество пропало, свет погас. А уже под вечер было, в комнате темно. Зеркало как будто помутнело, и девчонок моих в нём не отражалось.

Непонятно откуда налетел ветер – затушил свечу, как маленький смерч. Штора вздулась и за ней что-то зашевелилось. Силуэт непонятный, темно ведь…

Ольги испугались так, что потеряли дар речи, схватили туфли – и вон из моей квартиры. А я два дня в постели пролежала с температурой, заболела.

Что это было – сказать вам не могу. А вот то, что самую красивую Ольгу, которую все называли Мерилин Монро, через месяц убили при невыясненных обстоятельствах… Чистая правда. Все местные газеты пестрели её фотографиями на первых страницах, а убийцу до сих пор не нашли. Как будто всем рты позашивали – боялись слово сказать.

Вторая Ольга, лет через двадцать, полунамёками мне так и призналась: «Если бы я что-то сказала тогда – тебя и меня в живых бы не было». Так что ничего не могу написать про эту историю – попросту не знаю. И наверное, уже не узнаю в этом мире. Пока не перейду в пустоту зеркала.

А моя Мерилин Монро во сне ко мне приходила. Сказала, что живётся ей хорошо: домик небольшой, речка рядом. Чего не хватает для счастья в Зазеркалье – так это швейной машинки. «Ну, Ольга, ты как скажешь!» – посмеялась я в ответ. Даже во сне осталась собой.

«Приходи ко мне, шей сколько влезет тебе», – я улыбнулась, а она посмотрела на меня глазами белыми, а лицо красивое, как всегда.

«Правда, можно?»

«Да, можно.»

Но приходить больше она ко мне не стала. Ни разу.

А домового-то мы заметили, ещё когда я только замуж вышла.

То ли беспокоился за меня, а может не хотел отпускать с мужем на космодром – в песчаный город, забытый богом, где только колючки и ракеты.

Иголки стали пропадать. Мамочкины – стальные, с золотым ушком. Сперва думали: ну, закатились куда… Потом клубки находили под диваном – размотанные в дикие паутины, будто кто-то водил хороводы из шерсти по ночам.

– Может, кот? – пробовала шутить мама, но голос предательский подрагивал.

Кота-то у нас сроду не было. А однажды – услышали.

Мяу-мрррр…

А потом кто-то тихо засмеялся. А после шорох… Будто и вправду кот катает бусину по жестяной крышке. Тр-р-р… тр-р-р…

– Домовой балуется, – сказала мама, вдруг серьёзная. – Не хочет, чтоб уезжали. Привязчивый он у нас…