Сломанный меч привилегий. Книга вторая. Часть II

Оказывается, верховный управитель держал речь перед палатой управителей всех владений, срочно собрав Большой сход посреди ночи для разбирательства ошалелой иностранной жалобы, грозящей стать войной.

– Капитан Къядр прибыл! – бесстрастно отрапортовал капитан.

Командир «Эштаръёлы» усмехнулся:

– Рано прибыли, господин капитан. Ещё голосуют. Верховный тут за твои выкрутасы радеет, а я арестантскую каюту подготовил. Подождём?

Динамик торжествующе умолк и командир «Эштаръёлы» дал знак: всем встать. И объявил:

– Господин капитан, поздравляю вас с наградой Большого схода.

Потом были рукопожатия и праздничный ужин всей команде.

Тот поход очистил моря Госпожи Великой Сахтаръёлы от иностранных любителей рыбной кухни и даров чужого моря. Капитан не радовался удачам, не страдал о свершённом и не отвечал по радио на заискивающий лепет кораблей, спешащих уйти в нейтральные воды. Он попросту топил всех этих гундосых невидимок, какие возомнили себя господами его жизни – топил без наслаждения, старательно оттачивая технику сверхзвуковой атаки с малых высот. Топил так, как рубил дрова в старом домике давно умерших предков, которые вернулись в ликующую Сахтаръёлу нищими победителями с далёкой войны. В том домике теперь жил лесным привидением его упрямый дед, обожающий внука Ятри, но вдрызг разругавшийся с надменным сыном. Ведь сын и слышать ничего не желал о стараниях отца, а старик всего лишь тщился найти исчезнувший город Аръяварт. И подолгу пропадал в шалашах Лесных владений, предоставив старенький дом внуку. Домик стоял у самой границы с Лесными владениями, прямо-таки забором их касался. И что странно: древний деревянный дом почему-то запомнился. То ли впечатления детства всегда ярче впечатлений последующих, то ли виною была соседка по лесным угодьям и, видимо, ровесница старому дому – добрая старушка-калека встретилась однажды в лесу сказочной волшебницей и напомнила ему горбатую служанку покойной матери. Угостила такими настоями трав, какие напрочь перевернули вкус к любым напиткам – впоследствии капитан жаждал именно таких настоев, но нигде не встречал их, прозванных восторженными сёстрами «настойкой лесных колдуний». Он всегда морщился в изысканные бокалы и прослыл среди господ офицеров редким ценителем питья и женщин: «Капитан Къядр?! – да он ас! Что в напитках, что в женщинах! – ещё юнкером охмурял танцовщиц! Да каких, господа! Словом, нанимайте к ужину прислугу от госпожи Ильтарьяллы и подавайте пиво от Ойси Вей. Иного шика он не поймёт. Знали бы вы, какими натурщицами и каким пивом угощает его наш гений Вишваярр… Сходите в галерею, там как раз выставка. Умереть-не-встать!».

И действительно, после «рыбного» похода капитан частенько пил пиво в мастерской друга, всегда в самом её центре. В один из углов своей мастерской Вишваярр никого не допускал, и капитан, уважая капризы гения, не совался в запретный угол. Он выпивал с другом посреди холстов, окружённый ослепительными телами распутных незнакомок и знакомых недотрог. Ими кишели все холсты. Гениальный друг был молод и писал исключительно обнаженных красавиц, обещая к старости стать баталистом или абстракционистом, в зависимости от вида маразма. И то: кто в здравом уме станет изображать поножовщину или пачкать холст разноцветными кляксами?!

С точки зрения капитана, друг мыслил здраво.

После гибели Рени друг полностью расклеился, до развязного овоща какого-то. Всегда тихий и тактичный умница, он теперь позволял себе хохотать не к месту и орать глупости при любом обществе. Капитан знал, что друг тайно влюблён в Рени и всегда краснел при ней, чем смущал девушку. Как пресечь затянувшуюся истерику друга, капитан не знал. У него не было опыта управления истерическими гениями.

– Когда «богинь» -то рисовать начнёшь? Хвастал-хвастал, а сам пиво хлещешь. Когда за дело возьмёшься?

Друг отхлебнул пива и выдавил:

– Никогда. Натурщиц нет. Моя богиня там.

Икнул и указал пальцем на Дневную звезду, сияющую на небосклоне.

И снова уткнулся в бокал.

– Тебе туземки со звёзд мерещатся?! – притворно удивился капитан. – Надо доставить. Как только техника позволит, привезу тебе нескольких.

С тех давних пор, как с Дневной поймали радиопередачи, тема инопланетных туземок была излюбленной темой у талантливых художников, а бездари тяготели к нашествию монстров с Дневной звезды и малевали каких-то клыкастых космических тварей, каждая с экскаватор размером.

…Друг говорил что-то, а за окном был прекрасный вечер. Благоухал экзотический сад в центре железобетонной столицы, в дивных зарослях свирепствовали сверчки и жрущая всё и вся пищевая цепь. Капитан даже подумывал о подарке «чёрной ведьмы»: не влепить ли пару пуль в распутную особу с холста? И пару пуль в ту, другую. В блондинку. Он что же, всех служанок Озёрного имения изобразил тут голыми? Вот гад… С натуры писал, поди.

– Это не богини, Къядр… – рыдал растерзанный чувствами друг и осушал бокал за бокалом – На этих холстах ты видишь пошлые тени богинь. И потом, они красятся. Настоящие богини повелевают временем. Беспощадным временем! Им что «прошлое», что «будущее»… Для них время – как эти холсты. В любой холст войдут и выйдут. Они вернут мне утраченное. Пусть в иных мирах вернут, у Дневной звезды, где угодно… Но вернут! А ты: «туземки», «техника»… Какая техника?! Да пропади она пропадом, твоя техника! Пижон… Ты пижон в мундире! Ты знаменитое ничтожество в мундире! – и что все эти породистые дуры в тебе находят?! Ты наглый и слепой капитан Къядр, как ты приведёшь ко мне богинь?! Ха! – ты приведёшь богинь?! И они перепишут судьбу? Мою и твою?! Приведёшь ко мне юных повелительниц всего и вся? Да они с тобою и говорить не захотят. Знаешь, почему? – ты был неизвестным слугой милосердной Ормаёлы, ты спас несчастного пса, ты был нищим и босым стражем богинь. А кем ты стал? Знаменитым скотом в медалях! «Пищевая цепь»… Ишь, выдумал! Скотом в пищевой цепи ты стал. Это всё ты… Нет, я… Я виноват стократно против тебя! Тысячекратно! Потому что я трус и тварь. Ты храбрый трус и ты благородная тварь, а я трусливый трус и никчемная тварь. Я бездарный маляр. Я струсил! Я хотел пойти к ней и сказать: «Останься, не улетай, я умру без тебя…». Я топтался у её двери, как слизняк какой-то… И уполз домой. Я убил богиню, Къядр… Я! Это я её убил! И не умер без неё. Исправь ошибку, застрели меня. У тебя пистолет, сам я не смогу застрелиться. Я трус! Убей меня, Къядр… Я напишу оправдательное письмо князю и тебя наградят медалью за мой расстрел.

И друг пытался что-то написать на холсте с чудовищно бюстообразной красоткой-блондинкой, обмакивая кисть в бокал с пивом.

– Уймись, – капитан разом осушил свой бокал до дна. – Оставь это вымя, тебе пива не хватит его исписать. Запустил я в это вымя как-то тарелкой каши. И трети не обляпал.

Друг зарыдал в холст.

– Да, богинь не мешало бы увидеть… – мрачно вздохнул капитан. – Говорят, их видят достойные души. Я уйму каши умял в детстве, а никаких богинь не узрел. И судьбу мою уже не переписать. Говоришь, они у Дневной звезды обитают? – старухи верят. Когда ты напишешь настоящих богинь, все скоты посмотрят на шедевр и станут добрыми людьми. Мы порвём пищевую цепь и освободим от неё народы. Сначала сами освободимся, потом и за народы возьмёмся. Для такого дела я найду тебе богинь с Дневной звезды.

Друг запустил кисть под холсты и заметался, цепляясь плечами за шедевры с голыми красотками. И закипел слезами:

– Ты привезёшь их мне… на каком-то замызганном космическом бульдозере?! Саму Милосердную Ормаёлу?! У тебя нет космического бульдозера! – на чём ты мне её привезёшь?! Ты не знаком с Милосердной Ормаёлой! – ты хоть знаешь, как она выглядит?! – как выглядят её сёстры?! – как ты узнаешь богинь у Дневной звезды?! По одёжке, что ли?! Богини не носят мундиров, скотина! Как ты их узнаешь? По каким знакам различия? Отвечай, гад! О богинях говорим!

Гениальный друг задыхался, тискал пустой бокал и время от времени колотил пяткою в знаменитый ковёр, заляпанный красками.

Друг стал невменяем и говорил очень странно.

– Никак не смогу узнать, – подумав, согласился капитан. И грустно разлил в бокалы остаток пива. – Разделяю твой творческий кризис. Да и к Дневной звезде полетят лет через сто, нас уже не будет. Прилетят – плюх! – и там пищевая цепь чавкает. И нету в ней никаких Милосердных Ормаёл и никаких сестёр. Богини – это миф для слабых звеньев, Вишваярр. Для добрых увечных старушек, которые в лесу травы собирают. Они внизу пищевой цепи. Травы и старушки. Ими питаются все травоядные и все хищники. Богинь нет. И никогда не было.

Друг зарыдал в пиво так искренне и так горько, что капитан дрогнул голосом:

– А жаль!

Сам капитан с горечью оставил свои юношеские космические фантазии, ещё будучи младшим офицером княжеской дружины. Даже запомнил дату утраты иллюзий: лета 7547 от сотворения мира, день праздника весны. Официально первая Межзвёздная экспедиция провалилась год спустя, но в тот весенний день он купил отчёт о межгосударственных переговорах – толстенный том, втридорога! – и уже на седьмой странице понял: с этими писаками никто никуда не улетит, они ползут по пищевой цепи, не будь мечтательным идиотом на привязи у скотов болтливых. Состоять в храбрых мечтателях не зазорно, военными временами это даже почётно, но стареть мечтательным идиотом в чьих-то доходных игрищах – это не просто «стыд». Это «стыд смертный».

Он сжёг отчёт и приказал себе забыть о звёздах. Сожалел о потере, да, но не счёл поступок предательством – ведь и сама Госпожа Великая Сахтаръёла плюнула в дальний космос. Он верил Госпоже Великой Сахтаръёле и служил ей беспрекословно. Да, он обещал Рени назвать её именем планету. И подвёл. Увы.

О космических далях вспоминали теперь лишь небритые ботаники в лабораториях да измученные инженеры на космодромах, где всё ещё запускали автоматические зонды к мёртвым планетам. И раз в год носились с провозглашением эпохального открытия, восхищая домохозяек: на Кренде можно жить, наверное! – там какие-то тучи наблюдаются и что-то блестит под ними. Под тучами. Дважды блеснуло в объектив! Да и лёту всего-навсего… Давайте полетим туда и оснуём Новейшие владения Госпожи Великой Сахтаръёлы. Действительно: пора расширять государство в космос! Хотя бы формально, хотя бы парой космических баз, раз в космосе хлеб не посеять.

Мечту о хлебосольных Новейших владениях давно убили космические ботаники, ощупав своими автоматическими зондами все одиннадцать планет и радостно заявив миру:

– «Ура» нам! Мы совершили великое открытие: на соседних планетах жить нельзя. Даже на Кренде не вытерпеть мороза и атмосферы. Блестит там океан, верно, но он ядовитый. Газ, друзья! Жидкий газ омывает ледяные скалы и гудит ядовитым прибоем. Но мы выстроим загерметизированную научную станцию и будем строчить оттуда отчёты восторженному человечеству. Это же очень интересно: сколько колец Протгиръярра украшают небосклон Кренды? Господа политики, «ау»! Финансируйте экспедицию. Где вы, храбрые космические мечтатели?! – везите нас считать кольца! Мы их пересчитаем в портативный телескоп, восхитим человечество цифрой и возглавим Академию основ науки. Ах, какие в Академии величественные кабинеты…

Но храбрые мечтатели не пожелали стать извозчиками к мёртвому величию, храбрые мечтатели мечтали о звездах. Фантастические романы о межзвёздных полётах взлетели в цене и довольные фантасты торопливо объясняли храбрым мечтателям, не щадя бумаги:

– Подумаешь, планеты какие-то мертвы! Ну и пусть мертвы! Да ну их, эти планеты! Достичь их – не подвиг, а успех. Вот вокруг иных звёзд вращаются куда более благодатные миры! – к ним-то и надобно направить межзвёздные караваны. Вот где всё крутится-то! Вдруг у Дневной звезды есть подходящая планета? – впрочем, никаких «вдруг», господа читатели! Наверняка она есть! Учёные насчитали там шесть планет в свой «Глаз Вселенной», и одна планета крутится в «поясе обитаемости». Именно оттуда и пришла столетие назад радиопередача. И ничего не «естественного происхождения»… Там, наверное, океан и леса, сверчки и страстные смуглые туземки. Конечно, жизнь неохота тратить на полёт. Не стариком же туда прилетать, к смуглым туземкам?! – но если разогнать ревущий звездолёт на… «на два порядка», скажем?

Писатели-фантасты обожают украшать свои творения смуглыми инопланетными туземками (о стыде не ведающими) и всякими учёными словами из ненавистной им с детства математики.

– Всего-навсего надо «поднять» нашего стального межзвёздного лебедя на два порядка от нынешних скоростей. Да-да, именно «на два порядка»…

Так блистали письменной речью фантасты.

– …неужели инженеры-недоучки не способны развить приличную скорость? Чему их вообще учат, в этом их Высшем Техническом училище?! – девок красивых там нет, на что они время тратят? А ну, вперёд! К мечте! Вот она, мечта! Днём видна! До неё рукой подать!

Мечту убили инженеры, устав жечь всевозможные топлива, которые им придумали неприметные химики:

– На этой соломе до Дневной звезды не долететь, господа. До Протгиръярра ещё туда-сюда, дотянем кое-как, а к Дневной звезде эта солома и сама себя не сдвинет. Но мы тут кое-что сообразили из лёгких сплавов… Словом, нашей колымаге из лёгких сплавов нужен двигатель.

– Ну так сделайте! – возмутились нетерпеливые молодые политики, обожавшие научную фантастику и повсеместно входившее в моду слово «порядок».

– Заправлять чем? – ухмыльнулись измученные инженеры. – Атомными бомбами? Так ведь атомным бомбам и двигатель не нужен, если насобачимся пинать взрывами толстенную плиту. А что! – пожалуй, такая плита разгонится и за год точно домчит… Это шутка.

– Пинайте плиту взрывами, шутники! – сухо разрешили своим инженерам иностранные политики, очень острые на слух. – Слышали идею про толстую плиту и атомные бомбы? Пинайте!

Внимательные иностранные политики не понимали шуток и оттенков чужой речи, но всегда прислушивались к тому, о чём болтали в Сахтаръёле её инженеры.

– Утрём Госпоже Великой Сахтарёле нос атомной плитой! – чеканили иностранные политики. – И учтите: никакой «Дневной звезды» нет. Ни в природе нет такой звезды, ни в космосе! В нашем справочнике есть только звезда «Рега», придерживайтесь общепринятой терминологии, а любое «обще» – это принятое исключительно у нас «наше». Так что не забывайтесь во имя карьеры, господа инженеры. О ежегодном финансировании: за сто миллиардов пнёте атомную плиту к Реге?

– Пнём, – мгновенно посерьёзнели иностранные инженеры, понимавшие шутки и фантастику. – Отчего не пнуть? Но половину финансирования – в жалованье. Иначе не долетит плита до Реги.

– Когда летим утирать носы врагам общей свободы или чему они там враги?! – обрадовались храбрые иностранные мечтатели, очнувшись от боевых полётов на знойном побережье, у бассейнов «развратницы Оуайли». – Мы согласны на тридцать семь процентов от вашей половины. Это минимум!

– Лет через двадцать, – недовольно насупились умные иностранные инженеры, быстро оценившие «минимум». – Атомную бомбу за стеной рвануть, это вам не керосинку в хижине запалить. Шутка ли: атомные бомбы рвать за «разгонным амортизатором»! – так думаем плиту обозвать, чтобы звучало научно. Но пусть сначала господа политики договорятся про атомные бомбы в космосе, а то не вышло бы чего атомного с этими самыми амортизаторами. Договаривайтесь, господа политики. А за нами не заржавеет. И ещё: вам тридцать процентов много. Пятнадцати хватит.

Политики (послушав и подумав) затеяли бесконечные переговоры об импульсном атомном двигателе, о Первой Межзвёздной экспедиции… и скоро храбрые мечтатели забыли о звёздах. Они дежурили на ракетных базах и реактивными мечами хранили нажитое своими политиками; они пилотировали боевые самолёты с атомными бомбами и отдыхали «там» от воинской службы на океанском побережье у «развратницы Оуайли» или «тут», у Тёплых озёр. Ну, и ужинали в изысканных заведениях у госпожи Ильтарьяллы.

Искренний космический восторг схлынул отовсюду: из журналов, из сплетен, из романов, из мечты. Таковы люди! – толпы грубых и голодных переселенцев тысячелетиями перемещались сквозь льды и дебри не затем, чтобы у невиданного муравья лапы пересчитывать в лупу. Людей срывает с места недовольство муторной жизнью, плохой пищей и скудным бытом; люди мечтают о благодатной долине, где наконец-то станешь жить достойным человеком, а не надрываться скотом полуголодным куска хлеба ради. Конечно, среди древних путешественников наверняка была и пара-другая любопытных ботаников (даже везли гербарий в обозе); был и отряд храбрых мечтателей, поклявшихся на древних мечах хранить чужие жизни пуще своей; но остальными двигала мечта о тёплых хоромах и ломящихся амбарах, о просторных телятниках, полных тучного скота. И о сеновалах упругого счастья. И ничего, что храбрых мечтателей послал в путешествие свирепый князь, которому сколько ни дай новых владений – всё ему мало; ничего, что храбрые мечтатели и любопытные ботаники смешат обоз мудрёными речами, а смешливым красоткам почему-то интересно именно с ними, а вовсе не с тобою телятники осматривать; это всё досадные мелочи. Главное – вот они, новые владения! Дошли! Тут можно вырваться из батраков в богатые скотопромышленники или в могучие финансисты, тут можно воздвигнуть бескрайние амбары и сытые хоромы… и тогда красивые деревенские дуры сами сбегут к тебе от ботаников и малахольных мечтателей. Сбегут прислуживать при свечах с деликатесами; – не вечно же им телятники осматривать! – пора и жизнь устраивать! Мечтатели и ботаники пусть подтянут пояса и снова поплетутся в снега, выискивать владения для Госпожи Великой Сахтаръёлы, ибо свирепый князь никогда не угомонится в поисках. Снабдит своих мечтателей сухарями и отправит далеко-далеко, во мглу и в мороз трескучий, тёплые просторы вынюхивать. С обозом из неудачников, коим мест под амбары не хватило.

С годами улучшились супы и лекарства, устроились города и дороги, но быт людской так и не насытил свою мечту о счастье. Освобождённый от предрассудков быт зло жевал бесплатные супы на скучной работе и лопал дармовые квартиры целыми улицами, но лишь нагулял яростный аппетит. Храбрые мечтатели давно поделили всю планету до закоулков и до поножовщины, а троп к другим планетам яростный быт не признавал ни в какую: сытый быт не желал рисковать здоровьем в космическом обозе, чтобы у Дневной звезды дойных коров разводить и амбары строить. Быт не желал зубрить математику и воевать, он стал малоподвижен и громогласен, он теснился в хозяева и теснил в батраки, он желал собственный амбар не у Дневной звезды где-то и «через сколько-то лет», а «тут и сейчас», он озверел амбициями до дармового поместья с озером, до полученного (в дар от казны) миллиардного состояния и до восхитительной праздности на личной яхте, манекенщицами загорелыми набитой. И до ужинов «у госпожи Ильтарьяллы», где смуглые девки пляшут. В отдельном кабинете и при свечах.

Это быт. Потому что мечтателей почти не осталось.

* * *

От своего друга Вишваярра, которого капитан навестил сразу после «рыбного» похода, он вернулся на базу «для продолжения службы». Не заезжая домой.

Он даже не шелохнулся в кресле, когда услыхал шаги Илли. Что-то дважды стукнуло в прихожей. Капитан уже знал – доложили! – что Илли тут, в Северной бухте, живёт у Борра. Вышла замуж за старшего офицера Борра, когда «Эштаръела» опустошала Щедрое море от иностранных любителей рыбной ловли. Не дождаться брата на свадьбу из пустяшного похода – это её месть за подзатыльники. Оказывается, Илли мстительна. С Борра какой спрос? – он и мать родную не пригласил на свадьбу, торопясь заполучить Илли.

Звенела посуда на кухне, там что-то шипело, а капитан сидел в кресле с закрытыми глазами и совершенно не чувствовал запаха съестного, он почему-то перестал ощущать запахи. Как прочёл письмо «самой госпожи Ормаёлы» – так все запахи и пропали. Возможно, навсегда. Но врачебной комиссии об этом знать незачем.

– Ты ел? – Илли потрясла за плечо. – Спишь, что ли, господин капитан?

Говорит, будто ничего не случилось. Будто они в Озёрном замке и сейчас войдёт Рени.

– Нет. Есть не хочу, извиняться за тумаки не желаю, поздравлять не буду, с замужними бабами не общаюсь. Уходи. Ты шумишь и гремишь, а я слушаю Рени. Она там, у Дневной звезды. Вишваярр так считает. Я ему верю. И хочу услышать. Говорят, такое возможно, если обострить слух.

Капитан произносил слова очень спокойно и ровно. Совсем не так, как всегда беседовал с сёстрами – насмешливо или с показной покорностью.

И открыл глаза.

– Понимаешь, я… – поёжилась Илли, она отводила взгляд на стену, на окно, на шкаф, – То есть… Как вы вернулись… Я знаю, ты к Вишваярру летал… Словом…

Посмотрела наконец в глаза:

– Мы с Борром поссорились. Вдрызг разругались. Я ушла. Ну вот, сказала.

И присела поодаль, дичась и глядя в пол. Роскошные волосы её казались какими-то мёртвыми, будто кукольный парик изо льна.

– Кого пристрелить? – помолчав, спросил капитан. – Его или тебя?

Илли молчала.

Говорят, беда не приходит одна.

– Что у тебя с причёской сталось?

Илли торопливо схватилась за голову, ощупала волосы. Заговорила с каким-то облегчением, но обращалась к шкафу:

– Понимаешь, я в лазарете временно живу. Из гордости. Там вода какая-то не такая. Жёсткая, что ли… И… словом, не получается следить.

– И давно ты в лазарете? В глаза смотри.

Илли вздохнула, но не подняла взгляда:

– Давно.

Вот так дела.

– Зачем пришла? Уезжай к отцу.

– Не хочу его огорчать. Ему и так несладко. Да и потом: у нас наладится всё, ссора ерундовая. Он в амбицию ударился, я ударилась… Ты же меня знаешь. Он извиняться не хочет, упёрся. Ничего, затоскует и явится. Я к тебе вот почему, собственно: начальство сегодня обсуждало, как посыльного к тебе подослать поудобнее, чтобы ты не выпер с порога. У тебя же гонор почище моего. Вот я и напросилась в посыльные. Сказала, меня ты не выставишь в шею, потому что уже бил по шее и лимит битья исчерпал. Они посмеялись и поверили. Словом, тебя просят в столицу съездить.

– Зачем?

– Пару обормотов надо препроводить в госпиталь. Вчера отличились в драке, мальчишку какого-то отлупили. Почку повредили парню.

Подобные задания командования обычно выполняли младшие офицеры, только что прибывшие из академии. Они сопровождали дебоширов-ополченцев в госпиталь, где господа психиатры решали, куда отправить сановного отпрыска: к маме или на суд князя.

– В штабе за них хлопочут, чтобы уволили без разбирательства, – продолжала Иллиёлла, не дождавшись никакой реакции от собеседника. – Надеются, ты подскажешь правильный диагноз. В том смысле, что великому асу психиатры не откажут. Герою.

– Зато герой отказывается наотрез, – равнодушно заметил капитан. – Так и передай робкому начальству: «отказывается наотрез».

Капитану было наплевать, чьих отпрысков князь отправит арестантами в Огненные владения. Показалось даже странным, что он не разозлился на сомнительное предложение начальства.

– Я не только за этим, собственно… – замялась Илли.

И вдруг заявила решительно:

– Словом, так: я унижаться перед тобой продолжу. Слушай. Доучиться на врача думаю. Ночевала я в лазарете и поняла: это моё. Ну: запахи лекарств, инструменты медицинские… Всё родное какое-то, будто вот-вот Рени войдёт в халате белом. Только… Я ведь уехала и ничего в академии не сказала, даже на письма не отвечала официальные. Дура, словом.

Долго-долго молчала и добавила тихо:

– Не простят меня в академии и обратно не примут. Если сам управитель не велит взять, конечно… В управителях академии ходит главный врач госпиталя. Он всю жизнь с тронутыми вояками возится, он очень добрый старикан, он…

Илли снова замолчала.

– …герою не откажет, – закончил капитан. – Асу. Ладно, поехали утрясать дела твои и начальства. Где вещи?

– Всё в чемоданах! – сразу оживилась Илли, смахнув незаметно слезинку. – Чемоданы на улице ждут, с пациентами. Ты точно есть не будешь?

– Буду. В поезде. Захвати, что напекла. Не люблю поездной кухни. Я пока облачусь в героя.

Квартиры господ офицеров были вырублены в скалах, и он спускался вслед за Илли по гранитной лестнице, после холодного душа, в новёхоньком мундире. Мимоходом боролся с перчаткой – всё обмундирование было сшито по мерке, у лучших портных. Это обмундирование поджидало экипаж «Эштаръёлы» как сюрприз довольных властей, а такие сюрпризы всегда безупречны – что размерами, что оттенком. Но перчатка почему-то капризничала.

На спуске к пирсам, у гранитных изваяний крылатых тигров, скучали два рослых ополченца. Нести чемоданы Илли они, похоже, и не собирались, даже не догадывались о такой обязанности военнослужащих. Стояли развязно и смотрели на капитана Къядра непонимающе. Видимо, они уже знали, что сопровождать их будет сам капитан Къядр, так что «дело в шляпе». «Отмазали», коль «самого Къядра погнали», как школяра, сопровождающим в госпиталь. Знай наших могучих пап!