Сломанный меч привилегий. Книга вторая. Часть II

Словом, вопрос чести требовал дуэли с обнаглевшими паразитами, оскорбившими своим существованием господина вояку, причём со всеми сразу; – так Борр объяснял сверстникам своё решение стреляться.

Юнкера академии расходились во мнении, как четыре паразита-одиночки смогли всей шайкой своей оскорбить Борра, но то уже не имело никакого значения. Господа юнкера были едины с решимостью юнкера Борра отстоять честь воина и наводнили «вольер Чести». Приодетые юнкером красотки-стервы тоже явились ко зрелищу, без масок и в огромных декольте, вызывая зависть восторженных юнкеров и ненависть негодующих зрительниц – стервы будто сошли с экрана, из фильма «Планета отчаянных женщин». Они обнажали плечики и посылали воздушные поцелуи завистникам юнкера, хохотали над негодующими зрительницами и аплодировали юному дуэлянту. И четыре раза подряд сопляку-юнкеру повезло! Четырежды он стрелял и раскланивался, умножая число своих поклонниц среди стайки восторженных гимназисток в полумасках – любопытные гимназистки всегда являлись на дуэли в масках и потели в карнавальные костюмы, скрывающие личность. Озверевшие враги-паразиты совершенно забыли про честь («одно оскорбление – один выстрел») и палили в нахального мальчишку, отчаянно расходуя боекомплект в бронестекло, отделявшее «вольер чести» от трибун. Но юнкер Борр словно не слышал посвиста пуль возле уха: он улыбался ошалелым зрительницам в полумасках и умело раскланивался.

Та дуэль стала событием года. Журнал «Вольер Чести» посвятил герою восторженный номер целиком, отчего число тридцатилетних обожательниц юнкера утроилось.

Конечно, юнкер Борр любил кружить головы и гимназисткам, но с краснеющими гимназистками он был самой обходительностью и учтивостью, не позволяя себе никаких вольностей. Только дорогие подарки. В академии учились юнкера из куда более богатых семей, нежели семья Борра, но те богатые семьи страдали манией сурового воспитания наследников, а у юнкера Борра имелся личный счёт в банке. И наследники вечно занимали у него деньги. Единственный сын красавицы-вдовы был прекрасно воспитан и всегда платил за обновки каждой из надоевших или позавчерашних стерв, а не нырял от них в ближайшую подворотню, спасая бюджет от непомерных расходов.

Мать юнкера Борра корила сына за распутство и мотовство, души не чаяла в нём и страдала, что вышла замуж за героя, а не приняла предложение какого-то фабриканта от моды. Конечно, имение имением… да ещё в Старых владениях… да ещё у самой столицы! – но и сын-то один! Вдруг единственный сын тоже на войну какую-нибудь подрядится?!

И прекрасно сохранившаяся красавица отвергала очередного жениха, предаваясь отчаянию в столичном имении.

После показательного умерщвления четырёх паразитов юнкер Борр отсутствовал несколько дней и явился в академию опухшим, на что командир группы лётного обучения, капитан Сегинъярр, сухо осведомился:

– Готов к полётам, скотина блудливая?

– Так точно, – отрапортовал юнкер Борр и покачнулся. – «Скотина». Но не «блудливая», господин старший офицер. Я ценю в женщинах красоту и невинность. И любить искусство. Виноват, «искусство любить». То есть…

– Ещё три дня отпуска, – оборвал его командир группы. – Вон, тварь.

И юнкер вышел деревянной куклой.

…Теперь такой же куклой ощущал себя юнкер Къядр. Он убил офицера в чине капитана. Только что. Вот, валяется. С огромной дырой в голове.

– Бывал уже «У Ильтарьяллы»? – задумчиво поинтересовался Борр, изучая надпись на пистолете.

– Нет, – хрипло выдавил Къядр, не слыша восторга вопящих трибун и не глядя на носилки с трупом Фундра.

– Зря, – заметил Борр, вынул обойму и прицелился из пистолета в толпу взвизгнувших гимназисток. – Лучшее заведение столицы.

Щёлкнул обоймой и вернул пистолет.

– Если сегодня не напьёшься «в шерсть», то сломаешься и станешь хлюпиком. Сам капитан Сегинъярр мне такое объяснил и велел напиться. Я напился. Пять дней пил! Знаешь: помогло. Поехали пить, а? Хоть я и не стрелял сегодня, но что-то мне погано. Какие-то предчувствия нехорошие жгут душу. Вот если бы мы миссионера кокнули, я бы всю академию угостил. Не стреляются, гады. Прячутся. А за этого хама наживём неприятностей, чую. Капитан, как-никак! Тебе больше влетит, нам с Ургиварром поменьше. Надеюсь. Хотя… Кто их поймёт, начальство наше. Возьмут да и вышвырнут всех троих.

– Как: «вышвырнут»? – побледнел Ургиварр.

– «Как», «как»… – передразнил Борр. – С треском! Отправишься баранов пасти, Горная дружина.

– Почему сразу «баранов пасти»? – обиделся Ургиварр.

В академии частенько подзуживали молодых агаваров, намекая тем-иным способом на отары овец в Горных владениях.

– Больше не возьмут никуда, деревенщина пещерная! – заорал Борр, впервые срываясь. – Тебя баранов пасти, меня в каменщики или в дворники. Не хочу в дворники! Возьмёшь помощником пастуха? Воздух чистый, природа горная…

– А…

– …Къядра, что ли? Расстреляют. Его именем мы назовём вожака стада, самого главного барана. Ещё вопросы есть? Как пить дать, завтра арестуют. Значит, надо напиться сегодня. Поехали.

В тот момент все трое и стали приятелями, собственно.

* * *

В заведении «У Ильтарьяллы» сияли люстры, было очень дорого и очень престижно. Сюда пускали далеко не всех, но и заведение это было по карману далеко не всем. Источали аромат тропические заросли, струились водопады редчайших напитков, сияли люстры, и посреди тропического изобилия извивались очень смуглые красавицы в разноцветных перьях. Перья трепетали где-то за их спинами и над плечами, но почему-то не прикрывали аппетитных тел, а лишь дополнительно их обнажали. Несомненно, девицы изображали тропических птичек, опускали глаза и двигались непрерывно, не сходя тем не менее с места и ослепительно улыбаясь залу из-под опущенных ресниц.

Девиц было пятеро, и таких будоражащих танцев юнкер Къядр никогда не видывал.

– С Вебы. Страстные там девки, гляжу, – грустно пояснил Борр, наполняя бокалы. – Карнавальный танец выдают. Там у них карнавал на карнавале. Сто лет в блокаде, а пляшут непрерывно. Молодцы. Не унывают. Значит, и нам нельзя.

Он отказался от услуг гладко причёсанных блондинок в белых передничках поверх красных крохотных платьев и в косах-париках цвета соломы, с чёрными лентами: мы и сами нальём!

И добавил, о танцовщицах:

– Пролезают к нам какими-то путями.

Остров Веба был в жестокой блокаде почти столетие: ни въехать, ни выехать. Остров стерегли сразу пятьдесят боевых кораблей Миссии Гуманизма, а все журналы трещали, будто на Вебе уже едят крыс, причём крыс подают в самых шикарных заведениях. Хоть и крысиное, но мясо, как-никак. В забегаловках Вебы давно подают только рыбу и фрукты. Народ нищает.

Падение островного режима ожидали с года на год, уже столетие.

Юнкера осушили крохотные бокалы разом и сразу наполнили вторые.

Потом третьи и четвёртые.

На пятом бокале из души юнкера Къядра вытекла наконец тьма. Видимо, её вытеснила огненная жалость: смуглые девицы стали как-то роднее, они показались несчастными, хоть и красивыми. Почему такие девушки должны есть крыс?! Кто решил, как им жить на своей Вебе?! Ах, «гуманные повелители жизни»… В харю таким «повелителям», коль за других решать повадились.

– Глянь! – ожесточился Борр (он тоже пялился на танцовщиц). – Такие девчонки перед скотами толстопузыми выламываются! Это же скоты толстопузые! Полный зал жирных скотов!

Зал с успешными господами преклонных лет действительно не страдал выправкой.

Борр снова наполнил бокалы, выпил один и оказался вдруг на грани срыва. Благодушный и седеющий зал пускал слюни в направлении смуглых танцовщиц, которые вроде бы и не танцевали, но двигались непрерывно, волнением тел своих будоража стареющие чувства ужинающих.

– Пищевая цепь, – согласился юнкер Къядр, с трудом усваивая проглоченное питьё.

– Не понял про «пищевую цепь»… – изумился юнкер Борр. – Поясни.

– Поясню! – начал излагать юнкер Къядр давно передуманное. – Народ наш вымер как народ. Последним вымер. Остальные народы ещё раньше вымерли. Пищевая цепь осталась ото всех народов.

– Что-то очень тонкое загнул… – поморщился юнкер Борр.

– Ты дослушай. Это неоткрытый ещё закон природы. Но я открыл и доказал.

– Да ты что?! – изумил юнкер Борр, заглядывая в бокал.

– Да! – стукнул пустым бокалом юнкер Къядр. – Народ растили в имениях наших предков. Как в парниках. Подкармливали, истребляли вредителей, травили паразитов и отрубали гнилые ветки. Наши предки были чистой питательной влагой для народа, который рос в этих самых парниках. Предки были «росою чести»!

Юнкер Къядр снова стукнул бокалом, и тот развалился пополам (половинки бокала тут же унесла блондинка в передничке, а другая блондинка поставила новый бокальчик, уже полный).

– Наши предки воевали и гибли с невыносимой честью, – с трудом строил фразы юнкер Къядр, опрокинув залпом принесённый бокал и припоминая былые мысли. – Народ в парниках видел честь и выращивался. Когда парники предков растащили по личным огородам, то народ перестал выращиваться в парниках целенаправленно. И принялся размножаться на огородах. В крапиве. Повсеместно. То есть наобум. Да что там: «на огородах»! – глянь в зал! – эти овощи прямо тут размножаться готовы. Народ разве «размножается»? Нет. Народ растёт! Размножается скот. Ухватили суть слов, господа?

– Кажется… – честно вникал в суть слов юнкер Ургиварр.

– Молодец. Значит, народ стал скотом. Но скот – это животные. Животные не состоят на военной службе князю, они обитают в пищевой цепи. Это безупречное доказательство существования пищевой цепи.

Юнкер Борр задумался, осушил бокал и тоже грохнул им по столу.

Блондинки в белых передничках снова собирали осколки, а юнкер Борр похлопывал прелестниц, куда придётся.

– Сама собою растёт только крапива, – продолжал юнкер Къядр. – И сорняки. Покажите в биологии понятие «народ» – есть такое понятие в биологии? – нету такого понятия! Есть «рой», «стадо», «стая», «муравейник» и «прайд». Составляющие пищевой цепи. Но так скажу: существовать в пищевой цепи проще, чем в народе. И чем похабней существование, тем оно проще! Приглядывай за парой пищевых звеньев, вот и всё существование мерзопакостное. Легче лёгкого так существовать.

– Почему «за парой»? – икнул юнкер Борр.

– Одно звено выше тебя, а другое – ниже, – пояснил юнкер Къядр. – Одним глазом коси вверх, другим – вниз. Ум и руки сразу опростаются. Никаких мук и трудов! Львы, например. Дрыхнут круглосуточно, а всё ж повелители дикой природы. Спят, но всё одно повелители! Какие заботы у льва? Не проспать поступь слона и хрюканье кабана. Одного сторонись, другого ешь. Звено выше – оно опасное, звено ниже – съедобное. Ну, и свой прайд лелей. Словом, тошно всё.

– Интересно, какие заботы у слона… – задумался юнкер Борр.

– Никаких, – подумав, ответил юнкер Къядр. – Ему даже тигр не указ. Но это спорно. Кто сильнее, лев или тигр? Был недавний случай: поехали два дурня из соседнего имения тигров стрелять. Им третий дурень внушил, будто любого тигра можно застрелить, если на дрессированного слона вскарабкаться. Ну, чтобы со слона палить в тигров. Мол, сам палил и привёз в имение шкуру тигра. Хвастался.

– И? – юнкер Ургиварр слушал с огромным интересом.

– Он прыгнул, – юнкер Къядр отпил из бокала.

– Слон?

– Тигр. Всех троих и смахнул со слона лапой.

– Кто третьим был?

– Местный погонщик. Смахнул троих, насмерть, и смылся в камыши.

– Дрессированный слон куда смылся?

– Не знаю. Наверное, стал камыши жевать.

– Почему?

– Погонщика-то нет. Дрессированный слон ощутил свободу и прилив аппетита. Он травоядная вершина пищевой цепи. Видел я ту шкуру тигра: синтетическая. Враньё про охоту на тигра со слона.

Юнкер Борр прикинул взглядом рост слона:

– Слон-то с эту пальму ростом будет…

Юнкера Къядр и Ургиварр тоже осмотрели пальму. Юнкер Къядр подтвердил:

– Пожалуй. Так что на пальме от тигра не спрячешься. Она не вершина пищевой цепи.

– Высоко прыгает тигр… – с уважением заметил юнкер Ургиварр.

– Высоко, – согласился юнкер Къядр. – Через слона перемахнул. Ибо неча всякому насекомому тигров задирать, даже со спины учёного слона.

– Ты прав! – прозрел восхищённый юнкер Борр. – Отлично сказал! Вышиб ты сегодня мозги из этого гада – и за дело, слоновий мундир не спас козла от тигровой пули. Наши все явились, видел? Думали, будет кулачный мир, но ты лучше поступил, ты мозги вышиб. Нечего про Эштаръёлу пакости тявкать! Пищевая цепь – она пугливая, враз притихнет при стрельбе. А почему? А потому, что ты – тигр. На тебя и со слона нельзя тявкать! И я – тигр. И он – тигр. Горный. Тигры в горах есть, Ургиварр?

– Барсы.

– Значит, ты барс. Горная вершина пищевой цепи. Мы тигры, а ты барс! У нас окрас разный, а клыки похожи. Къядр, прошу разъяснений об анекдоте, которым Фундр подавился: наши рассказали мне легенду про Эштаръёлу и про твоего тигриного предка…

Юнкер Борр запнулся, с трудом восстановил мысль и вопросил:

– Легенда или это взаправду было?! Ну, про руку. Поспорили мы…

Юнкер Къядр тоже долго соображал над ответом и признал:

– Взаправду.

Разговор стал совсем дружеским.

– Он руку себе отрубил?! – изумился Борр. – Ради женщины?! Молодец… Красивая была, зараза, если портреты не врут. Помните, господа, на посвящении в юнкера нас водили в зал Эштаръёлы? Ты видел таких когда-нибудь, Къядр?

– У отца есть одна служанка… – признался юнкер Къядр.

– Такая?! – подпрыгнул юнкер Борр.

– Красится, – грустно ответил юнкер Къядр. – Она бурая, а красится в рыжий. Брюнеткам проще всего, им только шевелюру надо в рыжий цвет обратить. Рыжим сложней. Они брови красят, ресницы клеят, линзы зелёные носят. Самая мука – блондинкам. Им всё перекрасить надо. У них это называется «под управительницу».

– У кого? – оторопел юнкер Ургиварр.

– У дур мечтательных, – удивился незнанию юнкер Къядр. – Мне друг детства про их окрас всё растолковал.

– Про чей «окрас»?

– Эштаръёлы и служанок. Друг на художника учится. Через пару лет о нём весь мир заговорит. Гений! О красках знает практически всё и потому рисует Эштаръёлу. Ему портрет Великой управительницы заказали. Внешность-то известна в узких кругах, управительницу только маляр не рисовал, а где взять мимику?! У него здорово получается рисовать мимику, но управительница умерла давно.

– Проблема, – согласился юнкер Борр. – У покойников нету мимики. Отсутствует. Но память о некоторых из них присутствует!

Они выпили в память управительницы.

– Вот он и раскопал служанку в отцовском имении, – продолжил мысль юнкер Къядр, выдохнув винные пары. – Наряжает управительницей и пишет с неё Эштаръёлу в разнообразных состояниях и настроениях. Начал с «купающейся Эштаръёлы», а там и втянулся, не остановить.

– Эштаръёла красилась?! – разволновался вдруг юнкер Борр.

– Конечно, – знающим тоном подтвердил юнкер Къядр. – Природу не обманешь. Наверняка брюнеткой была. Или физиономию красила. Почему сестёр Ормаёлы изобразили на иконе в невозможных окрасах? – потому что они богини. Богини ведь не люди, богини должны от людей отличаться в лучшую сторону. Просто обязаны. Иначе какие это богини, с ожирением или угрями?! Но! Им как-никак тысячи лет. Ты видел когда-нибудь пожилую женщину идеальной безупречности?

– Какой безупречности? – не понял юнкер Борр.

– Идеальной. Смотри на неё хоть в лупу – всё равно безупречна. Как полированный мрамор. Видел такую в лупу?

– Нет, – признался юнкер Борр. – Я и без лупы вижу морщины. И прыщи с веснушками. Полированных не видал.

– Значит, ты не встречал богинь, – грустно изрёк юнкер Къядр. – Вот так-то.

Юнкер Борр с досады грохнул кулаком по столу, а юнкер Къядр продолжал:

– У прочих народов боги и богини всегда с шестью руками и рогами. С головами волчьими. Или с кошачьими, скажем. Со слоновьей головой имеется один бог. Как он только равновесие держит?! И все их боги вечно где-то на небесах пируют…

– Да, – согласился юнкер Борр. – За границей народ с гнильцой. Не достучишься до их богов.

– Потому никто и не стучится. Все звериную шерсть отращивают и в «успешность» лезут. А наши богини отдохнут у Дневной звезды, и снова среди нас вертятся. Добро впустую распространяют. Ну не с волчьими же головами им добро распространять, хоть и впустую?! Так?

– Да, – признал юнкер Ургиварр. – Волчьим головам не поверят.

– Но отличаться богиням от людей надо. Если богини от людей неотличимы, это не богини, мы установили сей факт на примере ожирения. Значит, надо.

– Надо, – согласился юнкер Борр.

Юнкер Къядр наполнял бокалы:

– С другой стороны, выделяться им тоже нельзя. Люди в очередь выстроятся с прошениями, едва богиню завидят. Да что там «богиню»! – к Эштаръёле лезли по головам, «отпиши, матушка, те луга мне в собственность». Парадокс?

– Жуткий, – снова согласился юнкер Борр.

– Он имеет решение. Наши богини отличаются от смертных не-у-ло-ви-мо. Чтобы народ не запугивать и не раздражать. Они упрятали божественные отличия в невозможную среди людей красоту, которая сама по себе не существует по определению, ежели красители не применить.

– Как же они маскируются под людей? – озадачился юнкер Борр. – Они безупречные, сам сказал! Прыщи на себя лепят?

– Зачем?! – захохотал юнкер Къядр. – Зачем им при таком подходе маскироваться?! Глянь, сколько завистливых дур красится «под Эштаръёлу» и под «милосердную Ормаёлу»! И все – в цветных линзах! Да ты настоящую богиню в эдаком размалёванном стаде и за сто лет не сыщешь! Тряпкой, что ли, тереть каждую?

– Верно! – воспламенился услышанной теорией юнкер Борр. – Верно! Ну и хитры… Послушай, ты сам всё это сочинил?

– Нет, – огорчённо признался юнкер Къядр. – Нахватался рассуждений у друга-художника. Мой друг-художник разрабатывает теорию богинь. Вишваярр его зовут.

– Чего он делает?! – покачнулся в кресле юнкер Ургиварр.

– Изваял Эштаръёлу, теперь за богинь взяться надумал. Но за богинь хвататься без подготовки, я вам скажу…

Юнкер Къядр развёл руками.

– Никак не получится, – подумав, признал юнкер Борр. – Твой друг Вишваярр прав. Они – групповая цель, да ещё помехи ставят, оказывается. Очень сложная цель.

– Сложней некуда, – согласился юнкер Къядр. – Вишваярр так говорил: «Смотрю на древнюю икону и не понимаю, в чём дело. Богини ведь написаны, чтоб их! Но почему богинями вижу их, объяснить не могу». Недавно он присмотрелся внимательней и совершил открытие: всё дело – в окрасе! Невозможную расцветку лиц им выдумал иконописец Ледового князя. Вот в чём заковыка, оказывается! Умный парень был тот иконописец, наверное. В жизни они кто, такие богини? – просто красивые девчонки. Молиться перед ними не тянет, к иному тянет. Вот и шастают среди нас незамеченными. Нам внимание отключают восторгом, женщинам – завистью. Вычисляют грешников и грешниц. И перевоспитывают. Эштаръёла раскусила психологический трюк с иконой и красилась. Вычисляла сторонников и противников.

– Верно… – пригорюнился юнкер Борр. – Красилась, зараза! Брюнетка по жизни, наверное.

Встрепенулся:

– Где она зелёные линзы взяла? У брюнеток таких глаз не бывает. Тогда не делали линз. Не умели.

– У неё был учёный фокусник, Адгиярр. Забыл? Этот любые глаза перекрасит. Даже чёрные.

– Точно… – совсем приуныл юнкер Борр. – Сочинил оптический обман, гад…

И стукнул кулаком по столу:

– Всё равно за такую Эштаръёлу можно пять рук себе отрубить! Даже за брюнетку в древних линзах.

– Как ты отрубишь себе пять рук?! – изумился юнкер Ургиварр.

– Не знаю, – задумался юнкер Борр. – Частями, наверное.

Они снова выпили за Великую управительницу.

Танцовщицы вдруг отшвырнули куда-то в сторону свои яркие перья и остались идеально ощипанными птичками, опоясанными лишь тонкими сверкающими цепочками и колечками.

Сопевший зал заволновался.

Юнкер Борр вскипел, ахнул бокал о пол и завопил залу:

– Скоты! Скоты вы потные! Белая дружина Сенхимела сражалась у вулкана Сьердаведы за таких девчонок! И победила всех гадов, скоты вы обожравшиеся! Не отдам их вам!

Юнкер Бор задыхался.

Затем юнкер Борр опёрся о плечо юнкера Къядра и о плечо юнкера Ургиварра. И влез на стол. Юнкер Къядр с интересом рассматривал его ботинки: ведь не сам чистит! Не по-уставному начищены. А надо чистить самому! Непорядок.

Но юнкеру Бору было наплевать на устав и на ботинки, он был взбешен и орал:

– Самые красивые девушки Вебы пошли в жёны к израненным воинам Сенхимела! По десять жён каждому воину! По сто жён! По тысяче! Сами шли в жёны к героям и никто их не неволил! Колбасами и жареными рябчиками не заманивал!

Юнкер вопил в перепуганный зал:

– Хотите на красавиц Вебы поглазеть? – так сражайтесь за них, твари! За их свободу! Против блокады Вебы! А вы сопли в стаканы пускаете! Старший юнкер Къядр! Подайте мне ваш пистолет. Младший юнкер Ургиварр! Будете ловить пустые гильзы. Для отчётности, суда и музея. Меня расстреляют первым. И гроб поместят в музей. Къядра закопают при музейном кладбище.

Юнкер Къядр вынул пистолет, но приятелю не передал, вовремя озадачившись:

– Зачем тебе пистолет? Патронов у меня мало. Я не дам тебе пистолет. Велено беречь боекомплект.

Красавицы в цепочках растерянно остановились и странно переминались тугими ногами, а вокруг столика господ юнкеров появились мордастые ребята в какой-то очень уж служебной одежде – похоже, все господа юнкера не отличались выдумками в скандалах, и мордастые ребята то знали.

Юнкер Борр не замечал ничего, он поскользнулся в салате, рухнул со стола в кресло, скатился под стол и там заплакал. Юнкер Къядр стучал по столу рукоятью пистолета: вылазь, неудобно ведь. Смотрят! А мы в форме.

Мордастые ребята куда-то вдруг исчезли, когда возле юнкеров материализовалась такая роскошная красавица, какой хотелось верить.

– Шумите, молокососы занюханные? – обворожительно улыбаясь залу, зашептала красавица юнкеру Къядру. – Почему пистолетами тут стучите? Агаварчонка напоили… Тоже мне, вояки. Да вы настоящих вояк с пистолетами и не видели! А ну, спрячь железяку.

– Ты кто?! – ошалело вопросил юнкер Къядр неизвестную богиню, отпрянув от её ароматов.

– Я тебе дам: «ты»! – разъярилась красавица. – Как себя ведёшь с женщиной?! С хозяйкой заведения!

– Простите великодушно, госпожа хозяйка заведения, – пробормотал юнкер Къядр, пряча пистолет в кобуру. – Конечно, «вы». Конечно, я виноват и прячу пистолет до лучших времён, когда потребуется застрелить вашего обидчика.

Роскошная красавица вдруг улыбнулась:

– Да ты настоящий офицер манерами, погляжу.

– Я не офицер ещё, – оправдывался юнкер Къядр. – Я старший юнкер.

– Почему твой приятель орёт на весь зал? – строго спросила красавица, заглядывая под стол. – Что-то знакомое под столом бушует…

Несокрушимый Борр выбрался-таки из-под стола и коленопреклонённо заявил строгой красавице:

– Бушует, потому что хочет очистить зал от слоновьих голов, госпожа Ильтарьялла. И от волчьих рогов! И от всех этих… многоруких. А… для кого мы очистим зал, Къядр?

– Для богинь с Дневной звезды, – вспомнил Къядр и наполнил бокалы: свой, Борра и Ургиварра. – С нами должны пировать богини.

– Для богинь! – заорал юнкер Борр, вставая и пошатываясь. – Богини в цепочках! Все ко мне.

Он расстегнул мундир и полез за бумажником. На стол посыпались купюры, много купюр. И все крупные.

– Это вам, богини с Вебы. За танец.

Вдруг спохватился и выволок из кармана пачку купюр, перевязанную в пластик:

– Всё, что есть. Простите, девушки! Ваш вид дороже стоит!

Купюры в пачке были огромного достоинства.

Ударять лицом в грязь стало невозможным в такой ситуации. И юнкер Къядр тоже опорожнил свой карман от купюр, припасённых для покупки катера – среди юнкеров было модой таскать наличность в левом кармане мундира.

Младший юнкер Ургиварр всхлипнул: у него в кармане нашлись всего четыре купюры.

Госпожа Ильтарьялла обратилась к залу, помахивая веером из денег и улыбаясь:

– Никто не желает добавить восторга к вознаграждению красивым девушкам, господа зрители? Девочки выбрались с Вебы в чём мать родила, но господа юнкера осыпали моих тропических птичек золотыми зернышками на сумму в сто девятнадцать тысяч с большим хвостиком. Такого приключения давно не случалось в столице. Девочки наслышаны о щедрости господ потомственных воинов…

Смуглые красавицы опускали глаза и ослепительно улыбались.

– …и господа воины не подкачали. Квартиру-то девочки теперь купят, но вот на мебель малость недостаёт. Кто добавит?

Зрители шелестели восторгом, но не купюрами. Вокруг столика юнкеров закружились смуглые красавицы в цепочках и колечках.

Госпожа Ильтарьялла смеялась:

– Господа щедрые юнкера, все богини – ваши. Но руками не трогать!