Тропой перемен

Максим Вертоградский

Тропой перемен

I

Теплым июньским вечером 1927 года в тесном зале ресторана гостиницы «Метрополь» в центре Иркутска было не протолкнуться. Круглые столики с резными ножками, размером чуть больше табуреток, накрытые белоснежными скатертями, стояли таким плотными парадным строем, что официанты с трудом протискивались между ними. Жонглируя серебряными подносами с тарелками и фужерами прямо над головами посетителей, они напоминали команду дрессированных пингвинов в черных костюмах-тройках и накрахмаленных белых передниках.

Позолоченные электрические светильники с плафонами в форме львиных голов расплывались по стенам мутными пятнами в густом табачном дыму, оставляя в полумраке углы и ниши, где скрывались от внимательных глаз те, кто не очень хотел афишировать свое присутствие.

Публика ресторана, словно новорожденная зелень в пустыне, дорвавшаяся до жизни после первого за десять лет дождя, старалась наверстать упущенное время. Под щедрым ливнем НЭПа вспыхнули голодным цветением шляпки-клош, банты, рюши, корсеты и платья всех фасонов и оттенков. Мужчины наконец сменили пропахшие порохом гимнастерки, портупеи и кавалерийские сапоги на костюмы-тройки, полосатые галстуки и лакированные туфли. В этой картине не было полутонов: все цвета выкрутили на максимум, и когда ярче уже было нельзя, добавили еще.

Стены домов и пыльные улицы еще отлично помнили проходящие колонны то красных, то белых, то интервентов, то откровенных головорезов без роду-племени. Но тем истовей теперь рвалась и стремилась советская Россия к красивой жизни – хоть на вечер, хоть на часок кутнуть на последний рубль, а дальше будь что будет.

На тесном пятачке деревянной сцены в глубине зала играл небольшой оркестр, аккомпанируя долговязой, тощей солистке в длинном сером платье с рюшами и заниженной талией, отчего казалось, что ее воткнули в цветочный горшок. В кружевной белой шали до пола и лисьей горжетке с массивной серебряной брошью, она драматично протягивала к зрителям бледные, худые руки в черных атласных перчатках с крупными перстнями и пела сочным сопрано:

Ночь надвигается, фонарь качается,

Свет пробивается в ночную тьму.

Я неумытая, тряпьем прикрытая,

Стою забытая здесь на углу.

Купите бублички! Горячи бублички!

Несите рублички сюда скорей!

И в ночь ненастную, меня несчастную,

Торговку частную ты пожалей.

Во время припева многие гости подхватывали “купите бублички, горячи бублички!“, отчего голос певицы растворялся в этом нестройном хоре. Посетителей такое ничуть не смущало, как и то, что “Бублички” пели по нескольку раз за вечер.

***

Дрожащее пламя вспыхнувшей спички выхватило из полумрака лицо мужчины лет тридцати пяти, со светло-карими глазами и ухоженными каштановыми усами, из густых зарослей которых выглядывала папироса. Он прикурил, затянулся и, выпустив дым, посмотрел на девушку у окна.

Девушке было от силы лет двадцать. Худенькая, невысокого роста, с короткой стрижкой «гарсон» и уложенными лаком локонами, она была одета только в нижнее белье: тонкую небесно-голубую тунику чуть выше колена с белыми кружевными бретельками, телесного цвета корсет со свисающими по бедрам застежками и черные шелковые чулки. Спрятавшись за плотной шторой, она рассматривала прохожих на улице из окна второго этажа гостиницы.

Свет окон двухэтажного деревянного «Метрополя» отражался в грязных лужах разбитой проезжей части, придавая им немного праздничного лоска.

На перекрестке перед гостиницей суетился торговец газетами – чумазый светловолосый мальчуган лет десяти, в выцветшей рубахе и широких брюках, сшитых из старого взрослого пальто и подпоясанных бельевой веревкой. Худой, загорелый, босоногий, с кипой газет под мышкой, он громко, с сипотцой, выкрикивал заученные речевки:

– «Правда»! «Известия»! «Советская Сибирь»! Перелет через Атлантику! Партия – за индустриализацию! Свежий номер!

У центрального входа в гостиницу, на покосившемся деревянном ящике, сидела старушка-торговка в зеленом шерстяном платке и старом, не по погоде, пальто, поверх которого был натянут пыльный клетчатый передник с обвисшими карманами. Перед ней, в жестяном ведре, стояли букеты ромашек, колокольчиков и гвоздик вперемешку с луговыми травами.

Разбрызгивая грязь из-под колес и копыт лошади, ко входу подкатила пролетка, из которой, чуть не опрокинув ее, выбрался круглый, как арбуз, немолодой господин в американских шароварах с подтяжками, от чего он казался еще объемнее, а за ним, придерживая пышное платье, – такая же величественная спутница в широкополой шляпе с перьями.

– Цветы для вашей дамы, – предложила старушка.

– Почем? – смерив торговку царственным взглядом, уточнил господин.

– Ромашки и колокольчики – по десять копеек, гвоздики – двадцать.

– Гвоздики.

Расплатившись и забрав цветы, пара проследовала в предупредительно открытую швейцаром дверь парадного входа.

Девушка у окна негромко подхватила хор пьяных голосов, доносившийся из ресторана на первом этаже:

И в ночь ненастную, меня несчастную,

Торговку частную ты пожалей…

Она потеряла интерес к событиям на улице и с любопытством посмотрела на лежащего на кровати усатого мужчину с папиросой:

– Котик, а ты не заметил, что я поправилась?

Мужчина затянулся, выпустил в потолок облако дыма и покачал головой:

– Белка, тебе бы не повредило, но нет, я не заметил.

Девушка отошла от окна, присела на кровать рядом с ним и продолжила серьезным тоном:

– Я тебя спросила, потому что беременна. Я была вчера у доктора, и все точно. Конечно, этого следовало когда-то ожидать. Но я не ожидала. Теперь вот такие дела…

Она вздохнула и замолчала, пытаясь понять реакцию мужчины, но тот затушил папиросу в пепельнице, стоящей на прикроватном столике, и молча ждал продолжения.

– Так вот, когда я стану круглой и пузатой, ты бросишь меня? Честно сказать, я весь день думала об этом, не находила себе места! Мужчины ведь очень по-разному относятся к беременным. Говорят, что некоторым это очень даже нравится, а кто-то терпеть не может, – она опять замолчала.

– Так ты бросишь меня? – снова спросила она с тревогой в голосе.

Мужчина откинулся на подушку и заливисто, от души расхохотался. Девушка бросила на него удивленный и обиженный взгляд.

– Ну тебя, Кот! Я тебе тут душу изливаю, а ты смеешься! – она попыталась встать с кровати, но Кот ловко поймал ее в объятия и утащил обратно в постель.

– Отпусти меня! Слышишь! – она шлепнула его по плечу. Девушка оказалась на спине, Кот прижал ее к кровати.

– Неудобно будет класть тебя на живот, но мы договоримся о скидке.

– Ах ты буржуй! Еще чего! А ну пусти! – возмутилась девушка, но в ее голосе зазвучали нотки благодарности.

Кот отпустил Беллу, но она не ушла, оставшись в постели. Он же встал, накинув рубашку:

– Белка, а ты пошла бы за меня замуж?

– Кто?! Я?! – искренне удивилась девушка, – А ты как хочешь: к попам – в церковь или в советский ЗАГС? – шутливо спросила Белла.

Кот серьезно посмотрел на нее, и, не ответив на вопрос, продолжил:

– Слушай, меня не будет неделю или две. Появилось очень выгодное дельце, нужно уехать из города.

Белла смотрела на него с тревогой. Кот достал из кармана плаща серое удостоверение личности с малиновыми буквами Р.С.Ф.С.Р. и гербом и протянул его Белле. Та открыла документ – с фотокарточки на первой странице на нее смотрел Кот, но имя оказалось незнакомым:

– Шилов Егор Николаевич, тысяча восемьсот девяносто второго года рождения, – прочитала она. – Что это?

– Билет в новую жизнь. Только к билету еще деньги нужны, а их пока нет, – одеваясь, ответил Кот.

– А почему имя чужое? Ты за границу уедешь?

– Может, за границу, а может, еще куда. Не знаю. Белка, спрячь этот документ у себя пока. Я за ним вернусь. А если не вернусь через месяц – просто сожги, мне он уже не пригодится.

– Котик, я боюсь. У ОГПУ везде люди, а если поймают тебя?

Кот улыбнулся и достал из бумажника купюру в двадцать пять червонцев.

– Не бойся, Белка! Это будет лучшее дело, и потом я завяжу. На вот, держи, – он протянул ей банкноту, – это тебе за месяц. Клиентов смотри не води!

Белла взяла деньги, запихнула под корсет и деловито продолжила:

– Я и так не стала бы, но Тамара Александровна мне не разрешит.

– С теткой твоей я поговорю. И учти: если не вернусь через месяц, удостоверение это сожги, а меня забудь.

Казалось, что Белла сейчас расплачется. Она вскочила с кровати и обняла его.

– Котик, может, не надо? – спросила она с мольбой.

Кот отстранился и поцеловал ее в лоб.

– До встречи, Белка! Все будет по масти! – и быстро вышел из номера.

II

Неспешно, с равнодушным механическим упорством, зеленый паровоз с красной звездой на черном котле тянул состав по узкой полоске железной дороги, цепляющейся за кромку скал у самого берега Байкала. Клубы густого грязно-серого дыма уносило в сторону воды, где они сливались с остатками утреннего тумана над синей до черноты поверхностью озера. Словно сказочное чудовище, паровоз вздыхал, шипел, перебирал красными лапами поршней и колес и плевался паром, преодолевая подъемы с поворотами.

Пройдя ущелье по каменным аркам моста, похожего на римский акведук, паровоз продолжил путь по железнодорожной насыпи.

Из будки локомотива, придерживая на ветру кепку, выглянул молодой машинист и оглядел хвост состава: за техническим вагоном с углем выглядывали три открытые платформы с сосновыми бревнами, затем – короткий обшитый сталью бронированный вагон, пассажирский, и снова несколько платформ с бревнами. Все было в порядке. Машинист развернулся – впереди уже поднимался склон горного хребта, уходящий прямо в озеро, в который упирались железнодорожные пути. Подойдя ближе, стало понятно, что нитка железнодорожного полотна ныряет в черноту тоннеля.

Машинист вернулся в будку, щелкнул тумблерами под потолком, включая главный ходовой прожектор и сбросил скорость перед заходом в тоннель.

***

В пассажирском вагоне светилось лишь одно центральное купе, в котором ехали четверо мужчин в темно-синих гимнастерках и шароварах с малиновыми лампасами – оперативники иркутского отдела ОГПУ. С табельными револьверами в кожаных кобурах и винтовками в руках, они сосредоточенно молчали, поглядывая друг на друга. Их суровую тишину нарушал только грохот колес, усиливаемый сводами тоннеля.

Один из оперативников поднялся и закрыл окно в купе – это немного спасало от плотного дыма, который заполнил длинный тоннель под скалой – приходилось терпеть неудобства.

***

В свете прожектора под черными, покрытыми угольной копотью сводами мелькали шпалы, исчезая под локомотивом. Светлая точка выхода из тоннеля все увеличивалась. Машинист пригляделся: сегодня что-то было не так – на путях маячило нечто постороннее. Он еще сбавил ход паровоза, тревожно вглядываясь в яркое пятно впереди. Вскоре проблема стала очевидна – прямо на рельсах, на выезде из тоннеля, громоздился большой серый валун, а вокруг него рассыпались камни поменьше. Сход камней на железнодорожное полотно был не редкостью на этих участках.

Машинист перевел состав на минимальную скорость. Поезд лениво выполз из жерла тоннеля, подставив дневному свету железную спину. Недовольно шипя и извергая в стороны мощные струи пара, он остановился в нескольких метрах от завала, ритмично пыхтя на холостом ходу.

Спустившись по лестнице на землю, машинист неторопливо двинулся к препятствию, попутно осматривая колеса и звонко постукивая по ним гаечным ключом. Только в метре от завала он понял, что с камнями что-то не так. Протянув руку к большому валуну, он нащупал плотную мешковину. Сдернув ее, на рельсах осталась стоять лишь рогатая конструкция из деревянных реек. Пару секунд машинист удивленно таращился на нее, пытаясь осознать неожиданное зрелище, затем развернулся и бросился обратно к паровозу, но сразу же остановился: с крыши в будку локомотива уже спускался вооруженный револьвером человек. Второй ловко спрыгнул с портала тоннеля прямо на угольный вагон.

***

Машинист не мог видеть, что еще до полной остановки состава из темной глубины небольших ниш по обеим сторонам тоннеля вынырнули четверо налетчиков. Цепляясь за поручни дверей пассажирского вагона – двое за передние двери, двое за задние, – они запрыгнули на подножки и начали торопливо продевать куски цепей в поручни и ручки, надежно фиксируя двери навесными замками.

Поезд остановился. Четверо налетчиков нацелили револьверы на окна и двери пассажирского вагона, а пятый бросился к сцепке между бронированным и пассажирским вагонами, доставая из сумки ключи.

Из глубины вагона послышались голоса, дернулись двери, лязгнули цепи и замки; кто-то, злобно и нецензурно бранясь, остервенело тряс переднюю дверь, тщетно пытаясь ее открыть.

***

Пепельный блондин в черном кожаном плаще, спрыгнувший с паровоза, держал на прицеле машиниста, который испуганно замер с поднятыми руками.

– Залезай, – скомандовал он, указывая стволом на будку локомотива. – Бегом, бегом!

Машинист, тревожно покосившись на револьвер, схватился за лестницу и полез в будку. Из тоннеля раздались первые гулкие хлопки выстрелов.

***

Чекисты распахнули окна по обеим сторонам пассажирского вагона, пытаясь высунуться для прицельного выстрела. Налетчики открыли огонь по окнам – брызнули осколки стекла, пули стучали и высекали искры, рикошетя от стенок вагона и тоннеля. Грохот наполнил узкое пространство между стенами. Свистящие пули не давали возможности высунуться, заставляя оперативников палить наугад из разбитых окон.

– Готово! – перекрикивая выстрелы, сообщил остальным невысокого роста, полный паренек в стекляшках круглых очков, возившийся со сцепным устройством между вагонами.

– Трогай! – закричал машинисту Кот, стоявший у портала тоннеля. – Уходим, уходим!

Паровоз выпустил клубы пара, лязгнули дышла и сцепки вагонов, скрипнули колеса – состав тронулся. Красный путеочиститель локомотива отшвырнул бутафорский завал в сторону, как карточный домик, и паровоз бодро пошел дальше.

Отстреливаясь, налетчики запрыгивали в открытые платформы с бревнами. Кот, бросив последний взгляд на вагон с запертыми бойцами ОГПУ, бегом догнал разгоняющийся локомотив и заскочил на лестницу, ведущую в будку. Пока все шло по плану.

***

В будке паровоза теперь теснились четверо: машинист, Кот, блондин в кожаном плаще и паренек в круглых очках, который уже раздвинул заслонку топки, осмотрел пылающие угли и обратился к машинисту:

– Ну-ка, подкинь угля, – а сам деловито проверил уровень воды в котле, давление на манометрах, покрутил вентиль подачи пара и, дернув рукоять рычага, добавил скорости.

– И что дальше, господа? – спросил машинист, подкидывая лопатой уголь.

– Не твоего ума дело, шуруй давай, – пояснил блондин.

Очкарик потянул рычаг гудка паровоза: два коротких, а на третьем длинном он задержался, довольно глядя на компаньонов и улыбаясь во все зубы.

– Молодец, Пузырь! – Кот одобрительно похлопал очкарика по плечу.

Где-то позади локомотива, на платформе с бревнами, радостно заулюлюкали остальные налетчики.

Кот внимательно оглядел машиниста, кидающего уголь в топку. Крепкий парень лет двадцати пяти, в серых рабочих штанах и ношеной рубахе, измазанных местами углем, белой кепке с козырьком – вроде бы ничего примечательного:

– Как звать? – спросил Кот.

– Иваном, – не прекращая работу, ответил парень.

– А где, Иван, ты такие сапоги взял? – обратил внимание Кот на обувь машиниста. И действительно, черные кожаные сапоги выглядели совсем новыми.

– На базаре у вокзала, за двадцать рублей урвал последние.

– Ты, Ваня, не мог никак такие сапоги на базаре урвать, – недобро улыбаясь в усы и сверля машиниста взглядом, возразил Кот. – Такие сапоги только на форму, под роспись в журнале выдают.

Блондин незаметным резким ударом врезал машинисту в челюсть, отчего тот выронил лопату с углем и упал на колени.

– Крыса, чекист! – выругался блондин, сверкая голубыми глазами.

– Пузырь, останавливай поезд, – приказал Кот очкарику.

Пузырь быстрыми движениями сбросил скорость, перевел рычаг хода в нейтральное положение и врубил тормоза. Через минуту поезд опять остановился, окутанный облаками пара и дыма.

– Выходи, – приказал Кот машинисту. – Седой, смотри за ним, – бросил он блондину. Тот достал револьвер и ткнул им в спину машинисту.

Под дулом револьвера машинист спустился на железнодорожную насыпь.

***

В нескольких километрах от тоннеля, на проселочной дороге возле железнодорожных путей, ждала деревянная подвода, запряженная парой лошадей. На ней, свесив ноги сидели двое: загорелый бурят и черноволосый цыган.

Несколько оседланных лошадей паслись на зеленом лугу вдоль дороги.

– Толкую тебе, не мог я спутать паровозный гудок с пароходным! – злился бурят.

– Ага, тогда они нарисовались бы уже. Чет я никого не вижу. Ты закемарил, вот и почудилось, – возразил цыган.

– Не спал я, не гони!

Из за поворота проселочной дороги, поскрипывая деревянными колесами, появилась кривая телега, запряженная усталой гнедой кобылой. Собеседники развернулись, разглядывая неожиданных гостей. На козлах сидел плюгавый старичок в выцветших лохмотьях, лаптях и потертой соломенной шляпе. В телеге покачивалась куча рыбацкого барахла: укрытые парусиной бочки, сети, садки и другая рыбацкая утварь.

Собеседники спрыгнули с подводы и направились к телеге. Цыган свистнул:

– Сссшшш! Э! Отец, тормозни, – окликнул он к старичка. Тот дернув поводья остановил кобылу. – Куда едешь?

Старичок улыбнулся беззубым ртом и прошамкал:

– Рыбащищь омуля.

– Хорошее дело, а в телеге чего?

– Разное, – ответил старичок.

Бурят откинул парусину и тут же получил удар в челюсть, от которого земля под ногами поплыла и потом качнулась вперед, больно ударив по лицу. Он встал на четвереньки, пополз, попытался встать на ноги, но они заплелись и тот снова рухнул в дорожную пыль у колес телеги.

– Стоять! Руки вперед! Чтоб я видел! – наставив на цыгана револьвер, орал, выскочивший из телеги вооруженный оперативник.

Двое чекистов, прятавшихся до этого в телеге под парусиной, уже вязали цыгана, лежащего в пыли лицом вниз. Один приставил револьвер к голове, второй упер колено ему в спину и надевал наручники. Затем та же участь постигла его оглушенного напарника.

Из соснового перелеска, направляя коня аллюром к работающим сотрудникам, выехал офицер. На вид около тридцати лет, педантично выбритый до синевы, в фуражке и кавалерийской рубахе с краповыми офицерскими петлицами, шароварах и черных сапогах.

За ним из перелеска потянулись еще кавалеристы, целый отряд.

Офицер подъехал к телеге, возле которой лежали на земле связанные цыган с бурятом. Один из оперативников бойко отрапортовал:

– Товарищ Черкасов, обоих живьем взяли!

– Молодцы! Рты им заткните и под брезент пока, – скомандовал Черкасов.

***

Пузырь прикручивал бикфордов шнур к серебристой металлической трубке взрывателя. Свертки со взрывчаткой, похожие на толстую ливерную колбасу, уже прикрутили медной проволокой к петлям и замку бронированного вагона. Разматывая шнур, Пузырь попятился назад от вагона к группе налетчиков, отошедших на десяток шагов.

Чирк, шшшш! – вспыхнула спичка, заискрился и зашипел шнур, дымясь и отбрасывая сгорающий хвост.

Все инстинктивно задержали дыхание и зажмурились в ожидании взрыва. Аммонал грохнул коротко и мощно, врезав взрывной волной по кишкам и барабанным перепонкам. Из облака дыма и пыли показалась дверь бронированного вагона – она была цела, но повисла на верхней петле.

Кот оценивающе оглядел оторванную дверь:

– Бурый, ковырни-ка, – попросил он крепкого, бородатого детину с монтировкой.

Тот постучал монтировкой по петле, просунул ее в щель между дверью и вагоном, поднажал, крякнув “эээть!“ и тяжелая бронированная дверь грузно отвалилась, съехав по железнодорожной насыпи.

Из темноты вагона выглянули деревянные ящики с металлическими углами, черными петлям и замками. Каждый замок был опломбирован аппетитными, как шоколадные медальки, сургучными пломбами и подписан черным трафаретным шрифтом: “Бодайбо, Ленский золотой прииск №11/2 – Иркутск, Госбанк. Партия. Нетто”.

Группа налетчиков восхищенно рассматривала штабеля ящиков. Тишину нарушил Кот:

– Вытащи один. Откроем.

Бурый вытащил один из ящиков и поставил прямо возле колес вагона. Вставив монтировку в дужку замка, он с силой ее провернул, сорвав хрустнувший замок и откинул крышку.

Все молча уставились на содержимое ящика.

– Что это? – выдавил из себя худосочный невысокий парень по кличке Щур.

В ящике был песок. Не золотой песок, а обычный речной – с камнями и мелкими ракушками.

Бабах, бах! – неожиданно грохнул выстрел, а за ним и второй.

Все обернулись. Молодой машинист, драматично прижимая окровавленные руки к простреленной груди, повалился на землю. Дернулись в агонии ноги, загребая гравий, и навечно замерли в таких еще совсем новых кожаных сапогах.

– Крыса. Тьфу! – плюнул в убитого машиниста Седой, пряча в кобуру еще дымящийся револьвер.

– Ты что творишь?! – крикнул Кот. – Я сказал взять его, а не пришить!

Голубые глаза блондина впились в Кота, по лицу гуляла нехорошая ухмылка.

– Информатор твой, гнида, сдал нас. Больше некому.

– И что дальше? – спросил немолодой налетчик по кличке Грек, с казачьими вислыми усами и черной папахой.

– Так, спокойно, – откройте еще один, – скомандовал Кот.

Во втором и третьем ящиках оказалось тоже самое.

– Кот, уходить надо, – заметил молчавший до сих пор невысокий коренастый монгол. – Скоро тут все сибирское "чека" будет.

– Хан прав. Впереди наверняка засада. Расходимся по одному. В Иркутске собираемся у Грека. Там будем думать, что дальше делать, – согласился Кот.

Седой подхватил застреленного машиниста за ремень и поволок к бронированному вагону.

– Отправим презент, – процедил он сквозь зубы.

***

Оперативники, взявшие цыгана с бурятом, уселись на их подводе и вглядывались в убегающие за поворот железнодорожные пути. Показался паровоз, ритмично выпуская серый дым, он невозмутимо двигался в их сторону. Черкасов, засевший в перелеске с конным отрядом, вскинул руку, подавая сигнал к готовности. Все напряженно следили за приближающимся паровозом.

Паровоз добрался до открытой ровной площадки напротив подводы и, не сбавляя скорости, пошел дальше. Проехали платформы с бревнами, за ними – бронированный вагон. Похоже остановка не входила в планы состава.

Черкасов махнул рукой и пришпорил коня выныривая из тени сосен. За ним рысью рванули остальные чекисты.

Кони, разбрасывая гравий, неслись по железнодорожной насыпи, догоняя уходящий паровоз. Впереди показался очередной узкий мост. Остервенело пришпоривая коня, выкатившего красные обезумевшие глаза, Черкасов поравнялся с будкой паровоза, ухватился за поручень и вывалился из седла, повиснув на одних руках. Конь, оставшись без хозяина, перешел на шаг и остался позади.

Кабина локомотива пустовала. Черкасов перевел рычаг хода в нейтральное положение и затормозил. Вагоны судорожно дернулись, свистя колодками. Локомотив заехал на мост и остановился.

Группа всадников догнала остановившийся поезд и окружила хвостовой бронированный вагон. Черкасов вылез из будки локомотива и, достав револьвер, подошел к двери вагона. Теперь там зияла дыра, а в глубине, в луже крови, обнимая деревянный ящик, лежал застреленный машинист.

Подъехавшие сотрудники, придерживая беспокойных коней, вопросительно смотрели на командира.

– Сворачиваемся, – наконец произнес Черкасов раздраженно, – Возвращаемся в город.

III

Возле здания Иркутского драматического театра было людно. Празднично разодетая в вечерние наряды публика прогуливалась по брусчатке площади перед парадным входом, периодически сбиваясь в веселые группы знакомых между собой горожан. В воздухе витало радостное предвкушение большого события.