Фаворит 3. Русский флаг

– На! – со всей силы я ударил главаря ватаги ногой в голову, а после добил ещё одного подранка, который хотел прийти на выручку главному этой ватаге.

Полз, будучи раненным в пах и ногу, но продвигался на помощь своему главарю! Удивительное самопожертвование и верность! Мне стоит все же сохранять голову холодной и понять, что за человек попался мне на пути. Явно не обычный, раз и засаду сделал такую, что я должен быть убитым, если бы не прикрывался своими солдатами. Грамотно сработал.

Его, наверное, подвело только некоторое самолюбование, разговорчивость. Скучно было? Решил покрасоваться передо мной и еще в благородство сыграть перед своими? Солдатика пожалел?

Осмотрев вокруг пространство и не найдя больше никаких врагов, я, пока главарь лежал без памяти, хотел просто плюхнуться на мостовую, распластаться и лежать, смотреть на дождливое небо, и чтобы капли дождя смывали с меня всё это напряжение, которое я только что пережил. Всю чужую кровь. Горечь же от утраты лучших из бойцов ни дождем не смыть, ни огнем не выжечь.

Тяжело воевать самому, но ещё тяжелее терять соратников, своих бойцов, отдающих собственные жизни за то, чтобы продолжал жить я.

И разве я могу после таких жертв жить только в удовольствие, не совершая блага для других людей и не достигая великих целей для всего Отечества? Смерть государевых слуг может быть оправдана только лишь одним – величием Отечества, его славой. И то, она на совести командиров и их позор, если жертвы напрасны.

Я быстро подошёл к одному из лежащих в неестественной позе, подмяв под себя ноги, солдату, проверил у него пульс… Тщетно. Второй… Тоже мертв, да живому так голову не повернуть.

С великой надеждой я посмотрел на Бичуга. Мало ли, может быть, и после множества пуль, обращенных в мою сторону, но принятых на себя фурьером, он еще выживет. Бывают же чудеса на белом свете! Я и сам тому пример: чудо и то, что я вовсе в этом времени, реальности; и то, что я выжил после такой переделки.

Но… Ну же… Где пульс? Где признаки жизни? Нет. Бичуг был мёртв.

Третий боец… К нему я подходил, моля Господа Бога, чтобы хотя бы он оказался живым…

И только потом, когда и этот солдат был признан мной мертвым, я, в новом мундире, не жалея его, сел на мостовую. Все, все мертвы. Оставался в живых только я и тот солдат, который также предлагал отдать свою жизнь за меня.

Всё, что происходит вокруг, всё, что происходит внутри меня – это не игра. Мне дана вторая жизнь? И я её не ценю, сходу врубаясь во всевозможные переделки и интриги?

Но ведь иначе это не жизнь, это прозябание. Это всё равно, что потерять эту самую жизнь. Для праздного ли существования я в этом мире – или для того, чтобы сделать что-то поистине важное, судьбоносное, правильное и великое для людей и для страны?!

– Ваше высокоблагородие, вы не ранены? – спросил меня Фрол, который вернулся с погони и приволок одного подранка для разговора.

– Нет, – приходя в себя, набираясь решимости, сдерживая предательски прущие из глубин души слёзы, отвечал я. – Допрашивай подранков. Да так… – я сжал кулак и показал Фролу, а тот кивнул. – Однако не убей раньше времени. Мне еще их главе Тайной канцелярии Ушакову отдавать!

А сам подумал о том, что не получилось бы смешным до кровавых соплей, если я приведу Андрею Ивановичу его же людей.

– И еще… Фурьер Фролов, подготовить мне всё, что известно об убитых солдатах! Если у них родственники, или с каких деревень были набраны. За каждую жизнь, что была отдана за меня, я буду платить. Когда местью, а когда и звонкой монетой, чтобы хотя бы там, – я посмотрел на серое дождливое небо, – откуда будут взирать на нас эти достойные воины, никто не сказал, что Александр Норов не платит по своим долгам.

Говорил я нарочито громко, обещал и выплаты, и память. И говорил я искренне, как и думал. Но было в этом разговоре и другое: я говорил так, чтобы иные тоже не раздумывали в бою, а выполняли свой долг перед Отечеством, передо мной, как командиром. И знали, что и они получат свои почести, свое отпевание в самом дорогом и освященном храме Петербурга. Что поминки будут такими, что каждый поесть вдоволь и выпьет положенное по традиции. Ну и…

– Список будет нашей роты. Список бессмертных, которых поминать станем на каждом празднике. Чтобы их души приходили к нам и радовались нашим успехам, нашим подвигам. А мы им говорили об этом, – сказал я, вспоминая про «Бессмертный полк» – каждый раз вышибающее светлую слезу мероприятие из будущего.

– А! А! А! – мы все услышали женский крик, доносящийся со стороны моего дома.

Я также повернул голову и увидел, как, лишь в одном накинутом халате, что я только вчера подарил Марте, девушка бежала с двумя пистолетами к тому месту, где только что произошла кровавая драка. Воительница, так её мать!

И хотелось даже улыбнуться, умилиться такой картине, подумать о том, что эта женщина сейчас была готова вступить в смертельный бой, чтобы только меня защитить. Но улыбка не получалась. Вряд ли что-либо сейчас смогло бы меня развеселить. И даже эта рыжая бестия, растрёпанная, с развевающимися по сторонам огненными волосами – и она сейчас не способна потушить мою горечь утраты. Но порыв мной был оценен.

Отвлекшись от Марты, я все же расставил акценты.

– Норов всегда платит по своим долгам! – прошипел я, некоторое время не отрывая взгляда от погибших, и пошёл навстречу к Марте, чтобы эта дурочка, чего доброго, ещё не нажала на спусковой крючок и не выстрелила.

*  *  *

– Норов, ты будешь по долгам платить? Сто семьдесят три рубля уже должен, – выговаривал Александру Норову Иван Янович Бачевский, держатель одного из трактиров, где всегда шла игра.

– Отдам я долг! Слово чести даю! – уверенно, как будто бы и сам верил в то, что говорит, сказал Александр Матвеевич Норов.

– Да где же ты возьмёшь? Уже часть казны экспедиции проиграл! Али ты думал, что я не знаю, откуда у тебя серебро? – Бачевский пнул ногой связанного Норова.

– А не боишься, что я брату своему всё расскажу? – с вызовом выкрикнул Норов.

Иван Янович рассмеялся так, что три его подельника, бывшие всегда серьёзными, не позволявшими себе даже ухмылки, и те стали кривить свои рожи, пробуя смеяться.

– Что сделает твой плюгавый и лысый брат? Сергей Матвеевич его зовут? Так я знаю, где он живет, все знаю, – сквозь смех спросил Бачевский.

Но в следующий миг его улыбка сменилась задумчивой гримасой. Норов… А ведь эту фамилию он слышал, не только когда наблюдал за азартной игрой Александра Матвеевича. Да, тогда еще удивился, что фамилия распространенная. И что есть Норов авантюрист, игрок и мот. А есть тот, о подвигах которого говорят люди.

– А тот гвардеец, что отплясывал на балу у Императрицы, да что пользует Елизавету Петровну, ну и корабль хранцузский потопил, часом не в родственниках у тебя? – настороженно спросил Бачевский через некоторое время.

– Так и есть! Брат мой. Я ж о нем и говорю! И вот с него, с Александра Лукича Норова, ты можешь взять все деньги. Я знаю, что они у него есть. Он же казну польскую привёз Государыне. Стало быть, что и сам туда залазил. Как же без этого? – Александр Матвеевич Норов посчитал, что у него появился шанс удрать от Бачевского, который славился тем, что каждый долг всегда выбивать умел.

Ходили и такие слухи, что этот беглый литовский шляхтич – а, скорее всего, и не шляхтич вовсе, а, как многие в Речи Посполитой, приписывающий себе это сословие – может и убить человека, если тот имеет многие вины перед Бачевским. И сейчас разговор происходил в подвале большого трактира, который принадлежит Бачевскому. А это могло означать, что Норов, Александр Матвеевич, не факт, что выйдет от сюда.

И, наверное, сложно представить такого человека, который больше всего за последний год насолил Бачевскому, чем Александр Норов. Тот, у которого отчество – Матвеевич.

– Расписку пиши! Дабы брат твой деньги за тебя отдал. Я тебя пока отпущу. Но знай, что я доберусь, а коли удерешь, найду, хоть бы и в Аду, когда по соседству черти нас жарить будут! Ежели уедешь в экспедицию, и долг мне не возвернёшь до часу! – сказал Бачевский, показывая жестом, чтобы Норова развязали.

Иван Янович не был таким глупцом, чтобы связываться с гвардейцем и вот так же действовать, как и с Александром Матвеевичем Норовым. Чтобы приходить к капитану гвардии, вязать его и требовать деньги? Бачевский понимал, что подобного демарша ему не простят. Самого Ивана Яновича, как и его людей, всех в один миг в землю закопают, а трактир сожгут.

А вот подойти к гвардейцу и предъявить записку от родственника… Это дело. Еще бы сделать так, чтобы кто иной из сослуживцев, ну или из посторонних дворян, засвидетельствовал факт… Это будет урон дворянской чести – не оплатить долг своего родича.

– Число-то не пиши! – поспешил сказать Бачевский Норову, который, поджав нижнюю губу, старательно выводил буквы.

– Сколько писать? Двести рублей? – Александр Матвеевич прекрасно понял, что хочет сделать Бачевский.

– Двести пятьдесят пиши! Знаю я, что государыня не меньше чем двумя тысячами рублей поблагодарила твоего брата, – усмехался Бачевский. – Надо же! Герой – брат поганца!

Ему действительно показалось, что это – отличный ход, ещё и немного заработать на гвардейце. Важно только сделать так, чтобы ещё кто-то, кроме капитана Александра Лукича Норова, знал о том, что его родственник, Александр Матвеевич, должен большую сумму денег, но не может её отдать. И тогда, чтобы не опозориться в обществе, гвардеец обязательно отдаст деньги.

Ну а что Бачевский? Ну он же в своём праве. Карточный долг отдать – дело чести. И что ещё делать, если у одного Норова, у которого отчество Матвеевич, этой чести не наблюдается. Остаётся уповать на то, что другой – Лукич – человек порядочный и благородный.

Глава 3

Тяжело в учении, легко в бою!

А.А. Суворов

Петербург

5 июля 1734 года

– Ваше высокоблагородие, отбыл этот подлюка. Прикажете догнать и изловить? – спрашивал сержант Кашин, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

За ним, словно детки за папкой, стояли сразу два плутонга солдат. Все пылали праведным гневом, все хотели изловить Линара. Услышал я среди солдат даже разговоры о том, как именно этого саксонца следовало бы казнить. Оказывается, в моей роте служат ещё те массовики-затейники.

Я не сразу ответил. Да, очень хотелось изловить саксонца. Отомстить за тех солдат, что вчера положили свои жизни. А всё почему? Теперь-то уже понятно. То ли приревновал меня Линар к племяннице императрицы, то ли речь не столько о чувствах и эмоциях, сколько о расчёте – стремлении не утратить своего политического веса. А через постель с Анной Леопольдовны – и этот самый вес приумножить в скором времени.

– Убежал этот гад, скорее всего, в Польшу. Рыскать по всей Речи Посполитой, чтобы его выискивать, нам и не позволят, и не стоит этого делать, – сказал я. Немного подумав, добавил: – Никуда он от нас не денется.

И всё-таки России такой фаворит, каким мог бы стать Мориц Линар, не нужен. Это же надо – я ещё не был уверен в том, кто именно сделал заказ на моё убийство, ни одной угрозы не вымолвил и не написал, а саксонец подался в бега. Ну а тот, кто убегает… кто убегает – подтверждает свою причастность. Это трусость, уход от проблем посредством бегства. И что будет, когда придут проблемы? Да он сбежал бы и в момент вноса на руках Елизаветы Петровны всего-то тремя сотнями гвардейцев.

– Найдем и отомстим! – пообещал я. – Но у нас нынче и без того хватает дел.

Всё-таки приходится откладывать отбытие в Москву ещё на два дня. Так как нужно было с достоинством похоронить погибших, а также собрать урожай, пока “погода” благоприятствовала.

Дело в том, что на следующий день, ещё до обеда, я стал получать письма, в которых чаще всего меня заверяли в дружбе и в том, что, если понадобится помощь, я могу рассчитывать на того человека, чьей рукой было написано письмо.

Елизавета – ясно. Она и письмо прислала, и о встрече, скорее, меня предупредила, а не спросила только лишь, возможно ли любовное рандеву. Признаться, моя рыжая Марта подарила мне такую незабываемую ночь любви, так умело избавляла меня от стресса, что – куда там Елизавете Петровне! Но всё же встретиться с цесаревной и приголубить придётся. Впрочем, тут мне себя урезонивать долго не нужно. Да и скоро предстоит долгое воздержание.

Прислал письмо и Ушаков. И пусть написал Андрей Иванович больше в требовательном тоне, мол, я должен предоставить ему все сведения о нападении, какими обладаю – из написанного я смог вычленить и то, что глава Тайной канцелярии не виновен в покушении на меня.

Ну да ладно, я-то уже знаю, за чьи деньги меня хотели убить.

Кстати, насчёт денег… Естественно, казну банды я изъял. Раскололся не главарь, он оказался еще тем крепким орешком. Но вот двое его подельников, оставшихся в живых, молчать не сдюжили. И мы взяли малину. Одно это уже было своего рода местью. И никто не скажет, что Норов утерся. Нет, восемь трупов прибавилось к тем бандитам, что были сброшены в общую яму без отпевания.

И было в бандитской казне почти три тысячи рублей. Пять сотен будут переданы родственникам погибших солдат. Получится, что семьи, которые, если так можно сказать, уже вычеркнули ставших солдатами родственников из своей памяти, неожиданно получат для себя целое состояние, если оценивать крестьянскими потребностями.

Сто двадцать рублей – это добрый конь, хороший дом, корова и несколько свиней, кур с два десятка. То есть – полноценное, вполне обеспеченное крестьянское хозяйство.

И пусть мои бойцы видят, как я беспокоюсь за них и отдаю должное всем, кто за меня умирает. Такими действиями я смогу создать из роты такое сообщество, сплочённую команду, которая сможет решать даже очень сложные задачи.

– Ваше высокоблагородие, ещё одно письмо доставили, – сказал Кашин, протягивая мне лист бумаги.

Отчего-то я нетерпеливо брал это письмо, еще и не рассмотрев, от кого оно. Писала Анна… Та, которой придумали ужасное отчество «Леопольдовна». Или только у меня есть некоторые ассоциации не совсем серьёзные с этим именем? Кажется, что оно “кошачье”.

Анна Леопольдовна написала, что она обеспокоена моим состоянием здоровья, желает мне выздоровления, а также найти всех виновных. И далее, и далее… А ведь я не ранен. Она, возможно, считает, что я уже на грани жизни и смерти? Ну так недавно и лежал я почти что без памяти. Вот только частичная амнезия была связана с тем, что я предавался чувствам и эмоциям, и любил свою… даже не знаю, кто для меня сейчас Марта.

И нарочно не придумал бы серию сюжетов, чтобы влюбить в себя впечатлительную девушку. Она думает обо мне. Потом обязательно узнает, кто покушался на мою жизнь. Порыдает в подушку по своему саксонцу, да будет теперь думать обо мне. Хотели Бирон с императрицей меня свести с Анной Леопольдовной, наверняка, считая, что связи никакой не будет, так как я на поводке. У них это получилось.

Я думал, что в те дни, что я ещё здесь, меня всё-таки затаскают по различным разбирательствам, тот же Ушаков потребует что-то рассказать под протокол. Но ошибся. Никому, по сути, и не нужно было заниматься разбирательством в деле о моём покушении.

Напротив, Ушаков даже потребовал, чтобы я не порол горячку, не искал Ленара.

Я прекрасно понимал, что саксонца мне не отдадут. Это – дело политическое. Убить саксонского, по совместительству уже считай, что и польского дворянина – скандал серьезный. Почти уверен, что едва я уеду в башкирские земли, Линар обязательно вернётся в Россию. Когда поймёт, что опасность для него миновала, и возьмёт даже, возможно, какие-то гарантии безопасности у русской Императрицы.

Это политика, а она – дело грязное. А ещё политика часто заставляет временно ослепнуть или же, напротив, увидеть то, чего нет на самом деле. Думаю, что в отношении Линара русская политика временно чуть-чуть ослепнет.

Но я обязательно найду возможность – и отомщу. Прощать и забывать такие нападения нельзя. И без того получается так, что я всё ещё не принял решение, что мне сделать с этим самым Лапой – Кондратием Лапой, который был исполнителем заказа на мое убийство.

Да, мои люди требуют крови Кондратия, как и двоих его побратимов-бандитов. Если рядовых членов банды я не то чтобы не пощадил, но и организовал им публичную казнь, то Кондратий…

– Что? Повод мне только дай – как бы я тебя не порешил прямо здесь! – сказал я, когда в очередной раз пришёл в подвал дома, где держали Лапу.

Мы с ним были только вдвоем, я хотел еще раз посмотреть на него. Увидеть то, что заставляет меня не убивать этого человека.

– Хотели бы, ваше высокое благородие, так порешили бы уже давно. А всё ходите вокруг меня да высматриваете нешта, – разбитыми в кровь губами, вися на дыбе, говорил бандит.

– В том ты прав. И вопрос не в моём желании. Я-то хочу тебя уничтожить, – говорил я, действительно ходя с задумчивым видом вокруг бандита.

За всё то, что учинили он и его люди, стоило бы живьём кожу снять с этого Кондратия. Но я чувствовал в нём иную силу… Ну вот уверен, что дай немного больше сил Кондратию – то Булавинское восстание показалось бы игрой в песочнице. Этот сильнее и хитрее Пугачева, большой воли и решительности человек.

Есть в нем какая-то внутренняя мощь, а также разум. Причём такой, что если выучить Лапу, то он бы мог стать и очень удачливым, мудрым казачьим атаманом, и даже в науке чего-то добиться.

И почему получилось так, что я нашёл подобного человека, но вынужден думать о его казни? Такой характер. Такая сила. И такой невероятный типаж!

– Ух! – влепил я Лапе кулаком в ухо.

– Благодарствую, ваше высокопревосходительство! И ручки свои не убоялись замарать об меня, грешного, – явно кривясь от боли, Кондратий храбрился.

А удар такой силы в ухо – очень болезненный. Я присмотрелся к нему, прищурив глаз.

– Если отпущу тебя, что делать станешь? – спросил я, принимая очень сложное решение.

– Заказ повинен исполнить. Коли серебро взял – за него должен ответить, – произнёс, насколько мог, ровно Кондратий Лапа.

Профессионал, твою мать! Мне вспомнился фильм с Жаном-Полем Бельмондо, где ликвидатору заказали африканского диктатора – и он всё-таки выполнил заказ, но уже когда этого диктатора убивать никто не хотел.

– Я всё же думаю, что ты умнее, чтобы опять стараться меня убить, – с ноткой разочарования сказал я.

– Так вы, ваше высокоблагородие, и не предложили ничего для мыслей иных. Просто так отпускать меня – то вам не с руки. Значит, повинен я теперь по-вашему что-то сделать. И вы можете не верить в мою честь и слово, но они живы и тверды у меня. Не такие, как у вас, благородий, но честным человек может быть даже и тот, что татьбой промышляет, – говорил Лапа.

А я смотрел ему в глаза и думал, что всё-таки буду его отпускать с тем, чтобы впоследствии использовать.

– Хочешь узнать, зачем ты мне нужен? Тогда слушай…

Я искал того человека, который стал бы разрабатывать на моих землях у реки Миасс золотые месторождения. В том, что такой человек должен быть в какой-то мере даже бандитом – я не сомневался. Это же будет своего рода Дикий Запад. Явно попробует кто-нибудь на зуб такого управляющего. Ну и золотоискателей под своим началом нужно держать в ежовых рукавицах.

Так что управляющий должен быть таким паразитом, с которым можно будет договариваться и которому будет понятна выгода – долгосрочная, а не сиюминутная. И он не убоится принимать жесткие решения, если кто не будет следовать условиям договора или воровать примется.

Золото Миасса находится сейчас на таких землях, где до конца и непонятно, у кого я их должен вообще купить. И вовсе сам факт покупки тех земель не будет означать ровным счётом ничего для тех людей, тех племён, которые рядом с Миассом кочуют.

Поэтому для Петербурга у меня должен быть хоть какой документ, что я купил земли. Да и эти две тысячи рублей, которые нужно “отмыть”, должны быть задействованы. А потом нужно уметь защитить своё, наладить порядок и принимать золотодобытчиков, не давая возможности разгуляться им и лить кровь.

Кондратий, как я на него посмотрю, на такую роль более всего подходит.

– Неужто разум у вас, высокоблагородие, столь крепок, что не сердцем живёте, но умом своим? Вы же убить меня должны, – говорил Лапа, когда я уже отвязал его, дозволил сесть на лавку и даже дал воды с хлебом – то, что было в подвале.

– Я могу только одним объяснить, почему не убил тебя: чтобы мои люди посомневались, но приняли то, что ты жить будешь. Никто, кроме четверых моих людей, не знает, что саксонский посол заказал мою смерть. Я лишь объявлю о том, что перекупил у тебя заказ, что ты убьёшь тех, кто на меня охотится. Раздам денег тем, кто участвовал в том бою и кто выжил.

– Хитро… Вам оно да, но я, выходит, своё слово нарушаю…

– А ничего. Если ты разумом живёшь, то нарушишь слово разок, второй – лишь бы только всё на пользу шло.

– Готов на Святом Писании и на иконе, правильной, истинного обряда, клятву принести и присягу вам. Правда, в толк так и не возьму, на что вам моя присяга? Коли клятва будет. Чай, не в солдаты к вам записываюсь. Али в солдаты?

Кондратий откусил хлеба и запил водой, и даже это делал без спешки, без нерва, надёжно держа еду в крепких, но ободранных и окровавленных пальцах так, будто не было на нём сейчас ни царапинки. Удивительно, как всё это было похоже на деловые переговоры – но в каких декорациях!

– Считай, что в солдаты. Клятвы дашь… Но знай, что ежели нарушишь… лютой смертью и сам сгинешь, и все родные твои. Я отправил уже в Москву за твоим сыном. Возьму к себе в обозные старшего. Будет все добре, он вернется, – говорил я о своей страховке.

– Вона как! Сдали дурни обо мне все? – догадался об источнике моих знаний бандит. – Я согласен на все.

* * *

Похороны погибших были пышными, и от того, что было закуплено много продуктов на тризну, поминки, пришло много человек – практически все офицеры Измайловского полка, даже некоторые преображенцы и семёновцы.

А я опять в худом деле ищу какие-то для себя плюсы. Казалось бы, похороны, я должен лишь скорбеть. Но то иррациональное, эмоциональное состояние, которое было у меня сразу после покушения, сменилось теперь деловым.

К примеру, я анализировал возможные информационные приёмы, которые в дальнейшем можно было бы использовать в свою пользу. Вот, казалось бы, не такое уж и масштабное событие: покушение на меня, а не на графа какого-нибудь, погибших всего лишь четверо, ни одного офицера, все – солдаты (а для нынешних времён это имеет огромное значение, мало ли мерло солдат). А резонанс получился огромный!

Вот я и думал, что можно бы с общественным мнением целенаправленно работать. Ещё бы иметь хоть какие-то выходы на “Петербургские ведомости” – пока единственную газету в Российской империи, и то выходящую с перебоями. Или нет – было бы неплохо иметь свою газету, и из неё формировать общественное мнение русского дворянства и мещанства.

Вот где, поистине, величайшее оружие всех времён и народов – правильно поданная информация!

* * *

Петербург

7 июля 1734

– Вот! – человек с бегающими, хитрыми глазами предъявил мне бумагу.

Я вчитался. Дал же Бог родственничка! Это была расписка кузена Александра Матвеевича Норова о том, что он должен денег.

– И что? – усмехнулся я.

– Ваш родич… Он должен мне деньги, – уже явно смущаясь, говорил Борщевский… Или Бачевский.

Запоминать фамилии разного рода проходимцев нужно только для того, чтобы после их найти и наказать. Но мне не нужно никого искать. Вот он – наказывай сколь душе будет угодно.

– У вас есть шанс просто уйти, – сказал я, предоставляя возможность Бачевскому отстать от меня подобру-поздорову.

– Но об этом узнают иные. Карточный долг… Сударь, не желаете же вы порочить свою фамилию? Скажут же, что Александр Норов долги не отдает.

– Хе! – хук справа отправил наглеца в нокаут.

– Узнаю, тать подзаборный, что говоришь на меня… Не просто убью, твои же уды засуну тебе в дышло! – я поднял за волосы шантажиста. – Все ли ты понял?

– Сразумел, – разбитым ртом отвечал мне местный бандит.

– И не приведи Господь, если станешь помышлять о мести… Я ухожу, но оставляю приказ, что и как с тобой делать. И бумагу эту забери! – я скомкал и швырнул лист в голову Бачевскому. – С того, кто тебе должен, и спрашивай. А то, что он родственник – так я не намерен за дураков платить.

Сказав это, я пошел прощаться с Мартой, давать последние инструкции, как тут жить без меня. Оставлял я, так сказать, “на хозяйстве” одного ушлого солдата, которому только два дня назад добился повышения до фурьера. Это в некотором роде нарушение устава и правил, что я оставляю пятерых солдат, тогда как предписание было отправляться в Оренбургскую экспедицию всей ротой.