Тень Константинополя. Книга VI

– И эти налоги! – вторил ему другой, командир пограничной сотни. – С каждого стада, с каждого поля… все уходит на эти проклятые корабли! А мои ребята на границе с Караманом сидят на голодном пайке. Если Мехмет-бей ударит сейчас, что мы ему противопоставим? Эти лодки? Мы не можем защитить свою землю, потому что строим какие-то корыта, чтобы плавать по чужой воде!

Бамсы слушал, и его сердце обливалось кровью. Он любил этих людей. Он думал так же, как они. Он, который всю жизнь считал, что любая проблема решается одним точным ударом секиры, терялся в этом новом мире, где все решали деньги, договоры и морские карты. Но его верность Осману была скалой, о которую разбивались любые сомнения.

– Молчать! – прорычал он, и его голос заставил замолчать всех. – Вы забыли, кто наш Султан?! Вы забыли, как он вывел нас из огня в катакомбах? Как он поставил на колени всех беев? Он видит то, чего не видим мы! Если Осман-бей приказал нам строить лодки и летать по небу, значит, мы будем строить лодки и летать по небу! А кто не согласен – тот может выйти и сказать это мне лично!

Воины замолчали. Никто не осмелился бросить вызов легендарному Бамсы. Но он видел их глаза. В них не было бунта. В них было непонимание. И это было хуже всего. Той же ночью он решил, что должен поговорить с Османом. Как воин с воином. Как друг с другом.

***

Он нашел Султана на верфи. Осман, уже зрелый, сорокалетний муж с первыми серебряными нитями в бороде, стоял у заложенного киля первого османского боевого корабля.

Он был одет не в доспехи, а в простую рабочую одежду, и вместе с генуэзским мастером и своим сыном Алаэддином спорил о какой-то детали в чертежах. Он был полностью поглощен этим новым, незнакомым ему делом, и в его глазах горел тот же азарт, что и перед битвой.

Бамсы дождался, пока они закончат.

– Мой лев, мой Султан, – сказал он, когда они остались одни. Его голос был хриплым от волнения. – Мои воины ропщут. И… и я тоже. Я не понимаю. Я пришел не как твой воин, а как твой старый дядька, который качал тебя на коленях. Мы – волки степей. Зачем ты пытаешься научить нас плавать? Наша судьба – на земле, на наших конях. Оставь море рыбакам и торговцам. Дай нам приказ, и мы принесем тебе на аркане бея Карамана! Он сейчас слаб и напуган! Один удар – и вся Анатолия будет нашей!

Осман смотрел на своего старого друга, на его честное, мужественное, но такое простое лицо. И он не разгневался. Он увидел в глазах Бамсы не бунт, а искреннее непонимание и боль. Он положил руку ему на плечо.

– Пойдем со мной, старый волк.

Он повел его на высокий холм, с которого открывался вид на порт и на бескрайнее, уходившее за горизонт Мраморное море.

– Посмотри, Бамсы, – сказал он тихо. – Ты видишь эту землю? Поля, горы, города? Она наша. Мы завоевали ее своей кровью.

– Да, мой Бей. И мы готовы завоевать еще!

Он посмотрел в глаза своему другу.– А теперь посмотри туда, – Осман указал на море. – Оно – их. Генуэзцев, венецианцев, рыцарей Родоса, императора. И эта вода – не преграда. Это – дорога. Широкая, удобная дорога, по которой к нам в любой момент могут прийти новые враги. Не такие, как каталонцы. А еще сильнее. Пока мы не станем хозяевами и на этой дороге, наш дом никогда не будет в безопасности.

– Я не делаю из вас рыбаков, Бамсы. Я учу вас охранять не только парадную дверь нашего дома, но и заднюю калитку, о которой мы раньше даже не думали. Конь может доскакать до берега. Но он не может перепрыгнуть море. А враг придет именно оттуда.

Бамсы молчал. Он не до конца понимал всей этой стратегии. Но он понял главное. Он понял, что Осман думает о защите их дома. И этого было достаточно. Его сомнения утихли, сменившись привычной, безграничной верой.

– Но ты прав в одном, старый друг, – продолжил Осман, и его голос потеплел. – Пока мы строим флот, наши сухопутные границы не должны ослабнуть. Караманиды ждут нашей ошибки.

Он посмотрел на Бамсы с уважением и любовью.

– Поэтому я поручаю тебе самое важное. То, что я не могу доверить никому другому. Ты, Бамсы-бей, со своими пятью сотнями самых верных, самых опытных волков, станешь стражем нашей восточной границы. Ты разобьешь свой лагерь на перевалах и будешь моим щитом против Караманидов. Пусть они видят, что на страже наших земель стоит не мальчишка, а самый опытный и самый верный из моих воинов.

– Но, мой Бей… это… это почти изгнание, – растерянно пробормотал Бамсы.

– Это – почет, – твердо ответил Осман. – Самый большой почет, который я могу оказать. Я доверяю тебе свою спину, пока сам смотрю на море. Это задача не для молодых. Это задача для легенды.

Он рухнул на одно колено.Глаза старого воина загорелись. Он все понял. Его не списывали со счетов. Ему доверяли самое важное. Его сомнения, его ропот, его тоска – все исчезло. На их место пришла яростная, счастливая решимость. Он, Бамсы-бей, снова был на своем месте. Он снова был воином, стражем, щитом своего бея.

– Я клянусь своей секирой и честью своего рода, мой лев! – прогремел он, и его голос эхом разнесся над холмами. – Ни одна караманская мышь не проскользнет мимо моего поста! Я буду твоим щитом до последнего вздоха!

Осман поднял его. Он обнял своего старого, верного друга. Так, одним мудрым решением, он не просто погасил ропот в армии. Он направил энергию и доблесть старой гвардии туда, где она была нужнее всего, и превратил их сомнения в новую, еще более крепкую верность. Внутренний фронт, по крайней.

Глава 6. Крест и полумесяц

Море было щедрым. Самса Чавуш и его «пираты» вернулись из очередного рейда с богатой добычей. Еще один генуэзский корабль, груженый железом и драгоценной солью, был захвачен.

На борту пиратского флагмана, где проходил свое первое боевое крещение шехзаде Орхан, царило ликование. Молодой принц, чьи глаза горели азартом после короткой, но яростной абордажной схватки, чувствовал себя настоящим морским волком. Он впервые ощутил вкус победы на море, и этот вкус был пьянящим.

Но их триумф был недолгим. Когда они уже вели свой трофей к берегам Киоса, на горизонте показался корабль. Он был не похож ни на пузатые торговые нефы, ни на юркие пиратские суденышки. Это была длинная, узкая, черная, как смоль, боевая галера. Она шла на веслах против ветра с невероятной скоростью, рассекая волны, как нож рассекает шелк.

А на ее единственной мачте развевался флаг, от которого у бывалых пиратов Самсы похолодело внутри. На алом, как кровь, полотне был изображен простой белый крест. Это был флаг рыцарей-госпитальеров Ордена Святого Иоанна. Хозяев Родоса. Самых фанатичных и самых безжалостных воинов христианского мира.

Галера не стала атаковать. Она подошла на расстояние полета стрелы и легла в дрейф. Ее палуба была заполнена воинами в сияющих доспехах, которые стояли в идеальном строю, молчаливые и грозные. Это была не разношерстная команда пиратов. Это была плавучая крепость, наполненная военной элитой. С борта галеры спустили лодку, и к кораблю Самсы направился один-единственный человек.

Это был не посол. Это был глашатай, принесший ультиматум. Высокий, светловолосый рыцарь с холодными, как лед, голубыми глазами, он взошел на палубу пиратского корабля так, словно входил в хлев. Он с презрением оглядел оборванных, но до зубов вооруженных тюрков и остановил свой взгляд на Орхане, сразу определив в нем предводителя.

– Меня зовут сэр Гийом де Боже, – сказал он на ломаном греческом. – Я говорю от имени Великого Магистра Ордена госпитальеров Святого Иоанна Иерусалимского, защитника Гроба Господня и бича неверных.

Он проигнорировал Самсу Чавуша и обратился прямо к Орхану.

– Нас не интересуют ваши дрязги с генуэзскими торговцами. Можете топить их хоть каждый день. Но до нас дошли слухи, что некий тюркский вождь по имени Осман, твой отец, возомнил себя хозяином этой земли и строит здесь, в этих водах, свой флот.

Его голос звенел от ледяной ярости и фанатичной уверенности в своей правоте.

– Я здесь, чтобы передать ему наше послание. Это море – христианское. Каждое дерево, срубленное на ваших верфях для постройки корабля под знаменем полумесяца, будет оплачено кровью ваших людей. Каждый ваш корабль, спущенный на воду, будет нами сожжен. Каждый ваш моряк, вышедший в море, будет нами утоплен. Мы не торговцы. Мы не ведем переговоров с неверными. Мы их уничтожаем. Передай это своему отцу.

Орхан, чья горячая кровь вскипела от такого оскорбления, уже схватился за рукоять сабли.

– Да как ты смеешь, пес неверный…

Но Самса Чавуш положил свою тяжелую, как якорь, руку ему на плечо, останавливая его. Старый пират понимал, что с этими людьми нельзя говорить на языке силы. Пока.

– Передай своему магистру, – сказал Самса, хитро прищурившись. – Что море не принадлежит ни кресту, ни полумесясяцу. Оно принадлежит одному лишь Всевышнему. А мы – лишь гости на его волнах. И мы, тюрки, не любим, когда другие гости указывают нам, как себя вести в гостях.

Рыцарь смерил его презрительным взглядом, молча повернулся и сошел в свою лодку.

***

В тот же вечер в Бурсе состоялся экстренный совет. Орхан, ворвавшись во дворец, с гневом пересказал отцу о дерзком ультиматуме.

– Отец, мы должны немедленно ответить на это оскорбление! – кричал он. – Мы должны собрать все наши корабли, всех воинов, и сжечь их проклятый Родос! Мы должны показать им силу османского меча!

Алаэддин, который тоже присутствовал на совете, спокойно выслушал брата.

– И как мы это сделаем, брат? – спросил он тихо. – На наших трех захваченных торговых судах и десятке пиратских лодок против их сотни боевых галер? Родос – самая неприступная крепость в мире. Они не просто оскорбили нас. Они бросили нам вызов, зная, что мы пока не можем на него ответить. Это провокация. Они хотят, чтобы мы совершили глупость, вывели в море все, что у нас есть, и они уничтожат наш зарождающийся флот за один день.

Осман-султан слушал своих сыновей. Он видел правоту в словах каждого из них. В ярости Орхана он видел честь своего народа, которая не могла остаться без ответа. А в холодных доводах Алаэддина он видел горькую правду стратегии.

– Генуэзцы хотят задушить нас, как купцы, – сказал он наконец. – Эти рыцари хотят сжечь нас, как фанатики. Это два разных врага, и с ними нужна разная война.

Его лицо было серьезным и задумчивым. Он понял, что игра стала еще сложнее.

– Против генуэзцев мы продолжим нашу тайную войну. Самса Чавуш будет и дальше кусать их караваны. Мы будем строить наш торговый флот, чтобы со временем вытеснить их с наших рынков. С ними нужно действовать хитростью и терпением. Но с этими рыцарями… с ними нельзя хитрить. Их фанатизм можно победить только силой. Но мы еще не готовы к открытой войне с ними.

Он сделал паузу, и в его глазах зажегся новый, опасный огонь.

– Поэтому мы ускорим строительство нашего военного флота. И мы найдем себе союзников. Таких же врагов этих рыцарей, как и мы. Аксунгар!

– Я здесь, мой Султан.

– Найди мне все, что известно о венецианцах. Они – главные соперники генуэзцев, и они ненавидят госпитальеров. И найди мне способ связаться с египетским султаном. Рыцари Родоса грабят и его торговые корабли, идущие из Александрии. Враг моего врага – мой друг. Мы создадим свой союз. Союз Полумесяца и торгового золота против Союза Креста и фанатичной ярости.

Он встал, и его тень на стене, казалось, выросла.

– Они думают, что мы – всего лишь маленький бейлик на окраине их мира. Пора показать им, что они имеют дело с будущей Империей.

Глава 7. Рождение Флота: Два Крыла Одной Мечты

Мечта Султана Османа начала обретать плоть и кровь в порту Киоса. Это место, еще совсем недавно бывшее тихой гаванью для торговых судов, на глазах превращалось в гигантский, гудящий человеческий улей.

Сотни людей – тюркские плотники, греческие лесорубы, армянские кузнецы – трудились здесь с рассвета до заката. В окрестных горах эхом разносился стук топоров: валили вековые сосны и могучие дубы, чьи стволы были достаточно крепки, чтобы стать килем будущего флагмана.

Воздух наполнился густым, пьянящим ароматом свежей древесной стружки, кипящей смолы и соленого морского ветра. Здесь, на этом небольшом клочке земли, в муках и поту рождался османский флот.

Сердцем этого кипучего улья был генуэзский корабельный мастер Марко. Он больше не был пленником. Он был Созидателем.

Султан Осман не просто даровал ему свободу – он дал нечто неизмеримо большее. Неограниченные ресурсы и полную свободу действий. Марко, который всю свою жизнь в Генуе был вынужден экономить на каждой доске и угождать жадным купцам, здесь получил шанс воплотить самые смелые идеи.

Он строил не просто корабли. Он строил мечту. Свою и своего нового повелителя.

Он срывался на крик, подгоняя нерасторопных рабочих, чертил на прибрежном песке замысловатые схемы, и его глаза горели огнем человека, одержимого своим делом.

***

Эта великая стройка требовала двух главных ресурсов: денег и людей. И за них отвечали два сына Султана – два крыла одной могучей птицы, отправленные в два совершенно разных полета.

Младший, Алаэддин, вел свою войну в душных комнатах Бурсы, которые теперь гордо именовались «Диван-и Хумаюн» – имперским советом. Его оружием были не мечи, а острый ум, цифры в бухгалтерских книгах и дар убеждения.

Он сидел во главе совета гильдий, и перед ним стояли разгневанные купцы.

– Шехзаде, ты забираешь у нас последнюю прибыль! – возмущался глава гильдии ткачей. – Этот новый «корабельный налог» просто неподъемен! Эти корабли еще не построены, а они уже топят нашу торговлю!

Алаэддин спокойно выслушал их гневные речи. А затем молча разложил перед ними карту, недавно принесенную Самсой Чавушем.

– Посмотрите сюда, почтенные, – сказал он, и его тихий, уверенный голос заставил всех замолчать. – Вот наш порт. А вот здесь, и здесь, и здесь – порты генуэзцев и крепости рыцарей Родоса. Они, словно цепь, перекрыли нам все море.

– Сегодня вы жалуетесь, отдавая десять акче на налог. А завтра, когда ваши корабли, груженые шелком, будут захвачены этими пиратами в доспехах, вы потеряете десять тысяч. Я не забираю ваши деньги. Я покупаю на них страховку для вашего же будущего.

– Когда у нас будет свой флот, цена на ваши товары в Александрии и Венеции вырастет втрое. Вы заплатите один раз, чтобы потом всю жизнь получать прибыль.

Купцы, привыкшие мыслить категориями сиюминутной выгоды, замолчали. Они впервые увидели в этом молодом, тихом принце не сборщика налогов, а дальновидного, пугающе умного стратега.

***

В это же самое время его старший брат, Орхан, вел свою войну с другой, куда более древней и грозной стихией – с морем.

Он вышел в открытое море на флагмане старого морского волка Самсы Чавуша. Но это был не славный боевой поход. Это была изнурительная, тяжелая учеба.

Старый пират не делал для принца никаких поблажек. Орхан наравне с простыми матросами драил палубу, до крови на пальцах учился вязать морские узлы, лазил по вантам на головокружительной высоте.

– Учитель Самса, сколько можно учиться вязать эти узлы?! – кричал он в отчаянии, когда их корабль попал в первый настоящий шторм. – Враг ждет нас в море, а мы играем в матросов!

– Море, шехзаде, не прощает ошибок! – ревел в ответ старый пират, перекрикивая вой ветра. – Один неверный узел – и этот шторм сорвет наш главный парус, и мы превратимся в жалкую щепку! Одна неверная команда – и нас швырнет на эти скалы!

– Море – более страшный враг, чем любой рыцарь в доспехах! Сначала научись уважать его! Только потом оно, может быть, позволит тебе на нем побеждать!

Орхан, мокрый до нитки, замерзший, злой, вглядывался в бушующую тьму и впервые в жизни чувствовал не азарт боя, а благоговейный трепет перед стихией. Он взрослел.

***

Осман-султан наблюдал за обоими. Он приезжал на верфь, где мастер Марко с гордостью показывал ему, как на стапелях растет скелет будущего флагмана.

– Мы строим не просто корабли, Султан, – говорил генуэзец с горящими глазами. – Мы строим корабли, которые смогут нести больше воинов и плыть быстрее, чем их галеры. Я добавил несколько… улучшений. Секреты, которые мои жадные хозяева в Генуе не хотели оплачивать.

Затем Осман возвращался в Бурсу и тайно присутствовал на совете, где Алаэддин, без его помощи и поддержки, одной лишь силой слова и логики убеждал упрямых купцов.

И сердце Султана наполнялось гордостью. Он видел, как его мечта обретает прочную основу. Он видел, как его сыновья, такие разные, становятся двумя опорами его будущего государства. Он понимал, что его наследие – это не только земли, которые он завоюет, но и эти два человека, которых он вырастит.

***

Кульминация наступила через несколько месяцев. В тот день на верфи должны были установить первый, главный шпангоут – «ребро» будущего флагмана. Это был символический момент, рождение корабля.

На церемонию съехались все: рабочие, воины, купцы. Прибыл и Орхан, вернувшийся из своего первого долгого плавания. Он возмужал, его лицо обветрилось, а рукопожатие стало крепким, как у старого моряка.

Осман встал между двумя своими сыновьями, когда рабочие, поднатужившись, начали поднимать огромное, изогнутое ребро из цельного дуба.

– Твое золото и твоя мудрость, сын мой, добыли это дерево и это железо.Он повернулся к Алаэддину.

– Твоя храбрость и твоя сила, сын мой, поведут этот корабль в бой.Затем он повернулся к Орхану.

Он положил свои тяжелые, сильные руки им на плечи.

– Помните, – сказал он, и его голос звучал твердо и ясно. – Корабль – это не просто доски и гвозди. Это – единство. Каждая доска, купленная на налоги купца. Каждый гвоздь, выкованный кузнецом. Каждая капля пота плотника. И каждая капля крови воина на его палубе – все это одно целое. Как и вы.

В тот миг, когда под восторженные крики толпы первое ребро корабля встало на свое место, к Осману подбежал запыхавшийся гонец. Это был человек шпиона Аксунгара.

– Мой Султан! Вести! – выдохнул он. – От наших тайных послов… Они привезли ответы. Из Венеции… и из Каира.

Он протянул Султану два туго свернутых, запечатанных воском свитка.

Осман взял их. Его лицо было непроницаемо, как гранит. В его руках были ответы от двух величайших держав того времени. Ответы, которые могли либо дать его новому флоту крылья, либо утопить его еще до рождения.

Глава 8. Спор Наследников: Огонь и Мудрость

Два туго свернутых свитка лежали на полированном столе в тронном зале. Два ответа, две судьбы. Один – с изящной, витиеватой печатью венецианского дожа. Другой – с тяжелой, внушительной печатью мамлюкского султана Каира.

Осман-султан, чей лик был спокоен, как гладь горного озера перед бурей, медленно сломал печати. В зале, где собрался его высший совет – воины, беки, визири – повисла напряженная, звенящая тишина. Слышно было лишь, как потрескивает воск и шуршит дорогой пергамент в руках повелителя.

Ответ из Венеции был настоящим шедевром дипломатической эквилибристики, сотканным из лести и уклончивости. Дож Андреа Корнаро рассыпался в витиеватых похвалах «доблестному и мудрому Султану Осману», называл его «долгожданным оплотом в борьбе с генуэзским пиратством», но не обещал ни одного солдата, ни одного весла, ни одного корабля.