Тот, кто помнит воду

Владимир Кожевников

Тот, кто помнит воду

Глава 1. Пыль и Слово

Корабль «Кеплер-11», гигантская сигара из сплава и керамики, с шипящим стоном выплюнул Лео на поверхность Красной Планеты. Не посадка, а именно выдох – усталый, раздраженный, будто космический путешественник избавлялся от инородного тела. Шлюз открылся, и его ударило в лицо не воздухом, а понятием. Воздух – это нечто живое, наполненное памятью о дожде, океане, лесе. Здесь же был вакуум, слегка заполненный скудной смесью, пахнущей озоном от разрядов статики, раскаленным металлом посадочных опор и вечной, невыразимой пылью, которая была не грунтом, а прахом чего-то давно и безнадежно умершего.

Лео сделал первый шаг, и ботинки с магнитной подошвой с глухим стуком прилипли к посадочной площадке. Он ожидал увидеть бескрайние ржавые долины, описанные в справочниках, завораживающую пустоту нового мира. Но вместо этого его взгляд уперся в уродливые, пузырящиеся купола Колонии «Новый Рассвет». Они впились в марсианскую плоть, как стеклянные паразиты, искривленные и чужие на фоне величественного, безразличного горизонта. От них тянулись сети серых труб и стальных балок – артерии и скелет чудовища, пожирающего планету. Это была не колонизация, а протез, грубый и болезненный.

Он прибыл не как завоеватель, не как инженер или солдат. Он был археологом слова, лингвистом-переводчиком с миссией, которая вызывала снисходительные улыбки у администрации Колонии. Ему предстояло каталогизировать умирающий язык «песчаных людей» – тех, кого колонисты с плохо скрываемым пренебрежением звали «пыльниками».

Их цивилизация не оставила после себя ничего, что земной прагматик счел бы ценным. Ни городов, поражающих воображение, ни рудников, ни скелетов великих чудищ. Только слухи. Сплетни в бараках о немых пещерах, «залах воспоминаний», разбросанных по пустыне. Местах, где, по словам редких, трясущихся от страха очевидцев, сходят с ума и видят призраков. Для колонистов это были сказки для новичков. Для Лео – единственная нить, ведущая к истине.

Его казенная каморка в жилом секторе «Нового Рассвета» была герметичной, стерильной и до ужаса тихой. Воздух гудел одинаковым монотонным гулом рециркуляторов, свет лился с потолка холодной, безжизненной люминесцентной полосой. Он чувствовал себя образцом под стеклом, насекомым, залитым в акрил. По ночам, лежа на жесткой койке, он прислушивался к тишине Колонии – это была не мирная тишина, а агрессивная, давящая, прерываемая лишь далеким скрежетом машин, буравящих породу. Он тосковал по шуму. По настоящему шуму Земли: по шелесту листьев за окном, по крику чаек, по гудению машин, по голосам людей, которые говорили о дефиците воды и эффективности систем. Здесь все разговоры сводились к этому. Вода. Кислород. Показатели. Выживание. Не жизнь, а затянувшаяся агония.

На третий день, измученный клаустрофобией металлических стен, он отправился в пустыню. Старые сканы дронов-геологов указали на аномалию в тридцати километрах к востоку – небольшую пещеру в скальном массиве. Карсен, директор колонии, отпуская его, хлопнул по плечу: «Смотри, лингвист, не увязни в песках. И не пей ничего красного, а то будешь потом рассказывать нам сказки на ночь». Юмор его напутствия был плоским, как удар лопаты.

Марсоход трясло на ухабах. За стеклом плыл бесконечный, однообразный пейзаж. Ржаво-коричневые дюны, черные скалы, пронзительно синее небо, в котором висело маленькое, безжалостное солнце. Ни ветерка. Ни тени. Ни звука, кроме гудения мотора и скрежета песка о стекло. Это был идеальный вакуум смысла.

Пещера была неприметной, просто трещина в теле скалы, будто каменный великан когда-то слабо вздохнул. Но по мере приближения Лео почувствовал необъяснимое. Из щели не веяло холодом камня, как должно было бы. Оттуда тянуло странным, едва уловимым запахом… морской соли, смешанным с ароматом чего-то цветущего, чего-то, чего не могло быть на миллионы километров отсюда. Сердце его забилось чаще, сбивая с ритма ровный счетчик кислорода в скафандре.

Внутри царил непроглядный мрак. Фонарь на шлеме выхватывал шершавые стены, усыпанные мельчайшими кристалликами, которые вспыхивали, как звезды. Воздух был неподвижным и густым, им трудно было дышать, не потому что не хватало кислорода, а потому что он казался насыщенным чем-то иным, не газом. Звуки внешнего мира – даже приглушенный гудение марсохода – стихли, поглощенные каменной глоткой. Он почувствовал себя в гигантском храме, в святилище без богов, или, может быть, с богами, которые просто забыли о своих молящихся.

И тогда его глаза адаптировались, и он увидел ее.

Она сидела в позе лотоса посреди пещеры, в самом сердце тишины. Высокая, невероятно худая, ее кожа отливала цветом потускневшей меди и пыли, сливаясь с окружающим камнем, но в то же время излучая собственное, тусклое свечение. Длинные конечности были сложены с неестественной, скульптурной грацией. Ее глаза были закрыты, а длинные, почти прозрачные пальцы лежали на коленях. Она была не воплощением тишины – она была ее источником, ее ядром. Звуки мира гасли, достигая невидимого поля вокруг нее.

Сердце Лео колотилось где-то в горле. Он чувствовал себя варваром, ворвавшимся в алтарь.

– Здравствуйте? – его голос прозвучал как выстрел, грубо, по-скотски разорвав тишину. Он отскочил от стен, исказился эхом и умер, пристыженный. – Я… меня зовут Лео. Я пришел… изучать ваш язык. – Последние слова показались ему нелепыми, кощунственными.

Девушка открыла глаза.

Ирисы были цвета жидкого золота, без белка, глубокие и бездонные. В них не было ни страха, ни удивления, ни любопытства. Лишь спокойное, древнее знание. Она медленно, с невозмутимой грацией, подняла руку. Длинные пальцы коснулись своего виска, а затем плавно, почти гипнотически, указали на него.

Лео, не понимая, машинально сделал шаг вперед. Она повторила жест, более настойчиво, но без угрозы. В ее движении была уверенность хирурга. Он, повинуясь неведомому импульсу, наклонился, замирая. Холодные, как скала, кончики ее пальцев коснулись его висков.

Это не был взрыв.

Это было падение. Обрыв. Полное и мгновенное отключение всех земных чувств.

Его зрение померкло, слух оглох. И затем – иное. Давление на барабанные перепонки, но это был не грохот, а низкий, могущественный рев океанского прибоя. Соленый вкус на губах – не воображение, а точная, кристально ясная химическая память, переданная прямо на язык. Запах гигантских водорослей, врезавшийся в обоняние, как физический удар. Он не видел картинку – он вспоминал чужое прошлое, и оно было на порядок реальнее, осязаемее серой реальности пещеры. Он услышал музыку – не мелодию, а вибрацию целых кристаллических лесов, поющих на ветру, который гудел в их бесчисленных гранях, создавая симфонию тверди и воздуха.