Она ещё дышит в стенах

Вячеслав Гот

Она ещё дышит в стенах

Глава

«Когда ты начинаешь слышать её шёпот… даже когда она уже мертва.»

Глава 1. Ключ от дома №13

Дождь перестал, когда Эмилия вышла из машины.

Не тишина – а пауза. Как будто сам воздух замер, чтобы не нарушить молчание, которое здесь уже стояло десятилетиями.

Она стояла перед домом №13, ветхим, почти забытым квадратным зданием, возвышавшимся над гнилой изгородью и зарослями дикого плюща, как последний оплот против безумия. Никто не говорил ей, зачем она сюда приехала. Только письмо – сухое, желтоватое, с запахом камфары и чего-то ещё… что нельзя было назвать ни духами, ни плесенью.

«Эмилия, если ты читаешь это – значит, я ушла. И ты – теперь единственная, кто может войти. Не бойся. Дом не проклят. Он просто ждёт.

– Тётя Маргарита»

Тётя Маргарита. Человек, о котором никто в семье не хотел говорить. Её имя произносили шепотом – как будто произнесение вслух могло вызвать её возвращение. Она жила здесь, в этом городе, который даже на картах был помечен точкой с вопросом: «Заброшен?»

Её исчезновение в 1987 году стало городской легендой. Женщина, которая закрылась в доме и больше не выходила. Говорили, она разговаривала со стенами. Что-то слышала. Что-то звала. Потом – тишина. Через три месяца дверь открылась. Внутри – всё на своих местах. Ни следов борьбы. Ни крови. Ни тревоги. Только детская игрушка на полу – кукла без глаз. И на стене – надпись:

«Я не ушла. Я стала частью дома.»

Никто не захотел забирать наследство. Не потому, что оно было малым – наоборот, дом был огромный, с двумя этажами, чердаком, подвалом и садом, где когда-то росли яблони. Но люди боялись. Боялись, что если войдут – то не выйдут. Или выйдут… другими.

Эмилия не верила в привидения. Она была психологом. Специалист по травме. Автор двух книг о «психологии утраты». Ей платили за то, чтобы она объясняла людям, почему они видят то, чего нет. А теперь – она сама приехала туда, где, по слухам, нет ничего, кроме того, чего не должно быть.

Ключ был в конверте, вложенным в письмо. Железный, тяжёлый, с резными зубцами – как будто выкован не для замка, а для запечатывания. На обратной стороне – выгравировано:

«Она знает, когда ты придёшь.»

Она не знала, что это значит. Пока.

Дверь не скрипнула, когда она вставила ключ. Не хрустнула. Не захлопнулась. Она просто… открылась.

Как будто ждала.

Внутри – пахло пылью, но не старостью. Не гнилью. Пахло… чистотой. Такой, которой не бывает в заброшенных домах. Без запаха плесени, без затхлости, без запаха мёртвых животных под полом. Это была чистота, как в больничной палате после дезинфекции. Чистота, которую не могли создать ни время, ни ветер. Чистоту, которую намеренно поддерживали.

Эмилия сделала шаг. Пол – деревянный, тёплый. Ни одной щели. Ни одного скрипа. Ни одного следа обуви. Ни следов паутины. Ни пыли на подоконниках. Хотя окна были заклеены бумагой – старой, потрескавшейся, как пергамент. Но внутри – свет. Не электрический. Не солнечный.

Свет, который исходил из самого воздуха.

Она подняла голову. Потолок – высокий, с лепниной, которая когда-то, возможно, изображала ангелов. Теперь – только гротескные маски, чьи лица наполовину стёрты. Но… все они смотрят на неё. Не скульптуры. Не украшения. Они – наблюдают. Как будто их глаза были вырезаны не инструментом, а… пальцами.

Эмилия пошла в коридор. Длинный. Узкий. Два дверных проёма слева, один – справа. Все закрыты. Ни одна ручка не покрыта пылью. Ни одна дверь не имеет царапин от попыток открыть. Будто их открывали… сегодня.

Она прошла дальше. В гостиной – диван, покрытый белым чехлом. На столе – чашка. Стеклянная. Полная воды. Не испарившаяся. Не застывшая. Просто… полная. Как будто кто-то только что поставил её и ушёл.

На полу – следы.

Маленькие.

Четкие.

Как будто босые ноги пробежали по полу – и оставили отпечатки пальцев ног, как будто ребёнок, только что проснувшийся, побежал куда-то.

Она присела. Прикоснулась. Пальцы не погрузились в пыль. Потому что пыли не было. Отпечатки – свежие. Влажные. Как будто ноги только что прошли по сырой земле. Но в доме – абсолютно сухо.

Она подняла взгляд.

Следы вели к лестнице.

И поднимались вверх.

Каждый шаг – чётко. Пять пальцев. Легкий отрыв. Как будто кто-то бежал, не обращая внимания на то, что его следы остаются. Как будто он не хотел, чтобы его заметили… или, наоборот, – очень хотел, чтобы заметили.

Эмилия встала. Сердце билось не от страха. От странности. От того, что всё это было… слишком идеально. Слишком ухожено. Как будто дом не заброшен. Как будто его обслуживают.

– Кто здесь живёт? – прошептала она.

Ответа не последовало.

Но в углу комнаты, за занавеской, что не была задёрнута – там, где должна была быть тень, – тень пошевелилась.

Она не повернулась. Не дернулась. Не дышала.

Просто смотрела.

Тень медленно отступила. Исчезла. Осталась лишь пустота.

Эмилия пошла к лестнице.

Она не была старой. Не скрипела. Не прогибалась. Ступени – как новые. Дерево – блестело, будто недавно отполировано. Перила – холодные, но не ледяные. Теплые. Словно их только что коснулись.

Она начала подниматься.

Первая ступень – шаг.

Вторая – шаг.

Третья – и тут она услышала.

Шёпот.

Не слов. Не фраз. Не голос.

Просто – дыхание.

Рядом. Справа. За стеной.

Она остановилась. Замерла.

Дыхание прекратилось.

Пауза.

Длинная. Слишком длинная.

А потом – оно возобновилось.

…вдох… выдох… вдох…

Точно так же, как дышит человек, который боится сделать лишний звук.

Эмилия прижала ладонь к стене.

Холодно. Нормально. Ничего особенного.

Но когда она отняла руку – на ладони остался… отпечаток.

Не пыли. Не влаги.

Что-то тонкое. Прозрачное. Как слой кожи, оставленный на поверхности.

Она провела пальцем – и оно исчезло.

Как будто его втянули обратно в стену.

Она подняла глаза.

Следы на ступенях продолжались. Ведущие вверх.

Она пошла дальше.

На втором этаже – коридор. Длиннее. Темнее. Три двери. Одна – открытая. Другие – плотно закрыты. На полу – те же следы. Они ведут к открытой двери.

Комната.

Когда она вошла – поняла: это спальня.

Кровать. Белое одеяло. Подушка – слегка вмятая. Как будто кто-то только что встал.

На тумбочке – книга. Старая. Кожаный переплёт. Название: «Где дышат стены».

Она взяла её. Открыла. Первые страницы – пустые. Потом – записи. Чужой почерк. Мелкий, аккуратный, как у школьницы, которая боится ошибиться.

«23 апреля 1987. Она снова пришла ночью. Сказала, что я не могу уйти. Сказала, что я должна стать частью дома. Я не понимаю. Я хочу уйти. Но… я не могу. Она держит меня. Она дышит через меня.»

«25 апреля. Я пыталась убежать. Дверь не открывается. Окна – как будто запаяны. Я кричала. Никто не пришёл. Но… стены ответили. Они сказали: “Ты не одна”.»

«1 мая. Я пишу это, потому что знаю – ты прочитаешь. Если ты читаешь – значит, ты тоже пришла. Не бойся. Ты не первая. И ты не последняя. Но ты – самая подходящая.»

«Она не проклятие. Она – память. И память не хочет быть забытой.»

Эмилия закрыла книгу. Сердце колотилось. Не от страха. От узнавания.

Она узнала этот почерк.

Это был почерк её матери.

Её мать, которая умерла, когда Эмилии было девять лет. От рака. В больнице. Сжимая её руку и шепча:

«Ты не будешь один. Я всегда буду рядом.»

Но… эта запись – 1987 год.

Её матери тогда было 34 года.

А тётя Маргарита – её сестра.

Значит…

Эта запись – не тёти.

Это – запись мамы.

Но мама никогда не жила здесь.

Она жила в другом городе.

Она умерла в больнице.

Она никогда не приезжала сюда.

Тогда почему…

почерк совпадает?

Эмилия посмотрела на кровать.

Подушка была вмята не с одной стороны.

С обеих.

Как будто на ней лежали два человека.

Она подошла. Прикоснулась.

Подушка – тёплая.

Как будто кто-то только что встал.

Она открыла шкаф.

Внутри – одежда.

Белое платье.

Детское.

С рукавами, до локтя.

С оборками.

С пятном на спине – красным, как будто от яблока.

Она не трогала.

Но в зеркале на шкафе – отражение.

Её собственное.

И – за её спиной.

Женщина.

В белом платье.

С длинными волосами, спадающими на плечи.

С лицом, скрытым тенью.

Эмилия не оборачивалась.

Не дышала.

Не двигалась.

Она просто смотрела в зеркало.

И вдруг – женщина… подняла руку.

Не коснулась её.

Не приблизилась.

Просто подняла палец – и указала… на стену.

За спиной Эмилии.

Там – ничего.

Но в зеркале – стена трещала.

Не трещала.

Дышала.

Каждая трещина – как ноздря.

Каждый шов – как губа.

Она медленно повернулась.

Ничего.

Только стена.

Старая, белая, с выцветшими обоями.

И внизу – маленький след:

один отпечаток пальца.

Маленький.

Детский.

Свежий.

Она опустила глаза.

На полу – следы.

Они не шли к двери.

Они шли в стену.

Тонкие, как линии карандаша.

Следы пальцев.

Идущие от двери к стене.

И… исчезающие.

Как будто кто-то прошёл сквозь неё.

Эмилия подошла. Прижала ладонь к стене.

Холодно.

Но… внутри – есть тепло.

Она закрыла глаза.

И вдруг…

– Ты пришла, – прошептал голос.

Не извне.

Не изнутри.

Из стены.

Она отскочила.

Не крикнула.

Не закричала.

Не упала.

Она просто… вспомнила.

Когда ей было пять лет, она просыпалась ночью.

Её мать сидела на краю кровати.

И шептала:

«Ты не одна, Эми.

Мы все – части этого дома.

Когда ты вырастешь – ты тоже вернёшься.

Потому что дом не забывает.

Он только ждёт.»

Она думала – это сон.

Сон, вызванный страхом перед темнотой.

Сон, вызванный болезнью матери.

Сон, который она забыла.

Но теперь…

Теперь она поняла.

Она не приехала сюда, чтобы унаследовать дом.

Она приехала, потому что дом её позвал.

Она не была наследницей.

Она – заменитель.

Эмилия пошла к двери.

Вышла в коридор.

Остановилась у второй двери – закрытой.

На ней – табличка.

Выгравированная в дереве.

Маленькими буквами, будто выжженными.

«Маргарита. 1968–1987»

Она толкнула дверь.

Внутри – детская комната.

Полный комплект.

Кроватка.

Игрушки.

Книги на полке.

Мольберт.

Краски.

Рисунки на стенах.

Сделанные… кровью.

Фигуры.

Женщины.

С глазами, вырезанными ножом.

С ртом, раскрытым в крике.

И над каждым – подписи:

«Я не хотела, чтобы ты уходила.»

«Я не была хорошей дочкой.»

«Я хотела, чтобы ты осталась.»

«Я не смогла тебя остановить.»

«Теперь ты – часть стены.»

На полу – кукла.

Без глаз.

С белыми волосами.

С вышитым сердцем на груди.

Эмилия подняла её.

Кукла была тёплой.

И когда она поднесла её к уху —

слышно было:

…вдох… выдох… вдох…

Она резко бросила куклу.

Она упала на пол.

И в тот момент – все двери в коридоре захлопнулись.

Один за другим.

Тихо.

Как будто кто-то закрыл их, чтобы никому не дать уйти.

Эмилия бросилась к лестнице.

Спустилась.

Но дверь внизу – заперта.

Ключ – у неё в кармане.

Она достала его.

Попыталась вставить.

Не входил.

Не поворачивался.

Она смотрела на него.

И вдруг – на металле появился текст.

Новый.

Свежий.

Как будто выдавленный пальцем прямо сейчас:

«Ты не уйдёшь.

Ты – дом.

И дом…

ещё дышит.»

Она отступила.

В коридоре – тишина.

Но теперь…

она чувствовала.

Не слышала.

Не видела.

Чувствовала.

Что стены вокруг неё – живые.

Что они дышат.

Что они ждут.

Что они знают, кто она.

И что…

Она уже не одна.

Она подняла руку.

Прижала ладонь к стене.

И прошептала:

– Кто ты?

Ответ пришёл не голосом.

Не шёпотом.

А дыханием.

Теперь – не одно.

Два.

Три.

Пять.

Из всех стен.

Из каждого угла.

Из каждой щели.

Из каждого кирпича.

Она открыла глаза.

И увидела.

На стене – отпечаток руки.

Маленький.

Детский.

С пятью пальцами.

И под ним – новая надпись.

Выцарапанная, будто ногтем:

«Я ждала тебя двадцать семь лет.

Теперь ты – мой дом.

И я…

ещё дышу.»

Эмилия опустилась на пол.

Не от страха.

От осознания.

Она не приехала сюда, чтобы унаследовать дом.

Она приехала, чтобы стать им.

И дом…

не был заброшен.

Он был готов.

Она закрыла глаза.

И впервые за долгое время —

она не слышала свой собственный пульс.

Она слышала – другой.

Медленный.

Тёплый.

Ровный.

Как будто кто-то…

дышит вместе с ней.

И когда она открыла глаза —

на полу, рядом с ней,

лежала новая записка.

С её собственным почерком.

Но она не писала её.

Она не могла.

Потому что…

она не помнила, как писала.

«Ты пришла, чтобы занять моё место.

Но ты не знаешь —

я уже заняла твоё.

И теперь…

ты – часть стены.

И я – часть тебя.

Добро пожаловать, Эмилия.

– Маргарита»

Она подняла голову.

И в зеркале на стене – не её отражение.

Там – женщина в белом.

С её лицом.

С её глазами.

С её волосами.

И с улыбкой —

которой не было на лице Эмилии.

Она не улыбалась.

Но женщина – да.

И в её руках —

ключ.

От двери.

От дома.

От жизни.

И она протягивает его.

Не Эмилии.

Себе.

Эмилия посмотрела на свои руки.

Пальцы – стали прозрачными.

Сквозь кожу – видны прожилки.

Как в стенах.

Она не кричала.

Она не плакала.

Она просто…

прикоснулась к стене.

И прошептала:

– Я… готова.

Стена вдохнула.

И выдохнула.

И в этот момент —

в доме загорелся свет.

Не электричеством.

Не солнцем.

Он загорелся – изнутри.

Как будто дом…

впервые за двадцать семь лет…

проснулся.

Глава 2. Первый шёпот

Ночь пришла не с тишиной – а с ожиданием.

Эмилия лежала на кровати, укутавшись в одеяло, которое всё ещё пахло чем-то тёплым – не мылом, не хлопком, а… чужим потом. Как будто его только что сняли с кого-то, кто долго дышал под ним. Она не могла заставить себя уснуть. Не от страха – от напряжения, как после операции, когда боль уже прошла, но тело помнит: что-то было разрезано. И не зажило.

Она смотрела в потолок. Трещины там образовывали узор – не случайный. Нет. Они напоминали вены. Тонкие, извилистые, с редкими узелками, как будто под ними – что-то билось. Медленно. Словно сердце, спрятанное под штукатуркой.

Дом не шумел.

Не скрипел.

Не стонал.

Он дышал.

И она это слышала.

Сначала – едва уловимо.

Как шелест бумаги, которую листают в соседней комнате.

Как выдох человека, который только что проснулся и не хочет двигаться.

Она повернулась на бок.

– Ветер, – прошептала она себе.

– Старые трубы. Прорехи в окне.

– Это просто старый дом. Он гудит. Он жалуется.

Она повторяла это, как мантру. Как терапевт, который говорит пациенту: «Ты не один. Это всего лишь галлюцинация». Но теперь она была и врачом, и пациентом. И оба – были в ловушке.

Она закрыла глаза.

И снова – шёпот.

Теперь – чётче.

Не за стеной.

Внутри стены.

Каждый вдох – короткий, почти прерывистый.

Выдох – длиннее.

Словно кто-то…

пытается не дать себе заплакать.

Эмилия села.

Пульс участился.

Не от страха.

От странного – знакомства.

Она встала.

Босиком.

Холодный пол ощущался как ледяная кожа.

Она пошла к стене – той самой, что разделяла её спальню и ту комнату, где вчера нашла куклу без глаз.

Прижала ухо.

Тишина.

Полная.

Чистая.

Как будто воздух был выкачан.

Она замерла.

Ждала.

Секунда.

Две.

Три.

И тогда —

вздыхание.

Не резкое.

Не внезапное.

А… усталое.

Как будто человек, который всю жизнь не позволял себе расслабиться, наконец позволил.

Она отскочила.

Сердце билось так, будто хотело выбраться из груди.

– Кто здесь? – прошептала она.

Ответа не последовало.

Но стена…

почувствовала её страх.

Потому что следующий звук – был не дыханием.

Это был шёпот.

Мягкий.

Тихий.

Как будто его произносил ребёнок, сидящий на полу и говорящий себе на ухо:

«Ты слышишь меня…»

Эмилия замерла.

– Кто ты? – прошептала она обратно.

Шёпот замолк.

Она снова прижала ухо к стене.

На этот раз – дышала она.

Точно так же, как слышала раньше.

Вдох…

Выдох…

И затем – пауза.

Длинная.

Слишком длинная.

А потом —

вздыхание.

И снова – шёпот.

Только теперь он был…

её голосом.

Не точной копией.

Но… тем же интонационным рисунком.

Тем же легким хрипотцом, что появлялся у неё, когда она уставала.

Тем же чуть заметным дрожанием, что появлялось, когда она говорила правду, которой не верила.

«Ты слышишь меня…»

«Ты слышишь меня…»

«Ты слышишь меня…»

Она отстранилась.

Её руки дрожали.

– Это невозможно, – прошептала она.

– Я не говорю так. Я не… я не говорю так внутри себя.

Но она знала – говорит.

Каждый раз, когда она сомневается.

Каждый раз, когда боится сказать «нет».

Каждый раз, когда она говорит «всё хорошо», хотя внутри – всё рушится.

Это был её внутренний голос.

Тот, которого она никогда не позволяла себе услышать вслух.

А теперь – он был в стене.

И он говорил её словами.

Она пошла к зеркалу.

Старое, с треснувшей рамой, висевшее над комодом.

Её лицо в нём – бледное. Глаза – расширены. Губы – сжаты.

Она поднесла руку к зеркалу.

И в тот момент —

в отражении – её рука поднялась первая.

Она не поднимала руку.

Но в зеркале – она подняла.

И медленно, очень медленно,

показала на стену.

Эмилия вскрикнула – но звук вышел хрипло, как будто его задушили.

Она отступила.

Зеркало – пустое.

Только её лицо.

С испуганными глазами.

Но на стекле —

новая капля воды.

Она не мыла лицо.

Не плакала.

Эта капля была тёплой.

И когда она протёрла стекло пальцем —

на пальце остался след.

Не воды.

Слёзы.

Сухие.

Солёные.

С запахом…

детской кожи.

Она бросилась к двери.

Открыла.

Побежала в коридор.

Там – тишина.

Но на полу —

следы.

Маленькие.

Свежие.

Ведут к двери её спальни.

Она остановилась.

Потому что поняла:

Они не ведут к двери.

Они ведут к ней.

Она не была единственной, кто слышал шёпот.

Он был для неё.

Она вернулась в спальню.

Села на кровать.

Обхватила колени.

И тихо, почти невнятно, сказала:

– Ты… ты не тётя Маргарита.

Нет ответа.

Но стена – вздохнула.

И в ответ —

из глубины, из самых тёмных щелей,

раздался шёпот.

Не её голос.

Не мужской.

Не женский.

Ребёнок.

Маленький.

Слабый.

С дрожью в каждом звуке.

«Я не хотела, чтобы ты уходила…»

Эмилия замерла.

Эти слова —

она слышала их вчера.

На рисунке в детской.

Под картиной с вырезанными глазами.

«Я не хотела, чтобы ты уходила.»

Она не понимала.

Но теперь – понимала.

Это был не голос тёти.

Это был голос ребёнка, который когда-то жил здесь.

И который…

остался.

Она подняла голову.

И вдруг —

в углу комнаты, где вчера висела картина,

на стене – появилась новая надпись.

Не выцарапанная.

Не написанная.

А…

выступившая.

Как будто стена начала потеть.

Буквы – белые, как молоко.

Тонкие, как паутина.

«Ты пришла, потому что ты тоже хочешь остаться.»

Эмилия подошла.

Прикоснулась.

Поверхность – влажная.

Тёплая.

Словно кожа.

Она попыталась стереть.

Но буквы не исчезли.

Они… расползлись.

Превратились в отпечатки пальцев.

Пять маленьких.

Один большой.

Как будто кто-то положил ладонь на стену —

и оставил её.

Она отпрянула.

И в этот момент —

в комнате загорелся свет.

Не электрический.

Не от лампы.

Он появился – внутри стены.

Свет, тёплый, желтоватый, как свет свечи, горящей в закрытом шкафу.

И в этом свете —

на стене – появилось лицо.

Не полностью.

Не сразу.

Сначала – глаза.

Два тёмных пятна.

Без зрачков.

Но смотрящие.

Так, будто они видели её с самого начала.

Затем – нос.

Тонкий, как у ребёнка.

Затем – рот.

Он не открывался.

Он дышал.

Каждый раз, когда Эмилия вдыхала —

лицо в стене тоже вдыхало.

Когда она выдыхала —

оно выдыхало.

Они были в такте.

Она перестала дышать.

Лицо – продолжало.

Она сделала шаг назад.

Лицо – сделало шаг вперёд.

Она закрыла глаза.

И тут – шёпот.

Не из стены.

Из её собственного рта.

Она не говорила.

Но её губы – двигались.

И из них выходили слова – не её.

«Я не хотела, чтобы ты уходила…»

«Я не хотела, чтобы ты уходила…»

«Я не хотела, чтобы ты уходила…»

Она попыталась закричать.

Но голос – не слушался.

Он был занят.

Занят тем, чтобы повторять.

Повторять.

Повторять.

И тогда —

внутри её головы —

что-то треснуло.

Не мысль.

Не воспоминание.

Связь.

Она вспомнила.

Не то, что было.

А то, что было бы.

Пять лет.

Она стоит в детской.

Мама лежит на кровати.

Боль.

Слезы.

Сильный запах лекарств.

Мама шепчет:

«Эми… я не могу больше… я хочу уйти…»

Эмилия плачет.

Она хватает маму за руку.

«Не уходи! Пожалуйста, не уходи!»

Мама смотрит на неё.

Смотрит так, будто знает, что будет дальше.

«Я не хочу уходить, малышка…

Но если я останусь – ты тоже умрёшь.

Я не могу… оставить тебя одной.

Но… я не могу… оставить тебя…»

И тогда —

Эмилия, пятилетняя,

сжимает руку матери и шепчет:

«Тогда… останься.

Останься… даже если ты – часть стены.

Я не буду одна.

Я буду с тобой.

Даже если ты…

не сможешь говорить.

Я услышу тебя.

Я всегда услышу.»

И тогда —

мама улыбается.

И шепчет:

«Тогда… я останусь.

Я буду дышать в стене.

И ты…

когда вырастешь —

придёшь ко мне.»

Эмилия открыла глаза.

Слёзы текли по щекам.

Но она не плакала от боли.

Она плакала —

потому что вспомнила.

Её мать не умерла от рака.

Она…

осталась.

Она стала частью дома.

Как тётя Маргарита.

Как девочка, которая рисовала кровью.

Как все, кто приходил сюда и не уходил.

Она не потеряла мать.

Она отдала её.

В обмен на то, чтобы не быть одинокой.

И теперь —

дом вспомнил.

И теперь —

он хотел, чтобы она приняла.

Эмилия подошла к стене.

Прижала ладонь к тому месту, где было лицо.

Оно исчезло.

Но под ладонью —

тепло.

И дыхание.

Она закрыла глаза.

И прошептала:

– Я… слышу тебя, мама.

Мгновение тишины.

А потом – в стене – отозвался.

Не шёпотом.

Не словами.

А…

звуком.

Звуком, который она слышала в детстве.

Перед сном.

Когда мама пела ей колыбельную.

Тихую.

Слабую.

С ошибками в нотах.

«Спи, мой ангел…

Спи, мой свет…

Я буду рядом…

Даже если ты не видишь…

Я буду дышать…

В стене…

В твоём сердце…

В каждом твоём вздохе…»