Таверна между мирами

Он сел в кресло, поставил кружку рядом и подался ближе к теплу. Спину мгновенно окутала волна покоя, такой плотной, что хотелось закрыть глаза и больше никогда не вставать.

Тишина здесь была особая. Она не звенела, как пустота в пустыне, и не гремела, как тишина битвы после боя. Она была вязкой, густой, как мёд. И Мирнис вдруг поймал себя на мысли: если он задержится в этой тишине слишком долго – она втянет его в себя. Он перестанет быть.

Он коснулся кружки – и снова вдохнул запах детства. Но теперь он уже не был таким светлым. В нём звучала нота чего-то утраченного, как горечь полыни под сладостью мёда.

Огонь в очаге треснул. На миг пламя выгнулось в сторону Мирниса, и ему показалось, будто оно облизнуло его дыханием. Тёплым, но слишком внимательным.

Ты дома, – шепнуло что-то в глубине. Или это был лишь его собственный голод по дому?

Или тебя проверяют?

Мирнис крепко зажал кружку в ладонях и отвернулся от пламени. В его тепле было нечто большее, чем уют. Это был взгляд.

Он снова ощутил: таверна наблюдает. Она принимает его, кормит, утешает – но не бесплатно. Её интересовало, кто он. Зачем пришёл. И что выберет, когда настанет момент.

Глава 3. Чаша для каждого

Зал постепенно наполнялся мягким светом, как будто очаг решил поделиться огнём с каждым столом. Пламя не ярче, но стены засияли теплее, и даже воздух потяжелел ароматами. Мирнис заметил, что Хозяин, бесшумный, словно тень, принёс на подносе блюда.

Он не спрашивал, чего желают гости. Не записывал заказов, не уточнял предпочтений. Просто подходил к столу – и ставил еду.

Перед рыцарем появился поднос, на котором красовался целый окорок дикого кабана. Сочная корочка хрустела, пар поднимался густыми клубами, а рядом лежал ломоть хлеба, испечённого явно не сегодня, а в те времена, когда рыцарские замки стояли гордо, а на полях росли злаки под звон лат. Рыцарь вдохнул запах и выдохнул с облегчением:

– Такого мяса я не видел со времён пиршеств в зале моего лорда…

Киборг напротив склонил голову, будто обрабатывая входящий сигнал. Перед ним стоял прозрачный контейнер с вязкой массой бледного цвета, которую нельзя было спутать ни с одним «земным» блюдом. Она мерцала слабым светом, словно хранила в себе энергию батареи. Он достал встроенную в руку трубку и подключился прямо к контейнеру. По его телу пробежала волна неоновых линий, и он удовлетворённо закрыл глаза.

– Питательные значения оптимальны, – произнёс он с металлическим оттенком. – Почти идентичны нормам моего мира.

Ведьма, сидевшая ближе к тени камина, получила деревянную миску, из которой тянулся пар зелёного оттенка. Запах трав, острый и терпкий, пробирал до костей. Она взяла ложку, зачерпнула густую похлёбку и прошептала:

– Это мой отвар… из болотных корней. Но как… кто мог знать его рецепт?

Мирнис наблюдал за ними, и сердце его сжималось в предчувствии. Он уже знал, что увидит, но всё равно не был готов. Хозяин подошёл к нему и поставил простую, грубую глиняную тарелку.

На ней лежали ломтики запечённой картошки, румяной, с золотистой корочкой, посыпанной солью и сухим укропом. Рядом – крошечный кусок сыра, мягкого и тягучего. И запах… такой, что ноги его дрогнули.

Простая деревенская еда, которой угощала его мать после работы в поле. Та, о которой он почти забыл, и которую никогда больше не встречал.Это была еда его детства.

Мирнис уставился на тарелку. В горле встал ком. Он взял кусочек картофелины пальцами, как делал мальчишкой, и сунул в рот. Вкус был… таким же. Даже горячий пар обжёг язык точно так, как раньше. И вдруг воспоминания накрыли его волной: солнечный день, шум кузницы неподалёку, голос матери, тёплый и усталый.

– Это… невозможно, – прошептал он.

За столами воцарилась странная тишина. Каждый был занят своим блюдом, но каждый понимал: они все столкнулись с чудом.

Рыцарь первым нарушил молчание:

– Я шёл в поход и потерял отряд. Мы сражались с тварями в горах. И вдруг… открыл дверь в скале. А за ней – это место.

– Я был на орбитальной станции, – отозвался киборг. Его голос звучал металлически, но в нём сквозило недоумение. – Я выполнял рутинный ремонт шлюзов. Потом – вспышка света. Сбой навигации. Я сделал шаг… и оказался здесь.

Ведьма склонилась над своей миской, её волосы заслонили лицо. Но слова прозвучали чётко:

– Я варила отвар, чтобы прогнать голод. Шёпоты болот обещали силу, если я пройду тропу. И тропа вывела меня сюда.

Все трое обернулись к Мирнису.

Он долго молчал, пальцы его сжимали ложку. И только потом он тихо сказал:

– Я шёл по пустыне. Долго. Слишком долго. Думал, что умру. И вдруг – дверь.

Слова повисли в воздухе. Казалось, таверна сама слушала их признания, впитывала их в стены. Пламя в очаге треснуло громче обычного, будто откликнулось.

И Мирнис впервые подумал:

Если это место даёт каждому его пищу, его дом и его надежду… значит, оно что-то хочет взамен.

Мирнис чуть отодвинул тарелку и откинулся на спинку кресла. Огонь плясал перед ним, но теперь его пламя казалось не просто светом и теплом. Оно будто слушало, глядело.

Рыцарь вытер жирные пальцы о рукав кольчуги и оглядел остальных. Его голос был низким, гулким, словно колокольный звон:

– Знаете, я видел немало чертовщины. В подземельях, где мрак дышит из каждого камня, и на стенах крепостей, когда враг колдовал огнём. Но никогда не встречал места, где сама стена подстраивается под мои глаза.

Он провёл ладонью по резной колонне у стола – для него это был камень, покрытый гербами, выцветшими от времени. Но Мирнис видел лишь гладкое дерево, тёплое, словно отполированное сотнями рук.

– Для тебя это камень? – тихо спросил он.

– Камень и гербы. Символы моих предков, – рыцарь нахмурился. – А ты видишь дерево.

Киборг, не отрывая взгляда от своей мерцающей массы, произнёс сухо:

– Для меня это панели. Металл и голографическая сетка. Зал оформлен как командный центр. Ведьма тихо засмеялась, её смех прозвучал странно – словно колыхнулась трава на болоте.

– А для меня это пещера. Широкая, сырая, с мхом по стенам. Но очаг всё тот же.

Они замолчали. Каждое слово осаждало в них понимание, что зал – не один, а тысяча. И каждый сидит в своём, хотя разделяют один и тот же стол.

Мирнис провёл рукой по подлокотнику кресла. Для него это был дуб, тёплый, деревенский, знакомый до дрожи. Но что, если для другого это вовсе не дерево?

– Таверна живая, – тихо сказал он, и сам испугался собственных слов. Они прозвучали слишком естественно, словно подсказаны кем-то изнутри.

Рыцарь прищурился.

– Если это живое место, значит, у него есть хозяин. Мы видели его – старик за стойкой. Но он ли управляет этой силой?

Киборг коротко мигнул глазами-экранами.

– Хозяин лишь посредник. Система слишком сложна, чтобы быть делом рук одного. Я чувствую энергию в стенах. Она не линейна. Это сеть. Сеть, которая тянется дальше, чем я могу просканировать.

– Сеть, или корни, – добавила ведьма, проводя пальцем по краю своей миски. – Живое древо всегда знает, что нужно тем, кто прикасается к нему. Оно даёт силу, но и пьёт в ответ.

Мирнис слушал и чувствовал, как в груди сжимается что-то холодное. Потому что пока они рассуждали, он вновь взглянул на свою тарелку. Там оставался кусочек картофелины. И вдруг ему показалось, что она смотрит на него. Как будто ждёт.

Ешь. Ешь – и Таверна узнает тебя лучше.

– Может, она не только кормит нас. Может, она пробует нас.Он отодвинул тарелку.

И в этот миг пламя в очаге вспыхнуло ярче, чем прежде, осветив лица гостей. На краткое мгновение Мирнис был уверен: огонь улыбнулся.

Глава 4. Киборг и паладин

Дверь таверны скрипнула – звук этот был тягучим, будто древесина сама нехотя впустила нового гостя. Все головы в зале повернулись, и Мирнис тоже поднял взгляд от огня.

На пороге стоял человек, в чьём облике не было ничего случайного. Высокий, статный, с могучими плечами, закованными в доспехи, которые сияли не ярко, но тяжело – словно носили на себе свет утра, ещё не успевшего разгореться. Его шаг был уверенным, и каждый удар сапога по полу отдавался гулом, будто зал был храмом, а не таверной.

Шлем он держал под мышкой. Лицо суровое, обветренное, но глаза – ясные и прямые, полные внутреннего огня. У пояса – щит с выцветшим солнцем на эмали, на спине – длинный меч, к которому рука его, казалось, могла привычно скользнуть в любой миг.

Хозяин таверны поднял глаза из-за стойки, и в его взгляде не было ни удивления, ни приветствия – только спокойное знание.

– Добро пожаловать, путник, – сказал он.

– Если этот дом примет меня, я приму его хлеб и чашу, – голос паладина был низким, как раскат колокола.

Словно в ответ на его слова, вино само появилось в его руке – густое, рубиновое, и дымящееся жаркое с кабаниной, пахнущее специями, возникло на ближайшем столе. Паладин уселся за тот же длинный стол, где уже расположились киборг и рыцарь.

Мирнис заметил, что рыцарь, сидевший напротив киборга, лишь ухмыльнулся, подперев подбородок рукой. Он выглядел расслабленным, откинувшись на спинку массивного стула, словно ждал забавного зрелища. Его глаза блестели – может быть, от вина, а может, от предчувствия конфликта.

Киборг не поднял головы сразу. Его руки, металлические, с суставами, скрипящими при движении, перемешивали вязкую серую массу в миске. Голографическая подсветка пробегала по его коже, и казалось, что сам свет в таверне неохотно касался его.

Паладин же, сев, принялся за еду молча, но недолго. Он взглянул на соседа и замер. Словно только что заметил рядом не собеседника, а нечто чуждое.

– Странный ты, – сказал он наконец, поставив кубок на стол так, что дерево гулко откликнулось. – В тебе нет дыхания, ни искры света. Лишь холод и сталь. Что ты за тварь, что смеет сидеть рядом с людьми?

Рыцарь усмехнулся, не вмешиваясь. Он лишь покачал головой и пробормотал, скорее для себя:

– Началось…

Киборг повернул к нему лицо, в котором не было ни тени эмоций. Его голос звучал металлически ровно, но в этой ровности слышалось презрение.

– Я человек больше, чем ты, паладин. Мои кости заменены прочнее стали, моё сердце работает точнее любого твоего органа. Я стер свои ошибки, свою слабость. Ты же – всего лишь старый кодекс в живой оболочке. Паладин сжал рукоять кубка так, что костяшки побелели.

– Честь и вера – вот что делает человека человеком. Без них он скотина… или машина. Киборг чуть наклонился вперёд.

– Честь – программа. Вера – самообман. Они нужны слабым, чтобы терпеть свою ничтожность. В будущем от этого мусора избавляются.

Рыцарь рассмеялся в голос, откинувшись ещё дальше. Его смех был звонким, но в нём слышался азарт зрителя на турнире:

– Спор века! Свет и железо. Ну, посмотрим, кто кого.

Паладин резко поставил миску с мясом на стол, и нож, лежавший рядом, подпрыгнул. Его рука уже тянулась к мечу.

– Тогда твоё будущее – тьма.

Киборг спокойно выпрямился, и его правая рука разом раскрылась, превращаясь в тонкий клинок, вытянувшийся из предплечья.

Воздух в зале сгустился. Мирнис почувствовал, что даже огонь в очаге стал тише, словно замер в ожидании.

Они встали. Два мира, два пути. И между ними – тишина, натянутая, как струна.

Мирнис сжал подлокотники кресла. Его дыхание сбилось, и он впервые ощутил: здесь, в этом зале, есть границы, которые нельзя переходить. И всё же они были пересечены.

Острие клинка, выдвинувшегося из руки киборга, отразило отблеск огня. Меч паладина наполовину выскользнул из ножен. Между ними тянулось напряжение, готовое вспыхнуть в ярость – и тогда стены зала залились бы кровью.

Но этого не случилось.

В одно мгновение воздух изменился. Не звук, не свет – именно воздух. Мирнис ощутил, как вдохнуть стало труднее, словно в таверну ворвалась сама вечность. Сначала дрогнул пол. Под ногами пробежал холод, мгновенно прогнавший тепло очага. В считанные секунды дубовые доски покрылись инеем, белёсым и острым, как иглы.

Стены застонали. Казалось, сама древесина пыталась сдвинуться, сомкнуться, придавить спорщиков, чтобы не дать их гневу разлиться дальше. Столы и лавки скрипнули, словно живые, а огонь в камине не вспыхнул, а наоборот – сжался, превратился в маленькое, злобное пламя, едва удерживающееся среди тьмы.

Оружие изменилось первым.

Киборг вздрогнул – его клинок, ещё секунду назад гладкий и сверкающий, почернел, потяжелел. Мирнис слышал, как металл словно «стонал», ломаясь под собственным весом. Киборг попытался поднять руку – и та упала вниз с глухим звоном, как будто вместо лезвия у него вырос обломок скалы.

Паладин тоже застыл. Его меч, лишь наполовину вынутый, вдруг стал неподъёмным. Он напрягал мышцы, жилы вздулись на шее, но меч не поднимался. Более того – рукоять тянула вниз, будто к земле, как якорь, словно сам клинок не хотел быть выхваченным против воли Таверны.

И тогда Хозяин поднял взгляд.

Он не двигался, не вставал со своего места за стойкой. Но его глаза – спокойные, глубокие, будто в них отражались звёзды, которых никто никогда не видел, – встретились со спорщиками.

– Довольно, – произнёс он. Голос его не был громким, но в нём звучало то, что было древнее любого слова.

Рыцарь, который до этого ухмылялся, впервые перестал улыбаться. Он откинулся назад, но уже не с ленивым азартом зрителя – в его взгляде мелькнуло уважение.

Киборг и паладин стояли секунду-другую, будто надеясь ещё сопротивляться. Но затем оба одновременно рухнули обратно на лавки. Не силой – волей, чуждой и неотвратимой. Их плечи опустились, словно на них легли невидимые цепи.

Огонь снова вспыхнул в очаге, тепло вернулось. Иней на полу растаял так же быстро, как появился, оставив лишь тёмные пятна влаги. Всё вернулось на свои места – но в воздухе висел осадок, холодное напоминание.

Мирнис, до этого затаивший дыхание, судорожно втянул воздух. Его сердце колотилось так, будто он сам едва не оказался на месте спорщиков. Он понял: это место было не только приютом от пустоты. Оно могло стать клеткой.

Таверна живая. И её хозяин держит власть, которую никто здесь не оспорит.

И впервые Мирнис почувствовал – уют этого зала может обернуться мёртвой хваткой.

Глава 5. Ведьма и капитан

К вечеру зал стал тише – не потому, что разговоры стихли, а потому, что в них появилось больше пауз. Пламя в очаге полегчало, будто разучилось шуметь, и свет его распластался по столешницам тёплыми лужицами. На одну такую «лужицу» легла ладонь ведьмы – тонкая, сухая, с тёмными прожилками, как у веточки, пережившей бурю.

Она сидела у самого огня, чуть повернувшись боком, так что тень от её плеча складывалась на стене в профиль птицы. Волосы – спутанные, пахнущие болотной мятой и дымом, – были перехвачены бечёвкой с подвешенными костяными бусинами. На её столике – деревянная миска с густой травяной похлёбкой, пучок сушёного зверобоя, мешочек с неясными семенами. Ведьма потёрла ладони, и в воздухе поднялась пыльца: свет очага, коснувшись её, стал зеленоватым, как лунная отсвет на воде.

Напротив, через узкий проход, расположился капитан, пришедшим несколько минут назада из глубин таверны, – человек из иных небес. Его форменный китель не был безупречно выглажен (таверна не любила идеальные складки), но держал линию так, будто внутри него жил каркас. На груди – эмблема флотилии: дуга орбиты, перечёркнутая стрелой курса. Капитан держал кружку, из которой поднимался «озоновый» аромат свежесваренного кофе; на столе, рядом с его рукой, лежал тонкий прямоугольник – прибор, что-то среднее между планшетом и штурманским логом. Экран был бесполезен в этом месте, зато его глянцевая поверхность отражала пламя, разбивая его на строгие сегменты, как и полагается прибору, который всё стремится измерить.

– Заклинание, – сказала ведьма, просто и мягко, как если бы обсуждала рецепт теста. – Не просьба и не приказ. Это договор. Ты даёшь миру правильные слова и правильные жесты – он отвечает. Иногда быстро, иногда спустя год. – Она вытряхнула из мешочка три семечка, катнула по столу – они остановились треугольником. Ведьма кивнула, будто услышала шаги. – Предсказание же – не знание. Это запах дождя до того, как он упадёт.

Капитан улыбнулся одним уголком губ. Улучшенная гравитация его мира не научила губы смеяться целиком.

– Вы описываете модель, – сказал он, облокотившись на стол и щёлкнув пальцем по краю кружки так, что металл загудел ровно и низко. – Модели полезны, пока предсказывают. Ваши «жесты» и «слова» – набор инструкций для системы с большим числом неизвестных. Мы делаем то же самое, только честно записываем уравнения.

Ведьма задумчиво постучала ногтем по миске. На её ногте был выведен тонкий знак, как трещинка в льду.

– Уравнения – это ваши руны. Вы пишете их на чёрной доске, как я – мелом на земле. Вы зовёте не богов, но законы. Разве не то же? – она прищурилась, и глаза её блеснули болотной, влажной насмешкой. – Только вы делаете вид, что не просите. Что властвуете.

Капитан водрузил планшет на ребро и провёл пальцем в воздухе. Сенсорная привычка сработала даже здесь: на поверхности кружки отразилась линия его движения – тонкая, серебристая, будто иней. Он сдвинул кружку, оставив смазанный след, и этот след вдруг проявился картой: дуга, три точки, ломаная – курс, манёвр, прогноз. Воздух над столом дрожал, как воздух над раскалённым камнем, складываясь в схему.

– Мы рассчитываем траекторию, – сказал капитан. – Уточняем параметры, ставим допуски. Когда промахиваемся – корректируем моделирование. Это не просьба, ведьма. Это навигация.

– А у меня траектория иная, – кивнула она, сдвинув семена ближе. – Ветер, топь, голос ворона, что сел на левую ветку, а не на правую. Когда промахиваюсь – плачу цену. Это тоже навигация.