Таверна между мирами

Игорь Мирай

Таверна между мирами

Мирнис шёл уже не знал сколько – дни или недели. Время здесь потеряло всякий смысл. Песок одинаковыми волнами укрывал землю до самого горизонта, и не было ни одного ориентира, кроме обманчивого марева.Жар пустыни давил на него, словно раскалённая рука небес. Воздух был густ, тяжел, каждая затяжка дыхания отдавалась в груди болью.

Ноги его путались, оставляя неровные следы, которые ветер тут же засыпал. Он чувствовал: ещё шаг, ещё два – и падёт навсегда. Жажда сожгла горло, губы треснули, глаза резало от солнца. Его рука всё ещё сжимала рукоять меча – не как оружие, а как память о том, что он когда-то сражался, жил, надеялся.

Мирнис не знал, почему оказался в этой пустыне. Последние воспоминания распадались, словно глиняные черепки: битва, крики, кровь – и тьма. Потом был только бесконечный песок и умирающее солнце над головой.

Он споткнулся, рухнул на колени и закрыл глаза. Внутри всё кричало: «Ляг, отдохни, это конец». И в тот миг, когда сознание готово было оборваться, он увидел его.

Вдалеке мерцал огонёк.

Сначала Мирнис решил, что это очередной мираж. Пески часто дразнили его призрачными картинками: водой, зеленью, тенью. Но этот свет был другим – ровным, тёплым, будто от костра. Он мигал не в такт солнечным бликам, а жил собственной жизнью.

Он поднялся, шатаясь. Каждый шаг отдавался болью, но огонёк манил, и Мирнис шёл к нему, как утопающий к последнему куску дерева.

Чем ближе он подходил, тем сильнее осознавал странность происходящего. Свет не исходил от факела, не от костра – а от самой двери. Деревянной, старой, будто вырванной из стен дома и поставленной прямо посреди пустыни. Никаких стен вокруг не было: только эта дверь, стоящая на песке, словно упрямый стражник, забытый временем.

Мирнис остановился. Сердце колотилось, во рту пересохло ещё сильнее, но глаза не могли оторваться от странного предмета. На двери висела табличка. Выцветшие буквы, едва различимые в пыльном воздухе, складывались в слова:

«Таверна между мирами».

Мирнис не понял, откуда в нём взялись силы, но рука сама собой потянулась к массивной, потемневшей от времени ручке.

Мирнис сомневался лишь миг. В груди что-то сжалось, будто шептало: «Не трогай. Это ловушка». Но разве могла быть ловушка страшнее самой пустыни?

Его пальцы легли на холодный металл ручки. Холод удивил – вокруг всё кипело от зноя, а здесь, у двери, будто тянуло ночной прохладой. Он толкнул створку.

Дверь распахнулась без скрипа, будто ждала его.

И в тот же миг пустыня исчезла.

Он услышал гул голосов – смех, громкие разговоры, звяканье кружек.В нос ударил аромат – густой, пряный: жареного мяса, свежего хлеба, терпких трав. Сухое горло предательски сжалось от жажды и голода. В лицо дохнул мягкий свет – не палящий и беспощадный, как солнце пустыни, а ровный, тёплый, словно от множества ламп и свечей.

Мирнис сделал шаг и оказался внутри.

Он стоял в огромном зале. Потолок терялся где-то в полумраке, балки казались живыми, чуть дрожали, словно дышали. Стены были покрыты резьбой, но приглядевшись, он понял – орнаменты меняются. Взгляд цеплялся за линии, и они уже складывались в новые узоры.

За одним столом он увидел рыцаря в сияющих доспехах, снявшего шлем и вытирающего пот со лба. Чуть дальше – человек с металлической рукой, его глаза светились холодным голубым светом. У стойки спорили двое: один в широкополой шляпе, другой в пилотском комбинезоне с нашивкой звёздного флота.Посетители сидели за тяжёлыми столами. Мирнис задержал дыхание.

Ни один из них не выглядел удивлённым. Словно такое соседство – обычное дело.

Мирнис оглянулся. За спиной – дверь. Но там больше не было пустыни. Вместо неё он видел только гладкую деревянную поверхность, будто дверь вела теперь лишь внутрь.

Губы Мирниса шевельнулись, но слова не родились. В голове гудело от усталости и невозможности происходящего. Он сделал ещё шаг.

У стойки, словно почувствовав его, поднял голову хозяин таверны. Высокий, с лёгкой сединой в волосах и глазами, в которых отражалось небо всех миров сразу. Он чуть улыбнулся, как будто встречал старого знакомого, и сказал:

– Добро пожаловать, странник. Садись к огню. Здесь у тебя будет чаша, которую ты ищешь.

Глава 1. Дорога в никуда

Стойка тянулась дугой, как берег тихого залива, отполированная до матовой гладкости ладонями, годами, разговорами. Древесина хранила в себе сотни оттенков – от тёплого мёда до почти чёрного, как уголь, – и в этих перепадах цвета Мирнису мерещились то горные гряды, то русла высохших рек. На краю стойки стояла широкая чаша с веточкой розмарина, и влажный, терпкий запах травы растворял жар пустыни, всё ещё дрожащий под кожей.

Он подошёл ближе. Неуверенность в шагах дала себя знать только лёгким покачиванием – колени распоминали забытое чувство устойчивости. Внутри было светло и мягко: свет не резал глаза, а ложился, как шерстяной плед, – от ламп в латунных кольцах, от огня в камине, от витых свечей в стеклянных подсвечниках. Своды не давили. Воздух дышал – хлебом, дымом, тёплым маслом, свежескошенными травами, едва заметной хвойной смолой.

– Добро пожаловать, – сказал тот, кто стоял за стойкой.

Он не поднял голоса: слова расправились сами, как крылья, и легли на уши без усилия. Хозяин был невысокий, сухой, с едва заметной проседью в висках и глазами цвета старой меди. В этих глазах не было усталости – только внимание, как у мастера, который слышит, как поёт дерево под стамеской. Уголки губ хранили улыбку, не настойчивую, но неизменную, будто он улыбался не тебе, а самой способности мира складываться в смысл.

Мирнис открыл рот, но голос, сорвавшийся в пустыне, ещё не успел вернуться. Хозяин этого как будто и не ждал.

– Ты долго шёл, – сказал он просто. – Садись.

Ладонь хозяина легла на стойку. Движение – короткое, привычное, почти незаметное – и перед Мирнисом возникла кружка. Ни звона, ни скрипа – будто посуда не появилась, а всплыла из самой древесины. На шершавом ободке блеснула влага. От кружки шёл пар – не обжигающий, а зовущий. Запах ударил в сердце, как мягкий колокол: тмин, подкопчённый ячмень, щепоть соли и что-то ещё – сладкое, осторожное, как полузабытая колыбельная.

Он знал этот запах. Слишком хорошо.

– Как?.. – хрипло спросил Мирнис. Голос прозвучал не его, чужой, охрипший, но Хозяин кивнул, будто понял и это.

– Здесь у каждого – своя чаша, – ответил он. – Та, что помнит тебя лучше, чем ты сам.

Мирнис обхватил кружку двумя руками. Тепло протекло в пальцы, дальше в кровь, в плечи, в затылок – терпеливое, уверенное. Он сделал короткий глоток. Вкус был точным до боли: степной настой его народа – тёплый, чуть солоноватый, с горчинкой и едва заметной медовой нотой; напиток, которым мать встречала вернувшихся с дороги. На мгновение пустыня в нём зашевелилась, шурша песком, и ушла, как отлив.

– Ты… откуда знаешь? – спросил он, не решаясь оторвать пальцы от кружки.

– Я ничего не знаю, – мягко сказал Хозяин. – Знает таверна.

Он говорил просто, без загадок, и от этого загадки становились острее. Мирнис огляделся. Стойка, казалось, чуть меняла рисунок под лампами: кольца годовых срезов то расходились шире, то сходились, как если бы дерево дышало. На стене висели часы без стрелок. В углу, где каменная арка открывалась в ещё один зал, воздух дрожал, как над горячей глиной, и на миг показалось, что там – не зал, а берег моря, низкая волна, лениво лижущая песок.

– Сколько… времени? – выдохнул он, сам не понимая зачем.

– Здесь время – как вода в кувшине, – ответил Хозяин. – Сколько нальёшь – столько и будет. У кого-то кувшин треснул, у кого-то переполнен. Таверна не торопит.

Он сказал это так, как будто повторял знакомую пословицу. В его голосе не было ни тени важности, и оттого каждое слово ложилось на место. Мирнис сделал ещё один глоток. На языке проступили отзвуки давних дорог: звенящие от холода ночи, потяжелевшие на ветру палатки, конский пот, нехитрый смех у костра. Он втянул воздух глубже. Лёгкие, впервые за много дней, не скрипнули от песка.

– Я… – начал он и запнулся. Кажется, он хотел назвать своё имя, но оно, родившееся в жаре, сейчас звучало слишком громко. – Я шёл. Долго. Там… ничего нет.

Хозяин коротко кивнул.

– Здесь есть очаг, – сказал он. – Сядь у огня. Там говорятся те слова, которые не получаются у стойки.

Он вышел из-за стойки – неторопливо, тихо, так, будто его шаги повторяли ритм этого места. Мирнис, не отпуская кружку, двинулся вслед, как движутся за проводником в незнакомом городе: не быстро, но без сомнений. Пол под ногами отозвался глухим, уверенным звуком. Нога не проваливалась, не скользила – словно под досками не пустота, а плотная, надёжная земля.

Очаг стоял в центре зала, как сердце. Каменная чаша, широкая, гладкая, и в ней – огонь, не красный, а медовый, в котором пламя иногда складывалось в круглые лепестки, иногда – в тонкие язычки, похожие на перья. Дым уходил куда-то наверх, не оставляя копоти и не щипля глаза. К огню было повернуто полкруга кресел и лавок, мягко стертых, удобных, как ладонь. Каждое – чуть разное: одно с високими подлокотниками, другое – почти лежанка, третье – с резной спинкой. Мирнису досталось простое, широкое, как степная седёлка, с вдавленной подушкой сиденье. Он сел – и понял, что это «его» место: спина приняла форму, плечи опустились, дыхание само нашло ровную глубину.

– Здесь… безопасно? – спросил он, когда тишина между ними стала похожа на доверие.

Хозяин присел на край соседней лавки, поставил локоть на колено, сцепил пальцы.

– Здесь безопасно в том смысле, в каком безопасен сон, – сказал он. – Ты спишь – и никто не причинит тебе вреда. Но то, что приснится, зависит от тебя.

– Сон? – Мирнис непроизвольно глянул на кружку. Пар уже почти не поднимался, тепло оставалось, как эхо.

– С тех пор, как миры перестали узнавать друг друга, – продолжил Хозяин, – людям понадобилось место, где они всё ещё встречаются. Иногда – с собой прежними. Иногда – с теми, кем могли бы стать. Иногда – с теми, кого когда-то называли врагами. Таверна делает вид, будто она дом. Но это не дом. Это узел. Здесь не живут, здесь – находят.

– Что? – спросил Мирнис.

Хозяин посмотрел на огонь. Пламя, ответив, сложилось на миг в тонкую, точную стрелу и тут же распалось, будто нарочно.

– То, что хватит унести, – сказал он. – Иногда – ответ. Иногда – вопрос, наконец заданный правильно. Иногда – дорогу.

На слове «дорогу» в груди Мирниса что-то дрогнуло. Дорога, которая вела его через пустыню, внезапно перестала казаться линией отчаяния; она стала полем, на котором можно выбрать тропу. Он опустил взгляд на свои ладони – иссечённые, обожжённые, с тонкими нитями песка в складках. Кружка между ними казалась непозволительной роскошью.

– Ты говоришь так, будто всё уже решено, – тихо сказал он.

– Ничего не решено, – Хозяин покачал головой. – Мы – место, где решения становятся видимыми. За дверью они прятались от тебя в грохоте солнца. Здесь они сидят напротив и молчат, пока ты не спросишь.

Где-то справа зазвенела струна – не до конца настроенная, пухлая на слух, как свежий хлеб. Кто-то тихо засмеялся. Слева шептались двое – шепот был на языке, которого Мирнис не знал, но он отчётливо понял смысл: жалоба на дождь, который не вовремя. Миры слоились вокруг очага, как тонкие ткани: их можно было раздвинуть пальцами – и нащупать между ними пустоту, но пока они лежали плотной стопкой, тёплой и улегающейся к плечу.

– А ты кто? – спросил он, наконец. – Ты – Хозяин. Но кем ты был до этого места?

Уголки губ Хозяина тронула та же тихая, терпеливая улыбка.

– Тем, кто входил сюда так же, как ты, – сказал он. – Уставшим. С разбитыми руками. С именем, которое когда-то казалось важнее всего. Имя и сейчас важно, Мирнис. Просто здесь его можно сказать без крика. Здесь оно – не знамя, а ключ.

Мирнис кивнул, не удивившись, что тот произнёс его имя. Оно прозвучало мягко, как масло по тёплому хлебу, и впервые за долгое время не порезало слух лезвием воспоминаний.

Огонь треснул, выбросив тонкую искру, и она не пропала в дымоходе, а, казалось, медленно поднялась к своду, как светлячок. Где-то далеко по залу скрипнула дверь; Мирнис обернулся и увидел лишь, как воздух дрогнул, принял на миг форму узкой улочки под дождём – и снова стал залом. Он опустил плечи. Тепло от кружки уже не требовало, оно соглашалось – и позволило вниманию развернуться, как карту.

– Ты сказал – находят дорогу, – произнёс он. – А если её нет?

– Тогда мы наливаем ещё, – сказал Хозяин. – И ждём, пока ты увидишь, что у дороги всегда хотя бы два края. Один – у ног, другой – где взгляд упирается. Между ними – ты.

Слова не резали, не давили – они как будто раскрывали в комнате ещё одно окно. В нём не было вида; было только ощущение, что воздух стал глубже.

Мирнис отпил в последний раз. Вкус изменился едва уловимо – меньше соли, больше меда, как бывает к утру. Он отставил кружку, и та встала точно в белесый след на столике – будто именно здесь и должна была стоять всегда. В теле поселилась тишина – не пустая, а живая, как пруд, который знает свои берега.

– Отдохни у огня, – сказал Хозяин, поднимаясь. – Когда будешь готов – спросишь. Здесь никто не торопит. Время… – Он кивнул на часы без стрелок. – Оно здесь помнит тебя, даже когда ты не помнишь его.

Он ушёл, растворившись в делах, как человек, который знает: разговор ещё не закончился, просто ему нужен воздух. Мирнис откинулся в кресле и позволил теплу обнять себя до плеч. Пламя дышало ровно. Шёпоты, смех, сдержанные голоса рассыпались мягким дождём, и каждый звук ложился туда, где должен. Впервые за долгие дни и, возможно, годы, тело перестало собираться в кулак. Он закрыл глаза. Мир, казалось, держал его ладонью за затылок и говорил: «Ты не один».

Он не уснул – он просто перестал падать. И это было достаточно, чтобы поверить: дорога в никуда привела его туда, где «никуда» заканчивается. И начинается вопрос.

Он сидел в кресле, чувствуя, как спина впервые за всё время перестала болеть, а пальцы – дрожать. Это было почти непривычно: не бороться, не сжимать зубы, не тащить ноги вперёд, а просто быть. Мирнис осознал, что его дыхание стало ровным, тихим, как у ребёнка, который только что перестал плакать.

Огонь в очаге завораживал. В пламени рождались и умирали образы: то струи горячего песка, переливающиеся на ветру; то горные пики, покрытые инеем; то лики людей, которых он едва помнил. Лик матери – молодой, смеющейся, с горсткой степных трав в руках. Лик отца – сурового, но доброго, с глазами, смотрящими вдаль. Они возникали и исчезали, как будто огонь показывал не будущее, а саму суть памяти – её уязвимость и её силу.

Гул таверны шёл фоном: мягкий, почти успокаивающий. Где-то рядом кто-то тихо перебирал струны – мелодия рождалась медленно, будто музыка не спешила рассказать, чем закончится. Чей-то смех прокатился дальше в зале – лёгкий, беззлобный, словно волна, ударившаяся о камни. Мирнис понял: каждый звук был живым, но ни один не ранил. Даже шёпоты, даже шаги – всё сливалось в гармонию.

Он посмотрел на дверь, через которую вошёл. Та самая деревянная дверь посреди пустоты. Теперь она выглядела иначе: не странной, не чужой – а естественной, словно всегда стояла на этом месте. Даже больше: словно весь мир строился вокруг неё. Мирнис ощутил лёгкий укол тревоги – что будет, если он выйдет обратно? Вернётся ли пустыня? Будет ли у него достаточно сил ещё раз пройти через неё?

Но рядом был очаг. Огонь шумел так, будто говорил: «Сейчас не время думать о дороге назад. Сейчас – время остаться».

Мирнис позволил себе опереться локтем на подлокотник кресла. Он провёл рукой по гладкой ткани подушки. Её тепло и мягкость не оставляли сомнений – это не мираж. Это не обман жажды и отчаяния. Это место действительно существует.

Он медленно закрыл глаза. И в темноте ощутил, что пустота вокруг него – та самая, из которой он вышел, – больше не нависает. Она отступила, оставив лишь лёгкий шорох в памяти. Теперь он был здесь. В месте, которое, возможно, не принадлежит ни одному миру, но при этом живёт всеми сразу.

И когда он уже почти провалился в эту странную полудрёму, Хозяин снова прошёл мимо – бесшумно, но Мирнис почувствовал, как его шаги откликнулись в полу. Хозяин ни на что не посмотрел, не сказал ни слова, но его присутствие само по себе было ответом на невысказанный вопрос: «Здесь ты можешь остаться, сколько захочешь».

Огонь треснул, выбросив искру. Она поднялась в воздух, но не погасла – зависла под потолком, как крошечная звезда. Мирнис следил за ней до тех пор, пока она не растворилась в мягком свете ламп.

И впервые за многие дни он почувствовал – не надежду даже, а тишину, из которой надежда только начинает рождаться.

Глава 2. Зал с тысячей лиц

Мирнис сидел у огня, чувствуя, как усталость постепенно превращается в дрему, и уже почти позволял себе погрузиться в неё, когда заметил странную деталь.

Треск дров в очаге вдруг изменился. Он стал чуть более звонким, резким – как если бы вместо сухих поленьев горел не дерево, а металл.

Очаг перед ним был всё тот же, и огонь был тёплым, живым. Но рядом, за соседним столом, сидел человек в массивных латах. Он держал кубок, глядя в пламя, и, судя по его выражению лица, видел совсем другое.Мирнис поднял взгляд – и на миг не понял, что происходит.

– Прекрасный зал, – сказал рыцарь, обращаясь скорее к себе, чем к собеседнику. – Каменные своды, геральдика старых домов, знамёна моих предков… Всё как во дворце. – Он улыбнулся так, словно вернулся домой.

Мирнис нахмурился. Каменные своды? Здесь – деревянные балки, тёмные и закопчённые. Ни флагов, ни гербов… лишь тепло огня.

Он отвёл взгляд – и заметил ещё одного гостя. Человек, если это слово вообще подходило. Его лицо сверкало металлическим блеском, а в глазах бегали огненные линии, похожие на строчки кода. Киборг, полумашина, полуживое. И он тоже смотрел на зал, но его взгляд был полон восторга.

– Голографические панели… – проговорил он, и голос его звучал, как эхо множества голосов, сливающееся в один. – Дизайн совершенный. Сталь и свет. Интерфейсы идеально встроены в архитектуру.

Мирнис обернулся на очаг. Ни панелей, ни хрома. Только дерево и камень. Только треск дров и запах смолы.

– Что?.. – выдохнул он одними губами.

И в этот миг понял: дело не в том, что один ошибается. Нет. Каждый видел свою таверну.

Рыцарь – сводчатый зал, словно тронный.

Киборг – сияющий центр, где всё дышит технологиями.

А он сам – старую тёплую таверну, пахнущую древесиной и хлебом.

Словно стены были живыми и подстраивались под того, кто смотрел.

Словно таверна знала, чего каждому не хватает.

Он замер, пытаясь уловить, что именно здесь дышит: стены, воздух или сама тишина между звуками.

Мирнис осторожно подошел к столику с гостями и аккуртно подсел рядом.

– Простите… – его голос прозвучал хрипло, будто он говорил впервые за долгое время. – Вы сказали… своды?

Рыцарь медленно повернул к нему голову. Лицо, обветренное и суровое, оживилось лёгкой улыбкой.

– Конечно, своды, – он поднял руку, обведя пространство вокруг. – Разве не видите? Высокие арки, гербы домов, драконы в каменной резьбе. Здесь даже витражи, смотри, как свет льётся сквозь них. – Он говорил искренне, без тени сомнения.

Мирнис оглянулся. Там, где рыцарь указывал – никакого витража. Лишь закопчённое дерево, простое и тёмное.

Он почувствовал, как в груди зарождается холодок.

– А вы? – он повернулся к киборгу, который молча слушал их разговор, и его металлические губы скривились в нечто вроде ухмылки.

– Я вижу сияние, – ответил тот. Голос переливался, как металл на ветру. – Лёгкие голограммы, панели управления, интерфейсы, которые слушаются одного взгляда. Здесь всё – технологии высшего уровня. Место совершенства. – Его глаза загорелись сильнее, будто подтверждая слова.

Мирнис сжал кулак на подлокотнике кресла. Для него это был старый деревянный зал с очагом, грубыми столами, запахом хлеба и дыма. Для них – дворец и храм технологий.

– Но… – он запнулся, не зная, как спросить. – Мы ведь… в одном и том же зале?

Рыцарь засмеялся. Смех был глубоким, уверенным.

– Конечно. Где же ещё? Разве это не очевидно?

– Единственное место, где можно быть, – добавил киборг и подался вперёд, словно собирался коснуться воздуха. – Таверна.

Оба говорили так, будто это было истиной, не требующей доказательств.

Мирнис откинулся назад, чувствуя, как в голове медленно оседает мысль: таверна не одинакова для всех. Она откликается на того, кто в неё вошёл.

Словно у неё есть сердце, которое бьётся тысячью ритмов сразу.Словно живое существо.

Он снова перевёл взгляд на пламя очага. Теперь оно казалось ещё страннее. В каждой вспышке было что-то, что не могло принадлежать только ему: образы, формы, шёпоты. Мирнис ощутил, как будто за ним кто-то наблюдает. Не зло, не враждебно, но – внимательно, жадно, как смотрят на нового гостя, от которого ждут истории.

Таверна ждала.

Мирнис долго молчал, прислушиваясь к себе и к странным словам рыцаря и киборга. Их уверенность была пугающей: они действительно видели то, о чём говорили. И это делало реальнее саму невозможность таверны.

Он поднял глаза. Хозяин стоял за стойкой, как и прежде. Ни один жест, ни одна складка его одежды не изменились за всё время, что Мирнис наблюдал. Казалось, он был здесь всегда – не человек, а часть интерьера, такой же естественный, как камин или стол.

И всё же было в нём что-то тревожащее: лёгкое ощущение, что он смотрит прямо в сердце каждого, даже когда опущены глаза.

Мирнис поднялся. Стул скрипнул – деревянно, просто, как и всё вокруг. Но он заметил, как рыцарь обернулся: для него это был не скрип дерева, а глухой звон железа. Киборг же скривил губы – ему послышался, видимо, щелчок механизмов.

Мирнис почувствовал дрожь в пальцах. Он шагнул вперёд, к стойке.

Воздух становился гуще, чем ближе он подходил к Хозяину. Словно вокруг того был собственный круг тишины, и шаги гостей туда не проникали. Запахи – хлеба, вина, дыма – сплелись с другими: аромат смолы, свежести грозы, даже металлической прохлады, будто от чистого клинка. Мирнис не мог решить, какой запах настоящий – все они существовали одновременно.

Он остановился у стойки. Хозяин поднял взгляд.

То были глаза, в которых отразились все огни таверны. Не просто свет очага – в них, казалось, можно было различить и блеск рыцарских факелов, и холодное свечение голограмм киборга, и тусклые лампы, которые видел сам Мирнис. Глаза, вмещающие все версии зала сразу.

– Ты заметил, – сказал Хозяин негромко. Голос был ровным, как поверхность озера в безветрие. – Не каждый замечает так скоро.

Мирнис сглотнул.

– Что… это за место?

Хозяин чуть улыбнулся, но улыбка была без радости, скорее – как тень, упавшая на лицо.

– Это место – зеркало. Оно показывает каждому то, чего он ищет. – Он поставил на стойку пустую кружку, и в ту же секунду она наполнилась напитком – янтарным, густым, с пеной, источающей запах степных трав. Тот самый вкус, который Мирнис знал с детства, вкус их маленькой деревенской пивоварни.

Он взял кружку в руки – и сердце сжалось, будто кто-то напомнил о доме так резко, что стало больно.

– Но зеркало не всегда честно, – добавил Хозяин, и взгляд его стал глубже, как омут. – Иногда оно показывает не то, что есть, а то, что ты потерял.

Мирнис едва удержал кружку. Его губы коснулись пены – и на миг он снова почувствовал лето своего детства, запах тёплой травы, смех сестры, шум реки. Мир, которого давно не было.

Он отнял кружку ото рта и посмотрел на Хозяина. Тот стоял всё так же спокойно, словно ничего не сказал.

Но внутри Мирниса уже шевельнулась мысль:

Это место не просто живое. Оно знает меня лучше, чем я сам.

Он обернулся – рыцарь о чём-то горячо спорил с самим собой, размахивая рукой в латной перчатке, которой здесь и в помине не было. Киборг неподвижно сидел в кресле, и только его глаза-экраны мигали всё новыми символами.Мирнис медленно отошёл от стойки, не выпуская кружку из рук. Напиток грел пальцы, как будто внутри был не просто настой трав и зерна, а само лето, заключённое в янтарь.

Мирнис покачал головой и направился к своему месту, к очагу.

Тот встречал его мягким светом. Пламя колыхалось неспешно, будто дышало в унисон с залом. Огонь был живой, слишком живой: в каждой вспышке мерещились очертания лиц, будто кто-то смотрел изнутри огня. Одно лицо улыбнулось, другое нахмурилось, третье едва заметно качнуло головой.