Хроники Мирослава. Изобилие Ковалей

Амгалан Грэй

Хроники Мирослава. Изобилие Ковалей

Глава 1

Начну свою историю просто: я был обычным человеком. Не героем, не гением, не избранным. Я работал специалистом торгового зала в одном из бесчисленных продуктовых гипермаркетов. Моя жизнь была клубком спокойных, привычных маршрутов: дом–работа–дом. Иногда – прогулка с друзьями. Я не голодал, не бедствовал, но и не парил в облаках от счастья. Она была… нормальной. И меня это устраивало.

Пока однажды по пути домой меня не сбила машина.

Последнее, что я почувствовал – оглушительный удар и хруст костей. Сознание уплыло в черноту.

Я очнулся в абсолютной, бездонной пустоте. Физической боли не было. Не было и тела – лишь чистое сознание, плывущее в нигде. Но я чувствовал на себе взгляд. Могучий, безграничный, изучающий. Он видел меня насквозь, читал мои воспоминания как открытую книгу.

– Странно, – раздался голос. Он был повсюду и нигде, мелодичный и безжалостный, как звон хрусталя. – Плетение было иным. Кто-то изменил нить этой жизни.

Я не видел говорящего, но обращался к тому самому присутствию.

– Здравствуйте?.. Что происходит? Где я?

– Твоя жизнь, малая душа, должна была быть ярче. Насыщеннее. Полнее. В ней было место и горю, и великой радости, и свершениям. Кто-то… подправил её. Сделал плоской. Серой. Безопасной.

«Более насыщенной?» – подумал я. – Жена, дети, карьера? Да, звучит как шаблон из голливудской комедии. Но моя жизнь не была несчастной! У меня были друзья, крыша над головой, честный труд. Я не чувствовал себя обделённым.

– У меня есть решение, – произнёс голос, не слушая моих мысленных возражений. – Ты получишь новое рождение. В другом мире. Ты сохранишь память и знание. Используй этот дар. Проживи жизнь, которую у тебя украли.

– Погодите! Как новорождённый может помнить что-либо? Это же…

Мой вопрос повис в пустоте. Присутствие исчезло. А потом меня отбросило в бешеный водоворот света и цвета. Я падал, кувыркался в калейдоскопе неведомых ощущений, пока всё вокруг не сжалось, не стало тесным, давящим.

И вот – новая, оглушительная боль. Я рефлекторно вскрикнул, и мои легкие впервые вдохнули воздух нового мира. Мой крик слился с другим – пронзительным, чистым плачем новорождённого.

Я замолк, ошеломлённый. Это мой плач?

– А? – попробовал я издать звук. Снова тот же детский крик.

Так оно и есть. Я родился. Словно в подтверждение, чьи-то большие, сильные, но удивительно нежные руки подхватили меня. Меня передали другому человеку. Я смог разглядеть лицо – мужское, с щетиной, шрамом на щеке и усталыми, но добрыми глазами. Он что-то сказал низким, грудным голосом, который заставил вибрировать самое нутро, и улыбнулся. В его улыбке была вся вселенная заботы.

Потом меня переложили в другие руки. Женские. Они пахли теплом, молоком и чем-то цветочным. Я поднял взгляд и увидел её. Маму. Невероятно красивую женщину с утончёнными, аристократическими чертами лица и глазами, полными безграничной любви и лёгкой грусти. Её улыбка была таким тёплым и безопасным местом, что все мои страхи растворились.

Ну вот, – мелькнула у меня последняя связная мысль перед тем, как волна младенческой усталости накрыла меня с головой. – Хоть в этой жизни повезло с внешностью. Надеюсь, я хоть немного буду похож на неё.

Так началась моя вторая жизнь. Я был на удивление спокойным младенцем. Я мало плакал, много спал и ещё больше наблюдал.

Я быстро осознал две главные вещи. Во-первых, я был не просто в другом месте – я оказался в другой эпохе. Об этом кричало всё: грубоватая деревянная мебель в нашей большой комнате, одежда родителей – льняные и шерстяные рубахи, кожаные жилеты, отсутствие намёка на электричество или хоть какой-то нам знакомый технологический уклад. По ночам мир погружался в кромешную тьму, разгоняемую лишь тусклым светом масляных ламп и камина. Это было одновременно пугающе и невероятно интересно. Я, заурядный менеджер, стал первопроходцем в неизвестном мире.

Во-вторых, и это было куда важнее, законы физики здесь явно были… гибкими.

Помню тот день, когда моё мировоззрение перевернулось окончательно. Моя мать, Светлана, занималась со старшим из моих братьев, Леоном. Ему на вид было лет десять. Они сидели на полу, а между ними на медном подносе стояла чаша с водой. Мать мягко говорила что-то на языке, который я уже начал понемногу улавливать.

– Вода не просто течёт, Леон. Она помнит и чувствует. Не заставляй её, предложи. Дыши ровно. Представь, что твоё дыхание – это лёгкий ветерок над озером.

Я лежал в своей колыбели неподалёку, делая вид, что дремлю, но наблюдал за ними во все глаза. И тогда я это увидел.

Поверхность воды в чаше, до этого неподвижная, дрогнула. Без всякого ветра, без видимой причины. Затем она начала медленно, плавно подниматься, образуя идеально гладкий, прозрачный купол, будто невидимая рука лепила из воды скульптуру. Вода послушно тянулась за движением пальцев Леона, сверкая в луче света от окна. Она замерла на мгновение – хрустальная, невесомая сфера, парящая над чашей, – а затем так же плавно опала обратно, не пролив ни капли.

У меня в голове что-то щёлкнуло. Я забыл, что нужно притворяться беспомощным младенцем. Моя челюсть отвисла от изумления. Это нарушало всё. Закон гравитации, поверхностного натяжения, да вообще всё, что я знал! Это было невозможно. Это было… магия.

Леон выдохнул, и по его лицу пробежала гримаса усталости.

– Она такая тяжёлая, – проворчал он.

– Но ты смог удержать её форму, – ласково ответила мать, гладя его по волосам. – Это большой прогресс.

Её взгляд скользнул в мою сторону, и она заметила моё откровенно шокированное выражение лица. На её губах появилась лёгкая, понимающая улыбка. Она подошла ко мне, наклонилась и нежно коснулась моего носа.

– Ты что, тоже хочешь учиться, маленький? – спросила она, и в её глазах читалась какая-то тайна, будто она знала обо мне больше, чем я мог предположить.

Это событие стало для меня точкой отсчёта. Этот мир был не просто другим – он был волшебным. И мне, с моим скучным логическим умом, предстояло это осмыслить.

Моё собственное обучение началось с малого. Слов. Я понял, что чтобы понять этот мир, мне нужен был ключ – язык. Я слушал. Впитывал всё, как губка. Я анализировал звуки, которые они издают, связывая их с предметами и действиями.

Первым осознанным словом, которое я произнёс, стало «мама». Я выбрал его не случайно. Это был ключ к самому безопасному и любящему существу в этом новом мире. Я потянулся к ней ручками, посмотрел прямо в глаза и четко, без лепета, сказал:

– Ма-ма.

Она замерла на секунду, глаза её расширились от изумления и бесконечной нежности. Она прижала меня к себе, и я почувствовал, как она растрогана.

– Борислав! Ты слышал? – позвала она отца. – Он сказал «мама»!

Отца, конечно, больше интересовало другое слово. Он подходил ко мне, тыкал себя в грудь пальцем и терпеливо, раз за разом, повторял:

– Па-па. Па-па.

Я решил его не разочаровывать. Через пару дней, когда он снова это проделал, я посмотрел на него и ясно произнёс:

– Па-па.

Этот суровый, видавший виды мужчина расцвёл в улыбке, какой я у него ещё не видел. Он громко рассмеялся, подбросил меня в воздух (что поначалу повергло меня в ужас, а потом оказалось довольно весело) и прижал к себе.

– Вот он, мой сын! Молодец!

Так, с помощью двух простых слов, я не только начал осваивать язык, но и окончательно привязал к себе этих двух удивительных людей. Я был их сыном. А это значило, что у меня была семья. И ради этого уже стоило родиться заново.

Моё представление семье продолжил старший брат, Леон. Он был нескладным подростком, вечно погружённым в свои мысли, но ко мне относился с доброй снисходительностью старшего. Однажды он уселся рядом со мной на ковёр, оставив свой потрёпанный манускрипт.

– Смотри, Мирос, – сказал он, и на его ладони вспыхнул крошечный, яркий шарик света. Он напоминал миниатюрное солнце, от которого исходило лёгкое тепло. Леон щёлкнул пальцами, и шарик разделился на два, которые начали кружить вокруг его руки, оставляя за собой мерцающие следы.

Мой детский ум, всё ещё мыслящий категориями физики, застыл в недоумении. Энергия. Свет. Без источника. Преобразование? Невозможно.

Я протянул ручку, чтобы поймать один из шариков, но мои пальцы прошли сквозь него, ощутив лишь приятное покалывание. Леон рассмеялся.

– Не ловится. Это же просто свет. Но когда-нибудь я научусь делать и огненные, – пообещал он с важным видом, и шарики погасли. Его магия была умной, точной, интеллектуальной – прямой противоположностью ему самому в быту.

Совсем иной была старшая сестра, Ярина. Её визиты были шумными и стремительными. Она не демонстрировала мне магию – она демонстрировала мне меч. Не настоящий, конечно, а деревянный, но в её руках он свистел и пел, как самый острый клинок.

– Видишь, малыш? – она лихо делала выпад в сторону воображаемого противника, и её коса летела из стороны в сторону. – Это базовая стойка. А это – блок. Так отшибают удар гоблина. Хвать!

Я следил за её движениями, заворожённый грацией и силой. В её лице читалась решимость, а в движениях – недетская уверенность. Она была ураганом энергии, и её «игра» была для меня самым зрелищным представлением. Она защищала меня от невидимых врагов, и я чувствовал себя в полной безопасности.

Мой средний брат, Гром, был всего на пять лет старше меня, но уже тогда в его глазах светилась серьезная, сосредоточенная искорка. Он не показывал фокусов. Вместо этого он садился рядом со мной на пол и высыпал из кожаного мешочка свою драгоценную коллекцию – разные камушки и кусочки руды.

– Смотри, – бубнил он, тыкая грубым пальчиком в серый булыжник. – Это просто камень. Тяжелый. А это… – он с благоговением подносил к моим глазам другой, с рыжими прожилками. – Это железо. Из него папа мечи делает. Чувствуешь, какое оно?

Он водил моей рукой по прохладной, шероховатой поверхности руды, и я, к своему удивлению, чувствовал едва уловимое… притяжение. Словно что-то внутри этого камня откликалось на его прикосновение и через него – на моё. Магия Грома была тихой, глубокой, скрытой в самой земле. Он не менял мир, он слушал его.

А рядом с нами ползала и познавала мир наша средняя сестра, Зоря. Ей был всего годик, и её всеобъемлющее любопытство было направлено на всё подряд – на солнечный зайчик на полу, на край одеяла, на собственные пальцы. Она что-то весело лопотала на своем тайном языке, пыталась дотянуться до блестящих камушков Грома и радостно хохотала, когда у нее не получалось.

Её магия была не в великих свершениях, а в самом её существовании. В том, как увядший цветок на подоконнике распрямлял лепестки, стоило ей подползти ближе. В том, как от неё пахло молоком, тёплой кожей и свежестью после дождя. Она была самой жизнью, самой природой в её чистом, неосознанном проявлении.

Так, через игру и простые моменты, я узнавал свою новую семью. Мы были разными – точный свет Леона, стремительный клинок Ярины, глубокая связь Грома с землей и чистая, жизненная энергия Зори. Но вместе мы были целым. И я, пока ещё просто наблюдающий малыш, уже чувствовал, что моё место – среди них.

***

Грязь переулка в портовом квартале впитала в себя всё: тухлый запах рыбы, дешёвый парфюм пота и теперь – липкую, тёмную кровь. Тело купца, только что спешившего домой с выручкой, теперь бесформенной грудой лежало у стены. Его душа, прозрачная и растерянная, металась над бездыханной плотью, не в силах осознать произошедшее.

И вдруг всё замерло.

Крики ночных птиц оборвались на полуслове. Дым из трубы застыл неподвижной пеленой. Даже лужа крови перестала растекаться. В эту остановившуюся реальность вошёл Мортис.

Он был не ужасом, а неизбежностью. Его длинные пальцы, больше похожие на костяные спицы, протянулись к метущейся душе.

– Твоё время истекло. Путь завершён, – его голос был тихим, как шорох савана под землёй, и не терпел возражений. – Тебя ждёт покой и суд.

Душа купца успокоилась, притянутая безраздельной властью этого присутствия. Легкий взмах руки Бога – и призрачный образ растворился в воздухе, унесённый в предназначенное ему место.

Мортис уже собирался последовать за ней, чтобы внести отметку в бесконечные скрижали, но замер. Он почувствовал другое присутствие. Тонкое, как паутина, и древнее, чем само время.

– Ананке, – произнёс он, не оборачиваясь. – Ты редко спускаешься в мир живых. Что нарушило твой покой?

Воздух задрожал, и перед ним возник её образ – не тело, а сама концепция судьбы, сплетённая из сияющих нитей и теней несостоявшихся возможностей.

– Нарушили не мой покой, а само Плетение, – её голос звучал как звон тысяч хрустальных сосудов, ломающихся и вновь собирающихся воедино. – Чья-то воля, чужая и грубая, вторглась в мои чертоги. Одна из нитей была перерезана до срока.

Мортис молчал, его беззвёздный взгляд был устремлён на неё, выражая безмолвный вопрос.

– Я вернула душу в новое русло, но не стала скрывать следы вторжения. Я перенесла её в другой мир, в самое сердце моих владений. Я оставила её на виду. Как наживку. Нарушитель тщеславен. Он обязательно проверит результаты своей работы или попытается вмешаться снова.

Нити вокруг нее напряглись, словно паутина, почувствовавшая колебание жертвы.

– Эта душа теперь под нашей общей защитой. Передай всем Теоям – каждый в своей сфере должен следить за любыми аномалиями вокруг неё. Кто проявит к ней враждебный интерес – тот наш нарушитель. Баланс должен быть восстановлен.

Её образ начал мерцать и расплываться, нити судьбы отзывали её на основной долг.

– Наблюдайте. Ждите. Он себя проявит.

И она исчезла, оставив после себя лишь тихий шелест невысказанных пророчеств.

Мортис ещё несколько мгновений стоял в немой тишине застывшего переулка. Затем он медленно покачал головой, и в его бездонных глазах-звёздах мелькнула тень… раздражения?

– «Передай всем Теоям», – проворчал он с усмешкой, от которой замёрзла бы кровь в жилах любого смертного. – Как будто у меня есть для этого совет директоров с ежегодным отчётом. Игнису только дай повод для очередной вспышки гнева, Фортуна начнёт заключать пари на исход, а Сомнус и вовсе проспит всё собрание.

Он провёл рукой по лицу, жестом, странно человеческим для такого существа.

– Ладно. Придётся собирать этот цирк. Может, хоть Беллона отнесётся к этому серьёзно… Хотя нет, она сразу потребует объявить войну нарушителю, не выяснив деталей.

Приняв это решение, Мортис сделал шаг и растворился в тени, а время в переулке снова потекло своим чередом, унося с собой память о божественном визите. Но приказ был отдан. Охота началась. И теперь в ней участвовали все боги.

Глава 2

Мой второй год в мире Каменного Моста пролетел стремительно. Пока моя сестра Зоря с упоением познавала мир через попытки засунуть в рот всё, что плохо лежало, и радовалась простому умению твёрдо стоять на ногах, мой собственный прогресс был куда менее заметным, но куда более тревожным для наших родителей.

Я уже не просто лепетал отдельные слова – я строил простые, но грамматически верные фразы. Я не просто играл – я выстраивал деревянные кубики в сложные, симметричные структуры и мог подолгу сидеть, наблюдая, как Гром «знакомится» с новым куском руды. Я видел, как мать и отец обменивались многозначительными взглядами, полными удивления и лёгкой тревоги.

– Он такой… вдумчивый, – как-то раз сказал отец, глядя, как я пытаюсь объяснить Зоре, что камень – не лучшая еда.

– Он просто развивается в своём темпе, – мягко ответила мать, но в её глазах читалась та же озадаченность. Они списывали это на уникальность характера, на вундеркинда. И я был благодарен им за то, что они не выспрашивали и не пытались найти сверхъестественных причин. Пока.

Но главным событием того года стал отъезд Леона.

Вечер накануне выдался непривычно тихим. За ужином царило странное, приглушённое настроение. Даже неугомонная Ярина была непривычно молчалива и лишь ворошила еду на тарелке. Мама то и дело порывисто поправляла Леону волосы, говорила о том, чтобы он тепло одевался, регулярно писал и не забывал базовые заклинания защиты.

– Помни, даже самый сильный огонь рождается от маленькой искры. Не пренебрегай основами, – говорила она, и в её голосе звучала забота, которую она пыталась скрыть под маской практичных советов.

Леон, пытаясь сохранять важный и взрослый вид, кивал, но было видно, что он сам напуган предстоящей разлукой.

На следующее утро мы всей семьёй отправились к заставе, где собирался торговый караван, с которым Леон должен был отправиться в столицу. Воздух был свеж и прохладен. К уже подогнанным телегам подходили ещё несколько подростков – видимо, друзья или знакомые Леона.

И вот настал момент прощания. Первой не выдержала Ярина. Вся её показная взрослость куда-то испарилась. Она бросилась к брату и обвила его руками, спрятав лицо в его груди.

– Не уезжай! – всхлипнула она. – Останься, пожалуйста!

Я удивился. Эти двое вечно ссорились, боролись за внимание отца, дразнили друг друга. Но сейчас, в момент разлуки, между ними осталась только глубокая, детская привязанность. Родители смотрели на них с умилённой грустью.

Леон смущённо потрепал её по голове.

– Ну что ты, дурища. Я же ненадолго.

Затем подошёл Гром. Он не говорил лишних слов, просто обнял старшего брата так крепко, что у того хрустнули кости, и глухо пробасил:

– Удачи.

Потом очередь дошла до нас, самых младших. Леон наклонился и неловко обнял Зорю, которая ничего не понимала и радостно залопотала, тыча ему пальчиком в глаз. Ко мне он обратился уже почти как к равному:

– Смотри тут за всеми.

Я лишь кивнул, с неожиданной остротой ощущая, что буду скучать по его тихим, светящимся фокусам.

Наконец, он подошёл к родителям. Мамины глаза блестели от непролитых слёз.

– Помни всё, что я говорила. Ешь регулярно, не сиди над книгами ночами, деньги прячь… – её голос дрогнул.

– Мама, я всё помню, – тихо прервал он её, и сам его голос звучал подозрительно густо.

Отец положил ему на плечо тяжёлую руку, потом крепко пожал его ладонь, глядя прямо в глаза.

– Мы гордимся тобой, сын. Учись достойно.

И, не выдержав, грубо, по-мужски, притянул его к себе в объятия. В этот момент Леон был не будущим могущественным магом, а просто мальчиком, уезжающим из дому.

– Трогаем! – крикнул возглавлявший караван бородатый купец, знакомый наших родителей. – Не волнуйся, Светлана, Борислав, довезу в целости и сохранности! Леон, садись!

Леон вскочил на подножку одной из телег, помахал нам на прощание. Его друзья кричали ему вдогонку что-то ободряющее: «Старайся!», «Напишешь!», «Возвращайся героем!»

Телега тронулась, увозя моего старшего брата в его новую жизнь. Мы долго стояли и смотрели вслед, пока караван не скрылся за поворотом у горного склона. Воздух внезапно показался пустым и холодным. Впервые я понял, что такое разлука.

После отъезда Леона в доме Ковалей воцарилась непривычная тишина. Его отсутствие ощущалось физически, как потухший камин. Ярина, обычно такая шумная и вездесущая, теперь чаще пропадала где-то с друзьями, возвращаясь домой с потрёпанными рукавами и новыми синяками. Но иногда она по-прежнему находила время для нас, младших.

Однажды она устроила целое сражение в нашей общей комнате. Я был «огромным ужасным магзверем» (по версии Ярины, для этого достаточно было накрыть меня лохматой шкурой), а она выстроила вокруг меня целую армию из всего, что попало под руку: деревянная ложка стала отважным воином, скалка – могучим берсерком, а её собственный деревянный кинжал – элитным лучником.

– А теперь, чудовище, готовься к битве! – возвестила она и начала передвигать своих «бойцов», громко комментируя их атаки. – Воин, вперёд! Прикрой лучника! Маг, бей огненным шаром!

Я, поддавшись игре, начал с ревом (больше похожим на кряхтение) опрокидывать её воинов. Но мой мозг, даже в игре, продолжал анализировать. Я увидел, что её «маг» (в его роли выступил горшок с цветком) оказался без прикрытия, а «лучник» стоял слишком далеко и не мог ему помочь. Это была тактическая брешь. Я отбросил в сторону «берсерка»-скалку и всей своей «монстрической» массой ринулся прямо на незащищённый цветочный горшок.

– А-а-а! Моя огневая поддержка! – завопила Ярина в поддельном ужасе.

В этот момент я услышал тихий, но глубокий смех у двери. В проёме стоял отец. Я не заметил, как долго он наблюдал за нашей игрой, но его глаза, обычно суровые, сейчас светились заинтересованностью и… гордостью?

– Видала? – обратился он к матери, которая подошла к нему, привлечённая шумом. – Смотри. Он не просто ломает. Он видит слабое место. И бьёт точно туда. Это… инстинкт.

Мать внимательно посмотрела на меня, потом на разгромленную «армию» Ярины, и на её лице появилась та же сложная смесь удивления и лёгкой тревоги, что и раньше.

– Это больше, чем инстинкт, Борислав, – тихо сказала она. – Это тактический расчёт. В его возрасте…

Их взгляды непроизвольно переместились на другой конец комнаты. Туда, где наша сестра Зоря с довольным видом усердно… облизывала колесо от своей деревянной тележки, пытаясь понять, поместится ли оно целиком в рот. Контраст был разительным и совершенно очевидным.

Вечером того же дня, за ужином, Гром, обычно молчаливый, неожиданно нарушил тишину.

– Я сегодня был у дяди Элрона, – произнёс он, глядя в свою тарелку. – Он показывал мне, как слушать металл. Говорит, у хорошей руды есть своя песня. Тихая.

Он замолчал, собираясь с мыслями.

– Можно я… я буду ходить к нему чаще? Он сказал, что может научить. Если вы разрешите.

Родители обменялись взглядами. Мать мягко улыбнулась.

– Старый Элрон редко кого допускает к своим секретам. Для него это большая честь – предложить учить тебя. Конечно, сын. – Она посмотрела на отца.

Тот кивнул, его суровое лицо смягчилось.

– Я поговорю с ним завтра. Если он подтвердит твои слова – дело хорошее. Ремесло, да ещё у такого мастера, – это достойный путь. Одобряю.

Гром облегчённо выдохнул, и в его глазах вспыхнула редкая для него искра воодушевления. Так, один за другим, мои братья и сестра находили своё место в этом мире: Леон – в магии, Ярина – в бою, а Гром – в ремесле. И я, наблюдая за ними, потихоньку начинал задумываться а где же моё место в этом мире?

Время текло, и контрасты в нашем доме становились лишь заметнее. Воздух в большом доме Ковалей был густым и сладким от запаха свежеиспечённого хлеба и дымка от кузницы, доносившегося из мастерской Грома.

Зоря, неутомимая шалунья с веснушками на носу, сидела на тёплом полу, усердно пытаясь совладать с деревянной ложкой. Она тыкала ею в пол, бормоча на своём тайном языке:

– Дай кашу! Ням-ням! – и радостно стучала ложкой по половице, разбрызгивая воображаемую еду.

Рядом, в луче света у большого дубового стола, сидел Мирослав. В его руках был зажат обугленный с одного конца осколок сланца, а перед ним лежала гладкая каменная плитка – подарок отца для первых уроков письма. Его тонкие пальцы уверенно выводили на камне не закорючки, а чёткие, ровные буквы алфавита, который он уже знал наизусть. Он не бормотал – он читал вслух, тихо и осмысленно:

– «А»… «Арка». «Б»… «Брат». «В»… «Вода».

Светлана, наблюдая за детьми с порога кухни, сжимала край фартука. В её глазах светилась бесконечная нежность, смешанная с лёгкой тревогой. Её маленький Мирос был чудом, но чудом странным, непонятным. Он обогнал Зорю так стремительно, что это уже нельзя было списать на индивидуальность.

В это время из мастерской донёсся ритмичный звон молота. Гром, его лицо и руки уже покрытые чёрной от угля пылью, с серьёзным видом шестилетнего мужчины помогал отцу чинить сломанный доспех. Он не говорил лишних слов, весь уйдя в работу, впитывая каждое движение отца, каждый его совет.

Вечер того дня выдался особенным. В дверь постучали. На пороге стоял старый Элрон. Его длинные седые волосы были заплетены в сложную косу, а в глазах, помнивших не одну сотню лет, светилась мудрая усталость. Он принёс Грому новый кусок редкой руды.

Он прошёл в мастерскую и долго объяснял Грому особенности этой руды, её магические свойства и наилучшие методы обработки. В это время отец закончил с починкой доспеха, прошёл на кухню, где мама как раз заканчивала готовить ужин. Отец, мама, Ярина и я сервировали стол и готовились к трапезе. Наконец Элрон и Гром закончили свои занятия, и их позвали за стол.

– Твой сын становится настоящим мастером, Борислав, – голос эльфа звучал мягко, как шелест листьев, когда мы уселись за трапезу. – В его прикосновении чувствуется уважение к металлу. Редкий дар для его лет. Уже через пару лет усердной работы он будет лучше тебя в кузнечном деле.