Братство. ДМБ 1996

– Я схожу, поговорю с ними, – твёрдо произнёс я. – Афганцы же это, что, мы язык с ними общий не найдём. Они воевали, мы тоже. Поговорю по-мужски, объясню, что к чему, и разойдёмся. Чего нам делить?

– Могу я поговорить, – предложил Царевич.

– Нет. Я сам. Объясню, что и как, и договоримся.

– Ты? – Шустрый удивился. – Старый, ты чё-то меня удивляешь, в натуре.

– Я пошёл.

– Да куда один-то? – спохватился Царевич и полез в карман. – Мы с тобой. Да же, Шустрый?

– Без базара, – подтвердил тот.

Ни капли сомнений, хотя понимают, что где-то рядом бродит пяток злых мужиков с крутым нравом. Но эти двое – такие друзья, каких у меня больше не появилось за всю жизнь. И хоть мы отдалились после армии, они за своих готовы на всё…

Долго идти не пришлось. Из тёмно-красного джипа, припаркованного за киоском с пивом и сигаретами, выбрался невысокий, но крепкий усатый мужик в кожанке. Тот самый владелец магазина. Следом вылезли ещё двое, потом подтянулись другие.

Вид у всех злющий, но я шагнул им навстречу без всякого страха. Я уже не пацан двадцати одного года, который хоть и повидал многого, но в какой-то момент сделал неправильный выбор. В этот раз всё будет иначе.

– Сам явился, – произнёс усатый и сплюнул в сторону. – Ну ты даёшь.

– Поговорить с тобой хочу, – ровно и спокойно сказал я. – Закрыть вопросы надо между нами.

Он удивился, но кивнул.

Глава 2

– Лады, давай поговорим, – согласился афганец и полез за куревом.

Забавно, но меня самого курить не тянуло. Нет, конечно, покуривал я в то время… в это время, но не так, чтобы не мог без этого обходиться. Лучше бы так всё и оставить.

Этот невысокий усатый мужик в кожанке выглядит расслабленно, но это обманчивое ощущение, на угрозу он отреагирует моментально. Эти рефлексы остаются на всю жизнь, по себе знаю.

Но зато впервые за много лет я снова чувствовал, что меня прикрывают свои. Парни рядом, и поддержат, чтобы ни случилось, как и раньше. Уверен и в них, и в тех, кто сегодня не пришёл на вокзал. Ведь слишком быстро я собрался уезжать, не всех предупредил.

– Сразу перейду к сути, – спокойно заговорил я. – Умысла тебе навредить у меня не было, сразу не догнал, что там творится. А когда понял, уже поздно было.

– А кто там был? – спросил афганец, нахмурив брови. – Кто мою технику стащил? Скажи уж, раз начал.

Он засунул зажигалку в пачку «Мальборо» и бросил это товарищу, стоявшему у машины. Тот поймал, просто выставив руку. Все смотрели на меня, но я не терялся, смотрел им в глаза, без вызова, но и не уступая. Как и положено.

Они сами ни к кому не лезли, но в обиду себя бы не дали. Как и мы.

Шустрый покашливал, Царевич собрался было выйти вперёд, чтобы договориться обо всём мирно, как и любил делать, но я на него посмотрел, и он остановился, уступая мне право на разговор.

Продолжаем, пока всё идёт хорошо. Хотя заметно, что афганцы такого не ожидали. Решили, наверное, что я буду просить дяденек меня пожалеть, но я же говорил чётко и без заискиваний.

– А я на стукача разве похож, чтобы кого-то сдавать? – спросил я. – Но мне с ними не по пути оказалось. Да и тех, кто там был, ты уже сам вычислил и назад всё изъял. А как мне самому попадутся – устрою им, чтобы не подставляли.

– Ну-у, – протянул он, пыхнув дымом.

– Но я с этого ничего не получил, а получил бы – вернул бы тебе без вопросов. А какой там у тебя ущерб лично от меня? Сигналку испортил? Тут не спорю, сам провода резал. Давай тебе взамен я её восстановлю и бутылку коньяка хорошего куплю в городе. И в расчёте.

– Не, ну ты видал, Степаныч? – мужик повернулся в полоборота к другому афганцу. – Во молодёжь пошла. Пришёл, раскидал всё по полочкам, а ты говорил – без стрельбы не обойдётся.

– Я сам пришёл, – сказал я. – Мог бы уехать, не догнали бы, да зачем? Можно ведь так всё решить, мирно. Нам делить нечего.

– Делить нечего, но ущерб был, – упрямился усатый. – Не, то, что ты сам пришёл, молоток, конечно…

– А чего мне было делать, убегать? В Грозном ни от кого не бегали, а тут-то чего?

– Ты это вы же в Чечне были, пацаны? – спросил прислонившийся к капоту джипа мужик. – Видал я вас, когда вернулись. То-то смотрю, лица знакомые.

Этот среди них был самым высоким. Одет в простой синтепоновый пуховик, чёрный, скользкий, с синими полосками. Когда он это спросил, остальные переглянулись с задумчивым видом.

Потом снова уставились на нас, но уже иначе. Взгляд совсем другой. Понимающий.

– Сам видишь, – я кивнул.

– Видно, что там не *** пинали, а делом занимались, – высокий хмыкнул. – Ну, Антоха, чё думаешь? Твои же компы были.

– Знаешь, – усатый пристально посмотрел на меня, – вот если бы мы тебя сами поймали здесь, тогда бы разговор иначе шёл, и скидку бы тебе никакую не делали. Хотя… приди ты пораньше, мы бы всё порешали мирно, а так, раз протянул время… придётся разбираться, пацаны, – холодно сказал он.

– Вот скажи мне, – я подошёл чуть ближе. – Тебе бы кто-то угрожал – ты бы испугался разве, съехал? Нет, и мы тоже так не собираемся. У нас командир был, капитан Аверин, Царствие ему небесное, тоже в Афгане воевал. И сам до последнего стоял, и нас приучил держаться. Вот и давай что-то решать, что и как, вот раз собрались.

Я глянул на парней, и они кивнули.

– Ну, так-то да, конечно, – усатый задумался. – Само собой, съезжать не надо, и то, что пришёл… ну, короче…

– Да чё ты пристал к пацанам? – перебил третий мужик, который курил. – Не блатные какие-то, не торчки, не отморозки. Понял, что натворил, что ошибся, подумал, всё разложил, без наездов, без этой блатной ерундистики. Видно же, что не врёт, а пацаны его прикрыть пришли, как положено. Давай вот коньячка потом вмажем, да миром разойдёмся. Погнали уже, а то холодно!

– Митька дело говорит, – сказал высокий.

– Добро, – усатый вытащил руку из кармана и протянул мне. – Не люблю я коньяк, если по чесноку. Короче, звать меня Антон Сергеич.

– Андрей, – представился я, пожимая его ладонь.

Пальцы у него как стальные, он явно пытался передавить, но не получилось, я напрягся. Всё детство эспандер из рук не выпускал, как и многие пацаны, вот и сложно такое передавить.

– Да не надо, короче, коньяк этот, – Антон поморщился. – И сигналку уже починили. Но если чё – заходи. В сигналке, значит, рубишь?

– Перерезать, как оказалось, могу, – я усмехнулся.

Мужики засмеялись, а Антон полез в нагрудный карман кожанки и достал визитку. Многие тогда ходили с визитками, особенно коммерсанты, и никого это не удивляло.

Картонная карточка белая, записана только фамилия, Воронцов, номер домашнего телефона, телефон и адрес магазина, сотовый номер и пейджер. Всё как положено, чин-чинарём.

А взгляды потеплели. Будто у мужиков в голове что-то перещёлкнуло, и увидели в нас не каких-то пацанов, которые принесли им проблем, а таких же, какими совсем недавно были сами. Своих, можно сказать.

Думаю, контакт с ними стоит поддерживать, пригодится в будущем.

– Лады, бывайте, мужики, – сказал высокий афганец в пуховике и подошёл с протянутой рукой. – С возвращением домой! Хорошо, что так вот подошли, вопросы утрясли, как положено, а не как вся эта шваль борзая, которая пороха не нюхала, а пальцы гнёт. Забегайте, посидим. Если чё с работой нужно – обращайтесь. К бандитам этим, главное, не ходите.

Они, посмеиваясь, расселись в джип Антона, в тёмно-красный «Мицубиси Паджеро», он же «Паджерик» или «Поджарый». Популярная тачка не только у коммерсов, но и у братвы.

Но заметно, с каким облегчением у них спало напряжение, да и у нас тоже. Похоже, пацаны ожидали, что будет драка, а тут разошлись мирно, даже без компенсаций. Хотя будь драка, не ушли бы, остались до конца.

– Едучий случай, – протянул Шустрый и взглянул на Царевича. – Дай сигу, Царёк.

– Свои носить пора, – невозмутимо отозвался тот.

– Да мои там лежат, – Шустрый махнул рукой.

– Где там? В магазине? – Царевич хмыкнул. – Да ты мне три блока ещё с армии торчишь, сам помнишь.

– Да ладно, чё ты жмотишься?

– Там в киоске по одной продают, возьми. Старый, будешь курить?

Царевич достал пачку и протянул мне, несмотря на возмущения Шустрого. Я помотал головой.

– Потом хрен бросишь, – сказал я.

– Точняк… о, смотрите, пацаны, кого там несёт, – Шустрый показал на дорогу, где засветились фары от подъезжающей машины. – Вертушка летит с подкреплением. Поздновато, правда.

Побитая зелёная «восьмёрка» заехала одним колесом на тротуар. Из машины выбрался высокий черноволосый парень в красно-чёрном спортивном костюме с полосками, поверх которого была наброшена кожанка. На голове кепка, на носу тёмные очки, в левой руке чётки из оргстекла, которые он достал из кармана, чтобы покрутить с важным видом.

Я бы засмеялся, если бы встретил такого в своём времени, до которого дожил. Вот только сейчас много кто так ходит. Даже модно так.

– Ну чё, – протянул прибывший, подходя ближе. – Чё там, Старый, какие-то хмыри, говорят, на тебя наехали?

– Да разобрались, – отозвался я. – Договорились мирно.

– Ничё ты даёшь. Но ты это, сразу говори, что Газона с «химкинских» знаешь, подтянусь. За тебя-то точно впишусь, – он хитро посмотрел на нас. – За Шустрого вписываться не буду, – он в шутку отпихнул парня, – а вот за тебя, братан, сто пудов!

– Э! – протянул Шустрый с недоумением, но видно, что он ни капли не огорчился. – Ты чё-то совсем охренел, Газон!

– Базаришь.

Вот и Газон, он же Саня Ушаков. До армейки водил грузовик «ГАЗ» в колхозе, вот и прозвище. Правда, сильно встревал по всей этой блатной вроде как романтике, и в армии пытался навязать свои порядки.

Тогда мы его побили всей группой, и он перестал выделываться и корчить из себя главного. А когда начались бои, вписался к нам в команду, будто всегда там и был. Самый выносливый, бесстрашный, носил пулемёт и всегда помогал санитарам не только выносить раненых, но помогал перевязывать и мог подбодрить любого.

Там его ценили, но никто не удивился, когда после возвращения из армии Газон вскоре прибился к «химкинским», они же ОПГ «Химкомбинат». Сначала ходил контролёром на рынке, но уже на этой неделе стал пехотинцем в банде и получил машину, чем сильно гордится.

Но всё же о нас не забыл, вот даже сейчас приехал выручать, хоть и опоздал. Зато если бы дошло дело до плохого, я уверен – он бы не раздумывал, а пришёл на помощь.

Как бы его перетащить к нам с такого пути? Он и сам не стремится никуда ещё, будто в братве ему нравилось. Но я же знаю, что с ним будет. И не только с ним.

– Да всё порешали, Газон, – сказал я. – Спокуха.

– Ну а чё, у тебя-то, Старый, язык всегда подвешен был, – Газон добавил с нарочитой серьёзностью: – Товарищ сержант! Помнишь, как майора того заболтал, тот забыл, зачем пришёл? Ха, ладно… всё нормально, пацаны? – спросил он обычным, немного усталым голосом, без всех этих приблатнённых интонаций.

– Нормально, – я хлопнул его по плечу. – Рад был повидаться.

– Да вот же виделись, три дня назад с тёлочками зависали. Ну и зашибись, раз нормально, – он почесал лоб под кепкой и достал из кармана горсть семечек. Шустрый тут же протянул руку, но Газон сделал вид, что этого не заметил. – А то там пацан один базарил, что ты уезжать намылился, не попрощавшись, а я его чуть не пришиб. Чтобы Старый, да нас кинул?

– Куда я без вас? – произнёс я, хотя на душе заскребли кошки.

– Газон, слушай, – Шустрый откашлялся. – Да чё-то на работу меня не взяли. Типа, мест нет, а я вижу, что они с чеченцами связываться не хотят, боятся, что я дурной. Может, к вам выйдет пойти? Есть места? Ты же поднялся вроде как, а чё на старом месте? Нужен человек?

Улыбка тут же ушла с лица Газона. Он очень внимательно посмотрел на Шустрого, будто увидел впервые.

– Нет, братан, – ответил он. – Мест нет, устроиться сложно, берут редко. Да и нахрен тебе это надо? Попробуй лучше на железку, там спокойнее. Ладно, увидимся, пацаны.

Газон пожал всем руки и двинулся к своей машине. А ведь он явно соврал, когда сказал, что мест нет. В братве всегда найдутся места для тех, кто умеет и не боится стрелять, как мы.

И многие в городе уже присматриваются к нам. Кто-то даже может действовать, чтобы переманить к себе, ведь группа ветеранов войны может навести большой шорох в бандитских разборках. И этого нужно избегать любой ценой.

А вот Газон явно не хочет, чтобы другие шли по его дорожке. А я не замечал этого раньше.

– А чё, пацаны, может, в сауну тогда? – спросил Шустрый, когда Газон уехал. – Бабосики-то есть, Слава Халява отвалил.

– Так вернуть теперь надо, – задумчиво сказал Царевич серьёзным тоном.

– Зачем, у него их много, – Шустрый засмеялся. – Ладно, с тобой, Царевич, каши не сваришь. Погнал я. Созвонимся, раз остаёшься, Старый, – он приложил к голове правую руку, выставив большой палец и мизинец, будто у него была мобила. – А грамотно ты с ними базаришь. Не ожидал, братан.

– Жизнь такая, – сказал я. – Приходится говорить. Увидимся завтра.

– Заходи, – Шустрый застегнул куртку до горла. – Там, кстати, бабка Никитина, я видел, пирожки несла. Пойду к ней схожу сначала, куплю парочку.

– Лучше не надо, – я замотал головой, вспомнив, что творилось у меня в животе после того, как я попробовал их в той жизни. – Опасное дело. Пронесёт ещё.

– А и правда. Давай, Старый, – он пожал мне руку, левой дотронувшись до локтя. – Давай тоже, Царь Султаныч, – он пихнул Царевича.

– Да иди ты! – беззлобно отозвался тот, пихая в ответ. – Тебя подбросить домой?

– Не, к девахе одной зайду.

Шустрый распрощался и пошёл через дорогу, по пути что-то напевая.

Это Борька Шустов, родом из посёлка близ Химкомбината, весельчак, с которым не заскучаешь. До армии его даже не знал, никак не пересекались, ну а во время боёв мы все увидели, чего он стоит.

Да там про всех это сразу понятно было, в таких условиях это хорошо видно. Поэтому и держались друг друга, пока не вернулись на гражданку.

Только что же пошло не так, что все разошлись? Не из-за того ли, что я уехал?

– Я на колёсах сегодня, – Царевич взмахнул ключами. – Подбросить могу.

– Поехали, – согласился я.

Он ездил на «Ниве», которая досталась ему от родного отца. Бежевая трёхдверная модель, самое то гонять по нашим разбитым дорогам или выезжать на природу.

Царевич сел на место водителя, завёл двигатель и включил печку, чтобы в салоне прогрелось. Вскоре стало тепло. А тачка всё та же самая, как я помнил: и розочка под набалдашником из оргстекла на рычаге переключения скоростей на месте, и даже рыбка из капельницы, висящая на зеркале заднего вида, никуда не делась. И аудиокассеты в бардачке всё те же, только наши исполнители, иностранных Царевич не слушал никогда.

– Ну хоть договорились, – сказал он, глядя вперёд. – Ты так-то удивил, Андрюха.

– В каком смысле? – спросил я.

– Да разговор так вёл уверенно, – Царевич пожал плечами. – Они аж задумались. Причём не как Газон говорит, когда грузит, а капитально так вышло. Я-то поначалу, когда они встали перед нами, чёт даже оробел. Думаю, чё и делать. Афганцы же, не братва какая-то.

– Хорошо всё будет, Руся. Не забивай голову. Да и чтобы ты оробел? – я усмехнулся. – На тебя тогда «духи» автоматы наставили, мочить хотели, а ты даже не вздрогнул.

– Я это только потом понял, когда они ушли, – признался он. – До этого всё как в тумане. Да и перед вами стыдно было бы сдрейфить.

Руслан Царёв – единственный из всей семёрки, кого я знал до армии. Мы даже учились в одной школе, но приятелями не были. Приобщались потом, в учебке.

Сказал бы даже, что стали лучшими друзьями. И когда я уехал, с ним созванивались чаще всего… до самого его конца.

Я посмотрел на него, потом на себя в зеркало в отражении бокового окна. Нет, так как тогда уже не будет. Может, это не для меня второй шанс, но и для других тоже?

– Так на железной дороге и работаешь? – спросил я.

– Ну да, – он покосился на меня с удивлением. – Со вчерашнего дня ничего не изменилось, сам понимаешь, – Царевич хмыкнул. – Тоже к нам хочешь? Так с батей поговори, сразу устроит.

Он поглядел в зеркало, пропустил чёрный джип и принялся выезжать на дорогу.

– Считай, мне сейчас платят восемьсот пятьдесят тысяч, – нахваливал он, – и получку на железке почти не задерживают. И дают деньгами, а не водкой или сахаром. И с первого месяца, прикинь! Но мозги выносят – похлеще, чем в армии, – Руслан засмеялся. – Мужики говорят, что железка – наполовину армия, наполовину тюрьма, только домой вечером отпускают и оружие не дают.

– Подумаю.

Царевич большим пальцем вдавил кассету в магнитолу, нажал на «Play» и убавил звук.

– Сирота казанская, – тихо запел Расторгуев из Любэ.

– А Шопена когда видел? – тут же спросил я.

– Вот сразу вспомнил, как песня заиграла, – Царевич хмыкнул. – Неделю, наверное, назад, или все две. Надо нагрянуть, проверить. А то, наверное, последние штаны опять отдал. Он такой кадр, что может…

«Нива» встроилась в поток. Мимо проезжали иномарки, в основном старые, среди них было много праворульных японок. Автобусов уже нет, но один раз на Ленина мимо нас проехал троллейбус. Время позднее, но фонари на улицах не зажигались – у города были огромные долги перед энергосетями, и свет жгли только рядом с администрацией и вокзалом.

Но в окнах домов горели лампы, люди приходили с работы и ужинали. Рабочих мест в Тихоборске мало, почти всё разорилось, город держался только на железной дороге, речном порте и химкомбинате, но на нём зарплаты задерживали по полгода. Ну и мясокомбинат неподалёку хоть как-то работал, правда, там до сих пор выдавали получку продукцией.

Кто там не работал, прорывались кто как. Кто ездил челноками, кто вязал носки на продажу, кто занимался частным хозяйством на даче, кто таксовал. Ну а кто шёл в бандиты.

Вот сидел я, смотрел в окна на силуэты домов в темноте и вспоминал, что творилось здесь во времена моей молодости. Это странное ощущение, будто впервые здесь. Конечно, пройтись бы здесь при свете дня, потому что в темноте город совсем незнакомый, забылся, будто совсем другое место.

С другой стороны – мы вернулись совсем недавно, и уже тогда многим из нас казалось, что за эти два года то ли город стал чужим, то ли мы сами…

В любом случае, пешком дорогу домой я бы нашёл. Только вечерами ходить одному пешком было не принято, было очень легко нарваться на кого-нибудь.

Но всё же свет на улицах был, в основном у круглосуточных киосков, где можно было купить не только жвачку, шоколадку или колу, но пиво и сигареты. Причём это продавали даже школьникам, по записке от родителей или вообще без неё.

Да и если мне не изменяет память, в 96-м ещё не было запрета на продажу водки в таких киосках. Хотя там палёнка, конечно. Но всё равно покупали.

– Славу Халяву сегодня видел? – спросил я.

– С похмелья болеет, – Царевич нахмурился. – Днём дрыхнет, ночью веселится – фиг когда застанешь. Один фиг здесь торчит, отец его в Москву так не отправляет. Вот и страдает хернёй в своих клубах да кабаках.

– Надо бы его навестить, – сказал я. – Поговорить, заняться, чтобы за ум брался. Он же меня тогда на себе тащил, помнишь?

– Помню, – Царевич оживился. – Сходим, только за. К Толе Самовару бы ещё зайти. К нему никто из пацанов после дембеля не заходил, кроме меня, – взгляд стал укоризненным.

– Сходим, – твёрдо сказал я.

– Ладно, я завтра на смене, тогда… кстати, я всё хотел спросить… сука, – выругался он, заметив во дворе впереди знакомую машину. – Нет, давай лучше в другой раз, брат. Поеду-ка я, а то как его увижу…

Он остановился у детской площадки.

– Ладно, увидимся, Руся, – я пожал ему руку и вышел из машины. – Рад был снова тебя увидеть, – я захлопнул дверь.

Царевич выпучил глаза, но решил не задерживаться. «Нива» торопливо уехала. Я посмотрел ему вслед, всё пытаясь приноровиться к тому, что все, кого я так долго вспоминал, ещё живы.

Но это не значит, что у них нет своих проблем. И почему он так быстро уехал из этого двора, я вспомнил сразу…

Мать Царевича жила в соседнем от меня доме, но сам Руслан ездил к ней, только когда там не было отчима. Сегодня тот дома, видно по дорогому чёрному джипу у подъезда. Хотя он обычно живёт за городом, отгрохал там себе двухэтажный особняк, но мать Руслана туда не перевозит. Она до сих пор живёт здесь, в старой квартире.

Непростая у них ситуация. Отец Царевича погиб в Афгане ещё в первый год войны. Мать Руслана через пару лет вышла замуж за его сослуживца, который демобилизовался и переехал в Тихоборск. Фамилию первого мужа не стала менять, так и осталась Царёвой, и Руслан тоже.

Сначала всё шло хорошо. Отчим устроился работать инженером на химкомбинат, а у Руслана родился младший брат Тимур. Соседи завидовали им всем, ведь и дети умные, и мать красивая, и глава семьи непьющий, работящий, на хорошей должности сидит.

Но в начале 90-х всё изменилось. Отчим на фоне происходящего в стране вспомнил свои корни. Он стал чаще говорить на родном языке, начал молиться, хотя до этого верующим не был, занялся бизнесом, который явно был не совсем легальным.

Вскоре отчим Царевича – Султан Темирханов – стал очень влиятельным членом местной чеченской диаспоры. И как говорят в городе, он активно поддерживал разные контакты со своими родичами в Чечне, которые при генерале Дудаеве очень сильно поднялись.

Можно даже не говорить, что вернувшийся с войны Царевич со своим отчимом общаться перестал. Хотя мы знали, что это Султан вытащил тогда пасынка, а заодно и нас из плена. По просьбе матери, не иначе.

Ситуация – даже в кино такого не показывают.

Так что звать Царевича пить чай бесполезно – не пойдёт, он не хочет пересекаться с отчимом. Но мы с ним увидимся скоро, как и с остальными. Пока же я прошёл мимо джипа Султана, смерив ждущих внутри охранника и водителя внимательным взглядом, и зашёл в дом.

Ну а сейчас меня ждёт встреча с собственным отцом, с которым за всю жизнь никогда не говорили по душам.

Глава 3

Подъезд у нас чистый, и даже лампочки целые, правда, свет включали не на постоянной основе, впустую не жгли. До появления домофонов в наших краях ещё далеко, но замок на подъездной двери спасал от посторонних компашек, которым теперь приходилось искать другие места для посиделок, песен под гитару и распития пива.

Поднялся на третий этаж, ключ достал по пути на автомате и открыл смазанный замок. Дверь деревянная, двойная, внешняя достаточно крепкая. Времена неспокойные, уже во всём подъезде почти не осталось одиночных дверей, открываемых внутрь, которые можно открыть одним удачным пинком.

Открыл и почувствовал, как защемило внутри – впервые вернулся домой с того самого дня, когда уехал. А ведь батя не знает, что я уезжал, я ему даже не сказал, потом только позвонил, со станции.

Вообще, мы с ним мало говорили. Так уж вышло, что в раннем детстве я его почти не видел – родители разошлись, когда я был совсем мал. И только когда мамы не стало, отец взял меня к себе. К тому времени он развёлся во второй раз и жил один, детей от второго брака не было. Вот и забрал меня к себе. Воспитывал сурово, но зато не пришлось жить в детдоме, как Шопену.

Я вошёл в прихожку, стянул ботинки и поставил их на полку. Куртку повесил на вешалку, вмонтированную в стену, положил ключи на тумбочку, где ещё стоял телефон – красный, дисковый.

Помню, как мы с мужиками на работе смеялись, когда к нам приходили устраиваться пацаны лет восемнадцати, выросшие уже в современное время в обнимку с гаджетами. Половина из них никак не могла дотумкать, как пользоваться такими старыми аппаратами…

На кухне свет выключен, он горел только в зале и в туалете, там журчала вода из крана. Я прошёл в комнату и огляделся. Всё слишком знакомо, будто только сегодня ушёл.

Пол без линолеума, внизу только потёртый ДВП, на который положили красный ковёр. Отец всё хотел постелить новый линолеум, но никак не доходили руки. В этот раз помогу, конечно.

Телевизор, стоящий в углу, включён, по нему показывали старый фильм «Сибириада». В правом верхнем углу виден знак телеканала: цифра 1 и буквы «ОРТ». На окне за тюлем видно запотевшее окно с балконной дверью.

Над диваном висел ещё один ковёр, расписной, с оленем. У стены стоял стол, на нём – печатная машинка, в которой виден исписанный наполовину лист. В массивной стеклянной пепельнице ещё дымил окурок.

Напечатанные листы лежали рядом, на некоторых видны пометки от руки. Даже никогда не интересовался, что отец печатал каждый вечер, но подглядывать не стал – пусть потом сам расскажет и покажет.

Дверь в мою комнату закрыта, но не до конца, сверху висела старая чёрная футболка.

Вот я и дома.

– Чай кипячённый, – раздался голос за моей спиной и кашель.