Когда осядет пыль. Чему меня научила работа на месте катастроф

Нашу ситуацию осложнило поручение найти… ногу. Она принадлежала женщине, которая, к счастью, осталась жива, но для того, чтобы немедленно отправить ее в больницу, потребовалось ампутировать конечность на месте. Это был единственный способ сохранить ей жизнь. Частью нашей работы является обнаружение и извлечение максимально возможного количества человеческих тканей. Это делается как для того, чтобы надлежащим образом захоронить их, так и во избежание сложных юридических проблем в тяжбах, которые всегда возникают после таких разрушительных катастроф.

Кстати, одна из найденных в Оклахома‑Сити отрезанных ног была впоследствии неправильно идентифицирована и захоронена вместе с телом, у которого сохранились обе ноги. В общей сложности после теракта было похоронено восемь тел без левой ноги. Факт того, что одна человеческая нога осталась неидентифицированной, имел серьезные последствия. Это позволило адвокатам Тимоти Маквея строить догадки о том, что «настоящий» террорист погиб во время взрыва, сея тем самым сомнения в виновности их клиента. Кроме того, это оказало серьезное воздействие на родственников погибших, поскольку им было больно думать, что часть тела их близкого может оставаться неопознанной.

Одной из погибших была молодая служащая ВВС США Лакеша Леви, которую также похоронили без левой ноги. Она была лаборанткой близлежащей авиабазы Тинкер и приехала в Службу социального обеспечения получать новый номер социального страхования. Вдобавок к трагической гибели Лакеши родителям пришлось пережить еще и эксгумацию тела дочери с целью отправки на анализы, так как требовалось подтвердить принадлежность пресловутой лишней ноги.

Анализы показали, что это действительно нога Лакеши. В свою очередь, это породило проблему принадлежности ноги, с которой ее похоронили изначально, что могло стать дополнительным аргументом для адвокатов Маквея. Ситуация усугублялась тем, что эксгумированная нога была забальзамирована, что означало невозможность проведения анализа ДНК. В конечном итоге ее перезахоронили вместе с другими неустановленными останками в мемориальном парке у городского Капитолия.

Лакеша была последней из военнослужащих, извлеченных из‑под руин. Я обследовал ее останки и раскладывал личные вещи по пронумерованным пакетам, когда мне сообщили, что место происшествия посетил военный министр Того Уэст, который хочет зайти поздороваться. В разговоре с министром Уэстом я, недолго думая, спросил, не хочет ли он отдать дань уважения Лакеше. Он согласился, и я на минуту оставил его наедине с телом. Я переживал, не поставил ли его в неловкое положение, ведь он находился на месте происшествия с официальным визитом – зрелище трупа молодой женщины, пусть даже и военнослужащей, может заставить любого содрогнуться. Но он почтил ее память, и сделал это совершенно искренне. Позднее тем же вечером мне позвонили из Объединенного комитета начальников штабов и сказали, что министр был глубоко тронут.

Мне часто задают один и тот же вопрос: «Что вы чувствуете, когда ищете в развалинах погибших или осматриваете тело в поиске личных вещей?» Дело в том, что на работе у меня не хватает времени предаваться философским размышлениям о мимолетности человеческой жизни. У нас есть вполне конкретные задачи, и часто мы находимся в психологически и физически трудных и опасных условиях, требующих полной сосредоточенности во избежание ошибок. При желании можно задаться этими вопросами позже, но я не делаю этого по целому ряду причин. Во‑первых, у меня не настолько длительные паузы между заданиями, чтобы этим заниматься. Во‑вторых, я не вижу в этом смысла. Еще на раннем этапе своей жизни я понял, что это вызывает лишь опустошение и негативные эмоции. Мне не хочется показаться холодным или бесчувственным, но я не могу вернуть этих людей к жизни, освободить их от страданий или сделать их смерти исполненными особого смысла. Порой жизнь наносит удары, но ты поднимаешься и идешь вперед. Мне кажется, кое‑что у меня получается. Я представляю, как было бы прекрасно избавить мир от подобных происшествий, и иногда делаю секундную паузу, чтобы мысленно выразить надежду на то, что умершие обрели покой, который ускользал от них в земной жизни. Это не чувство, а скорее просьба к высшей силе или духу. Разумеется, я опасаюсь, что однажды все эти негативные эмоции – страх, печаль и боль – вырвутся на свободу и накроют меня.

Я всегда памятую о судьбе Айрис Чан, автора выдающейся книги «Изнасилование Нанкина» о зверствах японцев в оккупированном Китае во время Второй мировой войны. К сожалению, она покончила с собой, и многие считают, что отчасти к этому ее подтолкнули работа в архивах и беседы с очевидцами в процессе работы над книгой. Зверства и массовое уничтожение людей, которые описаны в книге, сопоставимы с нацистскими лагерями смерти в Европе. Именно поэтому моя миссия состоит в том, чтобы сосредоточиться на живых, помогать тем, кому я способен помочь, и не задерживаться на том, что я не могу изменить.

Когда у меня плохое настроение или выдается тяжелый день, я совершаю велосипедные или гребные прогулки. По своей природе я активный человек и потому обычно справляюсь со своими переживаниями именно так. Физические нагрузки и эндорфины – мое наслаждение, отлично помогающие успокоиться. Но это исключительно мой способ.

Меня также спрашивают, какие личные вещи я нахожу в карманах. Всё очень просто. Загляните в свои собственные, и вам всё станет понятно. Подавляющему большинству людей неизвестно, когда случится трагедия.

Не всегда видеть смерть – самое трудное в моей работе. Так должно быть, но часто это связано с бюрократией и реакцией властей. Во время операции в Оклахоме я получал массу звонков из Вашингтона. Как я писал выше, меры реагирования находились в ведении федерального правительства, но очень многое зависело и от властей штата. Если мы занимались извлечением тел, то их идентификацией руководил главный судмедэксперт штата доктор Фред Джордан. Как‑то раз мне сообщили, что командующий Национальной гвардией Оклахомы выслал целую команду переговорить со мной о ходе операции. Ко мне приехали два бригадных генерала и несколько полковников. Они взяли меня с собой на обход госпиталя и сказали, что губернатор Фрэнк Китинг подумывает передать контроль над операцией от доктора Джордана к Национальной гвардии. На это я ответил: «А кто будет руководить?» «Вы и будете», – сказали они. Я объяснил, что играю вспомогательную роль и в любых подобных обсуждениях обязательно участие судмедэксперта, поскольку именно он оформляет свидетельства о смерти. Возможно, какие‑то вещи я делал бы иначе, но в данных обстоятельствах считал, что судмедэксперт Джордан справляется хорошо и не должен беспокоиться о политике. Однако массовая гибель людей – это всегда политика.

Во время работ в здании Марра я получил один из самых неадекватных и при этом политических запросов за всю мою карьеру. На шестом этаже располагался вербовочный пункт морской пехоты США. Как и все остальные офисы, он был разнесен вдребезги. Внутри на виду у всех лежало тело морпеха в синей парадной форме, намертво застрявшее под бетонной глыбой. Убрать его было нелегко, особенно с учетом того, что этажами ниже продолжались работы по зачистке завалов и извлечению погибших. Именно поэтому я был удивлен, когда мне поручили подняться туда, разрезать тело пополам и убрать его видимую часть. Они объяснили это так: «Из уважения к родным погибшего, которые могут его увидеть». Я отказался наотрез: «Мы не разрезаем ни тела американских военнослужащих, ни человеческие останки вообще, если только это не единственный способ извлечь их. И откровенно говоря, я не припоминаю, чтобы это было необходимо». Со всем уважением я отказался выполнять задачу, поставленную перед моим подразделением. Вместо этого группа моих людей поднялась туда накрыть тело, пока не появится возможность переместить его достойным образом.

Дело в том, что достоинство – единственное, что можно обеспечить покойным, помимо установления их имен. Всего остального они уже лишены. И ты стараешься выполнить свою работу максимально быстро и хорошо, чтобы можно было отправить тело близким и дать им возможность начать переход от их былой реальности к совершенно новой. Конечно, это печально, но твоя печаль ничего не изменит. Эти люди не должны были погибнуть. Они не сделали ничего дурного или, во всяком случае, ничего заслуживающего смерти. Но так уж вышло, и ты либо занимаешься ликвидацией последствий, либо нет.

Мне очень не нравится вывозить тела в мешках. Они проседают, и кажется, что это скорее багаж, а не человек, который всего несколько часов или дней назад жил своей жизнью, надеялся и мечтал. При возможности мы всегда используем каталку и вывозим тело ногами вперед – как человек ходил при жизни, так и войдет в мир мертвых. Каждый раз, когда мои люди вывозят тело, все, кто работает на завалах, останавливаются на минуту‑другую, чтобы молча отдать дань уважения.

Обычно специфика работы дает о себе знать, когда нечто в погибшем человеке напоминает о каком‑то аспекте своей собственной жизни. Суровый, повидавший виды полицейский внезапно теряет самообладание при виде мертвого ровесника его собственного малыша. У пожарного екает сердце при виде старушки, похожей на его покойную мать. Вынос тел юных и пожилых людей дается тяжелее всего, поскольку именно их общество клянется оберегать. Мы окружаем заботой детей, понимая, что, когда станем старыми и немощными, они позаботятся о нас. И их гибель всегда воспринимается особенно остро.

Наряду с федеральными учреждениями в здании Марра был детский сад. На суде Маквей утверждал, что не знал о его существовании, хотя подробно изучил здание перед терактом. Его самодельное взрывное устройство сработало в непосредственной близости от игровых комнат и убило девятнадцать детей.

Однажды вечером мы вынесли последнего ребенка, погибшего в результате взрыва. Это была девочка, тело мамы которой мы вынесли из офиса Службы социального обеспечения ранее в тот же день. Обычно мы работали совместно с представителями местных властей, но в тот день они, как и мои солдаты, дошли до полного изнеможения: у всего есть предел. Я сказал, что останусь и займусь этим ребенком сам.

Уже стемнело. Здание Марра и нашу зону работ освещал желтый свет прожекторов. Слышался гул генераторов – обычный звуковой фон районов боевых действий и зон бедствия. Его дополнял шум работающих отбойных молотков и гудки приезжающих и отъезжающих самосвалов и спецавтомобилей. Я работал под этот привычный аккомпанемент, когда мне позвонила из Вирджинии моя на тот момент жена Тереза. Она была дома, вероятно в комнате нашей дочери. Тереза сказала, что трехлетняя дочурка хочет поговорить со мной перед сном.

Я не смог. Сказал Терезе, что занят и в данный момент не могу говорить, а потом продолжил обследовать лежавшее тело девочки, почти ровесницы моей дочки, лежавшее передо мной в полуразрушенной церкви рядом с руинами здания Марра. Она должна была быть дома с родителями, но судьба распорядилась иначе. Тело ее матери мы уже передали судмедэксперту, и он вот‑вот позвонит ее бабушке и дедушке сообщить, что оно найдено.

По‑моему, нет особого смысла рассуждать о том, почему моя дочь была в полной безопасности, а другая маленькая девочка умерла внезапной и страшной смертью. Наверное, в моей работе людей в первую очередь страшит своенравие катастроф. Смерть может внезапно настичь людей и лишить возможности сделать то, что они планировали или откладывали. Именно поэтому столь многие живущие мучатся горькими сожалениями о том, что не сказали покойным слова, которые могли и должны были сказать, ведь такой возможности уже не будет. Когда близкий человек очень стар, болен или находится в хосписе, у вас есть время загладить вину и что‑то исправить. Но если человек уходит внезапно, это невозможно. Уже очень давно, почти тридцать пять лет назад, я отдалился от своего отца, считая, что он не очень хороший человек, да и родителем был плохим. Тем не менее девятнадцать лет назад я попытался восстановить с ним связь. Когда я звонил, он рассказывал о вещах, которые мы могли бы делать вместе. Я преисполнился надежд. Но сам он не звонил мне никогда – это всегда приходилось делать мне. После всех этих звонков я кое‑что понял. Порой до меня доходит довольно медленно, и еще до своей попытки мне следовало понимать, что люди не меняются, но я, помимо прочего, еще и неутомимый оптимист. Я скорее попробую и ошибусь, чем не попробую вообще. Сейчас у меня нет ни малейшего желания возобновлять общение с отцом. По крайней мере, когда он покинет этот мир и возможность наладить связь исчезнет навсегда, я не буду жалеть о том, что даже не попытался.

Нам не суждено узнать последние мысли людей, попавших в катастрофу. Когда я работаю с их телами, мне остается лишь надеяться на то, что они обрели покой и не будут страдать из‑за несказанного и несделанного в их преждевременно прервавшихся жизнях. Но, к несчастью для многих, я не уверен, что это действительно так.

2. Везение и время

Это не первая необычная работа, в моей жизни бывали и другие. Например, студентом колледжа я подрабатывал в калифорнийском Бюро по борьбе с наркотиками[6], чтобы оплачивать учебу. Мы ловили крупных плантаторов марихуаны[7] и прочих наркодельцов. Для меня, студента 22 лет, это была прекрасная работа, но афишировать ее не хотелось. С одной стороны, большинство студентов терпеть не могут полицейских вообще, а уж сотрудников службы по борьбе с наркотиками – тем более. С другой – кое‑кто очень не рад потере своих многомиллионных доходов и хочет найти и убить тебя. Поэтому, когда меня спрашивали, где я был и что делал, я говорил, что подрабатывал в Службе охраны лесов или просто отдыхал на природе в глуши, стараясь сменить тему. Надеюсь, это объясняло мой неопрятный вид и припаркованный у дома зеленый пикап с государственными номерами.

Жить тогда было куда проще. Понятно, что я натыкался и на мины, и на ружья, и на собак. Но мне не приходилось иметь дело с такими воспоминаниями, как сейчас.

Надеюсь, вам никогда не доведется увидеть то, что я видел, и делать то, что я делал. Я участвовал в ликвидации последствий множества крупнейших мировых катастроф. И это не считая убийств и самоубийств, на которые я выезжал в качестве помощника шерифа еще до того, как стал заниматься похоронным делом.

Дважды в жизни я приезжал на места происшествий, каждое из которых за считаные минуты унесло от 225 до 250 тысяч человеческих жизней. Задумайтесь на минутку вот о чем: как можно подойти хотя бы к планированию работы по ликвидации последствий подобных вещей? Преимущественно этим я и занимаюсь с 22‑летнего возраста. На момент написания книги мне 55. Следовательно, 34 года я работаю со смертями.

Может показаться странным, но я верю, что у всего есть свои плюсы. Я повидал мир, поработал с рядом выдающихся людей и, надеюсь, помог великому множеству людей достойно похоронить своих близких. У меня сложился взгляд на жизнь, хоть и свойственный, думаю, очень немногим. В целом я вполне счастлив и живу полноценной жизнью, занимаясь необычной и увлекательной работой. Я знаю, что у моего жизненного пути будет конечный пункт, и, честно говоря, мне все равно, когда это произойдет. Опыт говорит мне, что над этим я почти не властен.

После моего рассказа о том, чем я занимаюсь, люди обычно изумляются и задают вопросы вроде: «Как только вы не сошли с ума от всех этих ужасов? Почему вы не в депрессии? И какого черта вы летаете на самолете, если провели столько недель и месяцев, просеивая обгоревшие обломки на местах авиакатастроф в поисках человеческих останков?»

Что ж, дело вот в чем: после всего, что я видел и делал, после многочисленных жертв и масштабных разрушений, свидетелем которых был, я просто больше не парюсь по поводу того, что не могу контролировать. Это бессмысленно. И, как правило, это позволяет мне сохранять спокойствие, когда все вокруг теряют голову. Я отнюдь не фаталист: как вы увидите, можно сделать множество вещей, чтобы сгладить последствия катастрофы. Просто, проделав грандиозный путь по темной стороне жизни, ты приобретаешь адекватный взгляд на вещи.

Итальянский ученый и писатель Примо Леви выжил в Освенциме. Возможно, он покончил с собой, не сумев переосмыслить ужасы немецкого концлагеря, а может быть, просто упал с лестничной площадки третьего этажа. Точно неизвестно. Но он написал фразу, которая осталась со мной навсегда: «Жизненные цели – лучшая защита от смерти».

Такова хаотичность смерти, и именно поэтому в литературе и мифологии ее часто изображают неуловимым персонажем. Она в высшей степени непредсказуема, и пути ее неисповедимы. В колледже я сперва подрабатывал в полицейском участке кампуса. Однажды нам позвонили по номеру 911. Как оказалось, звонила моя знакомая – вместе с ее бойфрендом я проходил курс вневойсковой подготовки офицеров резерва. Она несколько раз звонила по номеру 911 и говорила, что приняла снотворное и открыла газ в квартире. Это было в 1985 году. В то время система 911 только появилась и не всегда показывала адрес звонящего.

Девушка звонила несколько раз, вешала трубку и перезванивала снова, но в конце концов нашей диспетчерской службе удалось заставить ее назвать свой адрес (на самом деле грубоватый диспетчер сказал, что, если она не даст адрес, он прекратит отвечать на ее звонки). Услышав адрес, я понял, где это, и первым прибыл на место происшествия.

Я вошел, и меня накрыло запахом газа. По сей день мне непонятно, почему эта квартира не взлетела на воздух. Девушка лежала ничком перед открытой духовкой. Я выключил газ, вытащил ее из квартиры и вызвал по рации подмогу – в загазованном помещении пользоваться электроприборами не стоит. На место поспешили спасатели и медики, и нам удалось спасти эту девушку.

Тогда мне было двадцать. Я так и не узнал, что было с ней дальше, но впоследствии мне рассказали, что мой приятель, ее тогдашний бойфренд, погиб по неопытности во время учебного погружения аквалангистов. Надеюсь, он обрел покой.

Вскоре после этого я был на тренировке в спортзале, когда один из спортсменов неожиданно рухнул с сердечным приступом. Я делал ему искусственное дыхание изо рта в рот до приезда скорой помощи, но он не выжил.

Цветущая девушка пытается покончить с собой и терпит неудачу, а парень хочет держать себя в форме и умирает на тренировке. У смерти свой собственный отсчет времени. Если твой час пробил, то бежать некуда. Не думаю, что стрелку этих часов можно обогнать, но я видел, как порой люди пытались догнать их. Иногда человеку может казаться, что ему повезло обмануть смерть, но, возможно, его черед просто еще не наступил. В Ираке я останавливался в двух отелях, куда подбрасывали бомбы, но оба этих теракта произошли в мое отсутствие. Это везение? Или просто мое время не пришло?

Это не значит, что нужно проявлять легкомыслие, беззаботность или глупость. Последствия такого поведения мне тоже хорошо знакомы. Это всего лишь значит, что ты не беспокоишься о том, что тебе неподконтрольно, и готовишься только к тому, что сможешь контролировать.

Есть некоторые совершенно очевидные и не очень очевидные вещи, которые можно делать, чтобы повысить свои шансы выжить в катастрофе. Вот одна из хорошо известных мелочей, о которых я не устаю напоминать: в самолете следует занимать место у аварийного выхода. Это дает не только дополнительное пространство для ног в полете, но еще и возможность первым выбраться наружу в случае аварийной ситуации на взлете или при посадке. При крушениях на крейсерской скорости все бесполезно. Просто позаботьтесь о завещании и не забудьте сказать родственникам, как следует поступить с вашим телом. Если произойдет худшее, это избавит их от необходимости принимать трудные решения на фоне огромного эмоционального стресса.

Я также настоятельно рекомендую обращать самое серьезное внимание на инструкцию по безопасности и ни в коем случае не надувать спасательный жилет до выхода из самолета в случае его приводнения. На местах авиакатастроф я видел трупы, плавающие в фюзеляже. Надутые спасательные жилеты помешали им покинуть салон, в то время как другие пассажиры выжили.

Спросите меня о любой теоретически возможной катастрофе, и я назову вам с полдюжины мелочей, которые можно сделать, чтобы повысить свои шансы на выживание. Отчасти это зависит от везения, но именно подготовленность создает возможность удачного исхода. Например, некая семья пересекает на паруснике Тихий океан, и выскочивший из воды кит топит их судно. Это чистое невезение. Они перебираются на спасательный плот, и дней через тридцать их замечает и подбирает на борт грузовой корабль. Это везение. Но то, что они были готовы к выживанию в течение достаточно долгого времени, везением не назовешь. Они сохраняли спокойствие и сосредоточенность, иными словами, создали для везения возможность спасти их.

Всегда можно понять, что ты вошел в дом семьи мормонов. Церковь Иисуса Христа Святых последних дней предписывает своим адептам делать запасы еды и воды на случай неблагоприятной ситуации. Мормоны не спеша накапливают целый склад продуктов длительного хранения и воды, который не остается без присмотра. Они используют консервы, срок годности которых истекает, и заменяют их новыми, таким образом избегая пустой траты денег. Кстати, та же доктрина предписывает еженедельно откладывать немного денег на случай невзгод. Все это полезно для обеспечения жизнестойкости в мире, который не настолько безопасен, как нам хотелось бы верить. Это дает несколько драгоценных дней, в течение которых можно будет разобраться с реакцией на неожиданное испытание, а не просто паниковать и дожидаться помощи.

Вспомним катастрофу на японском ядерном реакторе в Фукусиме во время землетрясения и цунами 2011 года. Погибло без малого 1 400 человек, и при этом только один – непосредственно от радиационного излучения.

А что же погубило остальных? Они погибли, эвакуируясь, хотя настоятельной необходимости в этом не было. Десятки тысяч пожилых, немощных и больных людей бежали из окрестностей атомной электростанции, потому что страх перед радиацией (возможно, более оправданный в Японии с учетом ее трагического опыта во Второй мировой войне) был гораздо больше, чем фактическая угроза. Как оказалось, в действительности уровни радиации в местностях, откуда они эвакуировались, едва превышали нормальные. Многие из этих людей были стариками слабого здоровья. Убежав с мест, где им могли оказать медицинские и прочие услуги, они попросту лишились возможности жить дальше.

Если бы я выводил из этого формулу преодоления катастроф, она выглядела бы так: готовься, будь внимательным, затем действуй или реагируй по ситуации. В горящих зданиях люди пробегают мимо идеально подходящего выхода, потому что ищут дверь, через которую заходили. При землетрясении вы можете ринуться к лестнице мимо массивного стола, который спас бы вам жизнь, если бы вы хоть на секунду задумались о лучших вариантах действий. Люди проезжают мимо знаков, предупреждающих об опасном затоплении дороги, думая: «Да ладно, немного водички нам не навредит».

Все эти вещи очень важны, но обязательно должны сочетаться с другим элементом, который вбивали мне в голову и в Академии шерифа, и в армии, – волей к жизни. Это способность продолжать бороться, даже когда ситуация выглядит мрачно и кажется, что ты проиграл, умение гнать от себя ощущение безнадежности и отчаяния. При любых обстоятельствах. Только воля может помочь вам пережить катастрофу, которая унесет множество других жизней.

3. О личном

В сгущающихся сумерках квакали гигантские лягушки. Время от времени их желтые глаза вспыхивали в свете фар пикапа, припаркованного у реки среди калифорнийских сосен. Было мило и безмятежно, и, скорее всего, молодая пара решила остановиться там именно по этой причине. Однако теперь в машине был только юноша, чей труп медленно остывал.

Ранее тем же вечером его застрелили. Девушка рассказала довольно неправдоподобную историю: они сидели в машине у реки, раздался звук, похожий на выстрел, автомобиль качнулся вперед, и ее бойфренд рухнул на руль с огнестрельным ранением в левой стороне головы. Мне было двадцать два года, я тогда патрулировал местность в качестве резервиста офиса шерифа. На тот момент рассказанная девушкой история показалась нам сомнительной, и мы задержали ее для предварительного допроса. Коронер[8] не хотел заниматься этим случаем до утра следующего дня, поэтому место преступления нужно было охранять. Вот мы с напарником и сидели там, считая часы и наблюдая, как по мере разрядки аккумулятора фары пикапа медленно гаснут.

После окончания средней школы я собирался поступить в колледж, получить там звание офицера запаса и пойти на действительную службу. Свой аттестат о среднем образовании я получил в военно‑морской школе имени адмирала Фаррагута. Два года учебы в ней я провел среди замечательных людей и обзавелся друзьями на всю жизнь, которых время от времени неожиданно встречаю в разных уголках мира. Эта прекрасная школа знаменита еще и тем, что ее окончили два человека, впоследствии высадившиеся на Луне. Я поступил в нее в шестнадцать лет, и это стало великолепным знакомством с началами самодисциплины и умения обходиться минимумом комфорта. Я хотел стать кадровым военным. Не по семейной традиции, а просто потому, что считал, что эта профессия мне подходит. Получить высшее образование я собирался в военном училище, и сначала мой выбор пал на училище береговой охраны США, но оценки в моем аттестате оказались недостаточно хороши для этого. Они позволяли быть зачисленным в четыре училища – пехотное, военно‑морское, военно‑воздушное и мореходное, – но у меня возникли трудности с переездом, и в конечном итоге я решил пойти по гражданской стезе. Я выбрал Университет штата Калифорния во Фресно, где незадолго до этого ввели курс вневойсковой подготовки офицеров резерва (ВПОР), к тому же большинство моих родственников проживали неподалеку от него.