Когда осядет пыль. Чему меня научила работа на месте катастроф

Роберт А. Дженсен

Когда осядет пыль. Чему меня научила работа на месте катастроф

Посвящается Брэндону.

Надеюсь, цена была не слишком высокой.

Памяти погибших

То, чего мы не знаем об ушедших близких, становится единственным нашим знанием.

(парафраз Т. С. Элиота)

Серия «Служебная тайна. Неизвестная сторона известных профессий»

Robert A. Jensen

PERSONAL EFFECTS

Text Copyright © 2021 by Robert A. Jensen

Published by arrangement with St. Martin’s Publishing Group. All rights reserved.

Перевод с английского С. М. Богданова

© Богданов С. М., перевод на русский язык, 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Вступление

Обувь. Будь то землетрясение, наводнение, авария, пожар или взрыв, все вокруг всегда усеяно обувью. Порой с фрагментами ног, потому что погибшие часто лишаются еще и своих конечностей.

И ценности. После катастрофы рейса 111 авиакомпании Swissair[1] страховщики обшаривали морское дно в поисках реальных сокровищ, находившихся в грузовом отсеке: почти пяти килограммов драгоценных камней, картины Пикассо и пятидесяти килограммов банкнот крупного номинала, но я имею в виду нечто значительно более ценное. Это личные сокровища: обручальные кольца, часы, переданные по наследству, очки, паспорта, фотографии, ежедневники, книги, игрушки и любимые вещи. Материальные свидетельства того, что эти люди существовали и были любимы. Они напоминают о прожитых жизнях и позволяют бросить прощальный взгляд на погибших.

Самое главное, всегда есть те, кто остался среди нас. Это жены, мужья, дети, родители, родственники и друзья. Они ждут дома или приезжают встречать близких в аэропорт. Они видят на табло прилетов не информацию о времени прибытия, а просьбу связаться с представителем авиакомпании. Или получают эсэмэску от знакомого, который увидел что‑то в новостях. И тогда, если им довелось жить в стране, где есть система экстренного реагирования, их привозят в унылый конференц‑зал какой‑то гостиницы на встречу со мной, их проводником в новую жизнь, которую они предпочли бы не начинать. А если такой системы нет, им приходится по крупицам собирать сведения о том, что случилось с их близкими, в том числе копаясь в обломках или на местах массовых захоронений, а также создавать импровизированные мемориалы на местах разрушенных жилых домов или офисных зданий.

Бывает также, что друзьям и коллегам приходится всю оставшуюся жизнь с трудом заставлять себя ступить на борт самолета и нервничать на протяжении всего рейса. Например, после страшных катастроф самолетов «Боинг-737 МАКС» в Индонезии и Эфиопии, унесших жизни 346 человек[2]. Как и в большинстве других случаев рукотворных трагедий, их можно было избежать, но все мы люди, а людям свойственно ошибаться, причем вновь и вновь. История с самолетами 737 МАКС и реакция на это компании «Боинг»[3] могут показаться шокирующими, но подобные вещи случались в прошлом и, я почти уверен, повторятся в будущем.

Эхо трагедий слышится десятилетиями. Страдания, психологические травмы, душевное нездоровье, судебные разбирательства, негатив в прессе, недополученные доходы. Большую часть своей жизни я выезжал на места этих событий. Как глава ведущей мировой компании по предотвращению и ликвидации катастроф, которая обслуживает авиакомпании, правительства, морских и железнодорожных перевозчиков и множество других заказчиков, я работаю с погибшими. Нередко – в буквальном смысле своими руками.

Однако моей реальной целью является помощь живым. Я не могу примирить их с утратой, но в моих силах дать им возможность прийти в себя и создать все условия для перехода от былой нормальности к тому, что отныне будет для них повседневной жизнью.

Я возглавлял работы по обнаружению и вывозу человеческих останков и возвращению вещей погибших родственникам после терактов 11 сентября, после урагана «Катрина», после землетрясения на Гаити в 2010 году и после южноазиатского цунами 2004 года. Журналисты пишут репортажи по горячим следам катастроф, а я принадлежу к числу тех, кто добавляет к ним сноски внизу страницы, отдавая последнюю дань погибшим. В приемной моего хьюстонского офиса висит звездно‑полосатый флаг. Некогда он развевался над нью‑йоркским парком, где стояли авторефрижераторы с телами, извлеченными из‑под руин Всемирного торгового центра. Похожий флаг, найденный нами в ходе работ на развалинах уничтоженного взрывом представительства ООН в Багдаде, висит в штаб‑квартире этой организации в Нью-Йорке. Флаги, как и тела погибших, говорят об очень и очень многом.

Такие события служат важными уроками, которыми стоит поделиться. По собственному опыту я знаю, что к подобным кризисным ситуациям никто не бывает готов – ни бизнес, ни власти, ни СМИ, ни экстренные службы, ни родственники. Каждый реагирует на них по‑своему, и не только во время трагического события, но и после того, как опасность миновала. Кто‑то паникует, а кто‑то молчит и делает вид, что ничего не произошло. Некоторые хотят увидеть все своими глазами, но как бы украдкой. Они ужасаются и не могут отвести взгляд, понимая, что ничто уже не будет так, как прежде. Лично я не отворачивался никогда. В четырнадцать лет я попал в автокатастрофу. За рулем была моя мама, которая злилась, что мы с сестрой опоздали на школьный автобус и ей пришлось отпроситься с работы якобы по болезни, ведь ее совсем не радовала перспектива везти нас в школу через городок, где ее могли увидеть. Разволновавшись, она перепутала газ с тормозом, и машина врезалась в чугунный фонарный столб, который даже не пошевелился. Мои ноги зажало под приборной панелью, но это было не самое плохое. Значительно хуже было то, что мою голову и лицо изрезали осколки лобового стекла, превратившие мой лоб в лохмотья. Осколков было столько, что некоторые из них обнаруживаются в моей коже до сих пор и время от времени врачам приходится удалять их. Когда спасатели наконец‑то вскрыли машину, я кое‑как встал и пошел к носилкам. Я навсегда запомнил, что при виде меня большинство очевидцев отвернулись или опустили глаза, а другие продолжали смотреть. Никто из них не был готов к такому зрелищу. Но им повезло – они могли отвернуться.

Те, кто выживает в случаях массовых катастроф, не могут этого сделать. Некоторые пытаются, но со временем и им приходится иметь дело с последствиями. На какое‑то время эти люди выпадают из обычной жизни. Насколько долгим и трудным будет этот период, во многом зависит от системной работы с ними. Будем надеяться, что им удастся вновь обрести душевное спокойствие. Новый мир, что они построят на руинах старого, будет другим, но их собственным.

Повсюду, где мне приходится бывать, разговоры о роде моих занятий превращаются в долгие рассказы. Интерес к тому, что я делаю, не угасает. Это редкая возможность выйти за рамки газетных заголовков и посмотреть, что происходит за ограждениями, окружающими место происшествия. Отчасти эти ограждения предназначены для защиты мира не затронутых трагедией людей, поскольку то, что находится в их пределах, способно навеки изменить восприятие действительности. Но это же может быть и истинным шедевром организации изнурительного труда, который способен проводить общество через самые тяжелые испытания.

Разрешение неразрешимых проблем и привнесение порядка в хаос требуют уверенного руководства. В стрессовых ситуациях, пытаясь справиться с невыносимым горем, ответственные лица не всегда поступают разумно, в том числе принимают неверные решения с далеко идущими последствиями или дают заведомо невыполнимые обещания. Порой мне приходится говорить «нет» неверному решению. После теракта в Оклахома-Сити[4] от меня потребовали распилить пополам труп морпеха в парадной форме, застрявший в руинах и заметный снаружи. Я отказался, поскольку это было бы абсолютным неуважением к погибшему.

Впрочем, иногда мне приходилось соглашаться с трудновыполнимыми, но необходимыми требованиями. Например, я договаривался с партизанами на блокпостах в охваченных войнами странах. Однажды мне пришлось сообщить детям погибшего, что анализ ДНК показал, что на самом деле тот не был их отцом. Еще раньше, на исходе холодной войны, я служил в армии и отвечал за запуск ракет «Першинг-2» с ядерными боеголовками. В случае, если бы мне отдали приказ, каждая такая ракета могла оборвать тысячи человеческих жизней.

Из увиденного мной ада я вынес понимание того, что людям свойственно фокусироваться на неподконтрольном и упускать из виду реальные возможности. Есть целая куча вещей, о которых мы попросту забываем. Время от времени это дает о себе знать. Кое‑что относится к разряду мелких неприятностей вроде отмененных авиарейсов или проливного дождя в праздничный день, а другие потрясают, угрожают жизни или действительно отнимают ее – авиакатастрофы, теракты, школьные шутинги или такие стихийные бедствия, как разрушительные наводнения и бури. Ничто из этого не ново, нужно просто помнить об этом. Все живут, и все умирают. Главное – жить хорошо. Нужно проживать каждый день, а не существовать, размышляя о возможной смерти.

Большую часть своей жизни я имел дело с внезапными, непредвиденными и часто насильственными смертями в масштабах, постичь которые дано очень немногим. Вспомните о любой крупной катастрофе трех последних десятилетий, и, скорее всего, окажется, что я был на месте происшествия и лично занимался ликвидацией последствий. И проводил там не денек‑другой для проформы, а множество дней, месяцев или даже лет.

Эта книга о том, как обходиться без подавленности, как видеть положительные стороны ситуации, как решать проблемы и как помогать людям переходить из их прошлой жизни в будущую.

Для большинства людей жизнь течет обычным порядком, словно ежедневные поездки по одному и тому же шоссе. А потом это шоссе внезапно разверзается прямо перед ними, и там, где было дорожное полотно, возникает широкая бездонная пропасть. Моя задача состоит в том, чтобы иметь план, инструменты и ресурсы для строительства моста через эту пропасть. А задача пострадавших, которым мы оказали помощь, родственников и друзей погибших – в том, чтобы пройти по этому мосту и жить дальше. Насколько хорошо мы построили этот мост, во многом определяется количеством людей, прошедших по нему. Но это удается не всем. И эта книга в том числе о строительстве моста и пути по нему.

А еще она о том, какой след остается в жизнях строителей таких мостов. Один из моих бывших коллег, британский судмедэксперт, не может слышать звон кубиков льда, падающих в стакан. Перед его мысленным взором сразу же возникают глыбы льда, которыми обкладывали тела погибших на таиландских прибрежных курортах во время цунами 2004 года. Как руководитель, я отвечаю за своих людей. Поэтому я обязан сделать так, чтобы они понимали пределы своих возможностей и научились разбираться в себе. После каждого происшествия мы становимся другими людьми. Трудно сказать, насколько мы отличаемся от себя прежних, потому как это сильно зависит от человека, но это происходит всегда.

И касается меня в том числе. Но разве кому‑то есть дело до меня и моих переживаний? Честно говоря, я не знаю. Никто не принуждал меня заняться этой работой, мне она нравится, и получается у меня неплохо. Мне кажется, у меня вполне оптимистичный взгляд на жизнь, который может показаться неожиданным для человека моей профессии. Но полностью нормальным меня не назовешь. И однажды я остановлюсь, чтобы обрести спокойную жизнь без катастроф и страданий. Я всегда был поклонником творчества группы Duran Duran, и, оглядываясь на прожитые годы, я часто вспоминаю строки из их песни:

Есть обычный мир,Который, так или иначе, я обязан обрести.

Многовато всего для одной книги, но, опять же, и повидал я немало.

1. Противоположное значение

Фасад административного здания имени Альфреда П. Марра срезало, как будто это был кукольный домик, и он превратился в бесформенную груду обломков высотой в несколько этажей. Черные лестницы в задней части здания остались целы, но шатались. К ним можно было пробраться через подземный паркинг, пройдя через плотную завесу пыли в свете гаснущих фар автомобилей, чьи владельцы уже никогда не вернутся. Этажом выше ты попадал в грохот отбойных молотков и визг болгарок, разрезающих искореженную арматуру при свете мощных дуговых ламп. Трупный запах чувствовался, но не слишком сильно: бетон эндотермичен, то есть поглощает тепло, энергию и жидкости. Если поместить в него труп, он ссохнется, практически мумифицируется.

Трагедия в Оклахома‑Сити преподнесла мне один из первых и важных уроков относительно внезапных масштабных катастроф: в такие моменты не стоит рассчитывать на здравомыслие. Не рассчитывай, что кто‑либо понимает, куда идет и что делает, – это относится и к авторитетным лицам, и к сотрудникам экстренных служб, и к близким погибших, и, как это ни печально, даже к представителям исполнительной власти. Хотя редкие примеры выдающегося руководства и существуют, обычно политики больше озабочены политическим резонансом. Смерть не имеет смысла – она делает все возможное, чтобы разрушить его. Мы, оставшиеся в живых, пытаемся оставить наследие, которое выдержит атаку смерти.

К моменту моего прибытия в Оклахома‑Сити в качестве командира 54‑й квартирмейстерской роты сухопутных войск США, главного похоронного подразделения нашей армии, поиски выживших уже завершились. Временный морг был устроен в поврежденной церкви рядом с разрушенным федеральным зданием. Не потому, что она подходила для морга, а потому, что оказалась первым местом, где потрясенные спасатели могли оставлять тела погибших, прежде чем вернуться в здание на поиски выживших. Там мы и расположились. В конце концов, мертвым случается пройти через места похуже, чем церковь.

Вокруг царил хаос. В Оклахома‑Сити привыкли к торнадо, но смертоносный террористический акт? Никто не ожидал подобного. Это был 1995 год, и Америка жила в уютном коконе того, что политолог Фрэнсис Фукуяма ошибочно назвал концом истории. Холодная война закончилась, экономика процветала, все было хорошо. В спокойные времена люди забывают, что плохое порой просто случается, или же начинают верить, что плохое случается только с плохими людьми, которые так или иначе навлекли на себя беду. А потом, как гром среди ясного неба, происходит худший в истории страны акт внутреннего терроризма.

Массовая гибель людей парализует сознание – это то, о чем мы обычно не смеем и думать. Должностные лица не знают правил и процедур действий в катастрофических ситуациях, и лишь очень немногие из них решаются посмотреть в глаза пострадавшим. Практически в любой стране мира люди сталкиваются с ужасом подобного масштаба первый и последний раз в жизни. В этом им везет.

В первую очередь людям следует усвоить, что главного начальника нет и в помине. Кто‑то отвечает за один участок, кто‑то – за другой, и их действия влияют друг на друга. Но нет никого, кто осуществляет общий контроль. Никогда. И это создает возможность для воцарения хаоса.

У здания Марра была еще одна проблема. В США погибшими занимаются местные власти. В каждом штате устроено по‑разному: где‑то это общая система на уровне штата, где‑то это относится к компетенции округов. Исключение составляют смертельные случаи на федеральных территориях или военных сооружениях. Здание Марра было федеральной собственностью и, следовательно, не относилось к юрисдикции штата. В американском законодательстве вопросы ответственности каждой юрисдикции за уголовные расследования и расследования по факту смерти регулируются достаточно неплохо. Проблема состоит только в наличии ресурсов для выполнения этой работы. Поскольку должности «федерального судмедэксперта» не существует, обстоятельства смерти обычно устанавливают местные органы власти. Как правило, проблем по этой части не возникает. Однако в политически значимых случаях или при большом количестве погибших появляется масса нюансов. Местные органы власти получают необходимую помощь, когда они перегружены, но контроль над ситуацией остается за ними. В этой связи, даже при отсутствии сомнений по поводу подведомственности здания Марра, масштаб события сделал принятие решений относительно погибших сущим кошмаром. Разумеется, поисково‑спасательные работы в федеральном здании могли выполнить военные (отсюда и ожидания общественности, касающиеся роли армии в чрезвычайных ситуациях вроде урагана «Катрина» или пандемии; вот только военные не могут проводить спасательные операции в частных домовладениях и зданиях, не относящихся к федеральной собственности). Поразительно, насколько часто вопрос подведомственности вкупе с борьбой амбиций чиновников, ажиотажем в СМИ и страданиями родственников затрудняет проведение поисково‑спасательных операций.

Таким образом, 54‑й роте следовало ожидать проблем. И они действительно были. В рамках повседневной деятельности наше подразделение занималось получением останков военнослужащих, погибших при исполнении служебного долга, предоставлением их на экспертизу армейским патологоанатомам и дальнейшей отправкой на родину. Приняв командование ротой, я, 30‑летний капитан с определенным опытом прошлых ошибок, начал поощрять моих подчиненных за активное участие в работе и получение знаний в области судмедэкспертизы. Наряду с этим я занимался налаживанием информационного потока, стараясь убедить командование в необходимости ускорить прохождение информации с поля боя к более высоким командным звеньям и в конечном итоге родным военнослужащих. Я считал, что тем самым мы не только поможем семьям, страдающим от отсутствия сведений о случившемся с их близкими, но и усовершенствуем процесс принятия решений по всей командной вертикали. Жить, не зная о судьбе отсутствующего члена семьи, тяжко. Но получить неверные сведения – еще хуже.

Так, в ходе одной операции я получил тело солдата, подорвавшегося на мине. Командование собиралось представить его к награде за героизм. Он действительно был героем: добровольно оставил дом и семью, чтобы служить делу мира. Но погиб он не потому, что задел ногой замаскированную противопехотную мину, как было сказано в рапорте. Характер ранений (осколки изрешетили внутреннюю поверхность бедер, грудь и лицо) указывал на то, что солдат сидел на корточках перед взрывным устройством. Чисто случайно я поинтересовался у его сослуживцев, было ли у него прозвище. Услышав от них – Макгайвер (так звали секретного агента из телесериала, который постоянно выискивал какие‑нибудь тайны), я усомнился в правдивости рапорта еще больше.

Согласно установленному порядку, перед отправкой на родину тела погибшего его подвергают рентгеновскому контролю, чтобы убедиться в отсутствии во внутренностях неразорвавшегося боеприпаса, который может сдетонировать в полете или во время обработки останков. В данном случае я исследовал тело покойного и обнаружил, что в его лоб вошел снятый с поясного ремня многоцелевой карманный нож. Солдат попытался обезвредить заметную мину и случайно подорвал ее.

Я доложил об этом командованию, чтобы там проследили, что родственники узнают правду. Кроме того, следовало исключить возможность создания медиасобытия, как впоследствии произошло с трагической гибелью звезды американского футбола Пэта Тиллмана, убитого огнем своих. Честность не умаляет ни тяжести потери, ни доблести погибшего. Она всего лишь предотвращает боль, недоверие и раздражение, которые появляются с раскрытием правды.

Именно такую исследовательскую жилку я старался прививать вверенному мне личному составу. Когда Тимоти Маквей[5] привел в действие самодельное взрывное устройство в кузове арендованного грузовика, я направлялся в Пуэрто-Рико проводить учебные занятия с резервистами похоронных команд. После приземления в аэропорту Майами мой пейджер (дело было до широкого распространения мобильных телефонов) буквально взбесился. Я нашел телефон‑автомат и позвонил в Вашингтон. Мне рассказали о взрыве. Я спросил, насколько все серьезно. «Как в Бейруте», – ответили мне. В дополнительных пояснениях я не нуждался: в 1983 году взрыв грузовика, врезавшегося в казарму морских пехотинцев, унес жизни 241 американского военного, 58 французских миротворцев и 6 гражданских лиц. Хотя до этого мне и не приходилось иметь дело со столь массовой гибелью людей, я знал, что нам понадобится и чего следует ожидать. По крайней мере, мне так казалось.

Многие старшие офицеры считали моих солдат бестолковыми и неспособными на что‑либо большее, чем «паковать в мешки и вешать бирки». Требования для зачисления в похоронную команду были самыми низкими в армии, и туда часто отправляли тех, кто не подходил для работы в других подразделениях. На первый взгляд – классическое сборище неудачников, но на самом деле это было далеко не так. Некоторые оказались неудачниками в силу очень специфических причин. Например, несколько моих солдат не справились с очень сложной программой обучения иностранным языкам в разведывательных подразделениях, и армейское начальство просто не знало, куда их пристроить. Только представьте: люди, свободно говорившие на китайском или арабском, занимались обыском карманов погибших бойцов. Я верил, что они способны на большее.

Мы расставили патолого-анатомические столы в пострадавшей церкви рядом с федеральным зданием. Снаружи мы разместили авторефрижераторы (сокращенно рефы), предназначенные для хранения тел до передачи их судмедэкспертам штата. После извлечения тела из руин мы должны были изъять личные вещи – они способствовали предварительной идентификации и сохранялись для дальнейшей передачи родственникам и завершения оформления документации. Каждый раз, когда спасатели приближались к телу, к груде (такое прозвище быстро получили руины здания) отправлялась наша группа с каталкой и землеройным оборудованием. Время от времени по громкой связи раздавалось предупреждение о сходе завала или обрушении руин, и тогда полагалось или замереть, или найти себе убежище, если оно было в поле зрения. Мы работали в угрожающе шатких руинах на высоте десяти‑пятнадцати метров, а земля была усыпана битым стеклом и обломками металлических балок. Мы аккуратно пробирались наверх, стараясь не подвергнуть опасности работающих внизу. Это был неторопливый и напряженный труд.

В случаях обрушения зданий мы используем поэтажные планы, чтобы разобраться с расположением офисов, ведь снаружи трудно отличить развалины одного искореженного помещения от другого. То, что было аккуратным офисом армейского призывного пункта, Управления по борьбе с наркотиками (УБН) или Службы социального обеспечения, теперь представляло собой месиво из обрывков проводов, кусков утеплителя, обломков бетона и арматуры, неотличимое от офисов Бюро по контролю за оборотом алкоголя, табачных изделий и оружия или налоговой службы.

Через пять дней после взрыва у нас сформировался предварительный список пропавших без вести, и мы примерно понимали, где их обнаружим. Это нельзя было считать точным поисковым планом, поскольку некоторые погибли не в своих офисах – кого‑то мгновенно убило взрывом, кого‑то придавило обломками, – да и сам список был, вероятно, полон неточностей. В то время не существовало надежных систем контроля, позволяющих определить, находятся ли работники на своих местах, а потому люди могли покинуть разрушенное здание и находиться у себя дома в шоковом состоянии. В то время как их родственники, не зная об этом, заявляли об их пропаже без вести.

Некоторые погибшие так и остались за своими столами. Взрывное устройство сработало в 9:02, когда люди только устраивались на рабочих местах, чтобы приступить к трудовому дню. Мы обнаружили тело женщины с кроссовком на одной ноге и туфелькой на каблуке на другой. Очевидно, в момент взрыва она присела сменить обувь на рабочую. Вполне возможно, она осталась бы в живых, если бы опоздала на несколько минут и в момент взрыва поднималась по черной лестнице. Порой людям просто не везет.

Бомбы убивают людей по‑разному. Молниеносно распространяющиеся из точки детонации газы способны разорвать человека на части или изрешетить тело осколками. Одной только взрывной волны бывает достаточно, чтобы нарушить работу жизненно важных внутренних органов и убить человека даже при отсутствии внешних повреждений. Чаще всего это происходит вследствие разрыва легких, но в случаях, подобных теракту в Оклахома‑Сити, встречаются и травмы с размозжением тканей – на человека падают обломки стен или других элементов здания. Иногда такие травмы тоже бывают внутренними и едва заметными на первый взгляд, но в большинстве случаев это более очевидно. В том здании мы обнаружили в числе прочих тело, голове которого упавшая балка придала форму равностороннего треугольника.